В нашей семейной жизни гольф занимает очень важное место. Иначе говоря, эта древняя и благородная игра пользуется в нашей семье всем причитающимся ей уважением. Тут, наверное, надо кое-что объяснить. Сейчас мне сорок пять лет, а гольфом заниматься я начал в те годы, когда в сумку для клюшек клали кроме простой еще клюшку с латунью, лофтер и короткую. Те, кто с причудами, брали еще и ниблик. У меня тоже был ниблик.
Конечно, я никогда не поднимался до высот Бобби Джонса и Чика Эванса, но для непрофессионала играю совсем недурно. Я твердо решил: когда увижу, что не укладываюсь в восемьдесят пять ударов, — брошу играть. У нас в Суэллоу-Медоуз к гольфу относятся очень серьезно, а моя команда (нас в ней шестеро) за последние шесть лет четыре раза побеждала на ежегодных чемпионатах города. Нед Бэнкс, мой ровесник, — чемпион нашего клуба с незапамятных времен, так что главный судья соревнований уже считает своей служебной обязанностью раз в год приобретать новый кубок для Неда. Я в команде — шестой. Было одно лето, когда я сделался третьим. Тогда у меня отлично выходили некоторые удары. Уж не знаю, что во мне с тех пор изменилось, но… Одним словом, я — шестой.
Джулия — наш единственный ребенок. Ей восемнадцать лет. Гольф для нее очень много значит, и она надеется в один прекрасный день победить Гленну Коллетт. Я уверяю вас, это не пустые надежды. У Джулии великолепный удар, и если бы она энергичнее работала «железными», то стала бы настоящей звездой гольфа. Пока что она чемпион нашего клуба среди женщин. А кроме того, она хорошенькая. Если бы я заглядывался на такую же красивую девушку, которая не была бы моей дочерью, то жена страшно рассердилась бы. То, что я говорю насчет Джулии, — это не только мое мнение: машин перед нашим домом стоит обычно не меньше, чем на автомобильной стоянке. Так что на этот счет Джулия может не волноваться. Если спокойствие измеряется числом женихов, то Джулия должна быть самой спокойной девушкой в городе. Скажете, я хвастаюсь? Но уж очень я ее люблю. И играет она превосходно.
Как-то раз она собралась в Кипси посмотреть на состязания гребцов. Еще там намечались танцы и прочее веселье, и Джулия попросила меня купить ей кое-что из одежды. А я сказал ей, что буду покупать ей новое платье каждый раз, когда она будет укладываться в восемьдесят шесть ударов. И знаете, что она сделала? Отправилась к Алеку Каммингсу — это один из наших профессионалов, — и он два дня ее тренировал. А потом она выиграла у меня четыре платья подряд!
Накануне отъезда Джулия уложилась в семьдесят девять ударов, и в тот день мы с ней были самыми счастливыми людьми на свете. Ведь до тех пор ни одна девушка в Суэллоу-Медоуз не укладывалась даже в восемьдесят!
— Да ладно, пап, — сказала она мне, — не нужно ничего покупать.
— Глупости! — возмутился я. — За такую игру ты будешь иметь лучший спортивный костюм в городе. Немедленно едем в магазин!
Джулия, конечно, надо мною смеялась, и жена тоже. Но видели бы вы мою дочь (а она у меня блондинка) в новом свитере и коричневой спортивной юбке! Можете назвать меня тронутым, но гордился я ею ужасно. Все-таки она девочка каких поискать.
Мэри — я имею в виду миссис Крейн — тоже неплохо разбирается в гольфе, ведь ей приходится слушать за столом наши с Джулией беседы по всем тем дням, когда Джулия обедает дома. Впрочем, в последнее время это случается не так уж часто. Правда, Мэри жалуется, что нашу гостиную в раннем американском стиле сильно портят те два кубка и маленький мяч для гольфа (память о моем успехе в 1928-м), которые я никак не соглашаюсь убрать с камина. Но это ерунда. Пара кубков придется кстати в любом интерьере. Я бы, например, не возражал, если бы их было не два, а больше.
Гольф много значит и для нашей кухарки, потому что из-за него мы едим иногда раньше, а иногда позже положенного. Несколько кухарок от нас уволились, но теперешняя, похоже, со всем этим смирилась. Я давал ей читать журнал «Гольф в Америке» — может быть, это на нее и подействовало. Не знаю. Одним, словом, для всех нас гольф — дело очень важное. Я не преувеличиваю, это действительно так.
Тридцатого июня я, как и каждую субботу, играл в гольф пара на пару. Недалеко от меня, готовясь к первому удару, стояли мои соперники — Джим Карни со своим сыном. Парня этого я видел впервые, и он мне понравился. Джим только что представил его всем присутствующим. И вот Джим ударил по мячу. Молодой Карни тоже ударил — и удар у него получился великолепный, такой не часто увидишь.
— Ничего, а? — сказал я Неду.
