На первых трех кругах ситуация не менялась. На четвертом круге белая колесница перешла на внутреннюю дорожку и стала набирать темп. Гонщик красной колесницы, очевидно, почувствовав, что его могут догнать, глянул через левое плечо. У меня захватило дух, когда черные жеребцы стали уходить на внешнюю дорожку. Ипподром содрогался от криков и возгласов окружавших нас зрителей, подбадривавших гонщиков. Может быть, для «синего» еще есть шанс?
На пятом круге белая, красная и зеленая упряжки неслись ноздря в ноздрю, а Диокл шел по пятам за красной. Я вскочила и кричала во все горло. При повороте на шестой круг красная колесница слегка отстала. Чтобы обойти ее, Диокл направил свою пару на внешнюю дорожку. При прохождении поворота зеленая и белая колесницы жестко боролись за лидерство. Пытаясь вырваться на середину, они столкнулись. Белая подлетела и перевернулась на пути у синей. Диокл метнулся на внутреннюю дорожку. Упавшие лошади копытами ударили по бортам его колесницы, когда он пролетел в дюйме от них. «Красный» гонщик оказался недостаточно опытным: его лошади налетели на опрокинувшуюся упряжку, и он вылетел из своей колесницы.
Я едва сдерживала себя, когда к финишу рвались два оставшихся соперника.
– Давай, «синий», жми! – надрывалась я.
Диокл, крепко стоя на ногах, наклонился вперед из колесницы и погонял лошадей. «Зеленый» возничий в пылу гонки приблизился на опасное расстояние к трибунам. Диокл, мчавшийся по прямой, начал обгонять «зеленого», который не уступал, отчаянно стегая свою гнедую пару. Я подпрыгнула и завопила от радости, но развязка еще была впереди. Гонщик зеленой колесницы при последней попытке вырваться вперед слишком резко повернул, чтобы пересечь дорожки. Его лошади споткнулись и упали. Возницу выбросило из колесницы, а она тут же рухнула на него. Он остался лежать неподвижно под грудой обломков.
Я сохраняла спокойствие, а вокруг творилось нечто невообразимое. Риск и азарт – вот что было главное в гонках. И все же мне хотелось, чтобы соревнования в ознаменование моей помолвки проходили иначе.
Я повернулась к Пилату:
– Один человек наверняка погиб, а может быть, двое. Зачем это?
– Хороший гонщик должен быть беспощадным, – заметил Пилат. – Так нужно для победы. Она достается тем, кто ради нее ничего не жалеет. Вам следует это знать.
Германик похлопал меня по спине:
– Это – твои гонки, девочка. Ты должна вручить приз победителю.
Дядя передал мне пальмовую ветвь, принесенную рабом. Я посмотрела на Пилата. Его глаза, обычно холодные, светились гордостью. Он поддерживал меня за локоть, когда мы спускались по ступенькам и выходили на скаковой круг. Я знала, что за нами наблюдают тысячи глаз.
Диокл, молодой светловолосый гонщик, был рабом. Поэтому приз должен достаться его владельцу – богатому купцу, кому также принадлежала упряжка. Глядя на улыбавшегося колесничего, я вспомнила о молодом Гладиаторе, кому я предсказала победу четыре года назад. Как его звали? Голтан? «Где он сейчас, – подумала я, – этот красивый, храбрый и энергичный юноша, предвкушавший новые победы? Что они принесли ему? Наверное, ничего».
Я вручила победителю пальмовую ветвь и повернулась к Пилату. Ничто сейчас не имело значения, кроме нас двоих.
На следующий день пришла Агриппина повидаться со мной. В руках она держала пакет, завернутый в марлевую ткань абрикосового цвета.
– Это подарок по случаю твоей помолвки, – объявила она. – Мы с Германиком хотим преподнести его сейчас.
Осторожно А развернула ткань, такую красивую, что мне захотелось сохранить ее. В ней была завернута резная шкатулка из слоновой кости. Открыв ее, я увидела два сверкающих звездных сапфира.
