Отец Ким поступал так же: он устанавливал правила, которыми должна была руководствоваться дочь, но никогда не облекал их в слова. Если Ким продолжала связывать свою жизнь с хроническими неудачниками, если продолжала просить отца о помощи в трудных ситуациях, если необходимость в отцовском одобрении по-прежнему была главной в её жизни, она подчинялась негласному правилу: «Никогда не становись взрослой, всегда оставайся папиной дочуркой».
Негласные правила сильно въедаются в нас, и чтобы изменить их, нам сперва необходимо научиться их понимать.
Подчиниться или... подчиниться
Если убеждения это скелет, а правила мясо на этих костях, то слепое подчинение это мускулы, которые приводят в движение это «тело».
Мы слепо подчиняемся семейным правилам, потому что неподчинение означало бы предательство семьи. Преданность родине, политическим идеалам или религиозным догмам это бледные тени по сравнению с преданностью семье. Во всех нас живёт эта преданность, которая привязывает нас к семейной системе, к родителям и к их убеждениям. Эта преданность движет нами, когда мы подчиняемся семейным правилам. И если это разумные правила, они могут предоставить моральную и этическую структуру для эволюции ребёнка.
Однако, в семьях, где родители принадлежат к одному из тех типов, которые анализируются в этой книге, правила базируются на деформациях в понимании роли семьи в жизни индивида и на гротескных и бредовых восприятиях реальности. Слепо подчиняться таким правилам приводит нас к деструктивному и контрпродуктивному поведению.
Кейт, которую избивал в детстве отец, была примером того, как трудно бывает покинуть этот цикл слепого подчинения: «Знаете, я уверена, что я на самом деле хочу стать лучше, перестать быть депрессивной, перестать саботировать все мои отношения. Я отказываюсь жить так, как я живу, я отказываюсь от постоянной обозлённости и страха, но каждый раз, когда я пытаюсь сделать шаг в направлении позитивных действий на благо меня самой, я опять всё проваливаю. Как будто мне страшно отказаться от боли, ведь для меня это такое родное ощущение. Как будто это и есть моя личная форма самочувствия». Кейт подчинялась правилам жестокого отца-тирана: «Признай, что ты плохая, потому что это так», «Будь несчастной» и «Терпи боль». Каждый раз, когда она пыталась бросить вызов этим правилам, сила её преданности семейной системе оказывалась гораздо большей, чем её осознанные желания. Она должна была подчиняться, и когда она это делала, привычность и узнаваемость чувств утешала её, какую бы боль они ей не причиняли. Подчинение казалось самым лёгким выходом.
Гленн так же был предан своей семье, устроив отца-алкоголика к себе на предприятие и переводя матери деньги, которые были необходимы ему самому. Он был уверен, что если он не будет заботиться о них, его родители пропадут. Главным семейным правилом для Гленна было: «Ты будешь заботиться о других, чего бы тебе это не стоило». Гленн перенёс это правило и на свою собственную жизнь: он посвятил её целиком спасению отца, матери и жены-алкоголички.
Хотя Гленн возмущался своему слепому подчинению, казалось, он был неспособен освободиться от него: «Им вообще было глубоко до лампочки, что я, как я, когда был маленький, а теперь, неизвестно почему, я должен о них заботиться, это адская просто боль. Неважно, чем я ради них пожертвую, всё останется по-прежнему. Я буквально заболеваю от всего этого, но не знаю, что я могу ещё сделать».
Ловушка послушания
Ловушка послушания, о которой я сейчас говорю, не имеет ничего общего со свободным выбором и практически никогда не бывает результатом осознанного решения. Джуди, которая в десять лет стала собутыльницей своего отца, резко ушла с терапии, потому что начала видеть слишком отчётливо, что «плоха» отнюдь не она. На терапии ей пришлось бы не подчиниться правилам «Лги», «Не становись взрослой и не оставляй папочку», «Не водись с нормальными людьми».
