— Значит, с этим англичанином вы отправляете меня?
— Если ты не против, — с улыбкой ответил ей Артур.
Да и как не улыбнуться! Уж очень она была хороша.
— И не вздумай задирать перед ним нос! — добавил Артур. — По части охоты и рыбной ловли мистер Притчард даст сто очков вперед любому из нас.
— Этот маленький и розоватенький! — воскликнула Гей. — Посмотрим, чего он стоит!
Спустя полчаса они с англичанином уже плыли в лодке по направлению к устью Тихого ручья. Гей медленно гребла и изумленно рассматривала диковинную экипировку мистера Притчарда. А англичанин, скромно опустив карие глаза, с преувеличенным вниманием изучал содержимое своей огромной сумки со снастями.
— Закиньте удочку, — посоветовала ему Гей. — Пока доберемся до ручья, уже что-нибудь поймаете.
— Вы хотите сказать, что можно забрасывать удочку почем зря и при этом есть шанс поймать рыбу?
— Разумеется, — ответила Гей. — Если только рыба уже поднялась к поверхности.
— Значит, вы ловите, не зная заранее, что вам попадется?
— А как же иначе? — удивилась Гей.
Англичанин поднял глаза и скромно улыбнулся:
— Предположим, вы отправились охотиться на слонов. И вот они перед вами — целое стадо. Вы будете целиться в старого самца с роскошными бивнями или же палить не глядя в самую гущу? В последнем случае есть риск, что вы подстрелите всего-навсего детеныша.
— Первый раз слышу, что можно заранее решить, какую рыбу поймаешь.
— Значит, мисс, вас ожидает жизнь, полная чудесных открытий.
Он настроил бинокль и принялся разглядывать тихое озеро причем смотрел он не вдаль, а на поверхность в двадцати-тридцати футах от лодки. Потом заметил:
— Здешние насекомые мало отличаются от наших. Думаю, мы найдем ту рыбу, какая нужна. Хотя… У форели и гольца повадки разные. Никогда еще не ловил гольца.
— Вы собираетесь поймать гольца! — воскликнула Гей. — Должна вас расстроить: в этом озере водятся окуни, форели, лещи, бычки, но гольца здесь нет.
Притчард грустновато улыбнулся и покраснел. Он терпеть не мог кого-нибудь поправлять.
— Ваша ручьевая форель — сальмо фонтиналис — это вовсе не форель. Это голец.
Возмущенная Гей снова взялась за весла. Англичанин оскорбил самое американское из ее чувств! Ответ ее, при всей своей язвительности, лишь отчасти выражал ее негодование:
— Если форель — это голец, то луковица — это фрукт!
К ее изумлению, мистер Притчард засмеялся. Он выронил все, что у него было в руках, и безраздельно отдался веселью. Он хохотал до слез, сотрясая всю лодку (довольно-таки хрупкую). Смех его оказался заразительным: у Гей тоже начался припадок, и она бросила весла. Хохот этот, столь необычный для северных лесов, насмерть перепугал гагару в двух милях от лодки. Гагара нырнула и минут десять оставалась под водой.
Молодые люди в лодке взглянули друг на друга; от смеха глаза у обоих были полны слез.
— Узнаю много нового, — сказала Гей. — Вы пересчитываете рыб, прежде чем их ловить. Форель — это голец. И, как я вижу, англичане смеются над шутками!
И она принялась грести.
— Когда выберете для себя подходящую рыбу, — добавила она, — не забудьте сказать мне.
— Так помогите же мне ее выбрать! — воскликнул мистер Притчард. — Она должна весить фунта три. Как вы считаете, такая подойдет?
— Три фунта? Да ведь это бывает раз в жизни!
— Но, мисс Гей, все, что со мной сейчас происходит, случается раз в жизни! Такой лагерь, такая прогулка, на моторной лодке, чудеснейший завтрак! Озеро кишит рыбой, а кругом леса, горы! Миллионы лет назад было решено, что мы с вами будем плыть в лодке по озеру Новолуния и смеяться до тех пор, пока лодка не перевернется! Вы говорите, поймать рыбу в три фунта весом можно лишь раз в жизни? Ну так я бросаю вам вызов! Мы поймаем сальмо фонтикалис — хитрого гольца. Но весить он будет не три фунта. Не три, а немного больше. А потом мы соберем снасти, вернемся в лагерь и превесело поужинаем.
— Мистер Притчард, я готова спорить на что угодно: вам не поймать такую форель — можете называть ее гольцом, — которая весила бы три фунта или больше. Ставлю десять против одного.
— Зачем же, — не согласился тот, — пусть условия будут равными. Так что вы ставите?
— Мои годовые дивиденды. А вы?
— Мой будущий титул.
Он смотрел на нее очень серьезно, но Гей едва сдержалась, чтоб не расхохотаться.