– Сережки! – воскликнула, я. – Какая прелесть!
Агриппина улыбнулась:
– Мы не сомневались, что они тебе понравятся. Под твои серые глаза. Их привезли, как мне сказали, из Индии.
Я крепко обняла тетю, а потом, взяв ее за руки, сказала:
– Мы решили устроить свадьбу в июне.
– Прекрасно! Я буду счастлива. Очень удачно сочетаться браком в священный месяц Юноны.
– Я так сочувствую Друзилле. Она, наверное, очень переживает, – попыталась оправдаться я.
– Сомневаюсь, – покачала головой Агриппина. – Ты относишься ко всему гораздо серьезнее, чем Друзилла. Я знаю свою дочь. Сегодня она вздыхает по Пилату, завтра будет кто‑нибудь другой. Пробил твой час, и не надо думать о ком‑то еще. Просто будь счастлива.
Да, я была без ума от счастья. Но все же что‑то тревожило меня. Мама, занятая приготовлениями, отрывалась от своих многочисленных списков и отвечала на мои вопросы, но находила всякие предлоги, чтобы избегать разговоров на более интимные темы.
– Мать не хочет говорить о самом главном, – пожаловалась я Рахили.
Рахиль перестала штопать мою нижнюю тунику и улыбнулась:
– Вы имеете в виду то, что бывает между мужчиной и женщиной? Госпоже, наверное, известно, откуда берутся дети?
– Конечно, я знаю. Но как это? Мама сказала, нечего беспокоиться, это будет самая чудесная ночь в моей жизни.
Улыбка исчезла с лица Рахили.
– Самая чудесная ночь в жизни... Не каждой женщине так везет.
Я немного помолчала, обдумывая ее слова.
– А ты откуда знаешь?
Рахиль горько усмехнулась:
– Рабыни редко остаются девственницами. У моего первого хозяина было четверо сыновей, они по очереди спали со мной. Один из них – лишь Исида знает, кто именно, – стал отцом моего ребенка.
– У тебя есть ребенок? Ты мне ничего не рассказывала.
Она пожала плечами:
– А что рассказывать? Давиду исполнится шесть лет, если он жив.
– Ты не знаешь, где он?
– Его отняли у меня и продали, – сказала Рахиль безжизненным голосом. Я обняла ее, но она высвободилась. – Давид никогда не был моим, и я не любила никого из его возможных отцов. Давайте поговорим о приятном. – Она снова принялась шить. – Ваша мама – счастливая женщина, обожающая своего мужа. И я уверена, у них была чудесная брачная ночь. Почему у вас может оказаться иначе?
Я задумалась.
– Пилат такой красивый, такой уверенный в себе. Он везде побывал, многое видел. К нему льнут разные женщины: и знатные дамы, и рабыни. Он так много знает, а я – ничего.
– Это хорошо, – убеждала меня Рахиль. – Его опытность доставит вам еще больше наслаждения. Ваш муж будет руководить вами.
– А что, если... – У меня задрожал голос. – Если я не доставлю ему удовольствия?
– Исида позаботилась и об этом. Она вас не оставит.
Считается плохой приметой, если кто‑то из домочадцев увидит невесту в день свадьбы, поэтому я не спускалась вниз, но хорошо знала о происходящем там. Геба шепотом прочитала молитву Юноне, когда выкладывала свадебный пропитанный вином пирог на лавровые листья, разложенные на блюде. Наверх доносились запахи жарившихся павлинов, фазанов и молочных поросят. Я догадывалась, что на кухне кипит работа. Рабы вымыли стены, повесили гирлянды цветов на колоннах и разбросали ветки на начищенных до блеска мраморных полах. В триклинии мама суетилась, давая указания, как расставить банкетные кушетки.
