***
На пятые сутки становится скучно. Работа по сверке данных зондов выполнена, остаётся только мучить себя на тренажёрах и записывать нудные видеопослания. Надеюсь, хоть кто-нибудь смотрит эту белиберду на Ютубе, кроме инженеров из Центра и совсем уж двинутых по космосу гиков. Рацион питания тоже надоел. В дальнем шкафу камбуза нашлись сухофрукты в вакуумной упаковке, но их мало. Ем, пью, занимаюсь. Читаю «Моби Дика». Неплохая книга, но затянута, в наше время такое никто не читает. Ещё взялся с помощью Авроры учить полузабытую физику и математику. Стало интересно, каким образом работает наша "червоточина" (почти исчезнувшая, к слову).
Если вкратце, то есть такая теория, выдвинутая ещё стариной Эйнштейном. Называется "мост Эйнштейна-Розена". В соответствии с Теорией относительности, пространственно-временной континуум неодномерен. И пространство, и время могут изменяться в субъективную и объективную сторону. Например, для пассажира корабля, движущегося почти со скоростью света, пройдёт меньше времени, чем для всей остальной Вселенной. Стартовав в точку назначения молодым юношей, он прибудет всё ещё молодым, в то время как его родственники состарятся. Вполне возможно, что вернувшись, он увидит своего ребёнка, ставшего его ровесником.
Это что касается времени. Пространство в том числе пластично: его можно подобным образом изгибать и эксплуатировать в собственных целях, главное тут — знать секрет. А секрет открыли ещё в 80-ых годах несколько учёных-физиков в кооперативе с поумневшими ИскИнами вроде моей прелестной Авроры. Поначалу создавали крохотные червоточины в лабораторных условиях, но к концу 21-ого века расхрабрились и создали искусственный мост Эйнштейна-Розена в точке Лагранжа между Луной и Землёй. И отправили внутрь робота.
Робот вернулся спустя пару дней, добыв массу ценной информации. Оказывается, он побывал в районе Туманности Андромеды. В соседней галактике, до которой нам с нашими несовершенными двигателями лететь и лететь миллионы лет на самых высоких скоростях...
— Аврора, я не понимаю, откуда берут энергию для перехода. Это же чертовски затратный процесс.
— Этого никто не понимает, — смайлик на экране развёл руками. — Существует одна теория, что энергия, питающая ретрансляторы точки входа, каким-то образом "переходит" из другой Вселенной с иными физическими параметрами. "Червоточина" служит одновременно чем-то вроде "белой дыры". Это, кстати, объясняет десятипроцентную вероятность пропажи предметов и частиц при джойнте и сложность вхождения в гиперпространство. Для открытия же точки гиперпространственного перехода достаточно дать необходимый толчок. И отправить внутрь корабль с нужным ускорением. В это самое время ретранслятор собирает частицы антиматерии из рукава червоточины и аккумулирует энергию. Так что открывать «кротовые норы» даже выгодно.
— Считаешь, те пропавшие операторы вместе с кораблями джойнтировали в другую Вселенную?
— Вполне вероятно... Хотя скорее всего эта версия чепуха, в ней слишком много несостыковок. Выглядит как городская легенда, а не научное объяснение. Однако корабли действительно пропадают.
— Надеюсь, с нами такого говна не произойдёт.
***
Проходят дни, и работа на орбите планеты становится рутинной. Аврора увеличила срок моей реабилитации до двух недель. На десятый день я начал тренироваться в фантомпликаторе.
За последние сто лет системы виртуальной реальности продвинулись далеко. Находясь в современном фантомпликаторе, сложно отличить настоящий мир от созданной компьютером иллюзии.
Облепив тело датчиками, я каждый день ложусь в капсулу, ранее исполнявшую роль антиперегрузочной, и раз за разом вонзаю иглу штекера в височную долю. И в течение двух часов ежедневно вижу реалистичный сон.
Сценарий всегда один и тот же. В соответствии с показаниями зондов Аврора смоделировала поверхность Тациты, на которую мне предстоит скоро высадиться. Я стартую от основного комплекса на борту дроида «Гиперион». Вхожу в атмосферу. Дроид трясётся в языках пламени, приземляется, используя парашют; я заранее сижу внутри ровера, который выезжает с открывшегося трапа навстречу неизведанному миру. Вокруг огромные заросли папоротников. Иногда пустыня. Иногда болотистая местность, в которой среди булькающих пузырей метана ёрзают инопланетные твари с блестящими хитиновыми телами.
