Многие из таких родителей – алкоголики или наркоманы, эти аддикции также происходят от отсутствия контроля за импульсами, хотя это и не является единственной причиной развития подобных пристрастий.
Есть много типов родителей-физических абьюзеров, но на самой тёмной стороне находятся те, кто, как кажется, видят единственную ценность детей в том, что их можно подвергать пыткам. Многие из этих существ кажутся людьми, они действуют и разговаривают как люди, но на самом деле это монстры, полностью лишённые сферы чувств, которая делает нас людьми. Это существа с непредсказуемым характером, действия которых полностью лишены логики.
Из домашнего холокоста нельзя убежать
Отец Кейт был уважаемым банкиром, благочестивым прихожанином в церкви и примерным семьянином; трудно было поверить в то, что этот прекрасный человек избивает членов семьи. Но Кейт не жила в мире фантазии, она жила в кошмаре: «Мы с сестрой начали закрываться изнутри в нашей комнате на ночь, так мы его боялись. Я никогда не забуду случай, когда мне было одиннадцать, а сестре девять. Мы спрятались под кроватями, а он всё продолжал и продолжал ломиться к нам в дверь. Мне никогда не было так страшно. Вдруг он буквально снёс дверь с петель, это было по-настоящему жутко, как в фильмах ужасов. Дверь вылетела прочь, мы попытались выбежать из комнаты, но он схватил нас и швырнул в угол, где начал избивать нас ремнём, крича, что убьёт обеих, если мы ещё раз закроем дверь. Я была уверена, что он нас убьёт».
Атмосфера ужаса, о которой говорила Кейт, очень характерна для семей, где детей избивают. Даже в моменты спокойствия эти дети живут как на действующем вулкане, который в любой момент может начать извергаться. Когда извержение начинается, любое действие жертвы, направленное на самозащиту, приводит агрессора в ещё большее бешенство. Отчаянные попытки Кейт обезопасить себя, заперев дверь и спрятавшись под кровать, ещё более усилили иррациональность поведения отца. Перед лицом отца или матери, которые избивают ребёнка, негде спрятаться, некуда убежать и некого просить о помощи.
Никогда не знаешь, когда это начнётся
Я познакомилась с Джо, 27-летним студентом, на семинаре, который я вела на факультете психологии, где он учился. Во время моей презентации я сказала, что пишу книгу о тех, кого называю «неадекватными родителями». Затем, в перерыве, Джо подошёл ко мне и предложил свой случай в качестве иллюстрации для моей книги. У меня было достаточно материала из моей собственной практики, но что-то в голосе молодого человека дало мне понять, что ему было необходимо поговорить с кем-то. На следующий день мы встретились и разговаривали в течение нескольких часов. Меня впечатлила не только откровенность и открытость Джо, но и его искреннее стремление помочь другим, используя свой трагический опыт: «Меня избивали в моей комнате, и я даже не помню, за что. Я мог спокойно сидеть, занимаясь чем-нибудь, когда мой отец врывался в комнату, вопя во всю глотку. Он сразу же бросался на меня с кулаками и загонял к стене, где бил меня так, что я терял сознание, но я не знал, почему меня бьют. Больше всего я боялся от того, что я не мог предугадать, из-за чего может произойти скандал!»
Джо провёл своё детство в ожидании, когда разразится буря насилия отца, и зная, что он ничего не может сделать, чтобы предотвратить её. Этот опыт оставил в нём интенсивное чувство страха; он боялся, что ему причинят вред и что его предадут. Его два брака быстро закончились разводом, потому что он не мог научиться доверять: «Это не прекращается, даже если ты уйдёшь из дома или женишься. Я постоянно чего-нибудь боюсь, и сам себе не могу этого простить. Если твой отец, который по идее должен тебя любить и заботиться о тебе, обращается с тобой подобным образом, поневоле начинаешь задаваться вопросом, что же можно ожидать от чужих людей. Я разрушил все свои отношения, потому что не могу никому позволить приблизиться ко мне. Мне стыдно от этого, мне стыдно от того, что я постоянно боюсь. Но жизнь внушает мне ужас. На терапии я много работаю над этим, потому что иначе я ни на что не сгожусь ни себе, ни другим. Но, боже ты мой, какая это тяжёлая борьба!»