— Вполне спортивные условия, — пояснил Притчард. — Титул этот совсем не плох — он древний и прославленный… Если вы не перевернете лодку, и мы не утонем — и если, конечно, я проиграю — он будет вашим.
— Никогда не спорю вслепую, — сказала Гей. — Что это за титул?
— Я буду графом Мерривейлским. А если сегодня я не сумею поймать гольца весом в три фунта или больше, то вы станете графиней Мерривейлской.
— Неужели такие вещи могут зависеть от какой-то рыбы?.. Нет, мне не нравятся эти условия. Все это так неожиданно… Я вас совсем не знаю, а ведь вы наверняка проиграете.
— В таком случае давайте сделаем наоборот. — Мистер Притчард был по-прежнему серьезен. — Если я поймаю трехфунтового гольца, то вы станете графиней, а если нет — я выплачу вам сумму, ревную вашим годовым дивидендам. Что вы на это скажете?
— Это другое дело, — улыбнулась Гей. — При этих условиях никто из нас ничего не потеряет. Дивиденды мои, неверно, будут такими, что не хватит и на булавки, а вам конечно же не поймать такую большую рыбу.
Тем временем они вошли в устье Тихого ручья. Поверхность воды была покрыта рябью. Круги возникали, расширялись, переходили друг в друга, исчезали. Это паслась рыба.
— Давайте сойдем на берег и последим за врагом, — сказал Притчард, и его карие глаза сверкнули.
— А удочку и все прочее вы хотите оставить в лодке?
— Пока что — да. Сперва нам нужно высмотреть рыбу.
Они сошли на берег. Притчард сделал крюк и вышел к воде в другом месте; он шел крадучись, пригибался и держал наготове бинокль. Внезапно он обернулся к Гей и повелительно прошептал:
— Постарайтесь не высовываться из-за кустов!
Солнце пекло вовсю, и, хотя на кустах у воды листьев не было, лужок радовал глаз яркой зеленью. А воздух был так хорош, что Гей, если б ей не было велено оставаться незримой и безмолвной, пустилась бы петь и плясать на виду у всех форелей. Но ей, увы, приходилось смиренно помалкивать и стоять пригнувшись рядом с Притчардом, который при помощи полевого бинокля изучал подернутую рябью поверхность ручья.
Индейцев Гей видела только на разных представлениях, но те индейцы были ужасно шумные. Зато она читала Купера и Баллантайна, а к тому же ей приходилось слышать про первых христиан, которые проявляли редкостное терпение во время охоты и рыбкой ловли.
Теперь она заметила, что у Притчарда обветренное лицо и высокие скулы и что выбрит он идеально. Шляпы на нем не было. Если бы не его короткая стрижка, полевой бинокль и костюм из грубой шотландской шерсти (чей цвет замечательно сочетался с зеленью луга), то мистера Притчерда вполне можно было бы принять за краснокожего. Особенно если учесть его умение оставаться неподвижным (двигалась только его голова и руки, державшие бинокль).
«Может быть, — подумала Гей, — он блефует, дурачит меня? Или и впрямь что-то высматривает?»
Прошло полчаса. Еще четверть часа. Побледневшая Гей мрачно улыбалась. У нее затекли ноги, но она не собиралась сдаваться. Если английский рыболов так терпелив, то чем она хуже?
Притчард опустил бинокль и передал его Гей, указав ей на треугольную гранитную глыбу, на несколько дюймов выступавшую из воды немного выше по течению ручья. Гей стала смотреть в бинокль, а Притчард зашептал ей на ухо:
— К северо-западу от этой глыбы… футах в двух. Смотрите туда. Сейчас объясню, зачем.
— Вижу, что рыба пасется, — сказала Гей. — Пузыри пускает. Недоросль какой-нибудь.
— Здесь плавают насекомые трех видев. Черные, коричневые и серые, похожие на паука. Чисто американские создания, не знаю, как они называются. Но рыба эта хватает только серых. Если увидите серого там, где она только что появилась, смотрите на это место не отрываясь.
И Гей тут же заметила на воде серое насекомое — всего в нескольких дюймах от круга, оставленного форелью. Потом мимо этого места благополучно прошмыгнуло черное насекомое, потом несколько коричневых, но вот вновь показалось серое — и было мгновенно утянуто под воду.
— Вот теперь нам понадобятся наши снасти! — прошептал Притчард.
Они направились назад к лодке. Распрямив затекшие ноги, Гей ощутила головокружительную легкость — то ли приятную, то ли совсем наоборот. Она зашаталась и непременно упала бы, если бы Притчард ее не подхватил.
— Не привыкли сидеть в засаде? — спросил он.
— Нет, — отозвалась Гей, — все отлично. Вот только ноги у меня онемели. Никак не заговорят. Но объясните-ка мне вот что. Рыбы кругом чуть ли не выпрыгивали из воды, река так и бурлила, а вы и внимания на это не обращали. Почему?
