Недоверие к будущему отца Эли распространялось также и на женщин. Как и успех, женщины в один прекрасный день обернутся против него. Мысли отца о женщинах были близки к паранойе, и Эли прекрасно усвоил их: «С женщинами у меня всё плохо. Я никогда не доверял им. Моя жена развелась со мной, потому что я постоянно обвинял её в мотовстве. Это смешно. Она покупала себе сумку или ещё какую-нибудь вещь, а я начинал думать о банкротстве».
Во время работы с Эли я отчётливо поняла, что деньги были не единственным, что разрушило его отношения с женой. Эли испытывал огромные трудности в выражении чувств, особенно что касалось привязанности, и для неё ситуация стала со временем невыносимой. Точно такие же проблемы были у Эли и с другими женщинами: «Когда я иду на свидание с кем-нибудь, я слышу в голове голос отца: «Женщины обожают раскручивать мужчин на деньги. Они отберут у тебя всё, если ты будешь настолько дурак, что позволишь им это сделать». Я думаю, что я выбирал не тех женщин, потому что первым делом я старался увериться, что та или иная женщина глупее меня. Думаю, я пытаюсь переиграть их заранее, до того, как они обманут меня. Встречу ли я когда-нибудь женщину, которой смогу доверять?»
Передо мной был умный и чуткий человек, который, даже понимая, что происходит, продолжал идти на поводу у своего умершего отца. Я никогда не забуду день, когда он пришёл ко мне после того, как ему удалось победить накрывшую его волну подозрительности, и эта победа согрела его изнутри. На его глазах были слёзы, когда он сказал мне: «Знаете, Сюзан, в моей жизни нет ничего такого, что оправдывало бы мои постоянные страхи».
«Чувствую, что мне нечем дышать»
Когда у меня на приёме появилась Барбара, 39-летняя стройная женщина-композитор музыки для телешоу, она была в глубокой депрессии: «Я проснулась ночью и почувствовала внутри такую пустоту, что казалось, что я при смерти. Я в своё время была музыкальным вундеркиндом: в пять лет я играла концерты Моцарта, а в двенадцать мне дали стипендию в Джуллиард. Профессионально всё идёт прекрасно, а внутри я при смерти. Полгода назад пришлось лечь в больницу из-за депрессии. Я чувствую, что потеряна, не знаю, куда мне пойти».
Я спросила Барбару, произошло ли что-то особенное, что могло бы спровоцировать госпитализацию, она сказала мне, что за три месяца она потеряла обоих родителей. Я искренне посочувствовала ей, но она поспешила отговорить меня от сочувствия: «Это неважно. Мы несколько лет перед этим не разговаривали, так что я уже свыклась с мыслью, что для меня их как бы нет».
Я попросила Барбару разъяснить причины этого расставания.
«Четыре с лишним года назад, когда мы с Чаком решили пожениться, мои родители настояли на том, чтобы приехать к нам помочь с подготовкой свадьбы. Мне только этого не хватало.., чтобы опять чувствовать, как они дышат мне в затылок, как тогда, когда я была помоложе. Я хочу сказать, что они постоянно лезли в мои дела... Как испанская инквизиция: что я делаю, с кем я это делаю, куда я пошла... Как бы то ни было, я предложила им найти гостиницу, чтобы они разместились там, потому что мы с Чаком и так были издёрганы этой свадьбой, и тут они взвились, как сумасшедшие. Сказали, что если я не позволю им остановиться у меня, они никогда больше со мной не будут разговаривать».