На письме эти правила кажутся смешными. Кому может прийти в голову подчиняться правилу «Не водись с нормальными людьми»? К сожалению, ответом на этот вопрос будет: большинству взрослых детей «тех самых» родителей. Необходимо помнить, что большинство этих правил находятся в подсознании. Никто не ставит себе целью находиться в дурной компании, но миллионы людей попадают в деструктивные отношения снова и снова. Когда я попросила Джуди проанализировать семейные убеждения и то влияние, которое оказывало на её взрослую жизнь следование этим убеждениям, её тревога заставила её покинуть терапию. Казалось, что она говорила мне: «Моя необходимость в подчинении родителям важнее, чем моя необходимость улучшить мою жизнь».
Даже при мёртвых родителях их взрослые дети продолжают платить дань семейной системе. Эли, состоятельный мужчина, который жил так, как будто он нищий, после нескольких месяцев терапии осознал, что его умерший отец продолжал контролировать его поведение: «Я просто поражён, как весь мой страх и чувство вины при попытке сделать что-то полезное для самого себя, оказались моими усилиями не предать отца. Мои дела идут прекрасно, моему благосостоянию ничто не угрожает, но я не в силах убедить себя в этом. Голос моего отца продолжает преследовать меня, говоря, что мой успех в бизнесе не может продлиться долго, что любая женщина, с которой я познакомлюсь, оберёт меня, что мои компаньоны обманут меня на деньги. И я ему верю. Кажется невероятным, но быть унылым несчастливцем это мой способ поддерживать связь с отцом». За жизнь в материальных стеснениях и фрустрации Эли предоставлялось утешение в виде возможности оставаться преданным семье и убеждениям отца («жизнь – это тяжкий крест, а не развлечение»), а также подчиняться семейным правилам («не трать деньги», «не доверяй никому»).
Слепое подчинение формирует наши ранние способы поведения и не позволяет нам изменить их. Частенько между ожиданиями и требованиями наших родителей и нашими собственными нуждами лежит пропасть. К несчастью, подсознательное давление привычки слепо подчиняться почти всегда затмевает наши собственные нужды и осознанные желания. Только осветив наше бессознательное и вытащив оттуда на свет деструктивные родительские убеждения и правила, мы сможем отменить их. Только когда мы сможем проанализировать их, мы обретём свободу выбора.
Я не знаю, где заканчиваешься ты, и где начинаюсь я
Самая поразительное различие, которое можно наблюдать между здоровой и нездоровой семейными системами, – это степень свободы, которую имеют члены здоровой семьи для индивидуального самовыражения. Здоровые семьи стимулируют индивидуальность, личную ответственность и независимость, содействуя развитию у детей чувства собственного достоинства и адекватности.
Нездоровые семьи подавляют индивидуальное самовыражение. В таких семьях все должны принять убеждения и способ поведения родителей. Эти семьи всячески способствуют растворению и нечёткости личных границ, симбиотическим отношениям между своими членами. Своим стремлением к закрытости, замкнутости эти семьи в конце концов удушают индивида. В семье с такими спутанными отношениями цена за переменное получение одобрения и за безопасность – очень персональная. Например, весьма возможно, что вы не сможете спросить себя, как сильно вы устали за день, чтобы после работы идти или не идти навестить родителей; наверняка, вопрос будет иным: «Если я не пойду, папа разозлится и побьёт маму? Или она напьётся до беспамятства, а потом они оба не будут разговаривать со мной целый месяц?» Такие вопросы возникают у нас, потому что мы уже усвоили, до какой степени ответственность за то, что может произойти, лежит на нас. Каждое решение, которое мы принимаем, оказывается сложным образом переплетённым с остальными членами семьи. Мы вдруг замечаем, что наши чувства, наше поведение и наши решения уже не принадлежат нам. Мы перестали быть самими собой, чтобы превратиться просто в отросток семейной системы.
Быть другим значит быть плохим
Когда Фред решил провести Рождество на лыжном курорте вместо семейного ужина, он пытался быть индивидом, освободиться от семейной системы. Этим он выпустил джина из бутылки. Его мать, его братья и сестра обращались с ним, как с монстром, который украл у них Рождество, и спустили на него лавину обвинений. Вместо того, чтобы проводить время со своей девушкой, катаясь на лыжах, Фред сидел в гостиничном номере, нервно схватившись за телефон, отчаянно пытаясь извиниться за горечь, которую, согласно его родственникам, он принёс им на Рождество.