— Меня интересовала лишь одна рыба — та, что паслась в одиночестве. Паслась она не торопясь и явно ничего не боялась. Другие рыбы не смели к ней приблизиться. Живет она по соседству с тем камнем. Там, должно быть, глубоко, а вода в глубине — очень холодная. Что же касается пузырьков, то не исключено, что под водой, у подножия гранитной глыбы, в реку впадает подземный проток. Вот там и живет эта рыба и ближе, чем ярдов на пять, никого к этому месту не подпускает. Старая и толстая рыба. И очень эгоистичная. Она спокойно пасется, потому что никто не смеет оспаривать у нее пищу. Это самая крупная рыба в устье ручья. По крайней мере, самая крупная из тех, которые там сейчас пасутся. И теперь мы знаем, каких мушек она ест. Кажется, у меня в коробке с наживкой есть очень похожая имитация. А если нет, то придется нам самим ее изготовить. Потом осторожно закинем удочку на том самом месте, а когда наша рыба заметит наживку и клюнет — подсечем и, если нам повезет, вытащим добычу на берег.
Гей, горячая поклонница рыбной ловли, слушала мистера Притчарда с благоговением.
— И все же, — поинтересовалась она, — откуда вы знаете, что она весит больше трех фунтов?
— Честно говоря, я не знаю этого наверняка. — Мистер Притчард застенчиво взглянул на Гей. — Но я решил сделать ставку именно на эту рыбу. Я просто на нее надеюсь. Знаю, что она большая. Верю, что мы ее поймаем. И молю Бога чтобы она оказалась больше трех фунтов весом.
Гей вспыхнула и промолчала. Она подумала, что Притчард ведь и вправду может поймать своего трехфунтового гольца. А она так легкомысленно пообещала, что в этом случае станет графиней Мерривейлской! Конечно, все это были только слова. Но что если Притчард отнесся к пари серьезно? Что ей тогда делать? Как знать, ведь мог же он полюбить ее с первого взгляда! Что ж, скромно сказала себе Гей, такое уже случалось. Именно так влюбился в нее один молодой человек, который неделю спустя, перепутав тройняшек, сделал предложение Филлис.
Они вытащили лодку на берег, и мистер Притчард, вооружившись сачком, наклонился над водой и поймал одну из серых мошек, к которым была так неравнодушна та большая форель.
Мушка эта была не крупнее комара.
Притчард передал Гей лакированную жестяную коробку, в каждом из отделов которой лежали искусственные мушки — такие мелкие, что брать их можно было только щипчиками. Потом англичанин расстелил на траве носовой платок, Гей высыпала на платок содержимое коробки, и они принялись, едва не соприкасаясь головами, искать мушку, похожую на ту, которую только что поймали.
— Уж очень они маленькие, — вздохнула Гей. — Рыба зацепится за крючок губой.
— Не обязательно. А как вам вот эта?
— Слишком темная.
— Ладно… Ну а вот эта — скажете, непохожа?
Положенные рядом, две мушки — настоящая и поддельная — были почти неотличимы одна от другой.
— Похожи, словно я и Ли, — сказала Гей.
— Ли?..
— Мы тройняшки, — пояснила Гей, — и выглядим совершенно одинаково. Но никогда не прощаем того, кто нас путает.
Притчард мгновенно забыл о форели и о научных методах рыбной ловли. Потрясенный, он взглянул Гей в лицо и слегка заикаясь спросил:
— В-вы хотите ск-казать, что существуют еще две милашки, точь-в-точь похожие на вас?
— Как две капли воды. То есть, три капли.
— Этого не может быть! — заявил Притчард. — Ни одна девушка в мире не может даже отдаленно походить на вас!
— Когда-нибудь мы все три усядемся перед вами, — пообещала Гей, — и будем сидеть с каменными лицами и молчать. И вы не сможете сказать, которая из нас была с вами на рыбалке.
— «Три маленькие феечки сидели на скамеечке…» — начал Притчард, но тут же посерьезнел: — Это вызов?
— Да, считайте, что я бросила вам перчатку.
— Я поднимаю вашу перчатку! Пусть весь мир узнает, что моя леди — прекраснейшая из всех! А тем, кто в этом усомнится, я докажу свою правоту в честном бою — любой ценой, пусть хоть небо рухнет на землю!
— Еще ни один молодой человек не отличил меня от сестер с первой попытки. — В глазах Гей блеснули слезы. — Если вам это удастся, я сохраню о вас самые нежные воспоминания.
Притчард почтительно поклонился.
— Если я поймаю рыбу весом в три фунта, — сказал он, — в воспоминаниях не будет нужды — ведь я всегда буду рядом с вами.
— Зачем так серьезно об этом говорить? Повторенная шутка перестает быть смешной…
Англичанин смутился.