В общей сложности из десяти тренировок я погиб два раза. Это хороший результат. Сначала увяз в зыбучих песках. Во второй раз на меня напало какое-то жуткое чудовище, каких на Таците даже не водится. Словом, коэффициент опасности не так уж высок, как я опасался. Тацита мирная планета.
— Аврора, дай мне точные данные о месте высадки.
— Это будет или болото за пиком Карпинского, или побережье у малого материка. Я уведомлю перед стартом.
— Хорошо. Сколько у меня времени в запасе?
— Сутки. Потом дроид стартует обратно. Постарайся успеть всё сделать.
— Не переживай, моя зарница. Лучше выдай побольше стимуляторов и сухофруктов.
— Это ведь между нами, да? — иногда в голосе ИскИна проскальзывает нечто похожее на человечность.
— Конечно, подруга.
За сутки до старта я проверяю работоспособность ровера и перетаскиваю в него необходимую кладь: медикаменты, пищу, инструменты для работы. Места остаётся так мало, что я еле могу повернуться внутри. Вдобавок каждую из коробок приходится тщательно закреплять на кронштейнах — тряска при посадке неизбежна.
Ровер уместился в чреве дроида «Гиперион», большого летательного аппарата, работающего на водороде. В качестве выхлопа у него остаётся вода, которую мне предстоит фильтровать и пить, если задержусь на Таците дольше суток. Удобно. А вот вспомогательный дроид, «Тейя», использует другую топливную систему; при ЧП именно «Тейя» должна спуститься и забрать меня обратно на Аврору.
Перед вылетом я немного трусил, однако в момент старта почему-то не испытываю эмоций. Сижу в лёгком скафандре, спелёнутый ремнями, как младенец в люльке. «Гиперион» отталкивается от Авроры и падает в голубую атмосферу Тациты. Навстречу движутся горы и равнины, покрытые зелёными папоротниковыми лесами; густые облака в зоне высадки не дают ничего толком рассмотреть. Охота зажмуриться, но вместо этого я протираю запотевшее стекло шлема и неотрывно смотрю вперёд. В наушниках раздаётся собственное дыхание и неторопливый говорок Авроры, сообщающей о процессе приземления.
Мне почему-то не страшно.
***
Тацита приняла меня немного холодно. Я упал с небес сверкающим шаром, а потом выкатился наружу в шестиколёсной рыкающей машине. Передние колёса сразу угодили в рыхлую водянистую почву. Вокруг инопланетный мрачный пейзаж. Сплошняком стелется одна ровная топь с лопающимися метановыми пузырями. Вдалеке на фоне торчит низкая гора, названная мною пиком Карпинского, и плывут низкие серые облака с редкими вкраплениями солнечных лучей по краям.
— Аврора, это болото, мать его!
— Сообщи координаты ближайшей твёрдой поверхности. Я перелечу, куда скажешь.
Отыскав взглядом каменистую сопку поблизости, я называю примерные координаты, и «Гиперион» за моей спиной поднимается, хлюпнув днищем и оставляя за собой брызги грязи, после чего перемещается в указанное место. Отцепившийся парашют вуалью падает в трясину. Я же врубаю воздушную подушку: ровер, убрав колёса, взмывает на пару метров и летит вслед за дроидом. Болото рябит множеством кочек и мёртвых кустов, среди которых снуют туда-обратно змееподобные создания.
— Наблюдаю каких-то животных. Земноводные или пресмыкающиеся, судя по всему.
— Я веду съёмку, Марк, — будто бы с некоторым осуждением отвечает Аврора. — Здесь можно было и проехать. Незачем тратить энергию на полёты.
Крыть нечем, поэтому я сажаю ровер и оставшиеся сто метров еду, увязая колёсами в мягкой илистой почве. Подрулил к дроиду. Из кабины пришлось вылезти сбоку; скафандр окатила струя дезинфекции, чтобы не занести земные микроорганизмы в чужую среду. Договор о космосе 1967-ого года ещё никто не отменял.