Очень трудно вернуть себе чувство собственного достоинства и уверенности в себе, если их растоптали наши родители. Наши отношения с родителями представляют собой фундамент наших ожиданий в смысле того, какие отношения будут у нас с другими людьми. Если отношения с родителями были источником эмоциональной поддержки, уважительные к нашим правам и нашим чувствам, мы вырастем, ожидая, что остальные будут относиться к нам так же. Эти позитивные ожидания позволяют нам быть относительно ранимыми и открытыми в наших взрослых отношениях. Но если, как в случае с Джо, наше детство это время тревоги, напряжения и неотступной боли, мы окопаемся в негативных ожиданиях и ригидных [9] защитах.
Джо ожидал от других самое худшее; ожидал, что к нему будут плохо относиться и что его ранят, как это произошло в его детстве. Поэтому он закрылся внутри своеобразных эмоциональных доспехов, не позволяя приближаться никому. Постепенно его доспехи превратились в тюрьму.
«У меня столько проблем, что неудивительно, если я сорвусь на тебе»
Джо так никогда и не понял, что именно приводило его отца в состояние бешенства. Но другие физические абьюзеры ещё и требуют, чтобы их понимали и даже прощали, как в случае с отцом Кейт: «Помню один случай, особенно жуткий, когда моя мать ушла после обеда за покупками. Мой отец так лупил меня своим проклятым ремнём, что один из соседей вызвал полицию, но отцу удалось убедить полицейских, что ничего не произошло. Он сказал, что мои крики были на самом деле шумом телевизора, и они ему поверили. Я была там же, заплаканная, с руками, разукрашенными следами от ремня, но они ему поверили. А почему бы и нет, если мой отец был одним из самых могущественных бизнесменов? Но в любом случае, присутствие полицейских его успокоило. Когда они ушли, он сказал мне, что в последнее время он был под сильным стрессом. Я даже не знала, что такое стресс, но он хотел, чтобы я поняла, что именно происходило. Он сказал мне, что есть некий тип, который хочет переспать с моей матерью, и что это нехорошо, когда женщина спит с кем-то, кроме мужа. И что поэтому он был в таком плохом настроении в последнее время».
Отец Кейт рассказал ей вещи, которые девочка не могла понять, но он ожидал, что дочка будет ему эмоциональной опорой. Эта инверсия ролей, которая запутала Кейт, часто происходит в случаях с родителями-абьюзерами. Они хотят, чтобы дети снимали их напряжение и к тому же, чтобы они отпускали им грехи: сперва они бьют детей, а потом обвиняют в своём поведении других людей.
Вместо того, чтобы заняться напрямую решением своих проблем с женой, отец Кейт переносил на дочерей свою злость и сексуальную фрустрацию, а затем рационализировал собственное насилие, обвиняя жену. Физический абьюз над детьми часто происходит как реакция на стресс на работе, семейные конфликты и конфликты с друзьями или же как реакция на общее недовольство жизнью. Дети лёгкие мишени для побоев, потому что не могут защитить себя, и потому что их можно заставить молчать с помощью запугиваний. К несчастью как для палача, так и для жертвы, проецирование вины даёт лишь временное облегчение. Внутри палача его источник гнева никуда не девается, он продолжает быть тем же самым, что и раньше, готовый выйти в любой момент из берегов. И самое печальное, мишень для его гнева тоже продолжает быть той же самой, предназначенная для того, чтобы впитать этот гнев и понести его в свою собственную взрослую жизнь.
«То, что я делаю, пойдёт тебе на пользу»
Другой тип физических абьюзеров пытаются оправдать избиения детей не тем, что валят вину на других людей, а тем, что побои пойдут ребёнку на пользу. Многие отцы и матери продолжают верить в то, что телесные наказания это единственный способ заставить ребёнка «выучить урок» морали или правильного поведения. И многие из этих «уроков» преподаются от имени религии. Ни одна другая книга не используется так часто, как Библия, для оправдания садистических побоев.
Однажды я была в ужасе от одного письма читателя в газету, напечатанного в секции Энн Ландерс: «Уважаемая Энн Ландерс! Я очень разочарован Вашим советом девочке, которую бьёт мать. Учительница физкультуры увидела синяки на ногах и на ягодицах девочки и стала говорить, что над ребёнком совершается «абьюз». Почему Вы против того, чтобы девочку били, когда Библия ясно говорит нам, что таков наш родительский долг? В Библии сказано, что ребёнка можно бить палкой, он от этого не умрёт. Ещё сказано, что наказывая ребёнка палкой, спасаешь его душу от смерти».