— Извините, — вздохнул он, — я не знал, что в Америке принято заключать пари, а потом сводить все к шуткам. Что ж… Но я-то думал, что это настоящее пари, а это, оказывается, была милая болтовня.
Гей вспыхнула.
— Не смейте ругать Америку! — зло выпалила она. — Да, мы с вами держим пари. Все серьезно. Я от своего обещания не отказываюсь. Если вы поймаете трехфунтовую рыбу, я стану вашей женой. И уж тогда вы у меня потанцуете!
— Ну конечно! — мягко сказал Притчард. — Разумеется, я буду танцевать, если мы с вами поженимся. От горя человек плачет, а от радости танцует. Это так естественно.
Он поднял взор к тихим небесам и очень серьезно проговорил:
— Господи! Услышь молитву уповающего на тебя грешника! Пошли мне сегодня гольца — сальмо фонтиналис — весом чуть больше трех фунтов! Прошу тебя. Господи, помоги мне — ради красоты этого лучшего из миров.
Если бы Гей уловила в его голосе или выражении лица хоть малейшую несерьезность, она бы захохотала. Но глядя на него, она едва не расплакалась, и у нее учащенно забилось сердце.
Между тем мистер Притчард, оставив сантименты, осторожно извлек из чехла толстое бамбуковое удилище.
Познания Гей о рыбной ловле как науке сводились к следующим заповедям: знай, где ловить, и выбирай самую легкую удочку. То удилище, с которым она ходила ловить форелей, весило две с половиной унции (без катушки). По сравнению с ним удилище Притчарда казалось тяжелым и грубым: оно весило шесть унций.
— Это что — на лосося? — язвительно спросила Гей.
— Случалось, ловил и лососей. Это вообще замечательное удилище. У вас, думаю, не хватит сил его сломать.
— А у бедных рыбок и подавно не хватит…
— Ну а вот про это что вы скажете? — И он показал ей «вожак» — футов девять голубоватой «кишечной струны». По толщине леска эта казалась чем-то средним между паутиной и человеческим волосом. Восхищение Гей вспыхнуло с новой силой. И все же она заметила:
— Да, но уж очень тонкая… Такая и блесну не удержит!
— Посмотрим. Смею надеяться, что она удержит очень крупного гольца.
Он отмотал восемьдесят или девяносто футов лески и стал смазывать ее чем-то белым.
— Что это такое? — поинтересовалась Гей.
— Жир марала.
— Зачем?
— Чтобы леска плавала на поверхности. Ведь мы будем ловить на искусственную мушку.
Гей обратила внимание, что на одном конце леска была тоньше, а на другом — толще и спросила, зачем это нужно.
— Так легче закидывать, — объяснил Притчард, — особенно на ветру.
Он смотал леску, соединил ее с «вожаком», а на тонком конце «вожака» закрепил конструкцию из перьев и крохотного крючка с отобранной ими наживкой.
— Удить будем с берега или с лодки? — спросила Гей.
— С берега.
— Но с этого берега вам до того места не достать!
— Вообще-то я рассчитал расстояние… И возьмите, пожалуйста, сачок — поможете мне в случае чего.
Гей подхватила сачок и последовала за Притчардом. Они тихо приблизились к воде. Но едва взглянув в бинокль, Притчард выпрямился и обернулся к своей спутнице. На нем лица не было.
— Все! — громко сказал он. — Она наелась. Она уже не пасется.
Гей громко рассмеялась:
— Значит, на сегодня рыбалка окончена? А я-то думала, вы продержите меня здесь до полуночи. Вы, оказывается, милосердны.
— Спасибо, — сказал Притчард. — Но если вы полагаете, что на сегодня все кончено, то вы не знаете, на что способен человек, привыкший ловить на искусственную мушку. Мы слишком поздно начали. Большинство рыб, как видите, уже кончило пастись. Часа в три они снова примутся за еду. Наша приятельница появится чуть позже остальных, ведь она съела больше всех. И потом, она уже немолода и пищеварение у нее теперь происходит не так молниеносно, как когда-то. Сейчас она сладко спит и видит сны о своей молодости — о тех золотых деньках, когда голец был форелью.
— Нет, — вздохнула Гей, — все же вы жестоки. Вы все время надо мной смеетесь. И неужели мы будем сидеть здесь до трех или четырех часов — пока ее королевское величество не проснется и не соблаговолит перекусить?
— Нет, — ответил Притчард, — хотя ради того, чтобы поймать эту рыбу, я готов и не на такое.
— Ну что ж, преклоните колени перед удочкой, как рыцарь перед своим оружием.
— А наутро — встать с колен и ринуться в бой за свою даму… С радостью поступил бы так, но это, увы, не поможет мне поймать рыбу.
Он осторожно пристроил удочку на двух кустах и добавил:
— Что нам теперь нужно, так это хороший ленч! Я слышал, что вы, американцы, умеете в мгновение ока предоставить усталому путнику все, в чем он нуждается.