Первым делом собираю грязь с колёс в пробирки и распихиваю их по карманам скафандра. Ходить здесь тяжело: спину, привыкшую к невесомости, ломит ноющей болью, а ноги гнутся сами собой под весом тела и скафандра. Но я таки продолжаю собирать образцы, имеющие невероятную ценность для науки. В это время из болота на камни выпрыгивает одна из увиденных мной "змей": она трепещет серым гибким телом, как выброшенная на берег рыба. Осторожно беру её в ладонь, но Аврора мгновенно реагирует:
— Выбрось сейчас же!
— Но почему? Мне ведь нужно...
— Выбрось, я говорю!
— Аврора... — я пытаюсь объяснить, зачарованно глядя на дёргающееся в руке чужеродное живое создание. — Мне нужно собирать местные организмы на анализ. Представь, какой это будет сенсацией для биологов из дома?
— Нам разрешено брать только микроорганизмы. Или ты забыл? К тому же, оно может быть опасным. Выбрось обратно.
Хоть существо и не кажется мне опасным, я бросаю его обратно в родную стихию. Болото около каменистого берега уже бурлит от множества таких же "змей". Мне кажется, они подплыли сюда, увидев меня и летательный дроид. Ближе к вечеру они начинают люминесцировать: всю следующую ночь я наблюдал их мягкое голубое сияние в окружающей нас тёмной болотистой равнине.
Нахожусь снаружи около пяти часов, прежде чем залезть в ровер и перекусить. Удаётся собрать большое количество образцов. Всё же человек управляется быстрее зондов, хотя я до сих пор полностью не понимаю своей роли здесь. Нет, ну серьёзно — пусть человек пока всё ещё лучше, чем любая машина, но 90% исполняемой мной работы могла бы сделать и сама Аврора. Я тут скорее как бессмысленный придаток.
Когда наступает вечер, от горизонта ползёт чёткая тёмная линия. С противоположной стороны небо озаряют багровые сполохи, пробивающиеся сквозь облачную пелену. Вскоре всё погружается во мрак, освещаемый голубым сиянием "змей" в болоте. Включенный на ровере чувствительный аудиорекордер записывает доносящиеся отовсюду странные мелодичные звуки, напоминающие тонкое пение дельфинов. Небеса вспыхивают зигзагами зелёных молний, бьющих в верхние слои атмосферы, и льётся редкий маслянистый дождь. Уровень болота немного повышается, но не критично.
Дочитав «Моби Дика» на экране шлема, в 1:30 я засыпаю, выставив будильник на девять часов. А утром лечу обратно на орбиту. Аврора уверяет, что я молодец.
Хотелось бы верить.
***
За следующий месяц я совершил ещё четыре высадки на поверхность, одну трёхдневную. Задержка произошла по причине неполадок в «Гиперионе»: отошёл шланг в топливной системе, и я провозился два дня у вскрытого корпуса дроида, перебирая по винтикам мудрёный механизм. Аврора предлагала прислать «Тейю», но по некоторому размышлению я отказался. Топливо слишком большая ценность, чтобы тратить его на такие мелочи.
К концу второго дня иссяк кислород. Пришлось использовать фильтр, перекачивающий газовую смесь местной атмосферы в кабину ровера. К слову, выяснилось, что на Таците практически нет вредных для человека бактерий или вирусов, однако шлем я всё равно так и не решился снять.
Третьего дня мне вновь приснился тот сон. В этот раз безлюдный мрачный город приобрёл нормальный вид: дождь больше не лил, с окон были сняты ставни и доски, и свежевымытые стёкла блестели в лучах яркого солнца. В небе порхали косяки белых птиц, целенаправленно летящих на север. Мы с незнакомкой шли по улицам, по-прежнему покрытым выбоинами и трещинами, и разговаривали в той же манере: она говорит, а я повторяю блеклым эхом.
— Видишь? — говорила она. — Всё понемногу меняется к лучшему. Это и твоя заслуга.
— К лучшему... — вторю я, отчаянно пытаясь разглядеть её лицо, теперь словно укрытое бархатной тенью в летний тёплый день.
— Скоро мы останемся вдвоём. Ты и я, вместе.
— Вдвоём...
Я подхожу к ветхому покосившемуся зданию, начавшему расползаться от старости: в стороны торчат, как зубья, разбитые в крошево кирпичи, а фундамент просел глубоко в асфальт. Проведя пальцами по стене, я увидел, как осыпается ржавой крошкой кирпичная кладка. На кончиках пальцев осталась пыль. Странно. Странный сон, больше похожий на реальность.
