Я проснулась однажды утром, чувствуя, как во мне шевелится ребенок. Место Пилата рядом со мной пустовало. В окна струилось яркое солнце. Я была уверена, что муж уже позавтракал и беседует с партнерами. Я не смела отрывать его от дел, но мне очень хотелось с кем‑нибудь поделиться радостью и волнением. Конечно, с Агриппиной. Всегда расположенная ко мне, сейчас она старалась заменить мне мать. Я любила ее с каждым днем все больше и сгорала от нетерпения сообщить ей замечательную новость о ребенке.
Сердце мое учащенно билось от радостного возбуждения, и я вскочила с постели. Я так торопилась, что даже не позвала Рахиль. Решив не дожидаться ее, я сама оделась, неумело завязала узлом волосы и выбежала на улицу. Стояло теплое весеннее утро. На всех деревьях распускались почки. Повсюду начиналась новая жизнь. Когда я вышла из паланкина у дома Агриппины, к своему удивлению, я увидела, что у обшарпанной двери стоят солдаты императорской гвардии.
– А где госпожа, которая здесь живет? – спросила я у капитана, преградившего мне дорогу.
– Ее повезли к императору.
– О нет! – Я замотала головой, не желая верить своим ушам. – Не может быть. А где ее дочери?
– Их нет. Никого нет. – Он с опаской повел глазами по сторонам и повернулся ко мне: – Вам бы лучше тоже уйти отсюда. – Он посмотрел на мой живот. – Подумайте о своем здоровье.
Я вернулась к паланкину. Слуга помог мне войти в него.
– Домой, пожалуйста, скорее домой! – сказала я носильщикам.
Пилат читал в своем кабинете, когда я вернулась. При виде меня напряжение спало с его лица.
– Я собирался послать рабов разыскивать тебя. Ты слышала об Агриппине?
– Я только что была там. Ее нет и...
Пилат взял меня за плечи.
– Ну‑ну! – сказал он, нежно погладив меня по спине. – Послушай, что мне удалось узнать. Агриппину вчера вечером пригласили во дворец. Отвели почти силой. Сказали якобы на обед. Тиберий предложил ей яблоко. Она отказалась. Вероятно, кто‑то предупредил, что оно отравленное. Император разозлился и приказал арестовать ее.
– Где она? Я пойду к ней.
– Это невозможно. Кроме того, – Пилат крепче прижал меня к себе, словно желая защитить меня, – я сомневаюсь, что она захочет тебя видеть.
Я вся напряглась:
– Что ты имеешь в виду? О чем ты говоришь? – Я отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза. Пилат продолжал держать меня за плечи.
– Агриппине лучше знать, – сказал он. – Она оказала сопротивление солдатам, громогласно напомнила им, что он внучка Августа. Она кричала, если кого‑то и нужно арестовывать, так это Тиберия.
– Всемогущая Исида! О чем она думает! – У меня мурашки побежали по телу. – Что он ей сделал?
– Тебе не нужно знать. Так будет лучше для тебя и ребенка.
– Что бы ни было, еще хуже оставаться в неведении.
– Он приказал избить ее. Все смотрели.
От страха у меня перехватило горло. Я с трудом выдавила из себя:
– И что потом?
– Она лишилась глаза.
– О нет! Нет! Агриппина – она такая красивая. – Закрыв лицо руками, я отвернулась и зарыдала.
– Она пока жива, – успокоил меня Пилат. – Я позову Рахиль. Ты должна лечь.
Я пыталась взять себя в руки.
– Как ты узнал обо всем этом?
– Сеян присутствовал там. Он не хотел, чтобы до тебя дошли слухи.
– Где сейчас Агриппина?
– По пути на Пандатерию.
– На этот ужасный, затерянный в море остров?
– Ей теперь, вероятно, все равно.
– Ее так любили.
– Солдаты забрали ее сегодня утром и унесли в закрытом паланкине. Никто не знал, а если бы и знал... – Пилат пожал плечами.
