ПРЫЖОК С ТРИДЦАТИМЕТРОВОЙ ВЫСОТЫ 8 глава




Фрэнсис Бэрон долго не мог заснуть. Перед ним вставало его собственное лицо, и его собственный голос с немыслимой напыщенностью произносил снова и снова: «Я Фрэнсис Бэрон, я Фрэнсис Бэрон». Ради чего? — спрашивал он себя. — Ради шахматной партии. В конце концов шахматы — это еще не вся жизнь». Строго говоря, шахматы — игра. Великая игра, верно, но стоит ли она тех душевных затрат, которых она от тебя требует? Только вообразите: Оримунд, ныне уже дряхлый старик, с горечью чувствующий, как силы покидают его, по-прежнему играет с невероятной учтивостью и благородством.

Он без труда мог представить себе, как Оримунд после финала один возвращается в Европу. Еще будет множество поклонников, еще будет удовлетворение от хорошей игры, не великой игры, заметьте; но в глубине души, по существу, это будет старик, на пороге смерти, одинокий, как перст.

 

Оримунд выиграл финальную партию. Фрэнсису Бэрону никогда не забыть, как собрались после игры репортеры и как старик рыдал от победы куда сильнее, чем если бы он проиграл. А как Оримунд окликнул его «Маэстро!» и попрощался самым трогательным и дружелюбным образом, положив руку на плечо своему более молодому сопернику!..

— После меня, — сказал он, — через год, может, и меньше — кто знает?

Испытывая сразу и уныние, и удовлетворение, Фрэнсис Бэрон, занявший второе место в мировом чемпионате по шахматам, укладывал чемодан, готовясь вернуться в Нью-Йорк. Он знал, что анализ финальной партии многим даст основания посмеяться над ним.

— Войдите, — сказал он, услышав стук в дверь.

В дверях стояли Ричард и Салли. Он пригласил их зайти, и Ричард сказал:

— Просто нам захотелось, чтобы вы знали: мы поняли, что вы сделали в той партии. — Салли кивнула в знак одобрения. — И мы хотим вам сказать: мы считаем, это было прекрасно.

— Я сделал? Ничего я не сделал, кроме того, что проиграл, разумеется.

— Вы же ему просто подарили партию. Вы это сделали намеренно и сделали так, что те, кто досконально не знает, как вы оба играете, ничего не смогли заподозрить.

Фрэнсис Бэрон улыбнулся им.

— Незачем кричать об этом на всю гостиницу, — сказал он. — В любом случае своим донкихотством я обязан вам. Вчера вечером вы мне преподали хороший урок спортивной игры и кое-чего другого.

— Вчера вечером? — озадаченно переспросил Джеймс.

— Да, в Копли-клубе, знаете, партия номер семь.

— Ничего не понимаю, — сказал Ричард Джеймс. — Я в жизни не был в Копли-клубе.

 

Ринг Ларднер

Чемпион

 

Майкл Келли, он же Комар, впервые нокаутировал противника, когда ему было семнадцать лет. Пострадавшей стороной был его брат Конни, моложе Комара на три года и к тому же калека. Призом послужила монета в полдоллара, только что подаренная младшему Келли дамой, чей автомобиль едва не вышиб душу из его хлипкого тела.

Конни не знал, что Комар дома, иначе он не стал бы рисковать и не выложил бы монету на ручку кресла, чтобы полюбоваться на свободе ее сверкающей красотой. Как только Комар появился на пороге, мальчик прикрыл монету рукой, но не так быстро, чтобы это движение могло ускользнуть от зорких глаз брата.

— Что у тебя там? — спросил Комар.

— Ничего, — ответил Конни.

— Врешь, шпана безногая! — сказал Комар.

Он подошел к креслу, где сидел брат, и схватил его за руку, прикрывавшую полдоллара.

— Ну-ка, покажи! — велел он.

Конни захныкал.

— Покажи и перестань реветь, — сказал старший брат и дернул Конни за руку.

Монета покатилась по полу. Комар бросился к ней, и его безвольный рот растянулся в торжествующую улыбку.