— Еще бы! — согласился Нед. — Парень хоть куда. Он входил в корнеллскую команду. На межуниверситетских играх дошел до полуфинала. В нашей команде он был бы совсем не лишним.
— Вон оно что. — сказал я. — А мне в этом случае придется уйти?
Никто не сказал «нет». И мне все стало ясно. Ясно, как день. А когда мы были уже недалеко от шестой лунки, я увидел, как Карни-младший бьет вверх с песка, с низкого места. Удар был просто блестящий.
За обедом я рассказал Джулии об этих двух ударах.
— Боб Карни! — воскликнула она. — Да он же просто чудо! Он тебе понравился? Только что из колледжа, на прошлой неделе получил диплом. Мы встретились на танцах, и он обещал меня навестить.
Боб Карни и впрямь нас навестил, и мы неплохо провели вечер. Приехал он в тот час, когда мы все сидели на веранде. Ну что ж, перед нашим домом стало одной машиной больше. А сидение на веранде — занятие не менее древнее и, не побоюсь сказать, еще более популярное, чем гольф. Боб же, как оказалось, не только хорош собой, но и неглуп. Глупостей он не болтал, даром что из колледжа. На меня он произвел впечатление человека, который хочет поскорее заняться работой. Мы поговорили о том, о сем, а потом он, Джулия и еще четверо или пятеро пошли в кино. Да, подумал я, Боб с Джулией хорошо смотрятся вместе. Но когда я сказал это Мэри, она только хмыкнула. Она считает, что такого, кто был бы достоин Джулии, и на свете-то нет. И я подозреваю, что она права.
С тех пор мы стали часто видеть Карни-младшего. Не заехать к нам вечером сделалось для него такой же редкостью, как для меня — промахнуться по лунке. А по лунке я бью отлично, уж поверьте. И вскоре дела приняли такой оборот, что порою вместо обычного множества автомобилей перед нашим домом стояла только его машина.
Они с Джулией стали играть в паре, и он научил ее бить «железными». К тому времени как начался чемпионат нашего клуба, я уже души не чаял в Бобе Карни. Чемпионат этот был его первым серьезным соревнованием в Суэллоу-Медоуз.
В отборочной игре у меня вышло восемьдесят два, у Неда Бэнкса — семьдесят четыре, а победил Боб — у него было семьдесят три. Отборочную игру мы всегда устраиваем по субботам, а в воскресенье утром уже начинаем соревнования. После обеда к нам зашел Боб и сообщил, что список участников уже вывешен и в первой игре моим соперником будет он.
— Надеюсь, сэр, игра доставит нам удовольствие, — сказал мне этот воспитанный юноша. Потом он спросил: — Во сколько вам было бы удобно начать?
Мы договорились начать в десять утра, и он пообещал за мной заехать. Гей заявила, что хочет посмотреть, как мы будем играть. Вот и отлично, сказал я, будет кому за меня болеть. Она как-то странно на меня взглянула, но промолчала.
Мне было ясно, что Боба я не одолею, если только не случится чудо. Он, думаю, тоже это понимал. И у нас с ним, конечно, была не игра, а бег с препятствиями. Я так и не разыгрался, а Боб, напротив, с самого начала был в ударе. На второй лунке мы с ним сравнялись, а на пятой у него уже было преимущество в четыре очка. Я еще никогда не видел, чтобы он так играл — напряженно, собранно. Во время этой игры он очень походил на машину. Вел себя вежливо, но был предельно серьезен и не произносил лишнего слова. Видимо, соревнования были для Роберта Карни делом нешуточным. На девятой он опережал меня уже на шесть очков.
В общем Боб, мог уже не сомневаться в победе. Джулия шла за нами, но он на нее и не смотрел. Неподалеку от одиннадцатой лунки я попал на песчаное место. Мальчик, несший мои клюшки, был, видимо, не в восторге от такой игры. Он медленно побрел к мячу, волоча по песку ниблик. Боб взглянул на него и вдруг сказал:
— Мистер Крейн, ваш мальчик задел клюшкой песок. Извините, но у меня очко.
Я едва устоял на ногах. Набирать очки таким путем?! Нет, я отказался бы от такого очка, даже если бы мне посулили в придачу все титулы Бобби Джонса! А Карни-младший как ни в чем не бывало говорит «у меня очко» — и это при том, что победа ему обеспечена в любом случае… Я ему ничего не ответил. Джулия смотрела на него и кусала губы. Но она тоже промолчала.
Игра кончилась на двенадцатой лунке. Боб выиграл с преимуществом в семь очков. Я холодно поздравил его и пожал ему руку. Джулия стояла рядом. Боб очень вежливо спросил, не хочу ли я играть дальше, то есть дойти до последней лунки, и я сказал, что не хочу. Тогда он предложил то же самое Джулии. Она решительно отказалась.