– Там она пропадет. Как отец и мать, как Марцелла. У меня никого не осталось.
– Я с тобой, Клавдия. – Пилат обнял меня, – И скоро у тебя родится наш ребенок.
Глава 23:
Титания.
Все последующие недели слова Пилата не выходили у меня из головы. Я потеряла так много дорогих моему сердцу людей, начиная с Германика, лишилась своего первого ребенка на пятом месяце беременности. А если произойдет то же самое сейчас? Эта мысль приводила меня в ужас. У меня случались приступы тошноты, а один раз я упала в обморок. Иногда я не вставала с постели из‑за того, что отекали ноги.
– Ничего необычного в этом нет, – постоянно успокаивала меня Рахиль. Я слушала ее с благодарностью и больше не удивлялась, что рабыня стала моей близкой, если не единственной подругой.
Иногда я пугалась, замечая изменения, происходившие в моей внешности. С самого начала я чувствовала, что вынашиваемый ребенок – девочка, и по прошествии месяцев эта уверенность укреплялась. Я часто разговаривала с маленькой Марцеллой, говорила ей, как я ее люблю, и обещала оберегать ее. К концу срока приступы тошноты прекратились и ноги перестали отекать. Из‑за того, что мне стало лучше, меня одолевало беспокойство. Мне хотелось выбраться из дома, совершить прогулку по улицам в паланкине.
– Мне кажется, я всегда была толстой, – призналась я Рахили, когда она накинула мне на плечи хитон из нежно‑розовой ткани. – Иногда я забываю, что должна родить ребенка, и у меня такое впечатление, будто я сама от природы такая огромная. Пилат очень добр ко мне и удивительно изобретателен, но мне ужасно не по себе оттого, что я не могу видеть своих ног.
– Скоро все будет позади, – утешала меня Рахиль. – Наверное, остался еще один месяц.
– Но я должна что‑то делать сейчас. Я хочу пойти на рынок на форуме. Все, решено. – Я потянулась за ярко‑розовой палой. – Иду на рынок.
– Ни в коем случае! Господин не разрешил бы.
– Может быть, но его же нет, – возразила я, взяв сумочку. – Пилат сегодня днем занят с Сеяном. Мы успеем до его прихода.
– Он поколотит меня за то, что я стала вашей сообщницей.
– Чепуха. Никто из нашего окружения не поступает так с рабами. Пилат никогда не поднимет руку на раба, тем более на тебя.
– Но он может.
– Может, но не посмеет. Как тебе такое пришло в голову? – пристыдила я ее.
– Пусть я не права, – согласилась Рахиль, – но мы хорошо знаем, что для вас это опасно.
– Ничего мы не знаем, – заупрямилась я. – Какой толк слышать от врача, что со мной все в порядке? Я и без него это знаю. Ты идешь со мной или нет?
День выдался ясным и солнечным. Довольная собой, я ходила от одной лавчонки к другой, пока не остановилась у прилавка, уставленного флаконами с духами. Открывая их по очереди, я перепробовала несколько различных духов.
– Я так долго пользовалась сандаловыми. Наверное, надо выбрать какие‑нибудь другие на то время, когда родится ребенок. Как тебе эти? ‑‑ Я протянула флакон Рахили. В этот момент я увидела женщину, шедшую по направлению к нам. – Посмотри на нее. Она великолепна, вот только платье больше подходит для приемов, чем для улицы, особенно в ее положении.
Рахиль обернулась, а потом вдруг придвинулась почти вплотную ко мне.
Когда я попыталась слегка отстранить ее, моя рабыня, к удивлению, не сдвинулась с места. Женщина несла красного попугая и говорила с ним воркующим голосом, не обращая внимания на окружающих, смотревших на нее во все глаза, а рабы расчищали для нее путь. Ее платье из тонкой черной ткани контрастировало с белой как мел кожей рук, плеч и необъемных грудей. Крупные изумруды сверкали у нее на шее и запястьях. Как и я, она, наверное, была на восьмом месяце, но, похоже, совсем не придавала значения своей тучности.