Я покачала головой, а Барбара улыбнулась впервые за всё время нашей беседы: «Да, это точно было ошибкой. Для начала, они вообще не приехали на свадьбу и рассказали всей родне о том, какая я плохая дочь. Родственники до сих пор со мной не разговаривают. Через пару лет после свадьбы, моей матери диагностировали рак в смертельной стадии, и она взяла со всей семьи торжественное обещание, что никто не оповестит меня о её смерти. Так и произошло, я узнала обо всём спустя пять месяцев после похорон, когда один из друзей семьи случайно встретил меня и выразил соболезнования. Вот так я узнала, что моя мать умерла. Я бросилась звонить отцу, думая, что ещё не поздно поправить наши с ним отношения, но первое, что я услышала от него было: «Теперь ты можешь быть довольна, ты убила свою мать!» Я полностью упала духом, а он продолжал свои попрёки, пока сам не умер, спустя три месяца. Всякий раз, когда я думаю о них, я слышу его обвинения и чувствую себя убийцей. Хотя они оба на два метра ниже горизонта, они продолжают душить меня своими обвинениями. Что мне надо сделать, чтобы выкинуть их из моей головы и из моей жизни? С тех пор, как они умерли, мне всё чаще приходят в голову мысли о самоубийстве. Мне кажется, что это единственный способ заставить замолчать их голоса: «Ты убила своего отца. Ты убила свою мать». Я однажды даже чуть не решилась на самоубийство, но знаете, что меня остановило? Я испугалась возможности опять встретиться с моими родителями. Хватит с меня того, что они разрушили мою жизнь здесь, на земле, я не могла рисковать тем, что они разрушат и то, что я могу найти после смерти».
Как и родители Эли, родители Барбары продолжали контролировать её из могилы. Несколько лет она прожила, чувствуя себя ответственной за смерть родителей, это подорвало её психическое здоровье и едва не разрушило её брак. Она отчаянно пыталась избежать чувства вины. Как и большинство тех, у кого были контролирующие родители, Барбара могла признать отчасти тот вред, который её родители причинили ей. Но этого было недостаточно, чтобы она могла вернуть им чувство ответственности за происшедшее, которое давило её. Нам с ней понадобились некоторые усилия в отработке ситуации, но в конце концов Барбаре удалось прийти к пониманию того, что её родители были полностью ответственны за собственную жестокость. Но даже при мёртвых родителях, Барбаре понадобился ещё целый год, чтобы добиться того, чтобы они оставили её в покое.
Отсутствие собственной идентичности
Родители, которые наедине с собой чувствуют себя хорошо, не нуждаются в том, чтобы контролировать жизни своих взрослых детей. Но отряд неадекватных родителей, с которым мы столкнулись в этой главе, функционирует на почве глубокой неудовлетворённости собственными жизнями и страха быть покинутыми. Для них независимый ребёнок это как остаться без руки или без ноги. По мере того, как ребёнок взрослеет, для отца или матери становится всё более насущной и важной задача сохранить те рычаги влияния, которые заставили бы ребёнка оставаться зависимым. От того, насколько успешно «те самые» родители могут заставлять своего ребёнка оставаться таковым, будет зависеть, насколько успешно они смогут осуществлять над ним контроль.
Как результат, очень часто мы видим, как взрослые дети контролирующих родителей, плохо представляют себе собственную идентичность. Им трудно видеть себя существами, отдельными от своих родителей.
Во всех семьях родители контролируют детей до тех пор, пока те не становятся способными сами контролировать собственные жизни. В здоровых семьях такой переход осуществляется чуть позже подросткового возраста, в дисфункциональных семьях эта здоровая сепарация отладывается на годы, иногда на всю жизнь. Она сможет осуществиться только тогда, когда взрослый ребёнок чётко обозначит для себя необходимые изменения, которые позволят ему стать хозяином собственной жизни.
4. «В этой семье нет алкоголиков». Родители-алкоголики
Гленн, высокий и несколько неуклюжий мужчина, владелец небольшого завода, пришёл ко мне за помощью с жалобами на собственную робость и отсутствие уверенности в себе, которые создавали ему проблемы в профессиональных и личных отношениях. Он сказал мне, что большую часть времени он чувствует себя нервно и неспокойно. На работе он случайно услышал, как кто-то назвал его «занудой» и «депрессивным». Он чувствовал, что людям с ним неудобно, поэтому ему было чрезвычайно трудно заводить дружеские отношения.
Примерно на середине сессии Гленн стал говорить ещё об одном источнике стресса в бизнесе: «Несколько лет назад я взял в бизнес отца, думая, что это ему поможет, но стресс на работе только всё усложнил. Сколько себя помню, мой отец пьёт. Напьётся и начинает оскорблять клиентов, а я теряю бизнес».
У Гленна были все симптомы взрослого ребёнка отца-алкоголика: гиперответственность, потребность спасти отца, неуверенность в себе и подавленный гнев.