— Теперь вы бросаете мне вызов?
— Отнюдь нет. Я ничуть не сомневаюсь в вашем кулинарном таланте.
Их взгляды встретились, и некоторое время они смотрели друг другу в глаза.
— Ладно, — согласилась Гей, — сделаю что могу. В лодке есть холодный ленч, но пусть уж путник немного посидит у костра и посмотрит, как греется его еда. Пошли!
Они сели в лодку, и Гей взялась за весла. Покинув устье ручья, они проплыли около двух миль по озеру. Гей очень хотелось показать гостю свои способности. Со всей энергией юности она налегала на весла, и лодочка стрелой летела вперед. Щеки Гей пылали, она улыбалась, но в глубине души все же побаивалась. Нет, еду-то она взяла, это точно, и топорик здесь — вон он поблескивает под сиденьем. Соль и перец тоже должны быть — Мэри об этом, конечно позаботилась. Но есть ли в кармане куртки коробок спичек? Разумеется, Гей могла бы оставить весла и проверить, но тогда англичанин решил бы, что она устала. Если же, когда они сойдут на берег, обнаружится, что спичек нет, он умрет со смеха: она, считавшая себя «идеальной проводницей», забыла взять спички!
Они плыли вдоль лесистого берега. Гей — свернула в небольшой заливчик, быстро причалила и, не дав Притчарду опомниться, вытащила лодку из воды. Потом «идеальная проводница» захохотала, но не пожелала объяснить причину своего смеха. Дело же было вот в чем: в правом кармане куртки она обнаружила два коробка спичек, а в левом — три коробка.
— Нет, это моя работа, — с этими словами она отстранила Притчарда, легко подняла лодку и отнесла ее в лес, где уложила на мох возле узкой тропинки. Затем Гей перекинула через плечо пакет с едой и взяла топорик.
— Что, мне совсем ничего не надо делать? — спросил Притчард.
— Нет, конечно, ведь вы же усталый путник. Нужно было бы, наверно, и вас донести до места, но для меня вы тяжеловаты. Дойдете сами? Тут недалеко.
Они направились вверх по крутой и каменистой тропинке, шедшей между соснами, которые наглядно свидетельствовали об успехах современного лесоводства. Пройдя около четверти мили, они вышли на открытое место, которое было усеяно каменными глыбами, согретыми полуденным солнцем. Между глыбами журчал ручеек, а у подножия одной из них виднелись следы костра (трещина в глыбе использовалась, очевидно, как дымовая труба).
— Ждите меня здесь, — распорядилась Гей.
Она углубилась в лес, поработала топориком и вскоре вернулась с огромной охапкой хвои — ветвей бальзамической пихты. Ветви эти она разбросала по земле — получилось два огромных благоухающих ковра. Потом еще раз сходила в лес и принесла дров.
Притчард задумчиво наблюдал за действиями Гей и, словно к музыке, прислушивался к звонким ударам ее топорика. Он, конечно, заметил, как она взмокла.
Хотя солнце грело вовсю, жар костра был очень приятен. От горящих дров шел чудесный бальзамический запах. Гей, присев у огня, готовила еду. В котелке кипело и булькало. Запах кофе смешивался с бальзамическим ароматом. Пока Гей готовила ленч (продолжалось это недолго), они с Притчардом почти не разговаривали. Пару раз он предлагал свою помощь, но получил отказ.
И вот Гей постелила между двумя хвойными коврами скатерть, расставила на ней тарелки с горячим и стала с серьезным видом раскладывать столовое серебро. Притчард прилег на хвою и сказал:
— Честно говоря, мисс Гей, я надеялся поразвлечься. Я был уверен, что вы дотла сожжете этого цыпленка, а дым будет то и дело попадать вам в глаза. Но теперь я вижу ваше искусство и преклоняюсь перед вами. Даже индеец не мог бы с вами сравниться.
Гей приосанилась. Что ж, работает она не покладая рук и пока все идет хорошо. Краснеть не приходится…
После еды Притчард закурил. Гей мыла посуду. Отскребая сковородку, она поймала себя на том, что уже думает о себе и о Притчарде как о старых знакомых. Ведь она поухаживала за ним, позаботилась о нем в лесной глуши. Мысль эта была ей приятна.
А Притчард между тем думал: «Если наши пристрастия так схожи, то почему бы нам не полюбить друг друга?»
— Мисс Гей! — сказал он.
— Да?
— На тот случай, если мне удастся поймать рыбу свыше трех фунтов весом, я должен, наверно, сообщить вам, что я не слишком богат. Вы, как мне известно, тоже. Насколько это будет для вас важно? — Разговор на такую тему явно не доставлял ему удовольствия, но он сделал над собой усилие и продолжил: — У меня, безусловно, хватит денег на чудесные путешествия вдвоем — куда-нибудь в Центральную Африку или в Австралию. Но для того, чтобы жить в Англии с особым блеском, я слишком беден. Что такое Мерривейл? Тетерева, фазаны, рай для рыболова… Но и только.