– Как ты думаешь, кто она?
– Титания! – с презрением произнесла Рахиль.
Я слегка нахмурилась.
– Она мне кажется знакомой, только я не припомню, где я могла ее видать.
– И не пытайтесь. Едва ли вы ее видели. Она – куртизанка.
– Титания, – повторила я имя, глядя на нее с интересом. Кем бы она ни была, она держалась с достоинством и шла величавой поступью. И тут я вспомнила, где видела это лицо несколько месяцев назад. Титания – та женщина, которая смотрела на меня с такой ненавистью на приеме у Сеяна.
– Если она – куртизанка, почему она в черном? – удивилась я.
– Так, забавы ради. У нее был муж, но они годами жили врозь. По каким‑то причинам он с ней не разводился. Возможно, она что‑то знала, а он не хотел, чтобы об этом шли разговоры в Риме. Что бы там ни было, он недавно умер от скоротечной лихорадки.
– Откуда ты так много знаешь про нее?
Рахиль пожала плечами:
– Рабы судачат. Титания – легендарная личность.
– У нее, наверное, много любовников.
– Нет, лишь несколько важных особ. Она стала баснословно богатой за счет тех, кто с ее помощью пытался повлиять на них.
– Значит, она пользуется немалым влиянием, – заключила я. Когда я рассматривала ее, наши взгляды встретились. Она сощурилась, как пришедшая в ярость кошка, увидев мой живот.
Я запахнула столу, как бы защищая себя, но не отвела взгляда. Рахиль, вероятно, позвала наших носильщиков. Я знала, что они где‑то рядом, хотя не видела их, поскольку мое внимание занимая лишь вызов в зеленых глазах Титании.
– Ваш паланкин, госпожа, – сказала Рахиль.
– Зачем? Куда мы направляемся?
– Домой. Становится холодно. Вам нельзя сейчас простужаться. Подумайте о ребенке.
Наверное, она права. Солнце еще ярко светило, но я вдруг почувствовала озноб. Продолжая неотрывно смотреть в глаза Титании, я позволила Рахили увести себя. И хотя это было глупо, я не собиралась сдаваться в этом соперничестве. Носильщики подняли паланкин, а я все продолжала смотреть, даже изобразив на своем лице подобие улыбки, пока Титания не скрылась из виду.
Я лежала на кушетке на подложенных под спину подушках и играла в настольную игру с Рахилью.
– Ну и везет же вам! – посетовала Рахиль, когда я бросила кости. – Вы опять выиграете. – Она в отчаянии щелкнула языком, а я передвинула своего нефритового слона на десять клеток вперед и вздохнула:
– Когда же наконец начнется?
– Скоро, я думаю, скоро.
– Ты мне это говорила час назад. Ой! – выкрикнула я и дугой выгнула спину. – Ой, больно!.. Теперь, наверное, скоро. Куда делась Селкет?
– Она на кухне. Я сейчас ее позову.
– Не оставляй меня одну.
– Я никуда не уйду, только скажу, чтобы позвали Селкет.
– Хорошо. – Я отпустила руку Рахили, но вздохнула с облегчением, только когда через несколько мгновений в дверях появилась тучная фигура Селкет. С самого начала на меня произвели впечатление нежные руки и спокойная уверенность этой женщины. Я осталась довольной, что настояла на повитухе из храма Иси‑ды и отказала военному хирургу, которого предлагал пригласить Пилат. Опять почувствовав приступ боли, я перестала не только улыбаться, но и дышать. Доска и фишки со стуком упали на мозаичный пол.
– Ну наконец‑то начинается. – Селкет одобрительно кивнула и склонилась надо мной. – Теперь вам нужно немного походить. Помоги мне поднять ее, – сказала она Рахили.
Вдвоем они поставили меня на ноги, держа под руки с обеих сторон.
– С нашей помощью вы сейчас погуляете, – улыбнулась она.