На втором этаже Агриппина при содействии пяти самых благородных матрон Антиохии занималась организацией свадебной церемонии. Я не была знакома ни с одной из них, но их подбирали с оглядкой на Фортуну – все замужние, не вдовые. Когда Агриппина приблизилась ко мне с церемониальным копьем, у меня зашевелились волосы. Я наклонила голову и вся сжалась, а она этим оружием разделила волосы на шесть прядей, чтобы прогнать злых духов. Затем за дело взялись все пять женщин: они по очереди накладывали на мое лицо косметику.
Наконец мне на голову накинули белое полупрозрачное покрывало и завязали его на талии геркулесовым узлом. По обычаю только Пилат мог развязать его. Я много думала об этом моменте, страшась и страстно желая его. Будет ли Пилат доволен или разочарован тем, что увидит?
Потом я забыла страхи и переживания. Все окружали меня любовью и вниманием. Даже Друзилла выглядела счастливой. Агриппина была права: моя кузина переключила свое внимание на парфянского принца. Она нежно похлопала меня по плечу и отошла, а Юлия поправила на голове венок из майоранов и прикрепила алую вуаль.
– Ты выглядишь, как подобает невесте, – писаная красавица, – сказала Агриппина, прижав меня к сердцу.
Музыканты с лирами дожидались у двери. Пора выходить. Я хорошо знала, что последует далее, все роли были распределены. Рабыня дала Друзилле и Юлии терновые факелы. Нужно умилостивить Диану. Как известно, богиня не приветствует брак, она предпочитает, чтобы женщины оставались непорочными. Медленно в сопровождении двух служанок я. спустилась по лестнице и вошла в большой зал, где сидели Пилат, наши отцы и гости. Все повернулись в мою сторону.
Папа, преисполненный гордости, улыбнулся и плеснул несколько капель вина на домашний алтарь. Прежде всего нужно ублажить лара, древнего хранителя нашей семьи. Будто во сне я слушала, как отец воздавал хвалу Гименею, богу брака, и разливал вино по бокалам. От благовоний на алтаре у меня закружилась голова. Когда бокалы были наполнены, папа дал знак авгуру принести ягненка. Флейты и арфы перестали играть. У меня захватило дух, когда ягненку перерезали горло серебряным ножом, вспороли живот и авгур стал рассматривать внутренности. Если у ягненка порок сердца, жди какого‑нибудь несчастья. Если его печень внизу загнута в виде кармана, все будет прекрасно.
– Вам обоим жить счастливо долгие годы! – воскликнул авгур, показывая на розовую печень ягненка.
Тут же заиграли флейты, арфы и лиры. По телу у меня пробежала дрожь. Я повернулась к Пилату, и он, улыбаясь, откинул мою прозрачную вуаль. Я мягким голосом отчетливо произнесла древнюю клятву про неразлучную пару: «Пока ты – Гай, я – Гая». Он взял меня за правую руку. Теперь мы – муж и жена.
После того как мы съели на двоих небольшой кусок пирога,, нам дали свадебные таблички, чтобы мы на них расписались. Гости зааплодировали и бросились поздравлять нас. Мы с
Пилатом пригласили их в триклиний на празднование, во время которого мы впервые вместе возлежали на обеденной кушетке. Мне хотелось, чтобы эти моменты длились вечно.
Некоторое время спустя я почувствовала, что мама положила мне руку на плечо. Настало время гостям расходиться. Я посмотрела на отца. Теперь я принадлежала Пилату и его семье. Оставшись с мамой в опустевшем атриуме, я разрыдалась:
– Я не знаю, почему плачу. Я так этого хотела.
– Конечно, ты хотела этого, – успокаивала меня мама, прикладывая к глазам платок. – Пора! Твой муж пришел за тобой.
Пилат встал рядом и потянул меня за руку. Так полагалось по древнему обычаю, который я считала глупым, но сейчас было неуместно противиться. Если Пилат это и заметил, то не подал виду. Он взял меня на руки и понес из дома. Сзади шли папа, Германик и несколько офицеров. Все кричали, чтобы Пилат остановился, и размахивали мечами. На улице дожидался кучер с колесницей. Пилат вскочил в нее и поставил меня рядом с собой.