Эти родители часто верят во «врождённую извращённость детской натуры». Они думают, что хорошая выволочка отдалит ребёнка от плохой дорожки и говорят: «Меня воспитывали ореховым прутом, и ничего мне не сделалось» или «Надо внушать им страх божий», «Надо показать им, кто тут главный», «Он должен знать, что его ожидает, если он нарушит правила».
Другие родители-абьюзеры оправдывают своё поведение необходимостью подвергнуть ребёнка неким ритуалам инициации, чтобы закалить его, сделать сильным, мужественным. Это то, во что заставили поверить Джо: «У папы мать умерла, когда ему было четырнадцать лет, и он никогда не смог преодолеть это. Он до сих пор это не преодолел, а ему уже семьдесят четыре. Недавно он сказал мне, что был жесток со мной, потому что хотел научить меня не чувствовать. Вот же, больной человек, а рассуждает о том, что если не будешь чувствовать, то в жизни не придётся страдать от боли. Боже мой! Я и правда думаю, что так он хотел защитить меня от боли. Он не хотел, чтобы я страдал, как он, когда умерла его мать».
На самом же деле, вместо того, чтобы укрепить самооценку Джо и сделать его менее ранимым, побои сделали его недоверчивым и трусливым, плохо подготовив его к жизни. Это абсурд думать, что жестокие физические наказания могут иметь какой-либо позитивный эффект для ребёнка.
Кроме того, исследования показали, что физические наказания особенно неэффективны в деле насаждения дисциплины, даже в случаях особо нежелательных типов поведения. Уже доказано, что сдерживающий эффект физических наказаний временный; кроме того, эти наказания внушают детям сильные эмоции гнева, фантазии мести и ненависть к самим себе. Совершенно очевидно, что ментальный, эмоциональный и часто телесный вред, причиняемый физическими наказаниями, во много раз превосходят предполагаемые блага для ребёнка.
Тот, кто пассивно участвует в абьюзе
До сих пор я говорила исключительно об отце или матери, которые активно осуществляют физический абьюз, но в этой семейной драме есть ещё актёры, которые должны нести свою часть ответственности. Я имею в виду супруга, который позволяет другому избивать ребёнка, по причине собственных страхов, своей зависимости или из-за стремления поддерживать семейный статус-кво. В этом случае, мы должны говорить о пассивном участии в абьюзе.
Когда я спросила, что делала мать Джо, когда отец избивал его, он ответил: «Да ничего особенного. Иногда она закрывалась в ванной. Я всё время спрашивал себя, почему она позволяла, чтобы этот сумасшедший сукин сын постоянно избивал меня до потери сознания, но я думаю, что она сама была слишком испугана. Такой конфликт был ей не по силам. Вы знаете, мой отец христианин, а мать еврейка. Из бедной ортодоксальной семьи. В её стране жена особо и не может указывать мужу, что тот может или не может делать. Я думаю, она была довольна и благодарна за крышу над головой и за то, что у неё есть муж, который зарабатывает на жизнь».
Мать Джо не била сына, но то, что она не защитила его от жестокого обращения со стороны мужа, превращает её в соучастницу абьюза. Вместо того, чтобы защищать сына, она сама превратилась в маленькую испуганную девочку, бессильную и беззащитную перед насилием мужа. По сути, она бросила сына в опасности.
Кроме того, что Джо чувствовал себя подавленным и беззащитным, он оказался нагруженным непосильной ответственностью: «Помню, как однажды, когда мне было десять лет, мой отец ночью жутко избил мою мать. На следующий день я встал рано и ждал его на кухне. Когда он спустился на кухне в ночном халате и спросил меня, что я делаю здесь так рано, я, полумёртвый от страха, сказал ему: «Если ещё раз побьёшь маму, я тебе заеду бейсбольной битой». Он только посмотрел на меня и засмеялся. Потом поднялся наверх, принял душ и уехал на работу».
Джо осуществил классическую для подвергающихся абьюзу детей инверсию семейных ролей, принимая на себя ответственность за защиту матери, как будто он был её отцом, а она – его дочерью.