Настроение у меня было паршивое — дальше некуда. Я глотал виски с содой и, не выбирая выражений, высказывал свое мнение о Бобе. Все, кто был в раздевалке, со мной согласились. Ясное дело, молодой Карни отлично играет в гольф, но он не спортсмен. С Джулией на эту тему я говорить не стал, и она тоже молчала. Но я точно знал, что ей эта история очень не понравилась. Она, слава Богу, прежде всего спортсменка, а уж потом поклонница гольфа. Такая она у меня девочка.
За ужином Мэри спросила у Джулии, не идет ли она сегодня куда-нибудь с Бобом. Нет, сказала Джулия, а потом встала и ушла к себе. На следующей неделе мистер Карни-младший ни разу у нас не появился.
Мы не сомневались, что играть в финале будут Нед Бэнкс и Боб Карни. Так и случилось. У нас в Суэллоу-Медоуз финальная игра бывает длинной — два раза по восемнадцать лунок. И никогда еще я не видел такой единодушной толпы болельщиков — так что теперь все болели за Неда.
Я не видел, как у них шло дело в первой половине дня, но эта игра закончилась вничью — семьдесят три у Неда и семьдесят три у Боба. Так что вечерняя игра обещала быть увлекательным зрелищем. В те минуты, когда все уже начиналось, я отыскал Джулию на лужайке перед клубом — она сидела и читала. Я спросил ее, не хочет ли она сходить посмотреть, но она сказала, что ей неинтересно.
И я пошел вместе со всеми смотреть, как играют Боб и Нед. К первой лунке они пришли с равными результатами. У второй Нед получил преимущество в одно очко, послав мяч в лунку по траве с немалого расстояния. По третьей лунке Нед тоже ударил великолепно, а Боб ударил левее, чем нужно, так что его мяч попал в небольшую рощицу. Боб бросился туда искать свой мяч. Нед и все прочие стояли неподалеку и смотрели. Боб лихорадочно искал, то и дело поглядывая на часы. Потом он выпрямился и обернулся к Неду:
— Мистер Бэнкс, мои пять минут истекли. Я теряю два удара. Сейчас я пойду назад и ударю снова.
— Ерунда, — сказал Нед. — Сейчас мы попробуем его найти. За счет этого я не стану набирать очки. Ну-ка, ну-ка… да вот же ваш мяч! Вам повезло, Карни. Уж отсюда вы не промахнетесь!
И тут случились две вещи. Во-первых, Боб Карни стал напряженно размышлять (это было заметно). Нед Бэнкс только что отказался от двух лишних очков, потому что не любил набирать очки таким путем. И теперь Боб осмысливал этот факт. А во-вторых, в моей голове тоже кое-что произошло. Я понял, что этот парень цепляется за правила даже тогда, когда они работают против него. И не исключено, что он настоящий спортсмен. Только чересчур въедливый.
Ну, что бы там ни происходило у Боба Карни в голове, играл он от этого не хуже. И когда они с Недом уже приблизились к последней лунке, счет был равным.
Кажется, я вам еще не рассказывал про нашу восемнадцатую лунку? Нет, не так уж она ужасна, но это и не лучшая в мире лунка. Впрочем, попасть в нее не так уж сложно. Вот только перед травой есть «ловушки», а за травой, ярдах в тридцати, — пруд. Еще когда выбирали места для лунок, я говорил, что это место — не самое замечательное, но меня не послушали. А теперь то и дело чей-то мяч оказывается в пруду.
Боб ударил отлично. Нед — тоже неплохо, но ему нужно было бить снова. Никогда еще я так не восхищался спокойствием Неда. На него глядел весь клуб. Он с минуту смотрел на мяч, а потом взял свою «железную» номер два, ударил и мяч, пролетев над «ловушкой», упал на траву футах в сорока от лунки. Четверка! Аплодисменты долго не смолкали; Боб ждал. Потом все стихло. Люди стояли теперь вдоль края травяного поля. Наконец Боб взял клюшку и изготовился к удару. И потом, вместо того чтобы просто ударить по мячу, он как-то странно подсек его. Я так и не понял, почему он так поступил. Мяч полетел почти по прямой, с немыслимой скоростью; полетел он над травой и вне всякого сомнения должен был угодить в пруд. Но случилось невероятное! Мяч ударился о сумку с клюшками, которую держал один из мальчиков, после чего резко изменил траекторию полета — и оказался на траве, в каком-нибудь футе от лунки! Это была тройка.
Так-то вот. Еще минуту назад никто не сомневался в победе Неда, а теперь для него все было потеряно. Все, конечно, стали вспоминать, какое тут правило. Но я-то хорошо знал, что по правилам этот удар Боба должен быть засчитан. Да, не повезло бедняге Неду.
В этот момент я взглянул на Боба. Видно было, что в нем происходит внутренняя борьба. Потом лицо его приобрело решительное выражение. Он вышел на траву, поднял свой мяч, потом мяч Неда. Затем он обернулся к Неду и сказал:
— Мистер Бэнкс, такой победы мне не нужно. Если бы мяч не ударился о сумку, у меня была бы пятерка, а то и больше. У вас тройка — значит, это ваше очко. Поздравляю, вы победили. Это была превосходная игра.