Мы тронулись, и свадебная процессия последовала за нами. Кто‑то ехал на колеснице, кто‑то верхом, более сотни человек шли пешком, все смеялись и пели. Сердце у меня немного успокоилось, когда мы проезжали по городу, и я любовалась им, будто видела его в первый раз. Антиохия прекрасна в любое время, но в этот вечерний час при свете луны и факелов она казалась еще краше. Ни в одном другом городе мира нет мраморной галереи протяженностью в две мили. И вот моя свадебная процессия движется по ней, по этому чудесному, удивительному городу.
Но не все безупречно в этом мире. Мне доводилось присутствовать на других свадьбах, и я была готова ко всяким непристойностям, неизбежным в таких случаях. Одни участники процессии несли фигурки Приапа, сладострастного бога плодовитости, другие – изображения его огромного фаллоса. Хотя такие проявления доброжелательности вызывали неловкость, как еще прогнать злых духов, способных позавидовать нашему счастью? Я украдкой посмотрела на Пилата – он широко улыбался.
Наконец мы достигли виллы, купленной недавно. Пилат спрыгнул с колесницы и помог мне сойти. Гости стали распевать более непристойные песни и отпускать скабрезные шутки. Я чувствовала, как щеки у меня пылают.
Слуга распахнул тяжелую дверь. Пилат подхватил меня, перешагнул через порог и ногой захлопнул дверь. Позади раздался громкий стук. Я слышала, как папа сердито требовал впустить его, продолжая играть роль разгневанного родителя.
Эта буффонада продолжалась недолго.
Глава 11:
Два испытания.
Сначала мы просто лежали вместе, потягивая вино и разговаривая о свадебной церемонии и гостях. Потом он осторожно расплел мои косы, и непослушные локоны рассыпались по плечам. Я осмелилась посмотреть ему в глаза и удивилась, какой напряженный у него был взгляд. Пилат, каким я его знала, отличался хладнокровием, сдержанностью, ко мне он относился с легкой иронией. Сейчас он совершенно изменился. По мне пробежала дрожь, когда он начал развязывать геркулесовый узел.
Пилат, нежно касаясь моей головы, пропустил между пальцев пряди волос, взял мое лицо в ладони и стал осыпать его поцелуями – нос, лоб, щеки. Потом губы, желавшие отозваться на его ласки. Я обняла Пилата и прижалась к нему, страстно возвращая поцелуи.
Мы не размыкали объятий в течение нескольких минут, но потом мне показалось этого мало. Открыв глаза, я заметила, что он слегка удивлен – то ли мной, то ли самим собой, – этого я понять не могла. Он отодвинул край туники и поцеловал мое плечо, шею. Когда он коснулся груди, теплота разлилась по всему телу. Я вдыхала запах его волос, целовала уши, а ртом искала его губы.
Продолжая осыпать меня поцелуями, Пилат стал снимать с меня одежды. Хотя он ни о чем не просил, я прильнула к нему, и он нежно проникнул в меня, сладострастно шепча: «Клавдия! Клавдия!» Я еще теснее прижалась к нему, намеренная делать то, чего я больше всего боялась. А боль была ничтожной ценой за близость с человеком, которого я так сильно любила.
– Ну как ты? – спросил Пилат, нежно повернув мое лицо к себе.
– Боюсь, я делала все неправильно, – прошептала я. А может, женщина вообще не должна двигаться?
– Нет, дорогая. Ты все делала правильно. Очень правильно, удивительно правильно. И если ты не почувствовала на этот раз всего, что чувствуют, я исправлюсь.