Для пассивного родителя впадение в беспомощность облегчает задачу отрицания собственного соучастия в абьюзе. Ребёнок, в свою очередь, приняв на себя роль взрослого защитника беспомощного родителя или рационализируя причины его/её бездействия, получает возможность отрицать, что его предали ОБА родителя. Например, так случилось с Кейт: «Когда наш отец начинал нас избивать, мы кричали, звали маму на помощь, но она никогда не появлялась. Сидела внизу и слушала, как мы кричали и звали её. Мы скоро поняли, что она не придёт на крики. Она ни разу в жизни не сказала слова поперёк моего отцу. Я думаю, она не могла преодолеть страх».
Сколько бы я не слышала это «я думаю, она не могла преодолеть страх», каждый раз это меня раздражает. Мать Кейт МОГЛА преодолеть страх. Я сказала моей клиентке, что ей необходимо начать рассматривать более реалистично роль её матери. Мать должна была противостоять отцу, а если она слишком его боялась, она должна была вызвать полицию. Нет такого предлога, под которым родителю можно было бы соблюдать «нейтралитет», когда над ребёнком совершается абьюз.
В случаях с Джо и с Кейт активным абьюзером был отец, а мать была молчаливой свидетельницей абьюза. Однако, это далеко не единственный сценарий абьюза. В некоторых семьях активным абьюзером является мать, а пассивным родителем отец. Пол абьюзера может меняться, не меняется динамика абьюза. В моей практике были случаи, когда активными абьюзерами были оба родителя, но схема «активный абьюзер/пассивный родитель» встречается гораздо чаще. Многие взрослые, подвергшиеся в детстве абьюзу, не обвиняют пассивного родителя, так как считают его/её такой же жертвой, как они сами. В случае с Джо, например, такая точка зрения была подкреплена инверсией ролей, когда мальчик взял на себя обязанности защитника пассивной матери.
В случае Тэрри, 43-летнего специалиста по маркетингу, ситуация детского абьюза была ещё запутаннее, так как его отец не защищал его, но зато сочувствовал ему и утешал. Для Тэрри, мать которого избивала его б'oльшую часть его детства, его пассивный и бесполезный папаша стал идолом: «Я всегда был чувствительным ребёнком, у меня были склонности к искусству, к музыке, а к спорту не было. Моя мать всегда говорила, что я женоподобный. Она часто срывалась на меня и била, чем под руку попадёт. Кажется, б'oльшую часть детства я провёл, прячась от неё по шкафам. Я никогда не знал, за что именно она меня бьёт, я думал, что просто я ей не нравлюсь. Она как бы уничтожила моё детство».
Я спросила Тэрри, что делал его отец, пока его мать терроризировала его: «Часто он обнимал меня, говорил, что очень сожалеет, что у моей матери случаются эти приступы агрессии, что он ничем не может помочь мне, но что если я постараюсь, возможно, у меня всё наладится. Папа был действительно отличным парнем. Он много работал, чтобы его семья ни в чём не нуждалась, и он был единственным, кто относился ко мне с любовью».
Я спросила его, пытался ли он поговорить с отцом обо всём этом, когда стал взрослым.
«Я было завёл разговор пару раз, но отец говорит мне: «Что прошло, то прошло». И правда, зачем я буду надоедать ему этим, если у меня на самом деле проблема с матерью, не так ли?»
Тэрри отрицал соучастие своего отца в абьюзе, так как хотел защитить единственные хорошие воспоминания из детства, моменты, в которые, как ему казалось, он чувствовал любовь отца. Так же, как цеплялся он за эту любовь в детстве, цеплялся он за неё и теперь. Тэрри сменил темноту шкафов на фальшивую реальность отцовской любви, чтобы не быть вынужденным осознать правду. Он понимал, до какой степени его взрослая жизнь находилась под влиянием материнского абьюза, но не осознавал, какой силы гнев в отношении отца ему приходилось подавлять в себе и жить с этим. Тэрри в течение многих лет отрицал то, что его отец предал его, и в довершении всего, его отец переложил на него всю ответственность за абьюз, уверив мальчика в том, что если бы тот «постарался», то смог бы избежать побои.
Учитесь ненавидеть себя: «Это всё по моей вине»
Кажется невероятным, но дети, которых избивают, так же легко убеждаются в том, что всё происходит по их вине, как и дети, которых оскорбляют вербально. Джо вспоминал: «Мой отец всегда говорил мне, что я бесполезный кусок дерьма. Когда он бил меня, в ход шли всевозможные ругательства на мой счёт. Когда побои заканчивались, я находился в полной уверенности в том, что я самое отвратительное живое существо на свете. И что меня били, потому что я этого заслуживал».