Когда Фред попытался сделать что-то необходимое лично ему, все остальные члены семьи ополчились против него. Так он превратился в общего врага, который угрожал семейной системе, и на которого посыпались атаки, ярость, обвинения и упрёки. Будучи сильно привязанным к семье, Фред быстро вернулся обратно в загон, подгоняемый чувством вины.
В семьях, подобных семье Фреда, б'oльшая часть идентичности ребёнка и его фальшивого чувства безопасности зависит от того, насколько он чувствует себя частью семьи. У ребёнка вырабатывается желание быть частью других людей, и чтобы другие люди были частью его самого. Ему невыносима идея мысль об исключении. Эта необходимость потерять самого себя в паутине отношений прямиком выносится во взрослую жизнь.
Ким боролась с этой необходимостью, когда положила конец своему браку: «Хотя мой брак был не ахти какой замечательный, по крайней мере, я чувствовала себя частью другого человека. А вот когда брак распался, и вдруг мужа рядом со мной не стало, я панически испугалась. Было такое чувство, что я ничто, что меня не существует. Я думаю, что я чувствую себя хорошо только тогда, когда я рядом с мужчиной, и он говорит мне, что я чувствую себя хорошо».
Когда Ким была маленькой, её привязанность к могущественному и постоянно меняющему настроение отцу привела к тому, что её чувство уверенности в себе было очень хрупким. Как только девочка пыталась отделиться от отца, тот выискивал способ задушить это намерение. Будучи взрослой, Ким не находила способ чувствовать себя уверенной и в безопасности без того, чтобы не быть частью какого-нибудь мужчины, и без того, чтобы этот мужчина был частью её самой.
Такая спутанность в отношениях создаёт практически полную зависимость человека от внешнего одобрения и принятия. Друзья, любовники, начальство, первый встречный на улице превращаются в родительских двойников. Часто люди, которые выросли в семьях, подобной семье Ким, где не разрешалось становиться индивидуальностью, страдают аддикцией к чужому одобрению и постоянно находятся в поисках новой и новой дозы.
Коэффицент семейного равновесия
Как мы уже виде в случае Майкла, в спутанных, симбиотических семьях иллюзия любви и стабильности может поддерживаться неопределённо долгое время, если никто не предпринимает попытки сепарироваться, и если все будут придерживаться семейных правил. Когда Майкл решил переехать, жениться, начать самостоятельную жизнь, сам того не осознавая, он нарушил семейное равновесие.
Любая семья придерживается собственной системы равновесия, чтобы сохранить стабильность. Пока члены семьи ведут себя определённым знакомым и предсказуемым образом, семейное равновесие не нарушается.
Слово «равновесие» ассоциируется с покоем и порядком, но в «тех самых» семьях поддержание равновесия больше похоже на рискованные кувырки на канате. В таких семьях стилем жизни является хаос, и хаос становится единственным внушающим доверие состоянием. Все аберрации в поведении родителей, которые мы с вами рассматривали в предыдущих главах, включая физическую агрессию и инцест, служат поддержанию этого нестабильного, хаотичного семейного равновесия. По сути, эти родители с разбалансированной психикой борются с угрозой потери семейного равновесия, увеличивая внутрисемейный хаос.
Майкл является отличным примером вышесказанного. Если его мать имела возможность периодически создавать внутри семьи необходимой степени потрясения, чувство вины заставляло сына «улаживать» дела. Майкл был готов на всё, даже отказаться от контроля над своей собственной жизнью с тем, чтобы восстановить семейное равновесие. Чем более «токсична» семья, тем сильнее в ней чувство внешней угрозы, тем опаснее для её выживания становится любая потеря равновесия. Поэтому «те самые» родители реагируют на малейшее отклонение от семейных правил как на конец света.
Гленн разбалансировал семейное равновесие, сказав правду. Вот как он это объясняет: «Однажды, когда мне было лет двадцать, я решил поставить отца перед фактом его алкоголизма. Мне было очень страшно, но я знал, что так не может продолжаться, и я решил сказать ему, что мне не нравится то, как он ведёт себя, когда напивается, и что я не хочу, чтобы так было и дальше. То, что произошло, было невероятным. Моя мать буквально заслонила его грудью, заставив меня чувствовать себя виноватым за то, что я осмелился завести об этом разговор. Мой отец всё отрицал. Я обратился за помощью к моим сёстрам, но они лишь просили не ссориться. Я чувствовал себя ужасно, как будто совершил преступление. На самом деле, я сорвал крышку с парового котла, сказав вслух, что мой отец алкоголик, но единственное, что я понял, – это то, что моя попытка сама по себе была сумасшествием».