— Может быть, и я жалею, что с вами поспорила. Может быть. Но уж никакого подвоха с моей стороны можете не опасаться. Не сомневаюсь, что вы честный человек. Про себя скажу, что я порядочная девушка, хоть и болтаю много лишнего. Так что все не так скверно. Не беспокойтесь, мне уже приходилось слышать, что брак по любви не всегда бывает счастливым. Но я, конечно, не отказалась бы поехать в Африку и всласть поохотиться.
— Благодарю вас, — смиренно ответил Притчард. — Могу лишь заверить, что для одного из супругов это будет самый настоящий брак по любви.
— Оставим это, — резко оборвала его Гей. — Я готова, а вы?
Он вскочил на ноги и отбросил прочь сигарету.
— Но теперь-то, — сказал он, — когда вы все уже доказали, может быть, разрешите вам помочь?
Она сперва не согласилась, но потом, посомневавшись, великодушно снизошла к этой просьбе…
Большая форель уже снова паслась. И Притчард принялся забрасывать вверх по течению и наискосок свою миниатюрную наживку на таком же крючке. Но делал он это таким способом, о котором Гей и понятия не имела. Он «сек» не ручей, а воздух над ручьем. Не позволяя крючку с наживкой прикоснуться к воде, он резким движением отдергивал леску и тут же левой рукой отматывал еще. Броски эти, прямые, как полет пули, делались все длиннее и вскоре достигли гранитной глыбы, возле которой паслась та форель. Притчард с удивительной легкостью закидывал такую длинную леску, какой Гей еще никогда не видела.
— Вот здорово! — прошептала она. — А меня вы научите?
— Конечно! — ответил он.
Блесна уже парила над кругом, оставленным на воде большой форелью. Притчард отмотал еще фут лески и забрасывал снова и снова — речь шла уже о дюймах.
— Там есть небольшое течение, — пояснил он. — Если мы опустим наживку прямо в тот круг, она проплывет у рыбы над хвостом и та ее не заметит. Сейчас наша рыба обернулась против течения и ждет даров. Крючок с наживкой должен поплыть прямо ей навстречу, а не туда, куда потянет леска.
Разъясняя все это, Притчард не переставал сильными движениями правой руки забрасывать блесну. Наконец он, очевидно, решил, что блесна оказалась над нужным местом и полет ее пора прервать. Он чуть опустил удочку, и блесна упала на воду — и почти сразу была проглочена!
Притчард резко подсек.
Последовала секундная пауза: большая форель, ошалевшая от боли, пыталась прийти в себя. Три четверти лески, изогнувшись дугой, плавало по поверхности ручья, но конец ее вместе с блесной ушел под воду, и Притчард знал, что рыба уже на крючке.
Потом — и это было внезапно, как удар молнии! — вся леска исчезла под водой, а с нею и конец «замечательного удилища».
Заскрежетала катушка.
— Да это же настоящий кит! — воскликнула Гей. Она так разволновалась, что совсем забыла, как важны размеры этой рыбы.
Теперь уже не было нужды таиться и перешептываться. Гей смеялась, кричала, подбадривала Притчарда, а тот весело начал схватку с огромной рыбой. Рот его приоткрылся, щеки пылали.
— Осторожней, осторожней! — кричала Гей. — Ведь крючок ненадежный!
Но Притчард хорошо знал свои снасти. Им овладела радостная ярость.
— Все! — ликовал он. — Она на крючке! Сейчас будет на берегу!
Эта форель, высокочтимая повелительница здешних вод, давно уже оставила жалкие уловки мелких рыбешек. И теперь она ринулась на середину ручья, в глубину, где нет водорослей, и стала в слепом бешенстве метаться вверх и вниз и от берега к берегу.
Да, это была схватка двух сильных соперников, но один из них владел всеми приемами, а второй мог рассчитывать лишь на свою силу. Притчард все чаще ограничивал рывками лески бешеные метания рыбы, и метания эти делались все реже и слабее. И вот среди водоворотов блеснула огромная спина царственной форели, а через секунду — ее розоватый бок и белое брюхо. В бессильной ярости, судорожно дергаясь, рыба все же повиновалась воле Притчарда и дюйм за дюймом приближалась к берегу, где ее уже поджидала с сачком Гей, по щиколотку вошедшая в воду.
Гей дрожала всем телом, как дрожит хороший пойнтер, когда заметит выводок куропаток и следит за ними, поджидая хозяина.
Величественная форель все еще сопротивлялась и неистовствовала, но была уже совсем близко к наполовину погруженному в воду сачку.
— Ну как, большая рыба? — ровным голосом спросил Притчард.