– Как долго мне нужно ходить? – спросила я, когда меня схватил спазм, а потом другой.
– Ну‑ну, не думайте об этом. Подумайте лучше о том, что родовые схватки у вас продолжаются почти целый день. Сейчас дело пойдет быстрее. Мы позаботимся о вас.
– Как жаль, что мамы сейчас нет со мной. – Я закусила губу, пожалев, что проявила слабость, и стала передвигаться взад‑вперед по комнате. Весть о том, что у меня начались роды, видимо, облетела весь дом, и в комнату стали заходить рабыни на случай, если от них потребуется какая‑нибудь помощь.
Сначала Селкет поддерживала меня, потом ее сменила Рахиль, затем снова Селкет.
– Поговори со мной, – сказала я Рахили, когда она взяла меня под руку. – Я хочу знать, о чем шепчутся рабы, о чем сейчас сплетничают. Расскажи мне... Ой! Расскажи, – я запнулась от пронзившей меня боли, – про ту странную рыжеволосую женщину. Как ее зовут?
– Не думайте о ней. – Рахиль крепче подхватила меня. – Что она для вас?
– Титания, – с трудом произнесла я.–Я помню ее. Расскажите мне про Титанию.
Рахиль переглянулась с Селкет. Мы сразу остановились. Селкет держала меня, а Рахиль стала массировать мне спину.
– В последнее время Титанию не видели, – сказала она. – Наверное, не выходит из дома, потому что на сносях.
Я помотала головой, так как не могла сосредоточиться на Титании и ее ребенке. В какие‑то моменты даже было трудно ухватить мысль о ребенке, находившемся во мне. Оставалась одна боль, никак не проходящая.
День близился к закату, наступили сумерки, а Селкет все не позволяла мне лечь в постель. Я едва волочила ноги от усталости.
Бессмысленно звать Пилата в такой, самый ответственный для женщины момент, но мне очень хотелось, чтобы он находился здесь. Я больше не могла сдержаться и выкрикнула его имя. Рабы и даже Селкет остолбенели. Я слышала, как они перешептываются. Рахиль, поглаживая меня по спине, сказала:
– Я сейчас пойду за ним.
Мне казалось, что она пропала навеки, но она вернулась через несколько минут и одна.
– Его нет дома, госпожа. Давайте я пошлю...
– Нет‑нет! Он занят. Не говорите ему, что я его звала. – Я вертела головой, ловила ртом воздух и кусала губы. Силы иссякли, я больше не могла ходить, и Селкет разрешила мне лечь. Рахиль все время держала меня за руку. Уже наступила ночь, но ничего не происходило.
– Потерпите еще немного, – повторяла Рахиль,
– У меня ничего не получается, – простонала я обессиленная. – Помогите мне, пожалуйста, помогите!
Рахиль повернулась к Селкет:
– Вы же можете что‑то сделать. Дайте ей что‑нибудь выпить.
– Я уже дала ей мяту.
– Но она не помогла. У нее раньше был выкидыш, – напомнила Рахиль. – Господин хотел пригласить хирурга. Он рассердится, если...
Селкет, обычно краснощекая, побледнела, от этого под ее светло‑голубыми глазами проступила синева.
– Что я могу поделать? У нее очень узкие бедра.
– Надо же принимать какие‑то меры, – настаивала Рахиль решительным тоном. – В храме полно всевозможных снадобий. Я видела. У вас же есть... – Она потянулась к корзине, принесенной Селкет с собой.
Повитуха отдернула корзину.
– Я так и знала! Так дайте же ей!
– Это опасно. Иногда...
– Что может быть опаснее, чем то, что сейчас происходит? А вдруг ребенок умрет? Если она умрет?
Я видела их как в тумане из‑за того, что один за другим на меня накатывались приступы боли. Когда наконец Селкет поднесла чашку к моим губам, я отвернулась. В начале схваток мята показалась приятной на вкус, но сейчас меня стало тошнить.