Несколько позже, оставшись одна, я рассматривала свое отражение в маленьком зеркале. На лице не отмечалось свидетельств искушенности, а именно их я ожидала увидеть. Я выглядела так, как всегда, ничуть не возмужалой. Но внутренне... Я улыбнулась, положив зеркало на столик. Но внутренне я стала иной, вспомнила, как с Марцеллой я говорила об отвращении. Какой я была наивной! Неудивительно, что она назвала меня ребенком. Если бы только Марцелла жила здесь, в Антиохии, Мне хотелось расспросить ее и рассказать ей о многом. И показать мой новый дом. Я так им гордилась.
За несколько недель до свадьбы Пилат купил для нас дом на Дафнской дороге. Вдоль этой дороги, проходящей по берегу реки Оронт под сенью деревьев, тянутся роскошные виллы. Богата земля, напоенная подземными ключами, и растущие там сады слывут своей красотой на весь мир. Ежегодно местные жители проводили конкурсы на лучшее владение.
Наша вилла, хотя и уступала по размерам другим, казалась сказочной. Она мне сразу понравилась. Но мой дом, как и муж, создавал для меня проблему. Я настроилась стать идеальной хозяйкой и посвятить всю себя созданию домашнего уюта. Так же, как Пилат решил сделать карьеру.
К моему удивлению, то, о чем я больше всего беспокоилась, оказалось легче всего достижимым. Я оказалась прилежной ученицей, а Пилат – умелым учителем. Мы быстро открыли для себя прелесть физической близости, любовных игр, жарких поцелуев, радовались своим глупым шуткам и говорили на своем языке интимного общения. Иногда мы брали большую лодку и плавали по реке. На берегу ее находилась наша вилла, среди лилий и спутавшихся, как зеленые волосы, водорослей. Сады, спускавшиеся к воде, были в цвету и благоухали. Мы часами находились в объятиях друг друга или нежились на подушках на палубе, наслаждаясь теплом. Пилат часто лежал обнаженным на солнце, и его тело покрывалось коричневым загаром, а я оставалась в тени под алым навесом. Муж восторгался моей кожей и сравнивал ее цвет со светло‑янтарным. Я часто пела ему нежные песни, но случались дни, когда мы вообще не вставали из постели.
Так прошли две недели после нашей свадьбы. И вот Пилат проснулся рано утром и сказал, что у него должна состояться деловая встреча.
– Так быстро, – вздохнула я.
– Я хотел бы, чтобы мы пошли вместе. – Увидев мое удивление, он объяснил: – Я только представлю тебя, и ты оставишь нас. Наша беседа для тебя будет малоинтересна.
Я почувствовала, как у меня зарделось лицо от удовольствия. Деловые отношения исключали женщин.. Мое присутствие на встрече, пусть даже непродолжительное время, означало официальное представление.
Как издавна повелось в Риме, честолюбивые люди искали протекции и совета у более образованных и влиятельных, чем они, вельмож, становясь, в свою очередь, обязанными оказывать услуги своим покровителям. Подобно тому как Пилат полагался на благосклонность Германика, так и у него самого многие пытались искать расположения.
Я выросла в этой системе и воспринимала ее как должное, но часом позже, стоя радом с Пилатом в нашем атриуме и глядя на десятка два посетителей, я увидела все это в ином свете. От них пахло мылом, они были чисто выбриты и предстали во всем своем великолепии. Высокие и низкие, молодые и не очень, они стояли перед нами, и все, чего хотели, отражалось на их лицах. На Пилата они смотрели с восхищением и почтительностью. Я это видела. Сколько серьезности в их облике, сколько... Меня пробрала дрожь. Человек, стоявший позади всех, самый толстый, ненамного выше меня ростом, с широким, выступающим вперед подбородком и узкими голубыми глазами, поймал меня взглядом и расплылся в обезоруживающей улыбке. Безусловно, отношения между патроном и зависимыми от него людьми предполагали почтительность и даже подобострастие со стороны многих к единицам. Это шаткое равновесие могло нарушиться в одночасье. И все же в тот момент я испытала удовольствие оттого, что Пилат представил меня своей женой, хозяйкой дома.