Возле нашей восемнадцатой лунки частенько бывает шумно, но таких радостных криков я там еще никогда не слышал. Все наперебой жали руки Неду и Бобу и поздравляли того и другого. Я изо всех сил хлопал Боба по спине и говорил:
— Да он отличный парень! Такой поступок стоит десяти кубков. Зайдешь к нам вечером. Боб?
Он улыбнулся в ответ.
Когда я вернулся домой, то застал Джулию на веранде. Лицо ее светилось спокойной радостью. Она уже надела свое лучшее платье — коричневое, которое я купил ей в тот день, когда она уложилась в семьдесят девять ударов.
Джон Р. Тьюнис
Помочь чемпионке
Рано или поздно ты вдруг начинаешь терять уверенность в себе, и даже азарт соревнования лишается всякой остроты. В жизни чемпиона непременно должен наступить такой момент, но Флоренс этого не знала, а если б и узнала, то ничуть бы не утешилась. С ней определенно творилось что-то неладное.
Дело в том, что еще не так давно Флоренс была нераскрытой тайной, очаровательной и одаренной девочкой с великолепным будущим — теперь же все было наоборот. Став чемпионкой, она отнюдь не утратила изящества и очарования, но никакой непредсказуемости в ней больше не было: уже несколько лет она неизменно побеждала, и болельщики начали от этого уставать. Стоило ли удивляться, что те, кто сидел на трибунах, оставались равнодушными и к лучшим ее ударам, но приходили в неистовый восторг от удачного удара какой-нибудь девчонки, которую Флоренс все равно побеждала (и без особого труда). Когда Флоренс впервые заметила такое, она рассердилась и встревожилась. Но это было только начало.
Вот и в тот день, как обычно, приготовилась к схватке, но былого рвения в себе уже не чувствовала. Перед началом первого матча она зашла в шатер и заметила на столе судьи телеграмму на свое имя. Самого судьи еще не было, но его помощник, худощавый молодой человек, перехватил ее взгляд и подал ей конверт. Флоренс отошла в сторону, разорвала конверт и прочла телеграмму. Потом сунула ее в карман своего белого джемпера и, заметив в соседней ложе мать, перегнулась через перегородку и позвала:
— Мама, мамочка! — А лотом, уже тише и спокойнее, сказала: — Мама, позвони Дейву и скажи, чтоб он шел сюда. Прямо сейчас.
— Позвонить Дейву Муру? А что случилось?
— Ничего. Но он мне нужен, и как можно скорее.
С этими словами Флоренс взяла в охапку свои ракетки и шагнула к лестнице: опаздывать на корт она не привыкла. Это было одним из ее достоинств. Соперницам Флоренс, даже самым безвестным, не приходилось ждать ее ни секунды. Пусть другие теннисистки задирают нос, опаздывают минут на двадцать, но Флоренс Фарли никогда себе такого не позволит. За это ее любили все судьи.
Между тем судья чемпионата вернулся в шатер и подошел к своему столу. Это был коренастый человечек во фланелевых брюках и синем двубортном пиджаке. Он обернулся к своему сухопарому помощнику (тот стоял рядом и явно нервничал) и раздраженно спросил:
— Где телеграмма? Надеюсь, ты не отдал ее мисс Фарли?
Помощник принял вид человека застенчивого и не уверенного в себе и ответил уклончиво:
— Видите ли, я… не то чтобы отдал, но мисс Фарли шла мимо и…
Лицо судьи исказилось страдальческой гримасой.
— На пару минут нельзя отойти, чтобы что-нибудь не стряслось! — воскликнул он. — Сперва эта история с мячами, а теперь — телеграмма! Я что, должен оставлять тебе письменные инструкции на все случаи жизни? Неужели ты не мог сообразить, что когда теннисист — любой теннисист! — идет на корт, ему нельзя давать никаких телеграмм! Да, конечно, там могло быть приятное известие, но могла быть и такая новость, от которой…
— Да нет же, мистер Деннисон, я не отдавал ей телеграмму. Просто она шла мимо и спросила, где вы, и я сказал, что вы в клубе, что вы только договоритесь насчет уборки корта и вернетесь назад. А она увидела конверт и спросила, кому это. Что я мог ей сказать?
Судья покачал головой:
— Нельзя, нельзя было давать ей телеграмму, — пробормотал он.
Флоренс тем временем играла с девушкой, которую звали Грейс Декей, уроженкой одного из западных штатов. Матч шел для Флоренс неважно, она неудачно начала — что вы хотите, после такого известия! Да, она скверно начала, сделала несколько ошибок — и эти тупицы на трибунах решили, что именно девчонка Грейс вынудила ее ошибаться! Все бурно радовались каждому промаху Флоренс — это было оскорбление величества, к такому чемпионка не привыкла. Слишком много времени утекло, подумала Флоренс, в этом все дело. Когда-то она была всеобщей любимицей, восходящей звездой, спортсменкой будущего. А теперь она чемпионка, она уже всего достигла — и перестала быть сенсацией. Перестала быть всеобщей любимицей, кумиром толпы. Да, все так, но как ни старалась Флоренс успокоиться, хладнокровие к ней не возвращалось. Она проиграла три гейма, прежде чем сумела взять себя в руки и разделать под орех эту краснощекую девицу. Но самое скверное то, что она явно теряет симпатию болельщиков и многие из них в этот раз желали ей поражения. К этому она еще не привыкла и чувствовала себя очень неуютно.