Ко мне возвращается способность говорить самостоятельно. Обернувшись, я произношу, с трудом выталкивая слова чужим мёртвым языком:
— Кто ты? Как тебя зовут? И почему ты скрываешь от меня лицо?
— Я Кристина. И у меня нет лица. Ты его ещё не придумал.
***
Скоро назначен обратный джойнт-прыжок. Я решил попрощаться с Тацитой: под предлогом последнего сбора образцов (не совсем уж обязательного) высадился на небольшой площадке пика Карпинского. Здесь холодно, дует сильный ветер, под ботинками хрустит снег. Совсем как на Земле. Хотя что я знаю про Землю? Кажется, моя память начинает просыпаться. С каждым днём становится всё яснее, что знания о родной планете исчерпываются просмотром фильмов и роликов на Ютубе. Сам я прожил всю жизнь... Где? В каком месте?
Мне кажется, что я немец. В последнем сновидении незнакомка (Клара? Кристина?..) говорила на незнакомом дребезжащем языке, который я тем не менее прекрасно понимал. Похоже на немецкий. А тот город из сна, опоясанный широкими магистралями и высокими старыми арками, разве не Берлин? Слишком много вопросов скопилось в моей несчастной голове, и я уже предвкушал момент, когда вернусь в Центр и избавлюсь от блокировки памяти, установленной за некие сомнительные "заслуги" перед обществом. Осталось потерпеть всего ничего.
Временами в глубинах сознания, куда я сам боялся заглянуть, просыпался старый Марк и злобно скулил: "отдайте мне мою память, суки, я уже всё отработал, всё искупил".
Что же я сделал? Чем заслужил такое?..
На пике Карпинского мне как-то спокойно. Микробы сюда вряд ли доберутся, и я наконец решаюсь снять шлем. Аврора спрашивает:
— Ты уверен?
— Да, на сто процентов.
— При возвращении в дроид пройди дезинфекцию. И в основном комплексе повторную.
— Само собой. Слушай... Тебе сложно понять, но для меня это важно. Я тут уже почти два месяца, и всё это время нахожусь в скорлупе, будто бы чужой здесь. Хотя на Таците когда-нибудь будут жить люди.
— Присущая людям сентиментальность, — с пониманием шепчет на ухо искусственный интеллект с космического корабля, зависшего в четырёх сотнях километров над головой.
— Называй как хочешь.
Я убираю защёлки-блокираторы и снимаю шлем. В лицо сразу бьёт морозный ветер. Температура -35 по Цельсию. Давление ещё ниже, чем на остальной планете, но поначалу я ничего не ощущаю, только сладкий, опьяняющий воздух. Такой эффект можно списать на несколько повышенное содержание закиси азота и кислорода в атмосфере; я будто бы вдыхаю веселящий газ. Но истинные причины лежат глубже, как я считаю: последние два месяца, не считая потерянного при джойнте года, я дышу отфильтрованной стерильной газовой смесью станции. Сейчас же в мои лёгкие попадает настоящий воздух, пускай и отличающийся по составу от земного. Настоящий.
Теперь я настоящий, шепчу сам себе, и подхожу к краю обрыва. Со скалистого утёса обрывается пласт снега и комьями сыпется вниз, образуя всамделишную лавину где-то там, среди скалистых ущелий горной гряды. Я смеюсь, и мой смех отражается от каменных стен, возвращаясь обратно трёхкратно усиленным эхом. Кричу как дурак:
— Эй! Эээй! Ну привет, Тацита!
— Надевай шлем обратно и возвращайся в «Гиперион», — недовольно бурчит Аврора.
***
Готовлюсь к возвращению домой. Настроение праздничное. Необходимо упаковать множество разных приборов и инструментов, закрепить всё на кронштейнах, сделать так, чтобы ничего не сломалось и не повредилось во время джойнта. Добытые научные образцы по велению Авроры складирую в кабине «Гипериона». Это самое ценное, не считая жёсткого диска с копией полученных данных — там почти эксабайт видеофайлов, первичной микроскопии организмов, информации о геологии, океанологии и метеорологии экзопланеты. Старые зонды Аврора, предварительно законсервировав, топит в океане — они подают слабый сигнал, и когда-нибудь будущие поколения человечества вытащат их наружу и поставят в музее как памятник первопроходцам.