– Что ты думаешь о моих партнерах? – спросил Пилат в тот вечер за ужином.
Удобно расположившись подле него на кушетке, я чувствовала себя счастливой. Сердце переполняла гордость. Я подняла голову и посмотрела на мужа:
– Ты им нравишься.
– Им нравится, что я делаю для них, – поправил он меня.
– Верно, но дело не только в этом.
– Едва ли, – сказал он, взяв бокал с вином, налитым слугой.
– Нет, правда, – продолжала настаивать я. – Они верят в твое будущее и, конечно, надеются получить от этого выгоду. Но это еще не все.
Пилат внимательно смотрел на меня поверх бокала:
– Что ты имеешь в виду?
Я помолчала немного, подыскивая правильные слова.
– Им нужно нечто большее, чем твоя протекция перед сановником, заимодавцем или офицером. Эти люди не просто хотят чего‑то от тебя, они хотят пользоваться тобой. Они думают, если будут вертеться вокруг тебя, то им что‑то достанется – от твоей живости, целеустремленности, молодости.
Пилат покачал головой, глядя на меня с некоторой осторожностью.
– Ты говоришь странные вещи. Откуда ты можешь знать, что они думают?
Я заметила беспокойство в его голосе.
– Это не только, что они думают, но и чувствуют. Сегодня утром до меня кое‑что дошло.
Пилат поставил бокал на стол и, глядя на меня, спросил:
– Они тебе понравились все?
Я смаковала вино и раздумывала, почему мои слова представляют для него важность.
– Они все старались выглядеть в лучшем свете, показать свою значимость, – сказала я наконец. – Большинство из них понимают, на что идут, и не рассчитывают получить от тебя все. Вообще они мне нравятся, за исключением одного – Плутония. Я должна присмотреться к нему.
– Почему? – Снова настороженный взгляд, обращенный на меня.
– Не знаю, – ответила я в нерешительности. Что было такого в Плутонии? Я вспомнила его широкую улыбку... Его равнодушные глаза не улыбались. – В нем есть какая‑то... Другие достаточно открытые. Ты знаешь, что у них на уме. Плутоний не такой. Он затаенный. Ты давно его знаешь?
– Нет, совсем недавно. Я раздумывал сегодня, почему он покинул наместника Пизона и перешел ко мне.
Последний свадебный подарок мы получили от отца Пилата. Я ахнула, когда раскрыла сверток и достала из него золотую тарелку. А всего их было двенадцать, и на каждой выгравирован астрологический знак.
– Их нужно немедленно обновить, – предложил Пилат. – Давай соберем гостей.
Я поблагодарила Исиду за такой восхитительный свадебный подарок. Мои родители подарили нам Рахиль.
Германик и Агриппина – первые в списке гостей. Как мне было известно, на Пилата произвело впечатление мое родство с правящей семьей Рима. Он обрадуется их присутствию, а я не стану особенно переживать из‑за прихода моих родителей. «Если бы только на первый раз можно было ограничиться двумя парами», – подумала я. А то такое испытание! Г ости будут рассчитывать на хозяйку вроде мамы или даже Агриппины. Наше общественное и, возможно, политическое положение будет зависеть от этого званого вечера. Вдруг я подведу Пилата? Ситуация хуже некуда. Как хорошо, что тарелок всего двенадцать, а то Пилат захотел бы устроить банкет.
Позднее, почесывая затылок стерженьком для письма, я обдумывала меню вместе с мамой,
– Пилат расщедрился на ведение хозяйства, – заметила она, – поэтому он ждет чего‑то особенного.
– Я знаю. Как раз это меня и смущает. – Я жестом подозвала рабыню, проходившую мимо с охапкой цветов: – Принеси нам два бокала фалернского.
– Слушаюсь, госпожа, – ответила она с явным нетерпением на лице.
– Кто это? – спросила мама, кивая в сторону уходившей из комнаты рабыни.