Когда я спросила, имела ли его попытка вытащить правду на свет какие-то долгосрочное влияние на отношения в семье, Гленн ответил: «Это было впечатляюще. Я превратился в прокажённого, которого все сторонятся. Они как будто недоумевали, кто я такой, чтобы бросаться обвинениями. Они вели себя так, словно меня не существует. Я не мог вынести того, что мои родственники не разговаривают со мной, так что я больше не упоминал алкоголь в течение следующих двадцати лет.., до сих пор».
В семье Гленна каждому была отведена определённая роль, нацеленная на поддержание семейной системы. Ролью папы был алкоголизм, ролью мамы «созависимая подельница», а дети, согласно ролевой инверсии, играли роль родителей. Такой сценарий был привычным и знакомым, создавал иллюзию стабильности. Когда Гленн попытался поставить под вопрос эти роли, он создал угрозу семейному равновесию, и наказанием для него стала ссылка в эмоциональную Сибирь. В семейной системе, подобной этой, многого не надо, чтобы разразился кризис: отец остался без работы, умер родственник, приехал в гости родственник, дочь слишком увлеклась новым парнем, сын стал самостоятельным, мама заболела. Большинство таких семей реагирует на кризис так, как семья Гленна отреагировала на озвучивание правды об алкоголизме отца: отрицанием, замалчиванием и главное обвинениями, и обвинения всегда направляются на детей.
Управление конфликтными ситуациями
Когда семья функционирует на более-менее здоровой основе, в управлении конфликтными ситуациями родители проявляют тенденцию к ведению переговоров, к открытой коммуникации, которая позволяет изучить несколько возможных вариантов разрешения конфликта и не опасаться просить посторонней помощи в случае необходимости. С другой стороны, «те самые» родители реагируют на угрозу семейному статусу-кво вспышкой собственных страхов и фрустраций, не слишком задумываясь над тем, какими последствиями их действия могут обернуться для детей. Эти реактивные механизмы ригидны, зато привычны. Самыми распространёнными являются:
1. Отрицание. Как мы могли неоднократно убедиться на материале предыдущих глав, отрицание это самый распространённый механизм реагирования «тех самых» родителей с целью восстановить нарушенное семейное равновесие. Отрицание проявляется двояко: «Ничего плохого не происходит» и «Имели место отдельные недочёты, которые впредь не повторятся». Отрицание представляет как «неимеющее значение» деструктивное поведение, обозначает деструктивность как нечто само собой разумеющееся, переводит в «шутку», рационализирует её или подаёт в блестящей обёртке. Блестящая обёртка а это один из видов отрицания прячет проблему за каким-нибудь эвфемизмом [14]: алкоголик превращается в «пьющего только в компании», отец, применяющий к детям физическое насилие, – в «требовательного родителя».
2. Проекция. Действие этого механизма также проявляется двояко: родители могут обвинять детей в тех девиациях, которым подвержены сами, или обвинять детей в неадекватном поведении, которое на самом деле является следствием неадекватности родителей. Например, неадекватный отец, который не способен удерживаться на одной работе сколько-нибудь продолжительное время, будет говорить, что его сын ленивый разгильдяй; мать-алкоголичка обвинит дочь в том, что она принесла ей несчастье и вынудила пристраститься к выпивке. Нередко «те самые» родители используют оба типа отрицания сразу, чтобы не принимать на себя ответственность за своё поведение и свои же недостатки. Им необходим козёл отпущения, которым часто назначают самого ранимого ребёнка в семье.
3. Саботаж. В семье, где один из родителей серьёзно дисфункционален психически неадекватен, алкоголик, склонен к насилию все остальные должны будут принять на себя обязанности по спасению и уходу. Так формируется удобное равновесие слабый/сильный, плохой/хороший, больной/здоровый. Если дисфункциональный родитель проходит терапию и/или программу реабилитации, и ситуация начинает улучшаться, это может поставить под серьёзную угрозу семейное равновесие. В этом случае, весьма возможно, что другие члены семьи (особенно другой член родительской пары) подсознательно начнёт выискивать способы саботировать прогресс дисфункционального члена пары таким образом, чтобы каждый вновь принял на себя привычную роль. Точно так же ведут они себя в случае улучшения неадекватного поведения ребёнка. Я видела таких родителей, которые прерывали терапию ребёнка, как только улучшения начинали быть достаточно заметными.
4. Триангулирование [15]. В нездоровых семейных системах очень часто один из родителей пытается привлечь на свою сторону детей в качестве «особо приближённых» и союзников против другого родителя. Дети попадают в нездоровый треугольник, в котором их раздирает на части давление со стороны родителей с требованием сделать выбор и встать на сторону одного из них. Когда мать говорит: «Твой отец делает меня несчастной», или отец жалуется: «Твоя мать больше не хочет спать со мной», ребёнок превращается ими в эмоциональную помойку, куда родители сливают часть своих фрустраций, избегая прямой конфронтации с их источником.
5. Хранение тайн. Игра в фамильные секреты позволяют родителям удерживать контроль над ситуацией, превращая семью в маленький закрытый клуб, куда не могут проникнуть посторонние. Это создаёт особую связь между членами семьи, которая незаменима при угрозе семейному равновесию. Ребёнок, который скрывает от учительницы побои, говоря, что он ушибся, упав с лестницы, защищает семейный клуб от вмешательства извне.
Когда мы изучаем неадекватных родителей с точки зрения семейной системы убеждений, правил и подчинения им, мы можем отчётливо видеть их саморазрушительное поведение, лучше понимаем, какие могущественные силы управляют действиями наших родителей и, в последней инстанции, нашими действиями.
Осознание это начало перемен; это то, что открывает перед нами новые возможности и альтернативы. Но одного осознания недостаточно. Настоящая свобода достигается только через эффективные перемены в наших действиях и в нашем поведении.
Часть вторая. Отстоять свою жизнь
Как пользоваться второй частью этой книги
Для того, чтобы обрести эту свободу через эффективные перемены в наших действиях, во второй части этой книги я предлагаю читателям поведенческие техники и стратегии, ориентированные на то, чтобы изменить их контрпродуктивные жизненные сценарии, и стать тем человеком, которым бы они хотели быть.
Эти стратегии не имеют целью заменить собой работу с терапевтом, с группой поддержки по типу Анонимных Алкоголиков, они нацелены на сотрудничество с одними и с другими. Возможно, кто-то из моих читателей или читательниц предпочтёт проделать всю работу самостоятельно, но если речь идёт о жертве физического абьюза в детстве или инцеста, я считаю, что в этом случае терапевтическая поддержка имеет существенную важность.
Если вы злоупотребляете алкоголем или другими наркотиками с целью притупить ваши чувства, вам необходимо справиться с вашей зависимостью до того, как приступить к работе, которую предлагает эта книга. Нет способа достичь контроля над своей жизнью, когда вы сами находитесь под контролем вашей аддикции. По этой причине я настаиваю, чтобы всякий мой клиент, который злоупотребляет токсическими веществами, присоединился к программе Анонимных Алкоголиков или Анонимных Наркоманов, если такая программа существует там, где он/а проживает. Работу, которую предлагает эта книга, можно начинать не раньше шести месяцев полного воздержания от алкоголя и/или наркотиков. На начальной стадии выздоровления наши эмоции находятся буквально на поверхности кожи, и всегда существует риск, что неожиданное открытие для себя собственного болезненного детского опыта и углубление в него может стать причиной возвращения к токсическим излишествам.
Было бы нереалистичным и безответственным с моей стороны давать понять читателям и читательницам, что если они последуют моим указаниям, их проблемы исчезнут со дня на день. Но я могу уверить, что если они сделают всю предлагаемую мной работу, им откроются новые и интересные способы взаимодействия как с их родителями, так и с другими людьми. Они смогут самостоятельно определять, кто они такие, и как хотят прожить свои жизни. И таким образом, они обретут новое чувство уверенности в себе и собственной значимости.
Прощать незачем
В этот момент вы, наверное, уже спрашиваете себя, не будет ли первым шагом ко всем этим достижениям простить родителей. Мой ответ: нет, не будет, и это скорее всего возмутит, разозлит, разочарует и смутит многих моих читателей. Почти всех нас научили прямо противоположному: что для того, чтобы выздороветь, первым делом нам необходимо простить. Но на самом деле вовсе не обязательно прощать ваших родителей для того, чтобы вы могли чувствовать себя лучше и менять вашу жизнь!
Конечно, я отдаю себе отчёт, что в этом есть прямой вызов некоторым из наших основных религиозных, духовных, философских и психологических принципов. Согласно иудеохристианской этике «человеку свойственно ошибаться, а богу прощать». Также мне прекрасно известно, что многие эксперты и специалисты, работающие в сфере помощи ближнему, искренне верят в то, что прощение это не только первый шаг, но и часто то единственное, что может обеспечить нам внутреннее умиротворение. Я совершенно с этим не согласна.
В начале моей профессиональной карьеры я тоже верила в том, что прощать тех, кто причинил нам вред, и тем более наших родителей, было важнейшей частью выздоровительного процесса. Я часто воодушевляла моих клиентов, многие из которых подверглись в детстве тягчайшему абьюзу, на то, чтобы они простили своих жестоких и агрессивных родителей. Кроме того, многие клиенты торжественно заявляли в начале терапии, что они уже простили родителей, но потом я убедилась, что чаще всего они совсем не чувствовали себя лучше оттого, что простили. Они продолжали чувствовать себя очень плохо. У них сохранялись все их симптомы. Прощение не вызвало в их самочувствии никаких важных и длительных перемен. Если говорить правду, многие чувствовали себя ещё более неадекватными и говорили мне такие вещи, как: «Может, я недостаточно прощаю?», «Мой исповедник говорит, что моё прощение неискренне», «Могу я хоть что-то сделать, как следует?».
Мне пришлось долго и упорно раздумывать над темой прощения, и я начала спрашивать себя, возможно ли, чтобы прощение не только не способствовало, но и препятствовало бы выздоровлению.
Так я пришла к выводу, что у прощения было две стороны: во-первых, отказ от необходимости мстить, во-вторых, снятие ответственности с виновного в причинении вреда. Мне было нетрудно принять идею о необходимости отказа от мести. Месть нормальная, но негативная мотивация. Человек застревает в обсессивных фантазиях о том, как лучше ответить ударом на удар; чувствует себя очень фрустрированным и несчастным: месть идёт вразрез с нашей необходимостью в эмоциональном равновесии. Какой бы сладком не показалась нам месть в определённый момент, она продолжает намешивать эмоциональный хаос в отношениях жертвы детского абьюза и родителей-абьюзеров, заставляя растрачивать драгоценное время и ресурс. Отказаться от мести это трудный шаг, но, очевидно, что он работает на выздоровление.
Однако, второй момент в теме прощения мне не казался таким очевидным. Мне казалось, что есть какая-то ошибка в том, чтобы отпускать чужие грехи без того, чтобы поднимать вопрос об ответственности, особенно если речь идёт о жестоком обращении с детьми. Ради чего или кого кто-то должен «прощать» своего отца, который наводил на него ужас и избивал его, превратив таким образом его детство в ад? Каким образом можно «не придавать значение» тому, что в детстве некто день за днём возвращался в тёмную пустую квартиру и бывал вынужден заниматься матерью-алкоголичкой? И действительно ли должна женщина простить отца, который насиловал её, когда ей было шесть лет?
Чем больше я думала, тем больше я понимала, что отпущение грехов в прощении было ничем иным, чем ещё одной формой отрицания: «Если я прощу тебя, мы оба сможем притворяться, что произошедшее не было таким уж страшным». Так я поняла, что именно этот аспект прощения и не позволял людям устроить наконец-то свои жизни.
9. Ловушка прощения
Одним из самых опасных последствий прощения это то, что прощение в корне подрывает нашу способность к высвобождению подавленных эмоций. Как можно признать, что вы обижены на мать или на отца, если вы их уже простили? Ответственность может следовать только одному из двух возможных направлений: вовне, чтобы пасть на тех, кто причинил нам страдание, и во внутрь, чтобы оказаться на нас самих. Ответственность всегда чья-то. В таком случае, вы может простить ваших родителей, но взамен возненавидеть себя ещё больше.