Часом позже Флоренс, далеко не в радушном настроении, шла с охапкой ракеток по направлению к клубу — и на нее чуть не налетел Дейв. Солнце палило вовсю, и Флоренс, набегавшись по корту, сильно вспотела, да и Дейв запыхался — он со всех ног спешил ей навстречу, хотя в общем резвостью не отличался.
— Флосси! — Дейв называл ее так лишь в минуты волнения. — В чем дело? Ох, я чуть не задохнулся…
Шляпу Дейв держал в руке, его пухловатое лицо обливалось потом.
— Я тебе коротко расскажу. Проводи меня до клуба. Знаешь про тетю Сузи из Милвилла?
— Да. Кажется, твоя мама говорила мне про нее.
— Кроме родителей, она моя единственная родственница. Она больна. Серьезно. У нее рак. Сегодня утром ей сделали операцию. Неизвестно, выживет ли она.
— Плохо дело, — присвистнул Дейв. — И как некстати! Именно на этой неделе, во время чемпионата… Как же ты будешь играть, Флосси?
Флоренс не могла не улыбнуться. Верный Дейв! Он смотрел на все с ее, Флоренс, точки зрения, и сейчас подумал лишь о том, как несчастье с тетей Сузи отразится на здоровье самой чемпионки, на ее психическом и физическом самочувствии в эти решающие дни.
— Ладно, Дейв, слушай. — Они уже приближались к клубу, где ее ждала мать, а Флоренс хотела утрясти кое-что еще до разговора с нею. — Сейчас тебе нужно будет поторопиться. Сколько у тебя с собой денег?
— Долларов восемьдесят.
— Восемьдесят? Это — как мертвому припарки. Я дам тебе чек на три сотни. И ты сию же минуту сядешь в такси и стрелой помчишься в аэропорт Рузвельта. Прямо сейчас, понял?
— В аэропорт Рузвельта? — Дейва смутило такое распоряжение.
— Да, в аэропорт. И нечего на меня так смотреть. Сделай, как я говорю. Езжай как можно быстрее в аэропорт и возьми нам билеты на первый же сегодняшний рейс до Фэрфилда.
— Подожди, Флосси, ты что, хочешь туда лететь? И вернуться назад к завтрашнему матчу? Но это же тебя доконает, ты не поспишь и получаса! Что же будет завтра — ведь ты наверняка проиграешь!
— Слушай, Дейв, не спорь со мной. Еще мама устроит мне сцену… Я лечу к тете Сузи. Сегодня же вечером. Прими это как факт.
— Хорошо, Флоренс, — смиренно сказал Дейв. Он уже пять лет обожал эту девушку, но за последние пять секунд его восхищение ею сделалось просто беспредельным: он понял, что она собирается рискнуть самым дорогим в ее жизни — спортивным титулом. Он и раньше догадывался, что она способна на такой поступок, но убедился в этом лишь теперь.
— В Фэрфилде, — продолжала Флоренс, — мы возьмем такси до Милвилла. Непременно узнай, во сколько самолет вылетает и во сколько он будет в Фэрфилде — да, и дай туда телеграмму, чтобы на аэродроме нас ждало такси. Я с утра ничего не ела. Сейчас останусь здесь — умоюсь, переоденусь и пообедаю. А ты позвони мне прямо сюда, в клуб. Все понял?
Да, Дейв все понял. И побежал ловить такси. Но с аэродрома он позвонил лишь через час, и голос его звучал разочарованно.
— Знаешь, Фпоренс, плохи наши дела. Последний самолет до Фэрфилда вылетел еще до того, как я сюда приехал. Ближайший рейс — завтра в восемь утра.
— Ничего страшного. Закажи внеочередной рейс.
— Внеочередной рейс?
— Ну да.
— То есть ты хочешь, чтобы я нанял отдельный самолет, который вылетел бы туда сегодня вечером?
— Ага.
Дейв привык получать от Флоренс распоряжения, в том числе и самые необычные, но тут он утратил на несколько мгновений дар речи.
— Подожди немного, — сказал он наконец и, переговорив с кем-то, сообщил: — Они дадут отдельный самолет, если ты оплатишь перелет туда и обратно. И еще они говорят, что не любят садиться в Фэрфилде ночью, потому что тамошний аэродром не приспособлен для ночной посадки…
— Неважно. Я согласна. Скажи им, что мне непременно нужно туда попасть.
— Подожди секунду… Ну-у… Они говорят, что это обойдется нам в четыре с половиной сотни! Ты дала мне чек на триста долларов. Хочешь, чтобы я выписал им свой чек еще на сто пятьдесят? Ты уверена, что тебе так уж необходимо туда лететь?