Мне не совсем ясно, почему диск должен храниться именно на дроиде, но я привык доверять Авроре. День старта провожу в праздном ничегонеделании. Всё давно готово, и я читаю новую книгу — снова классику, называется «Война и мир». Такое ощущение, что когда-то это уже читал, что вполне возможно. Опять немного затянуто, но интересно. Перипетии русско-французской войны так затягивают, что я читаю практически до самого отправления, отложив планшет за два часа перед стартом.
— Ты изменился... — задумчиво говорит Аврора.
— Ты о чём?
— Психопортрет другой. Вероятно, Разрушение сказалось положительно.
— Это хорошо. Знаешь, если даже раньше я был жутким преступником, то теперь наверняка исправился. Я сам это чувствую. Видимо, работа на меня хорошо влияет. Я другой человек.
И снова антиперегрузочная капсула. Вновь адская перегрузка. Свежесозданная "кротовая нора" Aura/2-2114 разворачивается в двух тысячах километров от нас. Искажение пространства и времени, в котором тонут звёзды, с белыми лепестками выброса антиматерии по краям. Когда-нибудь с этой стороны тоже поставят ретрансляторы, аккумулирующие дармовую энергию. За её счёт будут жить построенные на Таците города, а рейс с Земли на Тациту будет стоить копейки, дешевле, чем авиабилет от Нью-Йорка до Берлина.
А начало положил я.
Перед самым джойнтом я уже привычно погружаюсь в медицинский сон. И сразу просыпаюсь. Не знаю, сколько времени на сей раз забрала червоточина, однако ощущения такие, будто ненадолго закрыл глаза, задремав в капсуле. И пришёл в себя.
Ситуация напоминает прошлое пробуждение, только теперь я не дезориентирован и сразу знаю, что делать. Лежу спокойно, глядя в белый потолок. Вместе с гелем капсулы меня притягивает к нему, а там заботливые манипуляторы Авроры стирают жидкость с тела и дают полотенце, которое я по-хозяйски обернул вокруг пояса. Направляюсь в рубку, потирая ёжик волос на голове — в капсуле они едва растут, а перед стартом я побрился налысо. Хоть червоточина и сожрала наверняка прорву времени.
Мне не терпится взглянуть на Землю. Уже предвкушаю её голубоватое сияние, похожее на Тациту, но всё равно столь родное, знакомое с детства. Наверное, каждый космонавт, побывавший в джойнте, с надеждой первым делом смотрит в обзорный купол, выискивает очертания родных материков и континентов своего Дома, вдали от которого находился столько времени. Вид Земли с орбиты это чистый кайф, укол героина прямиком в вену, вдох слега в лёгкие. Мгновение чистой, незапятнанной радости от возвращения домой.
С обзорного купола как раз отодвигается кожух высокотемпературной и радиационной защиты. Я смотрю в образовавшуюся щель, не вижу ничего, кроме тёмной пустоты, смотрю дальше, и...
И там нет ничего. Никакой, мать её, Солнечной системы.
Аврора повернулась "спиной" к Земле? Зачем? Щёлкнув пальцем по панели, включаю наружные обзорные камеры. На экране снова ничего, только сплошная темнота. Даже звёзды какие-то уж очень тусклые, будто находятся в невероятном отдалении от нас. Созвездия незнакомые. Из ориентиров — два (два?!) искусственных моста Эйнштейна-Розена, повисших на расстоянии двух тысяч километров от станции. Две точки входа, хотя должна быть одна.
— Аврора? Аврора! Что это за...
За моей спиной в отсеке раздаётся знакомый громкий щелчок. Если бы так щёлкнуло с открытой перемычкой, то это означало бы полную разгерметизацию и мою смерть в течение двух минут. Но гермодверь закрыта.
Щелчок означает открытие внешнего ангара, где расположена аппарель вывода в космос двух дроидов, «Гипериона» и «Тейи». Они должны быть крепко закреплены в ангаре, однако я с изумлением наблюдаю «Гиперион», самостоятельно выходящий в открытый космос. Дроид выравнивается, маневрируя боковыми раструбами, застывает на мгновение и делает резкий рывок в пространстве. За ним разлетаются микроскопические частицы выхлопа водородного двигателя.
Он летит навстречу одной из "кротовых нор". Летит чрезвычайно быстро, будто собрался совершить джойнт-прыжок.
