главным образом на примере Китая. В Китае слияние образованного слоя («литератов») с чиновничеством произошло давно, закрепилось институционально и оказалось почти идеальным. Вебер: «В Китае на протяжении 12 столетий квалификация чиновника, то есть его образованность, определяемая специальным экзаменом давала более высокий общественный статус (Rang), чем собственность (Besitz)» [16]. Или: «Господствующим слоем в Китае были грамотеи (Literaten – литераты)» [17] Или: «[Литераты] создали понятие «службы» и прежде всего этос «служебного долга» и «общественного блага» [18] Или: «Китайский образованный слой никогда не был автономным сословием ученых, как брамины, но слоем чиновников и кандидатов в чиновники» [19]
Дипломированный светски образованный слой в начале ХХ века обнаруживает то же самое тяготение к привилегиям в стиле европейской земельной аристократии и (или) китайских мандаринов. Это вызывает у Вебера никак не хладнокровную реакцию. Его политические эссе полны откровенными насмешками над теми, кого он саркастически именует «литератами», пользуясь той же этикеткой, что и для обозначения образованного слоя в китайских штудиях.
Вернемся к уже цитированному пассажу, где говорится, например: «Различия в образовании, как бы это ни было достойно сожаления (курсив мой – АК), есть самые сильные и глубоко интернализованные социальные ограничители индивида».
В одном месте Вебер говорит, что в виду лишений, которые предстоят народу после заключения мира «просто хамство со стороны литератов из самых разных лагерей изображать «трудовой дух» чуть ли не как первородный грех и объявлять «досужую» жизнь идеалом будущего. Это идеал паразитов – пребендариев и рантье»[20]. И далее «...воспитание паразитов и тунеядцев, воплощающих тот самый идеал «досужего общества», который культивируют литераты. Что это означает? А вот что: превращение «германства» в «австрийство». Мы возьмем у них как раз те свойства, которые сами автрийцы считают главными источником того, что они между собой именуют «халатностью». Слов нет, у них можно взять много по части хорошего вкуса и светского воспитания. Но перенимать их политику культивирования «средних слоев» -- (Mittelstadspolitik) -- покорнейше благадарим [21].
Образованный слой («литераты») со своим идеалом досужей жизни сильно напоминают у Вебера переродившуюся в «досужий класс» буржуазию Торстейна Веблена. А еще хуже то, что ориентация на аристократию как референтную группу обременяет сознание «литератов», как считает Вебер, характерными предрассудками.
Вебер: «Невежество литератов, не видящих разницы между богатством рантье, стригущим купоны, и производственным капиталом предпринимателя, их рессентимент по отношению к первому и благодушие ко второму» [22] Или: «Литераты предпочитают считать организации, возникшие на основе частной инициативы («добровольные»), нелегитимными, или в лучшем случае временными, пока они не будут одобрены полицией» [23].
Комментируя их конституционные взгляды, Вебер фиксирует тяготение «литератов» к кастовости: «Литераты питают пристрастие ко всякого рода плюральному избирательному праву...Любимая мечта литератов – «образование» [как ценз-- АК] [24] Или: «К дилетантским мыльным пузырям, которые немецкие литераты снова и снова раздувают, принадлежат и многие стерильные проекты под шапкой общей идеи «профессионально-сословного представительства» [25]
Наконец, «литераты» обнаруживают культурно-аристократический снобизм, к чему Вебер относится крайне неодобрительно: «Мы знаем, какими фразами в этом случае заинтересованные силы хотят запугать мелких буржуа, а тем более литератов. Прежде всего их пугают разрушением якобы «благородных» и в силу этого культурно продуктивных «традиций». А также тем, что «демократия» лишит якобы неисчерпаемой политической мудрости государство, руководимое до сих пор якобы «аристократией» [26].