Динозавр в гостиной
Если бы персонал Белого Дома во времена Ричарда Никсона прошёл курсы по укрывательству с любым членом семьи алкоголика в качестве преподавателя, Уотергейт был бы до сих пор обычным вашингтонским отелем. Отрицание приобретает гигантские размеры для каждого, кто когда-либо жил в семье с алкоголиком. Алкоголизм в семье это как динозавр в гостиной. Человеку с улицы невозможно его не видеть, но тех, кто живёт в доме, отчаяние от невозможности освободиться от бестии заставляет делать вид, что её не существует. Это единственный способ существования, который практикуют в таких домах: ложь, поиск извинений для поведения алкоголика, секреты это воздух, которым там дышат, и всё это создаёт у детей ужасный эмоциональный хаос.
Опыт Гленна был очень характерным: «Я должен выгнать его с работы, но я в ужасе от того, что мне предстоит это сделать. Как, чёрт возьми, выгнать с работы собственного отца? Каждый раз, когда я пытаюсь заговорить с ним о проблеме, он выдаёт: «Если ты из-за этого собираешься разговаривать со мной неуважительно, то лучше вообще не разговаривай со мной». Он просто сводит меня с ума. Первое моё воспоминание о нём это то, как он приходит с работы и прямиком идёт к стеклянному шкафу с бутылками. Это был его ежевечерний ритуал. Пропустив пару рюмок, он шёл ужинать со стаканом в руке и никогда не позволял, чтобы стакан был пустым. После ужина он принимался пить всерьёз. И все мы должны были вести себя очень тихо, чтобы не отвлекать его. Господи! Можно подумать, он делал что-то серьёзное, но ведь сукин сын просто напивался. Помню, как часто мы с матерью и сестрой должны были потом тащить его волоком в кровать. Вся подлость в том, что в семье мы никогда не говорили о том, что мы делаем. А мы делали это ночь за ночью. Пока я не вырос, я искренне верил, что относить папу в кровать это что-то нормальное в семьях, то, что все делают у себя дома».
Гленн очень рано запомнил, что пьянство его отца это Большой Секрет. Хотя мать запрещала ему рассказывать о «папиной проблеме» посторонним, стыда, который испытывал мальчик, было вполне достаточно для того, чтобы ребёнок и рта не раскрывал. Перед внешним миром семья делала вид, что «у них всё хорошо». Их единила необходимость бороться с общим врагом. Секрет стал скрепляющим клеем для этой измученной семьи.
Большой Секрет состоит из трёх элементов:
Отрицание, которое практикует сам алкоголик по отношению к своему пьянству, несмотря ни на какие доказательства, и по отношению к его поведению с другими членами семьи, наводящему на них ужас и унижающему их человеческое достоинство.
Отрицание проблемы со стороны супруги/а алкоголика и других членов семьи, которые извиняют алкоголика под такими предлогами как «Мама пьёт, чтобы расслабиться», «Папа споткнулся о ковёр» или «Папа потерял работу, потому что у него был отвратительный начальник».
Фарс «нормальная семья», который члены семьи разыгрывают друг перед другом и перед внешним миром, наносит особый вред ребёнку, так как принуждает ребёнка отрицать собственные восприятия и чувства. Для ребёнка становится практически невозможным выработать чувство уверенности в себе, если он должен постоянно лгать по поводу того, что он думает и чувствует. Чувство вины принуждает его спрашивать себя, верят ему люди или нет. Когда ребёнок подрастает, чувство, что другие сомневаются в нём, может сохраниться, и это поведёт к тому, что человек будет скрытным и будет бояться выражать собственное мнение. Как и Гленн, многие взрослые дети из семей алкоголиков страдают болезненной робостью.
Необходимо огромное количество энергии, чтобы разыгрывать этот фарс. Ребёнок должен постоянно быть начеку. Он живёт в постоянном страхе, чтобы нечаянно не предать свою семью, не раскрыть общего секрета. Чтобы не рисковать, такие дети часто предпочитают не завязывать дружбу со сверстниками, становятся одиночками и изолируют сами себя.
Это одиночество ещё больше затягивает их в семейное болото и ведёт к тому, что эти дети развивают огромное и деформированное чувство преданности по отношению к тем единственным людям, которые знают его секрет: к сообщникам по семейной конспирации. Интенсивное и полностью некритическое чувство верности по отношению к родителям превращается в его вторую натуру. Когда такие дети становятся взрослыми, эта слепая преданность продолжает быть деструктивным элементом в их жизни, она контролирует их жизнь. И это не позволяло Гленну выгнать отца из его компании, несмотря на то, что присутствие пьяницы негативно сказывалось на бизнесе.