— Ага, ничего? — сказал он. — Ладно, коли это «ничего», так тебе оно не нужно.

— Отдай обратно, — рыдал младший брат.

— Как же, так я тебе и отдал! А хочешь, нос расквашу? Говори, где украл?

— Нигде я не украл. Это мое. Одна леди дала за то, что чуть не переехала меня.

— Жалко, что совсем не переехала, — сказал Комар.

Комар направился к парадной двери. Калека, схватив костыль, с трудом поднялся на ноги и, все еще всхлипывая, заковылял за братом. Тот услышал его и остановился.

— Лучше не ходи за мной, слышишь? — сказал он.

— Отдай мои деньги, — хныкал Конни.

— Я вот дам тебе сейчас! — сказал Комар. Подняв кулак с зажатою в нем монетой, он изо всей силы хватил Конни по зубам. Конни повалился на пол, костыль с глухим стуком упал на него. Комар остановился над распростертым телом брата.

— Хватит с тебя, что ли? — спросил он. — Или еще подбавить?

И он пнул его в искалеченную ногу.

— Ну, теперь не побежишь, — сказал он.

Ответа не было. Комар посмотрел на лежащего брата, потом на монету в своей руке и, насвистывая, вышел на улицу.

Через час миссис Келли, вернувшись домой из паровой прачечной Фолкнера, где она работала, услышала стоны и нашла Конни на полу. Опустившись на колени, она несколько раз позвала его. Потом, бледная как смерть, поднялась на ноги и выбежала из дома.

Доктор Райен вышел из квартиры Келли уже в сумерках и направился к Хелстед-стрит. Миссис Доргэн, стоявшая у своих ворот, окликнула его.

— Кто у них болен, доктор? — спросила она.

— Бедняга Конни, — ответил тот. — Он упал и сильно расшибся.

— Как же это случилось?

— Не могу сказать наверно, Маргарет, но думаю, что его кто-то избил.

— Избил! — воскликнула миссис Доргэн. — Да кто же это?

— А того, другого, вы не видели?

— Майкла? С утра не видела. Да неужто вы думаете…

— По-моему без него тут не обошлось, Маргарет, — сказал доктор сумрачно. — Губы у мальчика разбиты в кровь, и на ноге кровоподтеки. Не сам же он себя избил. Мне кажется, Элен подозревает того, другого.

— Господи помилуй — сказала миссис Доргэн. — Сбегаю посмотрю, не надо ли ей помочь.

— Вот и отлично, — сказал доктор Райен и зашагал дальше по улице.

Около полуночи, когда Комар вернулся домой, мать сидела у постели Конни. Она даже не взглянула на него.

— Ну, в чем дело? — спросил Комар.

Мать не ответила. Комар повторил вопрос.

— Майкл, ты знаешь, в чем дело, — наконец сказала она.

— Ничего я не знаю, — ответил Комар.

— Не ври, Майкл! Что ты сделал с братом?

— Ничего.

— Ты его ударил!

— Ну и ударил. Что ж тут такого? Не в первый раз.

Крепко сжав губы, бледная как мел Элен встала с кресла и направилась прямо к нему. Комар отступил к двери.

— Отстань, мать… Я не хочу драться с бабой.

Она подходила к нему, тяжело дыша.

— Лучше не подходи, мать, — предостерег он.

Завязалась короткая борьба, и мать Комара очутилась на полу.

— Ладно, ничего тебе не сделается. Твое счастье, что я промахнулся. Говорил тебе — не подходи.

— Бог тебе судья, Майкл.

Майкл разыскал Хэппи Коллинза за картами в баре Ройэл.

— Выйди-ка на минуту — сказал он.

Хэп вышел за ним на улицу.

— Я уезжаю на время, — сказал Комар.

— А что случилось?

— Ну, дома не поладили малость. Мальчишка спер у меня полдоллара, а когда я хотел отобрать, хватил меня костылем. Ну, я его и стукнул. А старуха бросилась на меня со стулом, я отнял стул, а она и упала.