Флоренс уже устала от всего этого. Она начала терять терпение.
— Да, конечно, — отрезала она. — Договорись с ним, Дейв, я тебе это доверяю. А я схвачу такси и через час буду на аэродроме. И чтобы самолет к этому времени был готов. И ты тоже приготовься.
Чемпионка мира повесила трубку и направилась в гардероб, где держала небольшой чемоданчик с самым необходимым — на случай всяких неожиданностей. А сегодняшние события и впрямь застали ее врасплох.
Вскоре она уже сидела рядом с Дейвом в самолете, который быстро уходил в сумеречное небо, и смотрела вниз, на плоский ландшафт Лонг-Айленда… Что за странный порыв, почему она вдруг бросилась на помощь к этой больной старухе? Миссис Фарли, мать Флоренс, задала ей этот вопрос в самом взволнованном и раздраженном тоне. Да, сперва миссис Фарли не одобряла увлечение дочери теннисом, но теперь она уже не могла спокойно отнестись к тому, что Флоренс рискует званием чемпионки. Дейв вопросительно глядел на Флоренс и тоже ждал, что она объяснит ему, зачем понадобился такой бросок сквозь ночную тьму. Конечно, и он понимал, что, устремившись в этот полуночный полет над тремя штатами, его Флосси ставит под угрозу свой титул и будущее. Что же она могла им ответить? Что?
А вот что. Да, это правда, в детстве, в Милвилле, она ненавидела тетю Сузи, Сузи-мучительницу, которая изводила ее «Розой и кольцом». Правда, что тетя Сузи отнюдь не гордилась достижениями племянницы, а в письмах и при встречах всегда укоряла Флоренс за то, как та «мотается по белу свету». И, несмотря на все это, сейчас Флоренс не могла не отправиться в Милвилл. И не только потому, что она уже несколько лет выполняла роль мужчины, кормильца семьи. Читая телеграмму, Флоренс вдруг подумала: «Ведь я совсем позабыла про тетю Сузи…» Когда-то Флоренс жила в Милвилле, она была родом из этого городка, затерявшегося среди полей, и потому знала, понимала и ценила взгляды тети Сузи. А та, никогда не выезжавшая из Милвилла, не могла понять взглядов племянницы. Мысль о потере титула чемпионки (а вместе с ним — и многих тысяч долларов в год) как-то не пришла Флоренс в голову, во всяком случае она не стала долго размышлять на эту тему. В ее душе что-то шевельнулось, и она поняла, что сейчас должна быть в Милвилле, рядом с этой несчастной старой девой. Тут была затронута такая струна, что у Флоренс, по сути, не оставалось выбора. Ну что ж, с легкой горечью думала она, за много лет это мой первый поступок, первое свободное, внезапное решение ведь уже так давно я забочусь только о том, чтобы победить на очередном чемпионате…
Гудел мотор, за стеклом иллюминатора сгустилась тьма, а Флоренс вспоминала худое обветренное лицо тети Сузи, ее одинокую фигуру на крыльце ее домика; домик тоже стоял одиноко, и краска на его стенах выцвела. Грустная это была картина, и мысли Флоренс тоже стали безрадостными. Она со стыдом подумала, что до сих пор не сделала и малейшего усилия ради того, чтобы эта суровая женщина смогла ее понять. Она, Флоренс, редко писала своей тете, мало о ней думала, мало заботилась. Не так уж трудно отправить открытку, черкнуть пару слов из Парижа, Берлина или Лондона — но нет, у чемпионки не находилось времени и на это. А теперь все, теперь уже поздно — тетя Сузи, тяжело больная, лежит в больнице Милвилла. А может, уже и не в больнице.
Флоренс сунула руку в карман — да, телеграмма была там. Текст ее бы простым и в то же время мучительно красноречивым, но самым трогательным и многозначительным было то, что телеграмма состояла ровно из десяти слов — в этом была вся тетя Сузи. Одинокая, в час горьких мучений, она все же не сумела забыть, что за каждое слово сверх десяти придется платить уже дороже.
Прошел час, два, три — самолет все летел сквозь тьму. Для Флоренс Фарли это были невеселые часы: она размышляла обо всех своих грехах и упущениях. Наконец самолет приземлился — посадка была не слишком удачной, но хорошо, что они вообще сумели сесть, ведь уже начинал моросить дождь, а пилот плохо знал фэрфилдский аэродром. Флоренс и Дейв зашлепали по лужам к поджидавшему их такси и вскоре уже ехали к Милвиллу. Дорога вилась между холмами.
Больница теперь располагалась в новом здании. Старое, что на Элм-стрит, двухэтажное и коричневатое, год от года обраставшее пристройками, было уже продано, и, благодаря стараниям одной нью-йоркской корпорации, удалось выстроить из кирпича большую новую больницу. Уродливая и мрачная, она стояла посреди голого поля. Несмотря на поздний час, в нескольких окнах первого этажа и в одном окне второго горел свет.