Ребёнок, которого не было
Так как семья алкоголика вкладывает столько энергии в безуспешные попытки «спасти» алкоголика и «прикрыть» его перед другими, то у такой семьи обычно нет сил на удовлетворение самых базовых потребностей своих детей. Как и в случае с детьми неадекватных родителей, детям алкоголиков присуще ощущение собственной невидимости. Это превращается в ловушку, так как, чем дисфункциональнее семья, тем больше необходимость детей в эмоциональной поддержке.
Когда мы с Гленном исследовали связь между его трудностями во взрослой жизни и эмоционально нестабильной обстановкой в его детстве, мой клиент вспомнил следующее: «Мой отец никогда не делал то, что делали другие отцы: никогда не играл со мной в футбол, мы даже на матчи никогда не ходили. «Я занят, может, как-нибудь потом...», – говорил он мне, а как сесть где-нибудь и напиться – у него всегда было время. Моя мать говорила, чтобы я не путался под ногами с моими проблемами, а чтобы шёл играть с друзьями, но у меня не было друзей. Я боялся привести кого-нибудь к нам домой. Мои родители не обращали на меня ни малейшего внимания, казалось, что им всё равно, в какой переплёт я попаду, только бы им не пришлось его расхлёбывать».
«Значит, – сказала я Гленну, – ты был невидимым и неслышным. Как ты себя при этом чувствовал?»
На лице Гленна отразилась боль: «Каждый раз, когда я пытался что-то сказать, мой отец унижал меня. Если я набирался смелости и кричал, он бил меня. Я быстро научился не раздражать его. Если я возражал матери, она начинала хныкать, как маленькая, а потом он злился и начинал раздавать удары ремнём направо и налево. Тогда я чувствовал себя вдвойне виноватым за то, что я спровоцировал всё это. Так я научился проводить вне дома большую часть времени. В двенадцать лет я устроился подрабатывать после школы и старался задержаться на работе как можно дольше, чтобы не идти домой. Кроме того, по утрам я уходил из дома в школу на час раньше, чтобы успеть уйти до того, как он проснётся. До сих пор я чувствую то одиночество, когда я сидел один в пустом школьном дворе, ожидая, когда придёт кто-нибудь ещё. Самое интересное, я не думаю, что мои родители замечали моё отсутствие. Это было ужасно. Я всё время чувствовал себя сиротой. Я был способен на что угодно, чтобы добиться внимания. Однажды, лет в одиннадцать, я был дома у одного товарища, а его отец оставил бумажник в холле. Я вытащил у него пять долларов, надеясь, что меня поймают. Мне было всё равно, какой скандал устроили бы мои родители, но лишь бы они меня заметили».
С самых ранних лет родители Гленна дали понять ему, что его существование было для них помехой, а не благословением. Его эмоциональная невидимость положительно подкреплялась тем, что она спасала его от жестокого обращения отца.
Я спросила Гленна, не думал ли он, что те самые страхи, которые мешали ему самоутверждаться в детстве, так же контролируют его взрослую жизнь. Гленн согласился с грустью: «Думаю, что это так. Я просто не могу сказать никому ничего обидного, как бы мне не хотелось этого. Я глотаю столько слов, что думаю, однажды меня ими вырвет. Я просто-напросто не могу конфликтовать с людьми, даже с теми, кто мне абсолютно безразличны. Если я считаю, что мои слова могут ранить кого-то, я не могу их произнести, и всё».
Как и другие дети из семей алкоголиков, Гленн чувствовал себя ответственным за то, что чувствуют окружающие, точно так же, как в детстве он чувствовал себя ответственным за чувства своих родителей. Он вёл себя героически с целью избежать конфликтов с родителями, так как не хотел быть ответственным за страдания других (и за свои собственные). Он не мог выражать свои эмоции, как было бы нормальным у любого ребёнка. Он должен был подавлять их, и эта привычка распространялась и на его взрослую жизнь. Когда Гленн помогал относить своего отца в кровать, когда он брал на себя ответственность за то, чтобы отец не разгневался, он вёл себя как отец, а не как сын. Когда ребёнка вынуждают принять на себя роль родителя, ребёнок теряет ролевые ориентиры и это затрудняет развитие его личной идентичности. Такая деструктивная ролевая инверсия обычное явление в семьях алкоголиков.