В Джо очень рано были посеяны семена самообвинения. Как мог ребёнок сопротивлять этой мощной пропаганде, которую его отец вёл против его чувства собственного достоинства? Как все дети, находящиеся в абьюзе, Джо верил в ложь о том, что он плохой, и что его бьют, потому что он плохой. Так как эта ложь исходила от всемогущего и всезнающего отца, она должна была быть правдой. Эта ложь живёт, непобедимая, во многих взрослых, которых били в детстве, и в Джо она жила тоже. Он описывал это так: «Я совершенно безжалостен к себе... Похоже, я не могу ни с кем поддерживать нормальные отношения. Мне кажется абсолютно невероятным, что я действительно кого-то интересую».
Страх Кейт, что окружающие узнают, какая она «плохая», – это вариации на ту же тему. Эти острые чувства неуважения к себе превращаются в ненависть к самому себе и создают жизненные сценарии разорванных отношений, недоверия, чувства неприкаянности, парализующих страхов и рассеянного, бесцельного гнева. Кейт выразила это так: «Всю жизнь не могу отделаться от мысли, что я недостойна быть счастливой. Думаю, что поэтому я не вышла замуж, я не хотела никаких отношений, не позволила себе быть успешной ни в чём».
Когда Кейт стала взрослой, побои прекратились, но ненависть к себе осталась и таким образом эмоциональный абьюз продолжался, но теперь уже сама Кейт превратилась в собственного палача.
Абьюз и любовь: невозможная комбинация
Часто дети, над которыми совершается абьюз, находятся под перекрёстным огнём боли и положительного подкрепления. Джо рассказывал, как в его случае террор перемеживался с моментами нежности: «Иногда мой отец мог быть весёлым, а иногда, клянусь, добрым. Как в тот раз, когда я участвовал в важных лыжных соревнованиях, и он очень интересовался всем этим, и возил меня в Джексон, штат Вайоминг, десять часов езды, чтобы я мог тренироваться на хорошем снегу. Когда мы ехали обратно, папа сказал мне, что я действительно особенный. Ну, а я думаю: «Раз я такой особенный, почему я терпеть себя не могу?» Но он мне это сказал, и это важно. Я и теперь всё стараюсь, чтобы наши отношения были бы такими, как в тот момент».
Амбивалентные [10] посылы ещё больше запутали Джо и ещё больше затруднили задачу осознания правды о его отце. Я объяснила Джо, что когда мать или отец говорят ребёнку о любви и тут же бьют его, между родителями-абьюзерами и ребёнком формируется сильная и извращённая связь. Мир ребёнка сильно ограничен, и как бы не были жестоки его родители, они представляют собой в глазах ребёнка единственный источник любви и утешения. Битый мальчик тратит всё своё детство на то, чтобы отыскать Чашу Грааля отцовской любви, и эти поиски продолжаются потом во взрослой жизни.
У Кейт были похожие воспоминания: «Когда я была младенцем, мой отец брал меня на руки, укачивал. Когда я немного подросла, он с удовольствием водил меня на танцевальный кружок по выходным или в кино. В его жизни был период, когда он действительно любил меня, думаю, что самым большим моим желанием является желание, чтобы он вновь полюбил меня, как раньше».
На страже семейной тайны
Спорадическое [11] расположение отца заставляло Кейт стараться заслужить его любовь, добиваться, чтобы «хорошие» моменты повторились. Эта надежда связала Кейт с её отцом и во взрослой жизни. Эта связь выражалась в том числе в том, что Кейт считала своей обязанностью скрывать правду о поведении отца. Хорошая девочка не может предать свою семью.
«Семейная тайна» ложится дополнительным грузом на плечи битого ребёнка. Замалчивая абьюз, ребёнок утрачивает любую возможность получить эмоциональную поддержку извне. Послушаем Кейт: «Я всю жизнь чувствую, что живу во лжи. Это ужасно не мочь говорить о том, что так негативно повлияло на мою жизнь. Как можно преодолеть боль, если о ней нельзя говорить? Да, я могу говорить об этом на терапии, но не с людьми, которые столько лет держали меня под своей властью. Единственным человеком, с которым я смогла поделиться, была наша служанка; я чувствовала, что ей можно доверять. Однажды, после очередных побоев, она сказала мне: «Золотко, твой папа очень болен». Я так и не поняла, почему он не шёл в клинику, если он болен».