Сидевшая в приемном покое старшая сестра услышала шум мотора и вышла в холл им навстречу вместе с дежурной сестрой в белом колпаке — словно полковник в сопровождении младшего по чину офицера, готового выполнить любой его приказ. Старшая сестра приветствовала Флоренс и Дейва, а молодая сестра изумленно смотрела, как незнакомку провели прямо в новый и чистый приемный покой. Это была комната с претензией на уют, но Флоренс сразу ощутила в ней отвратительную атмосферу больничной безликости. Ну да, подумала она, вот и столик с допотопными романами и старыми журналами — чувствуйте себя как дома…
— Она держится, — сказала старшая сестра. — Пока мы не можем сообщить вам ничего определенного. Доктор сейчас у нее, наверху.
— Вы получили мою телеграмму?
— Да, мисс Фарли. Мы уже перевели вашу тетю в отдельную палату, как вы просили. Что же касается специалиста… а вот и доктор Фолкнер! Доктор, это мисс Флоренс Фарли.
Флоренс с отвращением слушала, как сестра своим скрипучим голосом выговаривает ее имя и фамилию. Другая была бы мисс Флоренс — и только, а вот ей суждено всю жизнь быть Флоренс Фарли… Она поздоровалась с низкорослым человеком в очках, который вошел в комнату. Конечно, ведь доктор Бартон давно уже умер, и теперь вместо него — этот моложавый, хотя и лысоватый человек. Здороваясь с ним за руку, Флоренс заметила в его глазах огонек любопытства — ну как же, сама Флоренс Фарли… Впрочем, пальцы у него были сильные и уверенные, и он сразу понравился Флоренс. Ему можно доверять, подумала она, но все же хотелось бы надеяться, что он вызвал того специалиста.
— Ваша тетя… Ну что ж, сейчас ее состояние не хуже, чем утром. Вот все, что я могу вам сказать. — Доктор снял очки и стал нервно их протирать. — Я собирался… я очень хотел вызвать доктора Фостера…
— И почему же не вызвали? — Флоренс обернулась к старшей сестре. — Ведь я специально оговорила в телеграмме, что оплачу любые расходы!
— Да, мисс Фарли, но доктор Фостер живет в Фэрфилде, и он берет за такую консультацию двадцать пять долларов, а кроме того, пришлось бы заказывать для него такси, ведь поезда так часто опаздывают, и я просто не знала… я была не вполне уверена…
— Бы можете вызвать его по телефону? — спросила Флоренс, снова обернувшись к доктору. — Прямо сейчас. Сию же минуту! Будьте так добры. Пусть он немедленно приезжает на такси, и скажите ему, что за такой ночной визит я с удовольствием заплачу ему сто долларов.
Флоренс вышла с доктором в холл, где на деревянной скамье сидел Дейв и клевал носом. Молодая сестра сразу же села за телефон и проявила незаурядную энергию:
— Фэрфилд, двадцать восемь — девяносто три. Это Милвилл, восемьдесят четыре — ноль ноль. Да. пожалуйста.
— Дейв! — позвала Флоренс. Он сонно посмотрел на нее. — Дейв, возьми из машины сумки и скажи шоферу, что он свободен до… до десяти утра. — Она мельком взглянула на настенные часы. — Да, до десяти утра. А потом нужно будет договориться насчет комнаты — тебе не мешало бы немного соснуть. А я буду ждать, пока приедет специалист из Фэрфилда.
Да, легко не опоздать на матч, если у тебя есть возможность быть в клубе уже за час до срока, лениво переодеться и неторопливо отправиться на корт. Но совсем другое дело, если тебе перед этим пришлось ехать в такси по дорогам захолустья, полумертвой от усталости взбираться по трапу, лететь в самолете, а потом снова ехать на машине, чтобы наконец добраться до своих ракеток и шкафчика со спортивной одеждой. Но Флоренс выдержала. Более того, она ушла с корта победительницей, хотя и вконец изможденной.
Пошатываясь, она шла к клубу и думала только о том райском блаженстве, которое ее ожидает, — о горячей ванне, а болельщики тем временем покидали трибуны и говорили друг другу, что этот матч подтвердил то, что было заметно еще накануне, во время ее встречи с той девочкой с Запада. Да, Фарли недолго осталось быть чемпионкой. Кстати, сколько ей лет? И они начинали обсуждать шансы различных претенденток на ее корону.
Уже подходя к клубу, Флоренс услышала у себя за спиной чей-то топот.
— Мисс Фарли! Мисс Фарли!
Она обернулась и увидела запыхавшегося Джима Робинсона из «Мейл».
— Извините меня, мисс Фарли, но очень хотелось бы узнать, не вы ли наняли тот самолет, что вчера вечером вылетел в Фэрфилд?
Флоренс нахмурилась. Что сказать? Ей очень не хотелось, чтобы про все это писали в газетах. Это было ее интимное дело, не имевшее ничего общего с чемпионатами; она вовсе не собиралась предавать широкой огласке эту сторону своей жизни. И Флоренс покачала головой.