«На самом деле, я никогда не был ребёнком»
Как мы уже видели, и как мы увидим в дальнейшем, инверсия ролей происходит у всех типов токсичных родителей. В семьях алкоголиков, где отец или мать пьют, алкоголик активно узурпирует роль ребёнка с помощью безответственного, нуждающегося и патетического поведения. Это настолько инфантильная фигура, что в семье не остаётся места ни для какого другого ребёнка.
Гленн вырос, считая, что его миссией было заботиться о других и ничего не ожидать для себя: «Помню, как моя мать прибегала ко мне в слезах, когда отец терял контроль над собой, и говорила мне о том, как она несчастна: «А что я могу? Вам нужен отец, а я не могу работать». Вот только начать говорить об этом, и мне делается плохо. Я часто мечтал о том, как я увозил мать на далёкий остров, где отец не мог найти нас. Обычно я обещал ей, что как только смогу, я позабочусь о ней. И это я и делаю сегодня, постоянно выдавая ей деньги, хотя и не могу себе этого позволить. И о папе я забочусь тоже, хотя он и угрожает моему делу. Почему я не могу найти кого-то, кто заботился бы обо мне, для разнообразия?»
Гленна продолжает томить собственная неспособность наладить жизнь своих родителей, во взрослом возрасте так же, как и в детстве. Хотя он мечтал о женщине, которая заботилась бы о нём, он выбрал себе в жёны слабую и неспособную к самостоятельной жизни женщину. Гленн чувствовал ещё до женитьбы, что это неподходящая пара, но необходимость проигрывать детские фантазии спасителя возобладала над здравым смыслом.
Миф о том, что прошлое можно исправить
Гленну не понадобилось много времени, чтобы понять, что он женился на тайной алкоголичке, но если бы он знал это заранее, весьма возможно, что он всё равно женился бы на ней. Он просто уверил себя в том, что способен изменить её. Часто взрослые дети из семей алкоголиков женятся или выходят замуж за алкоголиков. Многие не могут понять, как те, кто вырос в хаосе семьи алкоголиков, могут вновь согласиться на повторение травматического опыта, но импульс к повторению знакомых нам эмоциональных ситуаций присущ всем, как бы болезненны и вредны не были эти эмоции. Привычное и знакомое нам состояние приносит нам чувство удобства, как бы структурирует нашу жизнь. Нам известны правила игры, и мы знаем, чего можно ожидать.
И самое главное, мы актуализируем конфликты из прошлого, в надежде разрешить их, в надежде, что теперь-то у нас всё получится, что мы выиграем бой. Такая повторная актуализация болезненного опыта из нашего прошлого называется «компульсивным повтором».
«На этот раз я добьюсь хорошего результата»
Никогда нелишне вновь напомнить о том, какую роль играет в нашей жизни компульсивный повтор, как он господствует над нами, особенно в том, что касается установления и поддержания близких, интимных отношений с другими. Наши отношения становятся более понятными, когда анализируешь их с позиции компульсивного повтора.
Случай Гленна очень показателен в этом смысле: «Когда я познакомился с Дениз, я не знал, что она пила. Когда я об этом узнал, она больше уже не пыталась скрыть свой алкоголизм. Три или четыре раза в неделю она напивалась, а я умолял её больше так не делать. Я водил её по врачам, просил записаться к Анонимным Алкоголикам, прятал выпивку под ключ, но вы же знаете пьяниц... Она всегда изворачивалась и доставала себе выпить. Единственный раз, когда она ненадолго бросила пить, это когда я пригрозил, что брошу её, но спустя некоторое время она принялась за старое, и так мы и живём теперь, всё сначала».
Так как отрицание и укрывательство были для Гленна обычным делом в детстве, будучи взрослым, он легко интегрировался в отношения, где присутствовали те же самые элементы. Только на этот раз он верил, что сможет спасти свою жену в той ситуации, в которой в детстве оказался бессильным спасти своих родителей. Гленн, как и все дети алкоголиков, в душе пламенно обещал себе, что он никогда не позволит войти в свою жизнь ни одному алкоголику. Но корни компульсивного повтора глубже и сильнее любого сознательного решения.
«Почему я постоянно ищу одно и то же?»