— Конни что, очень плох?

— Да нет, ничего.

— Так чего же ты удираешь?

— Кой черт говорит, что я удираю? Просто надоели придирки до смерти, вот и все. Хочу уехать на время, так вот деньги нужны.

— У меня всего шесть монет, — сказал Хэппи.

— Что, не идет карта? Ну все равно выкладывай!

Хэппи выложил деньги.

— Напрасно ты ударил мальчишку, — сказал он.

— Тебя не спрашивают, — огрызнулся Комар. — Не учи меня жить, а то и сам получишь. Ну, я пошел.

— Ступай на все четыре стороны, — отозвался Хэппи, но только тогда, когда Келли уже не мог его услышать.

Ранним утром на следующий день Комар сел на поезд в Милуоки. Билета у него не было, но никто этим не поинтересовался. Поезд был товарный, и кондуктор всю дорогу не выходил из служебного вагона.

 

Прошло полгода. Комар вышел из артистического подъезда спортивного клуба «Стар» и направился в бар Дьюэна, за два квартала от клуба. В кармане у него было двенадцать долларов — он уложил некоего Демона Демпси на шестом раунде предварительной схватки.

Это было первое профессиональное выступление Комара на поприще единственно достойного мужчины искусства. А двенадцать долларов были первым его заработком за много недель.

По дороге к Дьюэну ему нужно было пройти мимо бара Нимана. Он надвинул кепку на глаза и прибавил шагу. За стойкой у Нимана стоял простоватый бармен, который целые десять дней поил его в долг и позволял опустошать блюда с закуской, поверив ему на слово, что он расплатится, как только получит за «предварительную».

Комар вошел к Дьюэну и разбудил дремавшего бармена, постучав серебряным долларом о стойку.

— Налейте-ка стаканчик, — попросил Комар.

Стаканчики следовали один за другим. Вскоре из клуба повалила публика. Кое-кто из болельщиков составил компанию Комару. Молодой человек лет двадцати с небольшим, стоявший рядом с Келли, после некоторых колебаний набрался смелости и заговорил с ним.

— Вы участвовали в первой схватке? — отважился он спросить.

— Да, — ответил Комар.

— Моя фамилия Герш, — сказал его собеседник.

Комар принял это сенсационное сообщение вполне спокойно.

— Не хочу навязываться, — продолжал мистер Герш, — но с удовольствием угостил бы вас.

— Ладно, — сказал Комар, — только смотрите, не через край.

Мистер Герш расхохотался во все горло и кивнул бармену.

— А вы-таки задали трепку этому итальяшке, — сказал мистер Герш, когда стаканы были налиты. — Я думал, вы его убьете.

— И убил бы, если бы не остановился вовремя, — ответил Комар. — Я кого угодно уложу.

— Удар у вас что надо, — почтительно заметил собеседник.

— Ничего себе удар, — сказал Келли. — Мул так не лягнет, кал я ударю. Заметили вы, какие у меня бицепсы?

— Заметил ли? Еще бы не заметить, — ответил Герш. — Я даже сказал своему соседу «Поглядите, говорю, какие у него мускулы! Не удивительно, говорю, что у него такой удар!»

— Если уж двину кого, так прощай навек, милашка, — сказал Комар. — Кого угодно уложу.

Словесное избиение продолжалось до самого закрытия бара. На прощание Комар и его новый приятель пожали друг другу руки и условились встретиться завтра вечером.

Целую неделю друзья почти не разлучались. Роль Герша заключалась в том, чтобы выслушивать скромные признания Комара и платить за выпивку. Но наконец настал такой вечер, когда Герш с сожалением объявил, что ему надо идти домой ужинать.

— У меня свидание в восемь часов, — доверился он Комару. — Я мог бы еще побыть, только надо привести себя в порядок и переодеться в выходной костюм, — она самая хорошенькая штучка во всем Милуоки.

— А нельзя ли устроиться вчетвером? — спросил Комар.