— Пять фунтов, не меньше, — задыхаясь от волнения, ответила Гей. — Это самая крупная форель в мире.
— Но только это не форель, а голец.
Если бы в ту минуту Гей взглянула в лицо Притчарду, она была бы потрясена этим лицом, прекрасным в своей безмятежности. С почти ангельской улыбкой он взглянул на Гей, пригнувшуюся в ожидании добычи.
— Подведите его поближе! — крикнула та. — Хоть чуточку ближе!
— Вы уверены, что в нем больше трех фунтов веса?
— Да, да! Ну давайте же!
Вместо ответа Притчард резко рванул удочку вверх. Выдернутая из воды, несчастная рыба на секунду повисла в воздухе — и случилось то, что не могло не случиться. Леска оборвалась у самого ее рта, и рыба с плеском погрузилась в родную стихию. Некоторое время она медленно плыла вблизи от поверхности, а потом ушла в глубину.
— Зачем? — вскрикнула Гей. — Зачем?
В тот миг она думала лишь об упущенной рыбе — прекраснейшей из всех форелей.
— Зачем вы это сделали? — снова спросила она.
Притчард спокойно взглянул на раскрасневшуюся и готовую заплакать Гей и улыбнулся.
— А затем, — мягко сказал он, — что я не желаю, чтобы вы стали моей в уплату за проигранное пари. Я хочу получить вас в подарок — и никак иначе.
Они возвращались в лагерь. На веслах сидел Притчард.
— Я должен вам сумму, равную вашему годовому доходу, — напомнил он Гей. — Если это большая сумма, то я дам расписку и буду платить частями.
Гей молчала.
— По-моему, вы на меня обижены, — продолжал Притчард. — Очень хотелось бы знать, о чем вы сейчас думаете.
— Я думаю о том, что рыболов вы, конечно, превосходный, а вот грести толком не умеете.
— Неужели именно это вас сейчас волнует?
— Да нет, не это. Мне кажется, я должна пасть перед вами на колени и поблагодарить за то, что вы оборвали леску. Ведь я твердо решила в случае чего сдержать слово. И, конечно, очень счастлива, что все обошлось.
— Почему? Неужели это так ужасно — выйти за меня замуж?
— Еще бы не ужасно! Замуж за человека, который упустил пятифунтовую рыбу специально для того, чтобы ему не пришлось на мне жениться!..
Ф. Скотт Фицджеральд
Чаша
I
В годы учебы в колледже у меня был однокурсник, который не признавал футбол, никогда не ходил на матчи. По субботам он предпочитал с головой зарыться в книги по античному спорту, изучать во всех подробностях бои — отчасти заранее предрешенные — между христианами и дикими животными во времена Антониев. Очутившись и прожив на свете еще несколько лет, он вдруг открыл для себя футбол и сейчас делает гравюры футболистов в духе покойного Джорджа Беллоуза[5]. Но это потом, а тогда в Принстоне? Футбол — великолепное зрелище — ему, можно сказать, подносили на тарелочке, и он от него отказывался… да способен ли он по достоинству оценить красоту, отличить зерна от плевел, умеет ли радоваться жизни?
Я упивался футболом, купался в нем, как зритель, доморощенный собиратель футбольной статистики, несостоявшийся игрок — в старших классах частной школы я играл и даже подавал надежды, у меня есть школьная газета с таким заголовком: «Тяжелый субботний матч со школой Тафта — но наши Диринг и Маллинс не подкачали». Когда после той баталии я появился в столовой, вся школа встала и приветствовала меня аплодисментами, а тренер гостей пожал мою руку и предрек мне — ошибочно — большое футбольное будущее. Этот эпизод я храню в памяти и лелею с особой нежностью. В тот год я здорово вытянулся, стал тощим, как жердь, и когда осенью, уже в Принстоне, волнуясь, оглядывал других первокурсников — кандидатов в команду, по их ответным вежливо-равнодушным взглядам я понял: конкурента во мне они не видят и с мечтой о большом футболе можно распрощаться. Кин сказал тогда, что может сделать из меня приличного прыгуна с шестом — и, кстати говоря, сделал, — но такую замену равноценной не назовешь. Я был прямо-таки убит — великим футболистом мне не стать! — возможно, это разочарование и стало фундаментом моей дружбы с Долли Харланом. Этот рассказ о Долли Харлане я хочу начать со слегка беспорядочных воспоминаний о матче с Йельским университетом, в Нью-Хейвене. Мы тогда учились на втором курсе.
Долли поставили на место хавбека; это был его первый серьезный матч. Мы с ним жили в одной комнате, и я не мог не чувствовать — с ним творится что-то неладное, и всю первую половину игры не выпускал его из поля зрения. В бинокль я видел выражение его лица — неестественно напряженное, скептическое, словно только что умер отец, а он отказывается в это верить; таким оно и оставалось, хотя нервозность давно должна была улечься. Я решил, что он просто нездоров — неужели этого не видит Кин, почему не заменит? Лишь после игры Долли рассказал мне, в чем было дело.