Вебер подчеркивает, что все эти синдромы и предрассудки образованный слой усваивает в процессе своей социализации, то есть в ходе воспитания-обучения. «Студенческие корпорации -- типичная форма светского воспитания молодежи, ориентированной на не-военную службу, пребенды и свободные профессии с высоким общественным статусом» [27]. И далее: «Кодекс получивших академические дипломы будущих немецких чиновников и слоев, на которые они влияют, это прежде всего привычки, усвоенные в [студенческих] корпорациях. Этот привычки были и остаются очевидным образом непригодны за пределами дипломированной братии и не перенимаются массами, то есть не «демократизируются» не из-за того, что они якобы светские или «аристократические», а именно потому, что они, наоборот, плебейские» [28].
Статус и привилегии либо сами по себе, либо конвертированные в имущество-ренту могут быть «взяткой» за отказ от участия в господстве. Такая практика распространена гораздо чаще, особенно в нашу «демократическую» эпоху, чем может показаться. Типологически это важно, но оставим этот сюжет пока в стороне, поскольку участие образованного слоя (священства в социологии религии Вебера) в системе власти все-таки исторически было гораздо массивнее и важнее. И оно не сводилось к манипулированию «классовым государством» через инкорпорирование в имущественно привилегированный эстаблишмент и к участию в управлении обществом через монополию (преимущественное право) на ключевые позиции в служебном аппарате государства.
Священство как корпорация исторически часто (хотя и не всегда) претендовало на то, чтобы в принципе быть субъектом господства и вело борьбу с другими претендентами на господство -- воинством, мирским чиновничеством, плутократией. Реальные системы господства представляют собой так или иначе институционализированный компромисс между участниками этой борьбы. «Борьба (не всегда заметная на поверхности) между военной знатью и храмовой знатью, между клевретами короля и священством повсюду накладывает отпечаток на характер государства и общества» [29].
Вебер называет три принципа сосуществования светской и церковной власти: (1) священство легитимирует («освящает») власть как воплощение Бога или как богоугодную; (2) священнослужитель выступает одновременно в роли правителя; (3) наоборот, глава светской власти также возглавляет и церковь. Принцип (1) и (2) он называет «иерократией», принцип (2) как вариант иеорократии более специфически -- «теократией». Принцип (3) он именует «цезаропапизм» [30]. Затем, согласно своей обычной методике, рассматривает и сопоставляет множество разных вариантов комбинации этих трех идеальных типов, или близость каждого конкретного случая к одному из них.
Вся фактура, привлекаемая Вебером для иллюстрирования его схемы, взята из прошлого, когда господствующей формой духовно-умственной субстанции была религия, а ее коллективным протагонистом было священство, так или иначе институционализированное корпоративно, а единственной в сущности формой власти была монархия. Релевантна ли эта модель сосуществования «протагонистов силы» и «протагонистов знания» для секулярного республиканского национал-государства? И если да, то как в этой терминологии можно было бы описать разные частные случаи? Что в условиях модерна приходит на место религии? Как эта новая духовно-умственная субстанция институционализируется? Какова ее эзотерика и риторика?
Это не праздные вопросы и на них есть предварительные ответы. Но наша задача на этот раз не в том, чтобы предлагать какие-то соображения на этот счет, а только в том, чтобы обратить внимание на содержащиеся в текстах Вебера ресурсы для развития таких соображений.
Один из таких ресурсов содержится в его схеме социальной стратификации общества, где он говорит о способности индивидов, разделяющих одно и то же классовое положение, к коллективному самосознанию и совместным действиям. Среди этих условий ориентация на «...ясные цели под водительством выходцев из другого класса (интеллигенции – Intelligenz), внушающих массе или интерпретирующих для нее эти цели» [31].
В сущности Вебер здесь намекает на возможность достройки своей схемы стратификации общества еще одним «разрезом», а именно стратификацией в политической сфере, где в качестве верхнего слоя появляется политический класс, или партократия. Этот намек был услышан и такая трактовка сейчас фигурирует даже в некоторых учебных пособиях.
Здесь партократия почти сливается со священством, как оно выглядит в социологии религии Вебера, хотя сам Вебер эту аналогию не эксплицирует. Нетрудно также заметить, что это почти совпадает с ленинскими представлениями о партии как «передовом отряде» рабочего класса и с представлениями Антонио Грамши о «политической партии» как об интеллигенциии любого класса.