Ещё одно обещание, которое часто растворяется силой компульсивного повтора, – это недопущение в своей жизни того насилия, которое является частью жизни в семье алкоголиков.
Джуди, 26-летняя маленькая темноволосая женщина с большими глазами, пришла на одну из моих терапевтических групп по направлению своего супервизора, который контролировал её работу советницы в одной из реабилитационных клиник, где люди проходили лечение от самых разнообразных токсических зависимостей. Как и многие советники, которые участвовали в программах реабилитации, Джуди сама проходила лечение от алкогольной и других зависимостей. Я познакомилась с ней на небольшом празднике, организованном персоналом клиники, чтобы отметить второй год трезвости одной из коллег.
Джуди только что вышла из отношений с мужчиной-абьюзером, который бил её. Так как супервизор подозревала, что она вновь может попасть в похожие отношения, она направила Джуди ко мне.
На первой сессии Джуди была настроена вызывающе и воинственно, давая понять, что ей не нужна никакая помощь. Я спрашивала, где именно за этим фасадом скрыта боль. Перво-наперво Джуди сказала мне:
– Мне сказали, что если я не пройду терапию, меня посадят под замок. Вы не могли бы помочь мне и сказать, что со мной всё в порядке, что мне не нужен строгий режим.
– Да, я уже вижу, что ты без ума от того, что ты здесь, – сказала я, и мы обе рассмеялись.
Это несколько разрядило обстановку. Я продолжила говорить и сказала, что знаю, что её послали сюда против её воли, но раз уж она здесь, почему бы не попробовать, а вдруг будет польза. Джуди согласилась на участие в одной из моих терапевтических групп. Дальше я сказала, что её коллеги по работе очень переживали, что она вновь вернётся к своему другу-абьюзеру, а Джуди согласилась, что опасения имели основания: «Я действительно скучаю по нему. Вообще-то, он прекрасный парень, просто иногда я его вывожу из себя, слишком распускаю язык. Но я знаю, что он меня любит, и надеюсь на лучшее».
Я предположила, что, возможно, она спутала любовь и насилие, как если бы у неё была бессознательная потребность мобилизовать ярость любовника для того, чтобы получить доказательство накала его страсти.
Когда я спросила Джуди, не являлось ли это привычным для неё, не сталкивалась ли она с подобным в других отношениях, она немного подумала и сказала: «Думаю, что нечто подобное происходило и с моим стариком. Он был хроническим алкашом и буквально окрошку из нас делал. Минимум пять дней в неделю он являлся домой под завязку и бил нас по любому поводу. Моего брата до крови. Моя мать была неспособна защитить нас, даже не пыталась, так она боялась его. Я пыталась унять его, но он был как бешеный. Но он вовсе не был таким уж монстром: когда он не пил, он был классным отцом, моим лучшим другом. Мне нравилось проводить с ним время, как два друга, мне нравится до сих пор».
Многие дети алкоголиков развивают необыкновенную толерантность, научаются терпеть нестерпимые вещи. Так как Джуди понятия не имела о том, как должен вести себя любящий отец, она пришла к выводу, что, если она хочет доброго отца, ей необходимо терпеть его «плохие моменты». Так сформировалась патологическая ассоциация между любовью и абьюзом, и девочка стала думать, что одного без другого не бывает.
Мы будем хорошими приятелями
Отец Джуди научил её, что для того, чтобы избежать побоев мужчины, надо делать всё, что тот пожелает. Чтобы отец был доволен, в десятилетнем возрасте она превратилась в его собутыльницу: «Папа начал давать мне глоточек где-то раз в неделю. На вкус алкоголь казался мне ужасным, но папа всегда так радовался, когда я выпивала. Когда мне было одиннадцать, я обычно шла за бутылкой и мы её распивали в машине. Потом мы ехали прогуляться, сперва мне нравилось, а потом я стала бояться, так как даже тогда я понимала, что он не контролирует машину. Я продолжила всё это проделывать, потому что такие у нас с ним были отношения. Это были наши особые отношения. Мне стала нравиться выпивка, потому что с выпивкой мой папа был доволен мной. Всё шло хуже и хуже, пока я не стала такой же выпивохой, как он».