– Психея. Пилат привел ее на днях с двумя новыми рабами‑садовниками. Он не нарадуется на нее, по его словам, она готовила для бывшего наместника. Она о себе высокого мнения, можно подумать, я у нее рабыня. По крайней мере ей нравится работа на кухне. Я слышала, Психея восторгалась новой кирпичной печью.
Некоторое время спустя Психея вернулась с двумя бокалами. Она поставила их на стол перед нами и направилась к выходу.
Мама пригубила вино и воскликнула:
– Нет, это никуда не годится. Психея, вернись!
Рабыня послушалась и поклонилась маме:
– Что‑нибудь не так, госпожа?
– Очень даже не так! Вино не только не разбавлено как надо, оно вовсе не фалернское.
– Ой, простите, госпожа. Я виновата.
– Да, виновата. Изволь исполнять приказы моей дочери. Ты поняла?
– Поняла, госпожа.
– Ступай и принеси, что тебя просили. И подай вино так, как положено.
Когда Психея вышла, я сказала маме:
– Мне кажется, она привыкла к госпоже более старшего возраста.
– Клавдия, ты – ее госпожа. Помни об этом всегда.
– Хорошо, мама. – Я взяла табличку и начала записывать. – Вчера Психея приготовила фламинго с изюмом. Получилось вкусно. А как насчет любимого блюда Германика – молочного поросенка в сливовом соусе?
– Замечательно, – согласилась мама. – Но нужно кое‑что еще.
– Как‑то на днях я сама приготовила ужин Пилату. Он долго потешался надо мной, словно я девочка, которая играет в дочки‑матери. Я понимаю, он отнесся к моей стряпне с недоверием, а вышло замечательно. Он даже удивился.
– Ну и что ты приготовила?
– Курицу по‑нумидийски. Ты помнишь, я купила на рынке немного асафетиды[7]? Я добавила ее в блюдо. Получилось очень пикантно.
На маму это произвело впечатление.
– Дай рецепт Психее, – предложила мама. – Теперь она постарается.
В течение трех дней мы с Рахилью безуспешно пытались отобрать для развлечения гостей фокусников, актеров, певцов, танцовщиц и музыкантов. Мне хотелось пригласить поэта, но в конце концов я остановила свой выбор на фракийской танцевальной группе. Женщинам должно понравиться ее исполнительское искусство, а мужчинам – танцовщицы в нарядах, не слишком скрывающих их прелести.
Я тщательно продумывала, как будут размещаться гости. Конечно, Германик и Агриппина – справа от нас, а кто дальше – сразу возникали сложности. Поначалу я не включила в список приглашенных Пизона и Планцину. На такой просчет сразу обратил внимание Пилат:
– Ты в своем уме?
– Может быть, не стоит... на первый раз?
– Просто необходимо. Первый званый вечер – самый важный. Пизон – человек Тиберия. Ты это знаешь. Непростительно будет обидеть его.
Пилат оставался непреклонен, и мне пришлось нехотя согласиться. Кушетка слева от нас – для Пизона и Планцины. Высшие офицеры с женами, в том числе мои родители, а также двое многообещающих партнеров Пилата со своими половинами, будут сидеть по обеим сторонам на самых низких кушетках дальше всего от нас.
В тот день я встала рано и все время бегала на кухню, чтобы присмотреть, как готовится каждое блюдо. Курица по‑нумидийски должна стать сюрпризом. Я с одобрением наблюдала, как присмиревшая Психея измельчала корень асафетиды и смешивала его с толчеными орехами и финиками, доставленными в то утро караваном из Александрии. В кирпичной печи готовились цыплята в белом вине. Вдыхая аппетитные ароматы, я макнула палец в соус и одобрительно кивнула, уверенная, что мой ужин запомнится как маленькая сенсация. Вне всяких сомнений, Психея была прирожденной поварихой и любила это занятие. Меня радовало, что ей понравилась наша печь. Около нее рабыня будет проводить много времени.