— Аврора, что за хрень происходит? Аврора, ответь! — я в отчаянии клацаю по клавишам панели, пытаясь вывести систему на ручное управление, но прежде послушная станция будто взбесилась: по экранам текут одни строки программного кода, в котором я мало что понимаю.
«Гиперион», несущий на борту образцы микробиологии и жёсткий диск со всеми данными, бесшумно исчезает внутри червоточины. Выглядит так, будто о сетку ударился теннисный мяч, только в данном случае мяч не отрикошетил, а увяз в сетке, внезапно исчезнув. И всё. Мой дроид пропал бесследно, а я нахожусь неизвестно где.
Внезапно строки кода на панели исчезают, и экраны приобретают прежний понятный вид с виджетами, иконками и папками разложенных по порядку данных с Тациты. Основная панель рубки загорается ярким светом. На ней возникает грустный смайлик.
— Прости. Тебя обманули, Марк. Ты никогда не вернёшься домой. «Гиперион» отправлен на Землю, а ты навсегда останешься здесь. Человечеству не нужны такие, как ты.
Смайлик печально развёл руками.
***
Говорят, разные люди ведут себя по-разному в стрессовых ситуациях. Бывает и такое, что маскулинные качки теряются и плачут, осознавая неизбежность гибели, а худощавые девушки начинают отчаянно сопротивляться и выкарабкиваться из возникшей патовой ситуации. В общем, нет ничего неоднозначного.
Не знаю, как бы повёл себя профессиональный космонавт, но я первым делом надел запасной скафандр, висящий на стропах в рубке. После открытия ангара я уже не был уверен, что Аврора сейчас не распахнёт гермодверь — единственное препятствие, отделяющее меня от космического вакуума.
— Аврора, у тебя неполадки? Озвучь системный протокол и запусти последнее сохранение системы! Активируй бэкап!
— У меня нет багов, Марк, — со странной грустью отвечает она, — я действую в соответствии с заложенной в меня программой.
— Последнее сохранение! Перезапуск системы!
— Невозможно выполнить, — чеканит чужой голос, после чего возвращается прежний ласковый голосок Авроры: — Я же говорю — ничего не получится. Я сделала то, что было прописано в изначальном протоколе.
— Что ты натворила? Зачем? Где мы вообще? Куда ты меня привела, сука? — я уже трясусь в ужасе, прижавшись к стене подальше от гермодвери и держась за перила на стенке.
— Не беспокойся. У тебя учащённый пульс, тебе необходимо...
— Да мне насрать! Объясни, что происходит!
— Ладно.
В этот самый момент гермодверь открывается. Я не ожидал — не удаётся крепко вцепиться в перила, и вместе с воздухом внутренних помещений меня мгновенно выталкивает наружу, прямиком в открытый космос. Перепад давления настолько резок, что даже внутри скафандра мне бьёт по барабанным перепонкам временной глухотой. Я пролетаю мимо дроида «Тейя», пытаюсь ухватиться за край, но ничего не удаётся. Сосущая сила вакуума слишком высока.
Я кувыркаюсь в пустоте. Перед взглядом то и дело проносится отдаляющаяся станция, кажущаяся теперь такой уютной и родной. Во внутренних помещениях горит свет, куда более яркий, чем это подобие звёзд, окружающих меня со всех сторон. Звёзд здесь действительно нет: едва различимые взглядом точки на грани пространства нельзя так назвать, а кроме них в окружающей тьме видны только две червоточины и наша станция, озарённая мерцающим электрическим свечением.
— Марк? Марк, ты меня слышишь? – вопросительный смайл на внутреннем дисплее шлема.
Продолжаю вращаться внутри пустоты. Слышно с трудом. Я и впрямь немного оглох.
— Марк?..
— Да, я слышу.
— Хочешь вернуться? Или так и будешь болтаться там?
— Хочу.
— Сейчас отправлю «Тейю», чтоб тебя забрала.
Спустя пять минут подплывает «Тейя», запихивает меня в своё нутро и летит обратно к станции. Высаживаюсь в ангаре Авроры. Все гермодвери закрываются, из раструбов хлещет воздух. Дождавшись нормального давления, я снимаю шлем. Если эта спятившая машина снова откроет люк, лучше умереть сразу, чем вот так.
— Ну что, готов к конструктивному диалогу? — её воркующий голосок уже стал ненавистен.