По крайней мере, каждый четвёртый ребёнок из алкогольных семей в свою очередь становится алкоголиком, и многие из этих взрослых впервые попробовали алкоголь в раннем детстве из рук отца или матери. Выпивка создаёт между ребёнком и родителем-алкоголиком особую, часто секретную, связь, и ребёнок принимает за товарищество подобную конспирацию. Часто такие отношения это единственное, на что может рассчитывать ребёнок в качестве любви и одобрения со стороны родителей-алкоголиков.
Даже в тех случаях, когда родителю-алкоголику не удалось «поставить под знамёна» маленького ребёнка, дети из алкогольных семей остаются крайне уязвимыми перед аддикцией [7]. Мы не знаем, почему это так, возможно, существует наследственная предрасположенность к аддиктивному поведению, некое биохимическое расстройство. Я подозреваю, что это может быть из-за того, что поведение и убеждения формируются путём подражания, путём идентификации с родителями. Своим взрослым детям родители-алкоголики оставили в наследство подавленную ярость, депрессию, печаль, недоверчивость и неустойчивые отношения, кроме уже упоминавшегося гипертрофированного чувства ответственности. И частью печального наследственного груза является метод, с помощью которого эти повзрослевшие дети будут пытаться справиться со всем этим: алкоголизм.
Никому нельзя доверять
Так как первые и самые значимые в жизни отношения с другими учат детей алкоголиков, что любимые люди причинят им вред, а непредсказуемость их поведения будет наводить ужас, большинству взрослых детей алкоголиков близкие отношения внушают страх. Для того, чтобы близкие отношения в рамках любовной связи или дружбы могли состояться, они требуют от человека в немалой степени готовность к ранимости, доверию и открытости, а это именно те качества, которые разрушает жизнь с алкоголиком. Как следствие, многие взрослые дети родителей-алкоголиков тянутся к людям, эмоционально недоступным в силу своих собственных внутренних конфликтов. Таким образом, выросший ребёнок из алкогольной семьи может сохранять иллюзию отношений, без того, чтобы осознать страх, который он испытывает перед полноценными отношениями.
Бойфренд Джуди, с типом личности «Доктор Джекилл и Мистер Хайд» был копией её отца: иногда прекрасный, иногда ужасный. Остановив свой выбор на столь амбивалентном человеке, который к тому же подвергал её абьюзу, Джуди не только повторяла сценарий своего детского опыта, но и обеспечивала себе уверенность в том, что ей не придётся отправляться в путешествие, ведущее в полноценные отношения, для которого у неё не было ни компаса, ни карты. Она цепко держалась за миф о том, что её отец якобы был единственным мужчиной, который на самом деле понимал её. Резко негативное отношение Джуди к попыткам развенчать этот миф не только разрушали её связи с друзьями, но и плохо сказывались на наших с ней отношениях и на отношениях с терапевтической группой. Власть мифа была такой, что в конце концов этот миф заставил Джуди отказаться от самой себя.
Я до сих пор помню грусть, которую я почувствовала в тот вечер, когда Джуди объявила, что намерена покинуть группу. Я напомнила ей, что она знала о том, что терапевтический процесс может временами быть болезненным и что неприятные эмоции были частью процесса. На какой-то момент показалось, что Джуди готова передумать, но потом она сказала: «Знаете что, я не собираюсь отказываться от моего папы и обижаться на него. Также я не собираюсь продолжать защищать его здесь от ваших нападок. Мой папа и я – мы нужны друг другу. С какой стати я должна доверять вам больше, чем ему? Я не верю, что тебе и всем вам тут в группе есть дело до меня. Я не верю, что кто-то из вас будет рядом со мной, когда мне будет плохо».
Группа, в которой была Джуди, состояла из клиентов, которые в детстве пережили абьюз со стороны родителей и которые прекрасно понимали её чувства. Участники группы были очень добры к ней и оказывали всяческую поддержку, но Джуди не была способна принять от них ничего. Для неё мир был разрушенной местностью, населённой эмоциональными вандалами. Она была уверена, что если она позволит кому-то приблизиться, эти люди причинят ей боль и бросят на произвол судьбы. Горькая ирония ситуации состоит в том, что подобные чувства были бы уместны именно в отношении её отца.
Неспособность Джуди доверять было самым тяжким эмоциональным увечьем, которое алкоголизм её отца нанёс ей. Если нельзя доверять отцу, кому вообще тогда можно доверять? Доверие это самый слабый птенец из нашего эмоционального выводка: когда внешние условия трудны, он умирает первым.