– Выпейте это, госпожа, – сказала повитуха. – Попытайтесь проглотить.
Я открыла рот, чтобы закричать, а Рахиль ловким движением влила в него жидкость. Я попыталась протестовать, но в этот момент новая волна боли захлестнула меня. После того как она схлынула, до меня дошло, что воспаленное горло постепенно успокаивается. Медленно, почти незаметно сонная расслабленность окутывала меня, овладевала мной со все возрастающим упорством, распространяясь в мозг и по всему телу, пока я не перестала сопротивляться и охотно не сдалась на ее милость. Увлекаемая вихрем, я кружилась все быстрее и быстрее, пока не вылетела из себя и не поплыла под потолком.
Я увидела Селкет, с широко открытыми глазами и напуганную, стоявшую на коленях перед корчившимся от боли телом на кушетке. «Вот бедняжка», – подумала я, слегка удивившись, узнав в нем саму себя. Я не испугалась, а только испытывала сладостное освобождение от боли. Я начала парить, уносимая в некий теплый и радужный мир, где нет страха смерти. Потом я подумала о Пилате и нашем неродившемся ребенке. Марцелла! Она тоже должна умереть? Конечно, нет! Как можно умереть, даже не пожив?
Рахиль рыдала. Я махала руками, чтобы привлечь к себе внимание, но никто не видел меня. Неужели я всегда буду вот так находиться рядом с теми, кого люблю, и в то же время так далеко от них?
Снедаемая тоской, я окинула взглядом знакомую комнату, разглядела каждого человека в отдельности там, внизу, с предельной ясностью увидела всех вместе. Я отчетливо слышала все разговоры, слова сочувствия и горести. Никто не верил, что я останусь в живых.
В комнату вошли две молодые рабыни, которых посылали за горячей водой, и начали шептаться. Никто не обращал на них внимания. Кружась над ними, я слышала каждое их слово, несмотря на гул голосов.
– Нам повезло с госпожой, – сказала та, что помоложе. Она была ушлая, но справедливая. Мне жаль ее.
– Мне тоже, – ответила ей вторая рабыня. – Не только справедливая, но и добрая.
– Святая Юнона! Что, если он приведет ту, другую?
– Он никогда не женится на ней.
– Как знать. Теперь, когда она родила ему сына, он от нее ни на шаг не отойдет. Это уж точно. А этот ребенок, – она показала головой на кушетку, – может быть, умрет вместе с матерью.
– До чего же жестока Фортуна. Я слышала, что у них начались схватки примерно в одно время. Титания совсем не мучилась, у нее все прошло как по маслу. Она вон какая здоровущая, а ты посмотри на нашу худышку.
Потом я снова вернулась в свое тело, в плоть и боль. Наступила неподдающаяся описанию агония, а за ней – ничто. Где‑то вдалеке я услышала крик ребенка. Марцелла жива.
Я уснула, а когда проснулась, Пилат сидел возле меня. Я заметила, что у него озабоченный вид, но разговаривал он со мной нежно и ласково. Даже извинился, сказав, что выполнял поручение Сеяна, поэтому не смог быть рядом.
Он взял мою руку и поцеловал ее. Я посмотрела в его ясные голубые глава и подумала, часто ли он из постели Титании приходил в мою.
Глава 24:
Цирк.
Итак, настал день, когда мне пришлось узнать, что у моего мужа не только есть любовница, но и сын от этой женщины. С каждым днем Пилат все больше становился зависимым от милости человека, который погубил моих родителей, отправил в изгнание мою тетю и обрек на смерть мою сестру. Но у меня теперь есть ребенок, и это самое главное.
Хотя, как того требовали правила приличия и настоял Пилат, пришлось нанять кормилицу; купала Марцеллу я сама, одевала ее тоже я и укачивала перед сном опять же я. Обязанность несложная и доставляющая радость. Марцелла – такая крошечная, хрупкая. Рабы восторгались ее нежностью и красотой. Пилата очаровало то, как она улыбается ему, закрывая лицо ладошками.
