Знание и его агентура обозначены и в третьем варианте стратификации, где названы четыре «общественных класса»: (1) рабочие; (2) мелкая буржуазия; (3) лишенная собственности интеллигенция (Intelligenz) и обученные профессионалы (техники, коммерческие и другие «служащие», чиновники – очень разнообразные в зависимости от стоимости их образования); (4) собственники и привилегированные благодаря образованию (durch Bildung Privilegierten) [6]. Здесь в оличие от классификации по собственности «образованные» оказываются в одной категории с собственниками [7]. Общественные классы в схеме Вебера, как он объясняет сам, базируются как на собственности, так и на доходном занятии.
Статусное положение или сословная принадлежность дополняет классовую структуру и конкурирует с ней (с ними) как принцип стратификации общества. Статус зависит от (1) образа жизни; (2) формального образования; (3) происхождения или профессии [8].
Состав имущественных, доходно-трудовых, общественных классов и стутусов (сословий) имеет тенденцию к совпадению, поскольку статус и класс связаны через привилегии. Статусные (сословные) привилегии можно купить; они в свою очередь дают индивиду преимущества на рынке труда и повышают шансы на обогащение. Но полное совпадение никогда не достигается. Прежде всего потому, что классовое положение недвусмысленно и определяется количественно, а статус –двусмыслен и конвенционален, причем конвенция может быть весьма неустойчива. Переход индивида из одного класса в другой может совершаться быстро, а из одного статуса в другой перейти нелегко, особенно снизу вверх. В то же время статусные критерии, несмотря на свою инертность, находятся под постоянной угрозой пересмотра. Сословное положение может быть функцией классового положения, но не только его одного. И наборот: положение в статусной иерархии не обязательно определяет классовое положение индивида. «К сословию-статусу ближе всего общественные классы, дальше всего от него – доходно-трудовые классы» [9]
В статусной иерархии современного общества агентура знания, как считает Вебер, определенно находится на самом верхнем этаже: «Образование» в противоположность собственности, определяющей классовое положение индивида, теперь несомненно главный сословно-статусный различитель. Социальный престиж образования – вот что обеспечивает авторитет современного офицера перед строем, а современного чиновника в обществе. Различия в образовании, как бы это ни было достойно сожаления, есть самые сильные и глубоко интернализованные социальные ограничители индивида. Прежде всего в Германии, где почти все привилегированные позиции на государственной службе и вне ее требуют не только специальной квалификации, но и «общего образования» и вся система школьного и высшего образования ориентирована на это. Все наши дипломы есть свидетельства, удостоверяющие, что их предъявитель обладает этими сословно важными качествами» [10].
Современный авторитет знания и образованности, как это следует из социологии религии Вебера, уходит корнями в эпически далекое прошлое. Все начинается в допророческие (магические) времена, где «образованными» были маги и провидцы-ведуны. Затем их место заняло священство пророческих религий. «Распространенное еще и теперь среди мирян – особенно в крестьянских кругах – представление, что священник должен обладать большим пониманием и большей верой, чем это доступно разумению обычных людей, является лишь одной из форм, в которых выступает преимущество «сословных» качеств, приобретенных «образованием», в кругах государственной, военной, церковной и предпринимательской бюрократии» [11].
Но несовпадение статусной иерархии и классового расслоения создает для протагонистов и владельцев знания проблему. В разных обществах статус имеет разные импликации. Его легче или труднее конвертировать в другие блага. И его обладатели могут по-разному им пользоваться. Когда они имеют возможность манипулировать своим статусом, они сами могут удовлетвориться почетом как конечной ценностью, и такие практики существуют. Но как правило обладатели высокого статуса стремятся конвертировать свой авторитет в привилегии, или, так сказать, капитализировать в более материальной форме. Поэтому агентура знания имеет тенденцию к слиянию с позитивно-привилегированными имущественными или производительными классами, какой бы класс ни был ее первоначальным субстратом. Образование – магистраль вертикальной классовой мобильности.
Превращение христианской церкви и ее иерархов в класс (и сословие) землевладельцев и монопольная коммерческая практика церкви и священства (включая монастыри) в Европе Средних веков прекрасно иллюстрирует эту тенденцию. Само папство пыталось бороться с этой тенденцией, но безуспешно. В Китае в эпоху Хань были приняты меры, чтобы служебные пребенды не превратились в монополию закрытого сословия по типу ленников и министериалов, с чем и связана, как подчеркивает Вебер, колоссальная роль экзаменов в общественном строе Китая [12], но и там эту тенденцию полностью не удалось пресечь.
Пребендарная система (раздача епархий с доходом) сама по себе превращала священство в редуцированный (если не наследственный) класс землевладельцев[13]. Если же феодализация священства не дошла до своего логического завершения и пребенды не стали наследственными ленами, священство все равно оформлялось в монопольное сословие – «цех-корпорацию грамотеев» (Literatenzunft), как выражается Вебер [14]
И уже в этом качестве обнаруживало тенденцию к слиянию интеллектуалов с государственной администрацией. Поскольку именно государственная администрация была первой сферой, где общеобразовательная подготовка была технически необходима для исполнения должности. «Чем большую роль играет грамотность также и в ведении мирских дел, чем больше эти дела становятся объектом бюрократического управления, функционирующего посредством установлений и актов, тем больше воспитание светских должностных лиц и образование вообще переходят к священнослужителям, или они сами занимают – как это происходило в средневековых канцеляриях – должности, где ведение дел требует умения писать» [15]
Ресурсом священства было и опытное знание, приобретаемое в собственной организационной структуре церкви. В Европе культура бюрократии приобрела свои первоначальные и очень живучие свойства именно в рамках церковной организации. Позднее, когда светская администрация усложнилась и оторвалась от церкви, ее нужды, наоборот, стали определять программу общеобразовательной и высш ей школы. Но и в том и в другом случае между бюрократом и интеллектуалом имеется глубокое «избирательное сродство», или «социальная близость».