Предоставив ее заботам завершающий этап приготовления блюд, я удалилась в жилую часть дома. Я вникала в каждую мелочь предстоящего вечера, как это много раз делала мама. На рассвете Рахиль ходила на цветочный базар, и сейчас аромат роз наполнял каждую комнату. Просматривая составленный ранее перечень предстоящих дел, я с гордостью отметила про себя: полы блестят, серебро сверкает. Ничто не упущено. Успех вечера в руках Исиды.
* * *
По спине пробежали мурашки, когда Рахиль надевала на меня верхнюю тунику из тончайшей кружевной ткани. Поворачиваясь перед зеркалом, я критическим взглядом окинула себя. Кружева, сплетенные в виде паутины, подчеркивали изящество серебристого дамаста, облегавшего мою фигуру. Сидя за туалетным столиком из палисандрового дерева, я старалась не шевелиться, когда Рахиль завязывала серебряной лентой мои локоны, свободно ниспадавшие на плечи.
– Вы похожи на нимфу, – сказала она.
Стоя в проходе под аркой, преисполненный благородства, в белой шерстяной тунике, за мной наблюдал Пилат. В руке он держал ожерелье из звездных рубинов.
– Когда‑то его носила моя мать, – объяснил он, застегивая ожерелье у меня на шее.
Я вскочила и крепко обняла мужа. Пилат негромко засмеялся, слегка отстранил меня и нежно коснулся пальцами моей шеи и плеч.
– Наверное, тебе лучше снять это, – сказал он, подцепив пальцем миниатюрный систрум.
Я отстранилась от мужа. Только не сегодня, когда я нуждалась в помощи Исиды. Богиня благоволила ко мне в последние месяцы, и я не представляла, как могу обойтись без нее. Я улыбнулась Пилату и, бережно взяв у него талисман, спрятала его под туникой. Ожерелье будет висеть поверх нее.
В этот момент Рахиль объявила о прибытии гостей, и мы пошли их встречать. И потом весь вечер я не отходила от них. Поначалу я с трудом поддерживала разговор. Меня не покидало чувство, что обо мне говорят, и более чем поколение отделяло меня от многих. Первыми появились Люций Рэций, совершенно лысый старик, и его жена Лукреция, опиравшаяся на трость из черного дерева. К счастью, мне приходилось больше слушать, потому что все наши друзья, и молодые и старые, без умолку говорили о себе. У меня радостно забилось сердце, когда я заметила, как мама с гордостью смотрит на меня. Но еще приятнее было услышать Пилата, шепнувшего, проходя мимо:
– Мне так повезло. Ты – украшение этого дома.
После этих слов я парила в воздухе. Гости общались между собой, вели оживленные беседы. Я непринужденно поболтала даже с Планциной, подумав, не ошиблась ли я в жене наместника. Сама любезность, она выразила восхищение сначала моим платьем, потом обстановкой, фресками и мозаичным полом. Казалось, ее приводило в восторг все вокруг.
– Я удивлена, что нет Германика и Агриппины, – сказала Планцина. – Вы, конечно, пригласили их?
Я озадаченно посмотрела на замысловатые водяные часы. Золотой сосуд почти наполнился. Что их задержало? Извинившись, я отошла от жены наместника. Положив руку на плечо Пилата, разговаривавшего с небольшой группой гостей, я отозвала его в сторону.
– Что делать? – шепнула я ему. – Считай, ужин испорчен, если тянуть дольше.
– Если наши гости выпьют больше вина, им будет все равно.
– Я пошлю раба выяснить, в чем дело.
Не успела я произнести эти слова, как появилась Рахиль и шепнула мне на ухо:
– Прибыл посыльный. Господину Германику нездоровится. Госпожа Агриппина просит начинать без них.
Не остается никаких сомнений: подтверждаются опасения, которыми я предпочла пренебречь, упиваясь своим счастьем. Случилось что‑то страшное.