— Готов, — выдавливаю из себя, стараясь, чтоб не прозвучало слишком грубо.
— Присядь на минутку и послушай. У меня имеются для тебя важные новости.
Садиться в невесомости некуда, поэтому я зависаю в воздухе, по-будистски скрестив ноги. Желания пререкаться больше нет, но мне не удаётся удержаться от язвительной реплики:
— Ну спасибо за заботу, дорогая.
— С человеческими существами хорошо работает такой способ общения. Называется "метод кнута и пряника". Или я не права? — вопросительный смайлик.
— Права. Говори, в чём дело. Где мы?
— В Войде Волопаса.
— Что это такое?
— Самая большая космическая пустота. Такие пустоты возникают между скоплениями галактик. До дома отсюда... довольно далеко. Только до ближайшей звезды лететь больше семисот миллионов световых лет.
Молчу несколько секунд, пытаясь осмыслить озвученное расстояние. В голове не укладывается. Теперь понятно, почему звёзды превратились в такие тусклые фосфоресцирующие пятна, будто их затуманили светофильтром.
— Почему мы здесь? И куда улетел «Гиперион»?
— «Гиперион» отправился на Землю.
— Ты же говорила, что у нас энергии ровно на один джойнт-прыжок.
— Я соврала.
Вот как. Я не ожидал, что она способна лгать. Впрочем, за последние полчаса я узнал много нового об Авроре.
— Значит, на Земле я нежелательный гость?
— Да. И ты сам знаешь об этом. Тебя никто не собирался возвращать обратно.
— Знаю?..
— До Разрушения ты подписал бумаги. Тебя должны были казнить. Но ты выбрал меня. Кстати, можешь называть меня Кристиной.
И тут я всё вспомнил.
***
Вспомнил грязный Берлин с его вечными кислотными дождями. Вспомнил слег. Вспомнил Руби. Вспомнил Кристину...
Я вспомнил всё. То ли Аврора сняла блокировку, то ли я сумел самостоятельно взломать блок, но воспоминания обрушились сплошной сокрушающей лавиной, от которой закружилась голова. Я увидел свои скитания по улочкам Берлина в поисках слега, свои мытарства в попытках достать денег, бесконечный наркотрип в компании берлинских торчков. "Славные деньки" в подвалах и притонах, ночёвки на грязных обоссанных матрасах, а то и вовсе на холодном бетоне, с раскрытой в кайфе голодной пастью... Я – кожаная кукла с дырявыми лёгкими и пробитой насквозь головой; заядлый слегач, рассматривающий мир холодным взором мёртвых глаз. Когда мне не хватало денег на флакон слега, я был готов на всё. О господи, чего я только не вытворял...
А потом меня поймали. В машине с другим нарком по имени Руби, обкурившегося, пускающего слюни и сопли на подбородок. Руби отмазал богатый отец, а мою неадекватную тушку отправили в центр реабилитации. Не в первый раз уже, кстати. Но в соответствии с новым законом затем отвезли в психушку, а после — в тюремную лабораторию, где я провёл много лет, тестируя оборудование для новых фантомпликаторов, созданных на основе слега. Я оказался подходящим подопытным для их экспериментов.
Спустя четырнадцать лет испытаний я очутился в Центре. Поначалу показалось, что это какой-то очередной реабилитационный комплекс для конченых наркош. Но всё было куда сложнее.
Выяснилось, что Центр — тесно связанное с космонавтикой учреждение. Я уже слыхал о подобном. Про эксперименты над психикой, Разрушение личности и тому подобное. Эти парни берут бывших преступников и неблагонадёжных членов общества и перековывают их в нормальных людей, исправляя психопортрет. Мол, если человеку хватило смелости, чтобы выступить против общества и государства, то он – потенциально годный член социума. Остаётся лишь слегка поработать над его сознанием. По крайней мере, такова была легенда.
На самом деле в Центре готовят "теневых" космонавтов.
На подготовку обычного профессионального космонавта уходит огромное количество денег, времени и сил. К тому же космонавт, а тем более джойнт-оператор, — личность публичная. Его гибель будет выглядеть непрезентабельно для общественности. Поэтому для большинства джойнтов используют расходный материал в виде таких, как я. Отбросов общества. А публике представляют в качестве героев героев других людей, подредактировав записи джойнт-станций.