Когда я спросила Кейт, что, по её мнению, может произойти, если она прибегнет к конфронтации с родителями и потребует объяснений по поводу происшедшего в её детстве, она некоторое время смотрела на меня, потом ответила: «Я уверена, что этим я огорчу отца... и это будет проблемой. Моя мать закатит истерику, а моя сестра озлобится на меня за то, что я ворошу прошлое. Она даже со мной отказывается говорить на эту тему!»
Если бы Кейт нарушила обет молчания, её семья развалилась бы: «Всё это кипит у меня внутри. Каждый раз, когда мы собираемся все вместе... я хочу сказать, что ничего не изменилось. Мой отец продолжает третировать меня. Я чувствую, что я сейчас не выдержу и выскажу ему всё, но я сижу молча и кусаю губы. Сейчас, когда отец начинает вымещать на мне злобу, моя мать делает вид, что ничего не слышит. Пару лет назад на собрании бывших учеников колледжа я чувствовала себя лицемеркой. Все считали, что у меня прекрасные родители, а я думала: «Если бы они знали!» Если бы я могла сказать моим родителям, что они превратили мои школьные годы в ад. Я хочу прокричать им, что они принесли мне столько горя, что я не в состоянии испытывать любовь. Я не могу любить другого человека, потому что они эмоционально парализовали меня, и парализуют до сих пор. Но я слишком боюсь разговаривать с ними».
Взрослая Кейт рвалась в бой со своими родителями, чтобы вывести их на чистую воду, но избитая и напуганная девочка внутри неё была в ужасе перед возможными последствиями. Она была уверена, что если правда откроется, все начнут ненавидеть её, а её семья буквально распустится по ниточке, как ковёр. В результате, её отношения с родителями были просто ложью. Все притворялись, что между ними никогда не происходило ничего дурного.
Миф должен жить
Меня не удивило, что бывшие одноклассники Кейт думали, что у неё прекрасная семья. Многим абьюзерским семьям удаётся сохранять перед остальным миром безупречный фасад. Эта респектабельность находится в прямой противоположности с семейными реалиями и представляет собой фундамент «семейного мифа». Семейный миф Джо был стандартным: «Когда я встречаюсь с родственниками, мы все опять участвуем в этом проклятом фарсе. Ничего не изменилось. Мой отец продолжает пить, и я уверен продолжает бить мою мать. Но по тому, как мы себя ведём и как разговариваем можно подумать, что мы идеальная семья. Может, я один помню, как всё было на самом деле, я один знаю правду? На самом деле, неважно, потому что я всё равно никогда ничего не говорю. Я такой же лжец, как и остальные, и наверное, мне стоит отказаться от мысли о том, что однажды всё может измениться. Может быть, если мы будем очень стараться в притворстве и зайдём слишком далеко, мы действительно превратимся в нормальную семью».
Джо попал в ту же ловушку конфликта между желанием конфронтации с родителями и страхом разрушить семью. В школьном возрасте он писал письма, где рассказывал о том, как он чувствовал себя на самом деле: «Я писал эти письма сердцем, я говорил о побоях, о том, что никому не нужен. Потом я оставил письма на комоде, в надежде, что мои старики их прочитают, но я так никогда и не узнал, прочитал ли кто-нибудь мои письма. Никто о них и словом не обмолвился. Кроме того, подростком я довольно долгое время вёл дневник, тоже оставляя его, где придётся, но и тут я не знаю, прочитали ли они что-нибудь. Если честно, сама мысль спросить их об этом приводит меня в ужас».
Джо боялся спросить о письмах и дневнике не из-за угрозы побоев. В колледже он был уже подростком, слишком большим, чтобы его можно было избивать. Но если бы оказалось, что родители всё прочли и никак не отреагировали, Джо пришлось бы отказаться от фантазии, что однажды он каким-то чудом завоюет их любовь. Даже столько лет спустя он боялся осознать, что его родители в очередной раз загнали его в угол и избили.
На эмоциональном перепутье
Внутри битых детей постоянно кипит котёл с гневом. Невозможно кого-то избивать, унижать, запугивать, оскорблять и обвинять в том, что он страдает от всего этого, и потом ожидать, что этот человек не разозлится. Ребёнок под такой пыткой не имеет возможности высвободить свой гнев, но взрослый обязан это сделать.