– Она кокетничает со мной, – сказал он, войдя в детскую и наклонившись над кроваткой Марцеллы. – Еще одна красавица в семье.
«У нее не такие, как у сестры, глаза», – подумала я, но вслух ничего не сказала.
Малютка своей ручонкой схватила за большой палец Пилата.
– Мы должны беречь ее, – сказал он.
По крайней мере в чем‑то мы нашли согласие.
Когда ко мне вернулись силы, я стала каждый день ходить в храм Исиды и часто брала с собой Марцеллу. Жизнь столь жестока. Если бы я могла вымолить у богини обещание взять под защиту – нет, не меня, а мое драгоценное, невинное дитя! Исида тоже обожала своего ребенка. Она, конечно, должна понять мои тревоги. Я часто молилась перед ее высокой золотой статуей, а Марцелла в это время сладко спала возле меня.
– Если бы только Исида дала мне знак... – сказала я жрице, стоявшей на коленях рядом со мной. – Я поклонялась богине с тех пор, когда была еще девочкой, однако несчастья происходили одно за другим. Все, что у меня осталось, – это моя малышка.
– Если вы искренне верите, то все будет хорошо.
Я обернулась и увидела знакомое лицо: большие глаза, мечтательный взгляд, ямочки на щеках. Паулина Тигеллий, красивая, добродушная и общительная женщина, часто приходила в храм. Судя по всему, ее муж, намного старше ее, не препятствовал этому. Я не могла не улыбнуться ей. Я испытывала одиночество, поэтому мне казалось, что общение с такой одухотворенной прихожанкой доставит мне радость.
Но этого не произошло. Видя, как бездумно воспринимает Паулина каждый священный постулат, я усомнилась, понимает ли она в них что‑нибудь. Как‑то раз она призналась, что Деций Мунд, всадник старшего звания, по уши влюблен в нее. Я знала Деция Мунда, поверенного Пилата, умилявшего по молодости лет своим простодушием и очень богатого.
– Он предложил двести тысяч сестерциев за одну ночь со мной. – Паулина легким движением головы откинула с лица светлые локоны. – Как он посмел? Но Деций красивый.
«Деций такой же недалекий, как Паулина», – подумала я и выбросила эту историю из головы.
Проходили дни, и мое беспокойство нарастало. Однажды утром я оставила Марцеллу на попечение жрицы, а сама вместе с храмовыми рабынями принялась начищать ступени, поднимавшиеся к золотой статуе Исиды. Пусть богиня видит мою искреннюю преданность.
«Защити мою крошку, защити мою крошку», – снова и снова мысленно повторяла я.
Обычно спокойная малютка начала плакать.
– Она хочет к вам, – сказала жрица, отдавая мне Марцеллу.
– Не могу понять, что случилось с ней, – поделилась я своими горестями с Рахилью. – Она не была голодной или мокрой.
– А что, если девочка пошла в свою тетю? Стала бы та Марцелла ходить в храм?
«Торопись жить. Наслаждайся жизнью, наслаждайся ею за меня», – промелькнуло у меня в голове.
Я стала реже посещать храм Исиды, отдавая предпочтение баням Цирцеи, самым фешенебельным в Риме. Здесь музыканты исполняли свои новые произведения, известные поэты читали стихи, посетительницы рассказывали самые скандальные сплетни. Я все это лениво слушала, в то время как мне делали массаж и маникюр. По общему убеждению, бани Цирцеи были местом, где собирался цвет общества.
Однажды утром, придя сюда, я почувствовала, что все чем‑то возбуждены. Слегка заинтригованная, я вопросительно посмотрела на двух рабынь, которые начали раздевать меня.
– Вы не слышали? – спросила старшая из них, нагнувшись, чтобы снять мои сандалии.
– Нет. А в чем дело? – Я перешагнула через сброшенные одежды и немного повернулась к молодой рабыне, когда та стала заворачивать меня в полотняную простынь.