— Не знаю, кого бы пригласить, — ответил Герш. — Хотя погоди. У меня есть сестра, если она не занята, тогда все в порядке. Она тоже ничего себе.

Вот как случилось, что Комар с Эммой Герш и брат Эммы с самой хорошенькой штучкой во всем Милуоки отправились к Уоллу и танцевали там до поздней ночи. Келли все время танцевал с Эммой, потому что Лу Герш был все же не до такой степени пьян, чтобы танцевать с родной сестрой, хотя каждый коротенький уанстеп, по-видимому, возбуждал в нем сильнейшую жажду.

На следующий день, без гроша в кармане, невзирая на феноменальное умение заставлять расплачиваться других, Келли разыскал клубного менеджера дока Хэммона и попросил, чтобы его записали на следующий матч.

— Вы могли бы выступить против Трэси в следующем матче, — сказал док.

— А что я на этом заработаю? — спросил Комар.

— Двадцать долларов, если побьете его, — сказал док.

— Где же у вас совесть, — запротестовал Комар. — Плох разве я был в тот раз?

— Я этого не говорю. А все-таки до Фредди Уэлша вам далеко.

— Не боюсь я вашего Фредди, да и остальных не боюсь, — сказал Комар.

— Это ваше дело, мы платим боксерам не за ширину грудной клетки, — сказал док. — Я вам предлагаю матч с Трэси. Хотите — соглашайтесь, хотите — нет.

— Ладно, согласен — сказал Комар и очень приятно провел день в баре Дьюэна, где ему снова открыли кредит.

Менеджер молодого Трэси зашел к Комару вечером накануне матча.

— Ну, как вы себя чувствуете перед завтрашним?

— Я? — сказал Комар. — Очень хорошо себя чувствую. То есть в каком это смысле: как себя чувствую?

— В таком смысле, — отвечал менеджер Трэси, — что нам очень хочется выиграть: у мальчишки есть возможность попасть в Филадельфию, если он вас побьет.

— Что же вы предлагаете? — спросил Комар.

— Пятьдесят долларов, — сказал менеджер Трэси.

— За жулика вы меня принимаете, что ли? Чтобы я лег на обе лопатки ради каких-то пятидесяти долларов? Нашли дурака!

— Ну, тогда семьдесят пять, — сказал менеджер Трэси.

Сошлись на восьмидесяти, наскоро договорились о подробностях. И на следующий вечер Келли был выведен из строя во втором раунде ужасающим ударом в предплечье.

На этот раз Келли обошел стороной и Нимана, и Дьюэна. Он порядком задолжал и тому и другому и угощался уже в баре Стэйна, немного дальше по улице.

Когда вышли все деньги, нажитые сделкой с Трэси, Комар получил совершенно точные сведения, что ни док Хэммон, ни другие клубные менеджеры не допустят его к состязаниям даже самого последнего разбора. Ему не грозила опасность умереть от голода и жажды, пока были живы Лу и Эмма Герш. Однако по прошествии четырех месяцев после схватки с молодым Трэси он решил, что Милуоки — это не то место, о котором он мечтал.

— Я могу побить кого угодно, даже самых первых, — рассуждал он, — но здесь у меня нет никаких шансов. Уж не перебраться ли мне на Восток, там бы я выдвинулся. А кроме того…

В ту минуту, когда он приобрел билет в Чикаго на деньги, взятые взаймы у Эммы Герш якобы на покупку башмаков, тяжелая рука легла ему на плечо, и, обернувшись, он увидел двух незнакомцев.

— Куда это вы собрались, Келли? — спросил обладатель тяжелой руки.

— Никуда, — ответил Комар. — А вам какого черта надо?

Заговорил второй незнакомец:

— Келли, мать Эммы Герш поручила нам присмотреть, чтобы вы загладили свою вину перед Эммой. И пока вы этого не сделаете, мы вас никуда отсюда не пустим.

— Ничего хорошего вы не добьетесь, если будете ко мне приставать, — сказал Комер.

Тем не менее в тот вечер он не уехал в Чикаго. Через два дня Эмма Герш стала миссис Келли. Когда они остались вдвоем, Комар наотмашь ударил новобрачную по лицу — это был его свадебный подарок.