Ко мне на приём пришла Холли, крупная домохозяйка, 41 год, суровое выражение лица и преждевременная седина в волосах. Её десятилетний сын по распоряжению школьного совета соцслужб временно жил с родителями мужа, так как на Холли поступила жалоба: она била мальчика. Хотя Холли направили на терапию постановлением суда, она оказалась в высшей мере мотивированной клиенткой: «Мне так стыдно за саму себя! Я раньше иногда давала ему пощёчину, но в этот раз я сорвалась по-настоящему. Этот ребёнок выводит меня из себя... Знаете, я давно дала себе слово, что если у меня будут дети, я никогда не подниму на них руку. Господи, уж я-то знаю, что это такое! Это же ужас. Но вот, незаметно для себя, я становлюсь такой же гарпией, как моя мамаша. Я хочу сказать, что мои старики били меня, но она особенно. Я помню, как однажды она гонялась за мной по кухне с мясницким ножом!»
У Холли была обширная история эксцессов, она была склонна выражать сильные эмоциональные импульсы в агрессивных действиях. Подростком у неё были постоянные проблемы из-за этого, её несколько раз выгоняли из колледжа. Она описывала себя во взрослом возрасте как ходячий пороховой склад: «Иногда я ухожу из дома, потому что мне страшно от того, что я могу сделать с ребёнком. Я чувствую себя так, как если бы на самом деле потеряла контроль над собой».
Гнев Холли взорвался и изливался на её сына. В других случаях, подавленный гнев может проявляться в криминальных насильственных актах, от брутального абьюза над женой до изнасилования и убийства. Наши тюрьмы полны под завязку взрослыми, которых избивали в детстве и которые никогда не научились адекватно выражать свой гнев.
Кейт, в свою очередь, канализировала гнев внутрь себя, и оттуда он находил выход в соматике: «Неважно, что мне сказали или как со мной поступили, я неспособна защитить себя. Я никогда не чувствую себя способной к защите. У меня мигрени, я постоянно болею. Все топчутся на мне, а я не знаю, как предотвратить это. В прошлом году я была уверена, что у меня язва, потому что постоянно болел желудок».
Кейт усвоила в детстве роль жертвы и продолжала играть её, став взрослой. Она не представляла себе, как сделать так, чтобы другие перестали использовать или эксплуатировать её, и таким образом детская боль стала вечной. Не удивительно, что её огромная ярость должна была найти выход, но так как страх не позволял ей проявиться открыто, тело Кейт и её психика выражали ярость в виде мигреней, ощущения болей в желудке и в депрессии.
Каковы родители, таковы и дети?
В некоторых случаях ребёнок, которого подвергают абьюзу, бессознательно идентифицирует себя с родителем-абьюзером. В конце концов, палач кажется могущественным и неуязвимым. Дети в абьюзе фантазируют, что если бы у них были такие качества, как у абьюзеров, они смогли бы защитить себя. И тогда, в качестве бессознательно выстраиваемой защиты, ребёнок начинает культивировать в себе именно те качества, которые больше всего ненавидит в «токсичном» отце или матери. Хотя они страстно клянутся себе, что они будут другими, в ситуации стресса велика вероятность того, что они будут вести себя так же, как их палачи в прошлом, но этот синдром не так распространён, как большинство из нас считает.
В течение долгого времени было распространено мнение, что ребёнок, над которым совершали абьюз, в свою очередь становится абьюзером; в конце концов, эта единственная роль, которую они усвоили. Но современные исследования ставят под сомнение это предположение. На самом деле не только значительное число взрослых, которые подвергались абьюзу в детстве, не стали в свою очередь абьюзерами, но и большинство этих взрослых не способны применять к своим детям минимальные дисциплинарные меры, которые никак не ставят под угрозу физическую неприкосновенность ребёнка. Восставая против боли, которую им причинили в детстве, эти взрослые отступают перед необходимостью ограничения для своих детей, особенно в том, что касается дисциплины. Это тоже может быть негативным фактором в развитии ребёнка, так как детям необходимо чувство уверенности, которое дают чёткие внешние границы. Однако, вред, причиняемый вседозволенностью, как правило, не идёт в сравнение с вредом, который причиняют побои. Хорошей новостью тут является то, что взрослые, которых родители избивали в детстве, способны преодолеть ненависть к себе, психическое слияние с родителями-агрессорами, заблокированную ярость, парализующий страх, неспособность доверять или чувствовать себя в безопасности.