— Да нет. Наверно, то была какая-то другая Фарли.
Лицо Робинсона омрачилось. Они стояли и смотрели друг на друга. Он и рад был бы ей поверить, но не мог.
— Вы в этом уверены, мисс Фарли? Дело в том, что корреспондент «Ассошиэйтед Пресс» видел вас сегодня утром в аэропорту Рузвельта. Он навел справки, и ему сказали, что вы прилетели из Фэрфилда. Мне звонили из моей газеты: прежде чем давать сообщение, они хотят узнать все как есть и потому поручили мне поговорить с вами. Ведь вы чемпионка, и людям небезразлично…
Чемпионка. Флоренс охватило отчаяние, она попала в ловушку, в сети, ей нельзя сделать ни малейшего движения, нельзя пошевелить пальцем, без того чтобы это вызвало самые серьезные последствия. Она очень дорожила памятью о детстве, о той своей жизни среди полей. Те счастливые и безмятежные дни были так непохожи на ее теперешнюю жизнь в зените славы, полную борьбы и тревог. И все ее детство было связано с тетей Сузи, которая олицетворяла ту жизнь, уже такую далекую. Да, эти воспоминания были поистине дороги Флоренс, те люди и та земля были чем-то подлинным, и она понимала, что маленький уютный Милвилл навсегда останется для нее домом. Но обсуждать это с кем-то Флоренс не хотела, ей было бы обидно, если бы о тете Сузи стали кричать газеты и несчастная старуха, умиравшая в милвиллской больнице, стала бы действующим лицом в яростной драме чемпионата. Ну что ж, подумала Флоренс, вот мышеловка и захлопнулась. Они долго стояли молча. Робинсон терпеливо ждал, смотрел на нее и думал, что эта девушка, конечно, очень устала.
Наконец она кивнула.
— Да, Джимми, это была я. Есть такой городок — Милвилл, там живет моя тетя. Она тяжело больна, а я… я очень люблю ее. Ей сделали операцию, и едва ли она выживет. Я должна была съездить туда и кое о чем договориться.
Восхищение Робинсона было настолько искренним, что Флоренс сразу стало легче. Его взгляд и тот тон, которым он заговорил, были для нее первой радостью за несколько дней.
— О, мисс Фарли! Подумать только, во время чемпионата… Не многие теннисистки рискнули бы таким титулом, как вы! Нет, не многие… Но, надеюсь, больше вы туда не поедете?
— Не знаю. Сегодня — уже нет. Мне нужно отдохнуть, завтра у меня будет тяжелый матч. А после… Это будет зависеть от состояния тети. Если оно не улучшится, то мне, наверно, снова придется ехать.
— Как? Накануне финального матча? А утром вернетесь — и на корт? Но ведь проигрыш в субботу был бы для вас…
В его голосе появилась нотка, означавшая: ну нет, после таких перелетов даже великая Флоренс Фарли едва ли сумеет победить. Что ж, сказала себе великая Флоренс Фарли, он, пожалуй, прав. Если она выйдет на корт после еще одной такой ночи, победы ей не видать. И все же…
— Не знаю, Джим. Если она… если тетя будет во мне нуждаться, то мне, наверно, придется лететь. Но послушайте, Джим, вы не могли бы сделать так, чтобы все это не попало в газеты? Если вы об этом позаботитесь, я буду вам страшно признательна. Понимаете, не хочется припутывать семейные дела к чемпионату.
Джим Робинсон был несколько ошеломлен, ему даже не по себе стало от такой глубины ее чувств. Конечно, он всегда знал, что Флоренс Фарли — девчонка что надо. Он всегда говорил, что таких, как она, днем с огнем не сыщешь. Но рисковать в заключительном матче — нет, это уж слишком. У Робинсона даже язык стал заплетаться.
— Я понимаю, мисс Фарли, я понимаю, каково вам. Все ясно, я поговорю с боссом, он мировой парень. «Мейл» не проболтается, будьте уверены. А что касается субботы — желаю вам удачи!
— Спасибо, Джим, — сказала чемпионка. — Боюсь, что только на свою удачливость я и могу рассчитывать.
Флоренс поднималась по ступенькам клуба, а он смотрел ей вслед. И вправду, думал он, ей осталось надеяться разве что на удачливость.
Джим Робинсон сдержал свое обещание в утреннем номере «Мейл» не было ни слова о том, какой тяжелой выдалась для Флоренс Фарли эта неделя. Но две другие газеты, не отличавшиеся такой чуткостью, собрали немного слухов, немного фактов и сообщили, что Флоренс Фарли, чемпионка мира, совершила полуночный перелет над Америкой, чтобы посидеть у постели умирающей родственницы, и дальнейшее участие мисс Фарли в чемпионате теперь под вопросом.
Когда на следующее утро Флоренс вышла на корт, большая часть болельщиков уже все знала и ее вст<