На следующее утро он уехал из Милуоки так же, как и приехал, — в товарном поезде.

— Что толку глаза закрывать, — сказал Томми Гэйли. — Он мог бы сбавить до ста тридцати семи в крайнем случае, но тогда его каждая мышь положит на обе лопатки. Он средневес, вот он что такое, и сам это знает не хуже меня. За последние полгода он прибавляет в весе и толстеет, как на дрожжах. Я ему говорю: «Если не перестанешь толстеть, тебе не с кем будет драться, кроме Вилларда и таких, как он». А он мне: «Ну что ж, я и от Вилларда не побежал бы, если б весил фунтов на двадцать побольше».

— Должно быть, он и сам не рад, — заметил брат Томми.

— Конечно, не рад, как и всякий настоящий боксер, — сказал Томми. — А боксер он настоящий, спорить не приходится Жаль, мы не сумели устроить Комару встречу с Уэлшем, пока малый был в прежнем весе. А теперь поздно. Хотя я не стал бы плакаться, если б нам удалось свести его с голландцем.

— С каким это?

— С молодым Гетцем, чемпионом в среднем весе. Сам матч не так много даст, зато реклама будет хорошая. У нас в руках козырь — публика платит деньги за то, чтобы посмотреть на хороший удар, а это как раз у Келли есть и останется при нем, пока он прибавляет в весе.

— А разве нельзя устроить матч с Гетцем?

— Почему нельзя? Говорят, ему нужны деньги. Но я до сих пор вел малого очень осторожно, и посмотри, каких добился результатов! Так чего же ради нам рисковать? Мальчишка с каждым днем становится все лучше, а Гетц катится вниз быстрей, чем Большой Джонсон. Я думаю, мы и теперь могли бы его побить, наверняка могли бы. А через полгода риска и вовсе не будет никакого. Он сам себя побьет до тех пор. Тогда нам останется только подписать с ним контракт и ждать, пока судья положит конец матчу. Но Комар не желает ждать, хочет сейчас с ним схватиться, никак его не удержишь.

Братья Гэйли завтракали в одном из бостонских отелей. Дэн приехал из Холиока навестить Томми и посмотреть, как его питомец проведет двенадцать раундов, а может, и меньше, с Бэдом Кроссом. Матч не обещал никаких неожиданностей, исход его был ясен заранее, ибо Комар еще до этого дважды клал на лопатки балтиморского юнца, и только всем известная спортивная отвага Бэда позволила ему добиться новой встречи. Болельщики согласны были платить какую угодно цену, лишь бы увидеть сокрушительную левую Комара, но им хотелось, чтоб она обрабатывала такого противника, который не побежит с ринга на первом раунде, едва отведав ее убийственную силу. Как раз таким противником и был Кросс: готовность подставлять под чужой кулак глаза, уши, нос и шею долгое время помогала ему избегать ужасов честного труда. Бэд был не трус, и это было видно по его изуродованной, распухшей, багровой физиономии.

— По-моему, после всего, что ты сделал для мальчишки, он должен слушать тебя, как отца родного, — сказал Дэн Гэйли.

— Ну, — сказал Томми, — пока что он слушается, но уж до того в себе уверен, что просто не понимает, зачем надо ждать. Но он все-таки послушает меня и обождет; дурак он был бы, если б не послушался.

— У тебя с ним договор?

— Нет, зачем же мне договор. Он знает, что я его вытащил из грязи, и не бросит меня теперь, когда деньги рекой потекли к нему в карман. Где бы он был, если б я прогнал его, когда он в первый раз пришел ко мне? Этому почти два года, а кажется, будто и недели не прошло. Я сидел в салуне напротив «Плезент-клуб» в Филли и дожидался, пока Мак-Кенн подсчитает деньги и вернется; тут является этот бродяга и пробует угоститься на хозяйский счет. Ничего ему, конечно, не дали и велели убираться вон; тогда он увидел меня, подошел к моему столику и спрашивает, не боксер ли я, и я ему сказал, кто я такой. Он попросил у меня взаймы на стаканчик, а я его усадил за свой столик и поставил ему угощение.