– Госпожа Паулина... Паулина Тигеллий, – в один голос заговорили рабыни, потом осеклись и захихикали. – Ш‑ш! – прошипела старшая и искоса посмотрела на меня.
В полном недоумении я переводила взгляд с одной из них на другую. Рабыни проводили меня к бассейну, и я оказалась среди двух десятков наиболее знатных особ Рима. Верховодила ими сидевшая в центре жена Сеяна. Она улыбнулась и подвинулась, чтобы я могла расположиться рядом с ней на кушетке. Хотя ее муж с самого начала флиртовал со мной, казалось, это нисколько не беспокоило Апикату. Возможно, подумала я, ложась рядом с ней, такие вещи перестают что‑либо значить спустя некоторое время.
– Это невиданный скандал! – воскликнула она, сверкнув от возбуждения круглыми голубыми глазами. – Паулину Тигеллий соблазнили в храме Исиды.
Святая Исида! У меня сильно забилось сердце. Это уже не просто сплетни. Случилось нечто невероятное.
Апиката игривым тоном продолжала:
– К Паулине домой пришел жрец из храма Исиды и сказал, что бог Анубис влюбился в нее и хочет, чтобы она пришла к нему в эту ночь. Удивляюсь, что вы об этом ничего не слышали. Паулина была так польщена, что принялась об этом всем рассказывать.
– И мужу тоже?
– Сатурний узнал первым.
– И он разрешил ей пойти?
– Он возгордился не меньше, чем она, и тоже начал хвастаться. Подумать только: у него такая красивая жена, что даже бог возжелал ее. Ну прямо Юпитер и Леда.
– Не может быть! – не сдержалась я. – Анубис – египетский бог, который служит Исиде, и совсем не такой, как римские боги. Он слишком занят тем, что оценивает души, решая, крму быть бессмертным, а кому нет, и не станет тратить время на глупых женщин. Паулина – верующая и должна знать это.
Апиката пожала плечами:
– Я знаю только, что, когда она пришла в храм, в отдельной комнате ей подали царские угощения, ее отвели в ванную и приготовили к постели. Потом унесли лампы и закрыли дверь. Бог явился к ней в полной темноте.
Я приподнялась на локтях.
– Она отказала ему?
– Вовсе нет. Она всю ночь ублажала его снова и снова.
– И что же утром?
– Он ушел от нее до рассвета. Я удивляюсь, как вы ничего не слышали. Паулина растрезвонила об этом на весь город. Она не утаила никаких подробностей. У него, наверное, неукротимый пыл.
Я покачала головой:
– Это какая‑то мистификация.
– Если вы так считаете, то вы умнее всех, – сказала Апиката. – Что мы знаем о египетских богах? До вчерашнего дня мы все завидовали, как повезло Паулине. А потом молодой всадник Деций Мунд... Вы знаете его? Да? Ну так вот, этот Деций подошел к ней на улице и стал смеяться – можете себе представить? – стал смеяться над ней. «Паулина, – сказал он, – ты сэкономила мне сто пятьдесят тысяч сестерциев». Паулина удивилась, а он ей говорит: «Называй меня хоть Децием, хоть Анубисом – мне все равно, но удовольствие я получил».
Во мне все перевернулось от негодования на Исиду и ее храм.
– Но жрецы к этому явно не имеют отношения, – сказала я.
– Двадцать пять тысяч сестерциев до и столько же после – хороший стимул для двоих из них. Но им не представится случай воспользоваться этими деньгами.
Меня охватило чувство, будто наступил конец света. Тиберий и его правительство только и ждали такого повода. Храмы Исиды накопили огромные богатства, и ее культ был женским.
– Что вы имеете в виду: им не представится случай воспользоваться деньгами?
– Сатурний донес Тиберию о поруганной чести своей жены. Сеян все рассказал мне сегодня утром. Деция уже отправили в ссылку, жрецы будут распяты, храм разрушен, а статую Исиды бросят в Тибр.