Виной всему оказался йельский стадион. Чаша. За день до игры команда приехала сюда потренироваться, и Долли был совершенно подавлен то ли размером стадиона, то ли его замкнутой формой, то ли высотой трибун. Во время той тренировки Долли чуть ли не впервые в жизни несколько раз выронил мяч, посланный ему верхом, и вбил себе в голову, что так на него действует Чаша.
Есть много всяких новых фобий: агорафобия — боязнь толпы, сидеродромофобия, когда боятся ездить по железной дороге. Думаю, мой друг доктор Глок, психоаналитик, без особого труда объяснил бы и состояние Долли. Но вот что Долли сказал мне сам:
«Кто-то из йельцев бьет с рук — и я, естественно, смотрю наверх. Но только подниму голову, как боковины этой чертовой Чаши словно несутся вдогонку за мячом, в самое небо. А когда мяч начинает падать, трибуны как бы наваливаются на меня, смыкаются надо мной, вот я уже отчетливо вижу всех, кто сидит на самом верхнем ряду, они кричат на меня и трясут кулаками. Нужно ловить мяч, а я его не вижу, белый свет застит Чаша; мне просто везло, что я его все-таки ловил — всякий раз оказывался в нужном месте».
Но вернемся к самой игре. Я сидел среди наших болельщиков, место было хорошее, в зоне сорокаярдовой линии — правда, иногда какой-то растяпа — выпускник, потерявший друзей и шляпу, поднимался передо мной и запинаясь выкрикивал: «Тед Кой, где ты?», внося в зрелище элемент фарса. Когда он понял, что над ним потешаются, он вообще стал работать на публику, но тут уж на него по-настоящему зашикали, бедолагу освистали, а потом и вовсе уволокли с трибуны.
Игра удалась — в колледжах такие принято заносить в разряд исторических. Фотография команды-победительницы и поныне висит в каждой парикмахерской Принстона, в середине в белом чемпионском свитере стоит капитан, Готлиб. Йельцы сезон провели слабо, но именно в том матче выглядели неплохо, особенно поначалу, и к концу первого периода вели 3:0.
В перерыве я наблюдал за Долли. Он ходил, тяжело дыша, судорожно глотал воду из бутылки, а на лице застыло все то же напряженно озадаченное выражение. Потом оказалось, что он внушая себе «Надо подойти к Роуперу. В следующем перерыве — обязательно. Скажу ему, пусть меняет, сражаться с этим наваждением больше не могу». У него уже несколько раз возникало неукротимое желание пожать плечами и уйти с поля, потому что неожиданный комплекс Чаши — это только полбеды; истина заключалась в том, что футбол Долли ненавидел — всеми фибрами души.
Да, ненавидел — ведь приходится терпеть долгие и нудные тренировки, конфликтовать с собственным «я», мириться с тем, что время твое тебе не принадлежит, что розыгрыш мяча до одури однообразен, а под конец игры не оставляет нервозное предчувствие провала. Иногда ему казалось: у остальных игроков футбол вызывает такое же отвращение, как у него, и все они, как и он, гонят это отвращение прочь, но оно живет в них, подобно раковой опухоли, в существовании которой каждый боится себе признаться. Иногда ему казалось: вот сейчас кто-нибудь из них сорвет с лица маску и воскликнет: «Долли, чего кривить душой, ведь тебе эта чертова забава опостылела не меньше, чем мне, а?»
Впервые это ощущение возникло у него еще в школе Сент-Регис, и в Принстон он поступил, твердо зная — с футболом покончено. Но в университетском городке он встретил бывших старшеклассников из Сент-Региса, они то и дело останавливали его и донимали расспросами о том, сколько он сейчас весит, и на основании былой спортивной репутации его назначили вице-президентом нашего потока — стояла осень, сезон был впереди. Как-то после занятий он забрел на тренировку первокурсников — видимо, засосало под ложечкой, чего-то не хватало; вдохнул запах свежего дерна, запах грядущих побед… через полчаса он уже шнуровал взятые у кого-то на время бутсы, а через две недели стал капитаном команды первокурсников.
Связав себя обязательствами, он сразу понял, что совершил ошибку; и даже всерьез думал о том, чтобы уйти из колледжа. Ибо, приняв решение играть, Долли взял на себя моральную ответственность, прежде всего перед самим собой. Проиграть, не оправдать чьих-то ожиданий, разочаровать равно как и разочароваться — это было для него невыносимо. Расходовать усилия впустую — такому противилось его шотландское начало. Целый час обливался кровавым потом, чтобы в итоге проиграть? Это его не устраивало. Играть так играть.
Но на звезду он в общем-то не тянул — и это было хуже всего. Его с распростертыми объятиями взяла б