Мы разговорились о том о сем, он сказал мне, как его зовут, сказал и то, что несколько раз участвовал в предварительных в Милуоки. «Ну, говорю, не знаю, хороший вы боксер или нет, но, пока вы будете закладывать за галстук, ничего не получится хорошего». Он сказал, что сразу бросил бы пить, если б мог выступать не ринге, и я обещал его устроить, только чтобы он меня не подводил и бросил пьянство. Мы ударили по рукам, я взял его с собой в отель, заставил помыться, а на другой день купил ему кое-что из одежды. Полтора месяца я его кормил и поил за свой счет. Трудновато ему было отвыкать от пьянства, но в конце концов я решил, что он в форме, можно выпускать его на ринг. Он выступил против Смайли Сэйера и так быстро его уложил, что Смайли подумал, уж не случилось ли землетрясение. Ну а что он делал после этого, тебе известно. В его списке числится одно-единственное поражение — матч с Трэси в Милуоки, еще до того, как он попал ко мне, а в прошлом году он три раза побил Трэси.

В смысле денег он на меня пожаловаться не может. У него отложено тысяч семь. Недурно для мальчишки, который всего два года назад шатался по улицам без гроша? Он мог бы и больше отложить, только любит шикарно одеваться, жить в самых лучших отелях и прочее.

— А где его семья?

— Семьи у него, в сущности, нет. Он приехал из Чикаго, мать выгнала его из дому. Должно быть, задала ему перцу, вот он и говорит, что не хочет иметь с ней дела, пускай, мол, она первая предложит мириться. Говорит, денег у нее куча, так что она без него не пропадет.

Джентльмен, о котором шла речь, вошел в кафе и направился к столику Томми такой молодцеватой походкой, что на него оборачивались все посетители.

Комар был олицетворением здоровья, несмотря на слегка подбитый глаз и сильно запухшее ухо. Однако не цветущий вид привлекал к нему все взоры. Брильянтовая подковка в галстуке, ярко-алая рубашка в косую полоску, оранжевые ботинки и светло-синий костюм просто кричали, требуя к себе внимания.

— Где ты был? — спросил он Томми. — Я тебя везде искал.

— Садись, — пригласил его менеджер.

— Некогда, — ответил Комар. — Хочу сходить на пристань, поглядеть, как выгружают рыбу.

— Познакомься с моим братом Дэном, — сказал Томми.

Комар пожал руку Гэйли-младшему.

— Ну, если вы брат Томми, то мне больше ничего не требуется, — сказал Комар, и братья просияли от удовольствия.

Дэн облизал губы и смущенно пробормотал что-то, но молодой гладиатор уже не слушал его.

— Дай-ка двадцать долларов, — сказал он Томми, — мне они, может, и не понадобятся, только я не люблю, чтобы у меня в кармане было пусто.

Томми выдал Комару двадцать долларов и сейчас же записал эту операцию в черную книжечку, — подарок к рождеству от Общества страхования жизни.

— Надо полагать, — сказал он, — за такое развлечение с тебя ничего не возьмут. Хочешь, я с тобой пойду?

— Нет, не надо, — поспешил ответить Комар. — У вас с братом, верно, найдется о чем поговорить.

— Ну ладно — сказал Томми — только не пропадай и не трать деньги зря. Смотри приходи домой к четырем и полежи, отдохни.

— Мне лежать нечего, я и так его побью, — сказал Комар. — Он полежит за нас обоих.

И, смеясь много громче, чем того требовала шутка, он направился к выходу под огнем изумленных и восхищенных взглядов.

До набережной Комар не дошел, потому что на углу Тремонт и Бойлстон-авеню его поджидала дамочка, смотреть на которую было гораздо интереснее, чем на улов самого удачливого из массачусетских рыбаков. К тому же она умела болтать много бойчее самой разговорчивой рыбы.