Храм будет разрушен! Меня словно ударили обухом по голове. Я отвернулась, чтобы никто не видел моих слез. После того как снесут храм Исиды, какое у меня будет утешение? Где мне теперь искать убежище?
Я редко куда‑нибудь выходила с Пилатом и принимала его щедрые подарки и другие попытки к примирению со сдержанным презрением. Мы не говорили о Титании. А о чем, соб‑ственно, говорить? Номинально я оставалась его женой, организовывала приемы его гостей, появлялась с ним в обществе, когда возникала необходимость, а так по возможности старалась избегать общения с ним. Как подсказывала мне интуиция, он не станет разводиться со мной, пока я на публике не сделаю ничего такого, что может разозлить его.
Как‑то раз Пилат попросил пойти с ним в цирк, где мы должны были встретиться с Сеяном и Апикатой. Я согласилась, чем вызвала его удивление. В ответ он даже изъявил готовность прийти позднее на представление, как я предложила, чтобы не видеть расправы над дикими животными.
Мы расположились рядом с Сеяном и его женой в роскошной ложе. В лучах полуденного солнца тусклым пламенем вспыхивал кроваво‑красный атлас одежд, еще ярче казались гребешки из перьев на шлемах воинов, сверкали драгоценные камни в серьгах и на тиарах у дам. В амфитеатре ни одного свободного места. Сотни простолюдинов теснились на галерке. Поодаль, в возвышающейся позолоченной ложе, величественно восседал Тиберий в золотом лавровом венце и с бриллиантовым ожерельем на шее. Я почувствовала, как Пилат сжал мой локоть. Мне нужно поклониться. Я так и сделала, заставив себя встретиться взглядом с императором, при этом у меня тряслись колени. Ливия, сидевшая рядом с ним, с насмешливой гримасой на лице сверлила меня зелеными кошачьими глазами. Во мне все перевернулось, когда я поклонилась еще раз. О, как я ненавидела их обоих!
Прямо перед нами сидели весталки, а по сторонам от них – сенаторы в тогах с пурпурной каймой и высшие военачальники в сверкающих доспехах. Юноши и девушки в коротких красных туниках, протискиваясь сквозь толпу, разносили прохладительные напитки, кусочки поджаренного мяса, фрукты и вино. Четверо бычьего вида рабов утаскивали с арены трупы животных и людей, а подростки разравнивали граблями окровавленный песок и разбрызгивали на него резко пахнувшие духи. Загремели барабаны. Громом разнесся над трибунами нетерпеливый топот ног. Предстояло более серьезное состязание, которое приводило в возбужденное состояние не только несведущую чернь, но и истых знатоков. По рядам пошли восковые таблички, на которых зрители писали имена своих кумиров и суммы ставок.
Сеян покачал головой:
– Какой смысл? Голтан всегда побеждает.
– Голтан? – Я перестала болтать с Апикатой. – Давным‑давно был гладиатор с таким именем всем на диво. Не он ли...
– Есть только один Голтан, – сказал Пилат. – Если бы ты чаще ходила в цирк, то знала бы это.
– Но Голтан уже какое‑то время не дерется, – напомнила ему Апиката. – Он прибыл только сегодня, потому что Шабу бросил ему вызов, прилюдно назвав его трусом. Он оскорбился и поэтому выходит на арену, а тут еще Тиберий предлагает солидный куш. Посмотрим, на что еще способен великий гладиатор. Я, наверное, поставлю на Шабу.
– Если мне не изменяет память, Голтан был дакийским пленником.
– Совершенно верно, – заверил меня Сеян. – Но с тех пор много воды утекло.
– И он держит свою гладиаторскую школу?
Сеян кивнул:
–Лучшую из лучших. А еще он открыл ресторан в Сабуре. Чтобы привлечь народ туда, ему нужно сразиться с известным гладиатором. Голтану еще принадлежат земли – виноградники, если я не ошибаюсь.