Также я заметила, что многие клиенты очень спешили простить, чтобы таким образом избежать больных моментов на терапии. Они думали, что простить это срезать путь к улучшению самочувствия. Некоторые «простили», прекратили терапию, а затем провалились в ещё более глубокую депрессию и тоску.
Несколько из этих клиентов крепко держались за свои фантазии: «Единственное, что мне необходимо сделать это простить, и я выздоровлю: у меня будет отличное психическое здоровье, мы все полюбим друг друга, заключим друг друга в объятия и будем счастливы навеки». Слишком часто люди понимали, что пустые обещания избавления путём прощения служили лишь для того, чтобы ещё больше разочароваться. Некоторые чувствовали прилив благодати, который бывал очень непродолжительным, потому что ничто на самом деле не менялось ни в них самих, ни в их взаимодействиях с родителями.
Помню особенно эмотивную терапевтическую сессию со Стефани, клиенткой, на чьём опыте можно было увидеть типичные проблемы преждевременного прощения. Когда я познакомилась с ней, Стефани было 27 лет, и она была чрезвычайно набожной христианкой. Когда ей было одиннадцать, её изнасиловал отчим. Сексуальный абьюз продолжался ещё в течение года, пока мать Стефани не выгнала (по другим причинам) отчима из дома. В течение последующих четырёх лет Стефани была вынуждена терпеть сексуальные домогательства некоторых из многочисленных приятелей матери. В шестнадцать лет она сбежала из дома и стала проституткой. Спустя семь лет один из клиентов едва не забил её до смерти. В больнице, куда её доставили, она познакомилась с верующим мужчиной, который убедил её присоединиться к его церковному приходу. Через пару лет Стефани вышла за него замуж и у неё родился сын. Хотя Стефани искренне пыталась начать жизнь заново, несмотря на свою новую семью и новую веру, Стефани продолжала чувствовать себя несчастной. В течение двух лет она ходила на терапию, но её депрессия становилась всё сильнее, и тогда она пришла ко мне на приём.
Я включила её в одну из моих терапевтических групп с жертвами инцеста, и на первой же сессии Стефани уверила нас в том, что она помирилась со своим отчимом и матерью холодной и неадекватной родительницей и что она простила обоих. Я сказала ей, что для того, чтобы избавиться от депрессии, очень возможно, что ей придётся «забрать прощение обратно» на какое-то время, чтобы иметь возможность установить контакт с собственным гневом, но Стефани ответила, что она верит в прощение, и что у неё нет необходимости гневаться для того, чтобы выздороветь. Между нами дело дошло до достаточно интенсивного противостояния, отчасти потому что я просила её сделать нечто, что причиняло ей боль, и с другой стороны, потому что её религиозные убеждения находились в противоречии с её психологическими нуждами.
Стефани скрупулёзно работала, но отказывалась признавать собственный гнев. Постепенно она всё же начала проявлять вспышки злости по отношению к историям других людей. Например, однажды вечером она обняла одного из членов группы со словами: «Твой отец был чудовищем. Ненавижу его!».
Несколько недель спустя на поверхность впервые вышла её собственная подавленная ярость. Стефани кричала, оскорбляла своих родителей и обвинила их в том, что они отняли у неё детство и разрушили её взрослую жизнь. Я обняла её, пока она плакала, и почувствовала, как всё её тело расслабилось. Когда она успокоилась, я шутливо спросила, можно ли так себя вести хорошей христианке. Её ответ я никогда не забуду: «Наверное, Богу важно, чтобы я выздоровела, а не чтобы я простила».
Тот вечер стал решающим для Стефани. Люди, у которых были «те самые» родители, могут простить, но не в начале, а в завершении генеральной психологической уборки. Необходимо, чтобы люди приходили в ярость от того, что с ними произошло. Необходимо, чтобы они выплакали горе от того, что их родители не дали им любовь, которая была им так нужна. Необходимо, чтобы люди перестали «не придавать значения» тому вреду, который им причинили. Слишком часто «прости и забудь» означает «сделай вид, что ничего не произошло».