— Ах ты, Малютка! — сказала она, блеснув серебром и золотом зубов. — Ах ты, мой боксер!

Комар улыбнулся ей.

— Зайдем куда-нибудь, выпьем, — сказал он. — Один стаканчик не повредит.

 

Через пять месяцев после того, как он в третий раз перекроил всю физиономию Бэду Кроссу, Комар усердно тренировался в Новом Орлеане, готовясь к решительной схватке с голландцем.

Вернувшись в гостиницу после тренировки, Комар остановился поболтать кое с кем из приезжих с севера, проделавших этот долгий путь ради того, чтобы видеть падение старого чемпиона, ибо исход схватки был делом настолько решенным, что опытные специалисты его даже предугадывали.

Том Гэйли, захватив почту и ключ, поднялся в номер Келли. Он принимал ванну, когда Келли вошел в номер получасом позже.

— Письма есть? — спросил Комар.

— Там, на кровати, — ответил Томми из ванной.

Комар взял кучу писем и открыток и просмотрел их. Изо всей груды он отобрал три письма и положил их на стол. Остальные швырнул в корзину. Потом взял со стола эти три письма и несколько минут сидел, держа их в руке, уставясь взглядом куда-то в пространство. Наконец, поглядев еще раз на три нераспечатанных конверта, он сунул один из них в карман, а остальные два швырнул в корзину. Он промахнулся, и письма упали на пол.

Комар выругался и нагнувшись, поднял их.

Он распечатал один из конвертов, с почтовым штемпелем Милуоки, и прочел:

 

«Дорогой муж!

Я тебе столько раз писала, а ответа не получила, не знаю, может, они не дошли; вот я и пишу опять: может, ты это письмо получишь и ответишь. Не хочется тебе надоедать своими неприятностями, да я бы и не стала, если бы не ребенок; я даже не прошу, чтобы ты мне писал, пришли только немножко денег, я не для себя прошу, а для девочки, она с августа месяца хворает, доктор говорит, она долго не проживет, если я не буду ее кормить как следует, а откуда же мне взять? Лу целый год без работы, а что я зарабатываю того едва хватает на квартиру. Я у тебя не прошу лишнего, верни только, если можешь, те деньги, что я дала тебе взаймы; по-моему, ты брал тридцать шесть долларов. Постарайся как-нибудь выслать, это мне будет помощь, а если не можешь прислать все, то хоть что-нибудь.

Твоя жена

Эмма».

 

Комар изорвал письмо в клочки и разбросал их по полу

— Денег, денег, денег! — сказал он. — Что у меня, банк, что ли? Должно быть, и старуха о том же.

Он распечатал письмо матери:

 

«Дорогой Майкл, Конни велел мне написать тебе письмо и сказать, чтобы ты побил голландца, он думает, что ты его побьешь и тогда нам про это напишешь, а я так думаю, что тебе писать некогда, а то бы ты давно прислал нам весточку. Напиши нам хоть строчку-другую, сынок. Для Конни это лучше целой бочки лекарства. Если бы ты мне послал сколько-нибудь денег, я бы как-нибудь свела концы с концами, ну а если не можешь, пришли хоть письмо, выбери минутку, строчки хоть две, и то Конни будет рад. Подумай, сынок, он вот уже больше трех лет не встает с постели. Конни желает тебе удачи.

Твоя мать

Элен Ф. Келли».

 

— Так я и думал, — сказал Комар. — Все они на один лад.

Третье письмо было из Нью-Йорка. Вот оно:

 

«Котик, это письмо последнее, которое ты от меня получишь перед тем, как станешь чемпионом. В субботу я пошлю тебе телеграмму, только в телеграмме, конечно, столько не скажешь, сколько в письме, и я пишу тебе, чтобы ты знал, что я о тебе все время думаю и молюсь о твоей удаче.

Вздуй его, котик, хорошенько, не жалей его и сейчас же после матча телеграфируй мне о победе. Двинь его хорошенько левой по носу, не бойся испортить ему красоту, все равно он хуже не станет. Но пусть он только посмеет изуродовать прелестную мордашку моего котика! Ты ведь не дашься ему — правда, котик?

Я бы все на свете отдала, чтобы быть там и все видеть, только ты, наверное, больше любишь своего Гэйли, чем меня, а то бы не позволил ему держать меня, как в тюрьме. А когда ты станешь чемпионом, котик, мы будем делать, что захотим, и пошлем твоего Гэйли ко всем чертям.

Ну, котик, в субботу я пошлю тебе телеграмму; совсем забыла тебе сказать, что мне опять нужны деньги, долларов хоть двести, ты их вышли телеграфом, как только получишь это письмо. Ты ведь пришлешь — правда, котик?

В субботу я пошлю тебе телеграмму; помни, котик, что я ставлю на тебя. Ну, прощай, дорогой, желаю удачи.

Грэйс».

 

— Все они на один лад, — сказал Комар. — Денег, денег, денег.

Из соседней комнаты вышел Том Гэйли, весь сияющий после омовения.

— Я думал, ты спишь, — сказал он.

— Да вот собираюсь, — ответил Комар, расшнуровывая оранжевые ботинки.

— Я разбужу тебя в шесть, ты пообедаешь здесь, чтоб к тебе никто не приставал. А я спущусь вниз и раздам ребятам билеты.

— От Гольдберга что-нибудь было? — спросил Комар.

— Разве я тебе не говорил? Он согласен: пятнадцать недель по пятьсот, если ты победишь. И он дает гарантию на двенадцать тысяч с правом выступать в Нью-Йорке или Милуоки.

— А с кем?

— Со всяким, кого против тебя поставят. Тебе ведь это все равно?

— Ну еще бы. Я кого угодно под орех разделаю. Да, послушай, переведи телеграфом двести долларов для Грэйс. Отправь немедленно на нью-йоркский адрес.

— Как двести? Ты только что послал ей триста в воскресенье.

— Ну и послал, а тебе какое дело?

— Ладно, ладно. Успокойся. Еще что-нибудь нужно?

— Больше ничего, — сказал Комар и повалился на кровать.

 

— И, пожалуйста, чтобы с этим было покончено до моего возвращения, — сказала Грэйс, вставая из-за столика. — Ты ведь меня не подведешь, правда, котик?

— Можешь быть спокойна, — ответил Комар. — Постарайся не тратить лишнего.

Грэйс улыбнулась ему на прощанье и вышла из кафе. Комар дочитывал газету, прихлебывая кофе.

Они были в Чикаго; подходила к концу первая неделя выступлений Келли в варьете. Он приехал на север пожинать плоды своей славной победы над голландцем. Две недели он посвятил разучиванию своего номера, который заключался в демонстрировании могучей мускулатуры и в десятиминутном монологе, восхваляющем достоинства Комара Келли.

И теперь дважды в день публика валом валила в Мэдисон-театр.

Позавтракав и дочитав газету, Комар бодрым шагом вышел в вестибюль и спросил ключ от номера. Затем он поманил к себе мальчика-коридорного, который давно уже рвался услужить великому боксеру.

— Найди-ка Гэйли, Томми Гэйли, — сказал Комар. — Скажи ему, чтоб зашел ко мне в номер.

— Слушаю, сэр, слушаю, мистер Келли, — ответил коридорный и помчался по лестнице, стремясь побить все известные рекорды усердия.

Комар глядел в окно на пейзаж, открывавшийся с седьмого этажа, когда Томми явился на его зов.

— В чем дело? — осведомился менеджер.

Комар ответил не сразу.

— Гэйли, — сказал он, — двадцать пять процентов — это большие деньги.

— По-моему, я их честно заработал, — сказал Томми.

— Не знаю. Не знаю, заработал ли ты их.

— Ах, вот что, — сказал Томми. — Признаюсь, не ожидал. Я думал, ты доволен нашими расчетами. Я, конечно, никому не навязываюсь, но не знаю, найдется ли на свете человек, который сделал бы для тебя столько, сколько я.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2020-03-31 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: