Тогда же при распространении книгопечатания и просвещения, становления технической цивилизации в Европе начали формироваться капиталистические отношения с погоней за прибылью и накоплением капитала. Нажива, деньги, материальные блага – вот идолы, которым стали поклоняться в цивилизованных странах под прикрытием христианства. Трудящийся стал средством для получения прибыли, а беззащитные «дикари» – доходной добычей, выгодным товаром.
Европейцы привыкли жить в государствах, организациях, семьях, построенных по принципу господства и подчинения. Одни общественные группы захватили власть и богатства, тогда как другие вынуждены были покоряться и работать на хозяев. А вновь открытые земли и народы, их населяющие, рассматривались в первую очередь с позиций торговли, колонизации, корысти.
Людям свойственно не только действовать, но и обдумывать свои действия и, по возможности, их последствия. Ещё в середине XVIII века философы рассуждали: каков человек в естественной природной среде и как он меняется с развитием культуры, техники, знаний?
Иммануил Кант постарался сформулировать основные вопросы познания, философии:
Что я могу знать?
Что я должен знать?
На что я могу надеяться?
Что такое человек?
«В сущности всё это, – заключил он, – можно было бы свести к антропологии, ибо три первых вопроса сводятся к последнему». Можно дополнить: что такое человек и какова его роль в природе?
Под влиянием известий о диких племенах философы разделились на два противоположных лагеря. Одни доказывали, что дикари находятся на низком уровне интеллектуального и нравственного развития, имеют зверские наклонности. Другие утверждали, что вольный сын природы – дикий человек – благороден и добр, имея ровно столько ума и умения, сколько необходимо для спокойной и счастливой жизни.
|
|
Например, французский философ Клод Адриан Гельвеций считал, что человек в первобытном состоянии «является ещё нелюдимым дикарём», язык которого «ограничивается пятью или шестью звуками или криками». Если он освобождается от страха перед законами или наказаниями, то его несправедливость не знает никаких пределов».
А по мнению Жана Жака Руссо, до тех пор, пока люди довольствовались немногим, самым необходимым, они жили свободными, здоровыми, добрыми и счастливыми. Когда появилась потребность в избытке благ, в собственности, тогда возникли рабство, жестокость, зависть, лицемерие. Научный и технический прогресс только увеличивал неравенство между богатыми и бедными.
Гельвеций и Руссо принадлежали к числу гуманистов, а их суждения о первобытных племенах были умозрительными. Однако со временем накапливалось всё больше сведений о разных странах и народах, стали складываться этнография и этнология («этнос» – народ), народоведение. Одновременно оформлялась наука о биологических особенностях человека – антропология (сам термин «антропология» появился ещё в античное время). В её основе лежала антропометрия – измерение и систематизация сведений о физических типах людей. Археология, изучающая остатки культурной деятельности человека, тоже обрела научный характер к середине XIX века.
Казалось бы, становление этих трёх взаимосвязанных дисциплин должно было внести ясность в спорные проблемы и раскрыть, выявить суть человека. Тем более что тогда же появились прекрасные труды о геологической истории и древности человека Чарлза Лайеля, а также о происхождении видов и человека, принадлежащие Чарлзу Дарвину.
|
|
Однако история знаний – это не столбовой путь от открытий к открытиям, от незнания к познанию истины, по которому торжественно шествуют широкие массы научных работников. Тут нередки глубочайшие заблуждения, забвение точных данных и господство сомнительных мнений, увлечение ложными гипотезами и теориями. Сказываются и общественное мнение, и классовые интересы, и политическая борьба, и предрассудки.
В середине XIX века благодаря научно‑техническому прогрессу бурно развивались капиталистические страны. Обострилась конкурентная борьба, активизировалось промышленное и сельскохозяйственное производство, торговля. Всё это сопровождалось жестокой эксплуатацией трудящихся, ограблением колониальных и зависимых стран, из которых вывозили в числе прочих дешёвых товаров рабочую силу, рабов или бесправных наёмников.
На основе учения Дарвина о естественном отборе и выживании наиболее приспособленных возник так называемый социодарвинизм. Он утверждал: в обществе господствует жестокая борьба за существование, конкуренция, в которой победителями выходят наиболее предприимчивые, ловкие, хитроумные. Значит, имеются особо одарённые народы и расы, которым сама природа предопределила верховенство и господство на Земле.
В научные дискуссии властно вмешалась политика. Капиталистические державы завершали раздел мира, Англия превратилась в крупнейшую колониальную империю. В США южные штаты были рабовладельческими (здесь насчитывалось около четырёх миллионов рабов‑негров). Экономические выгоды от эксплуатации рабского труда заставляли плантаторов соответственным образом обосновывать свои нравственные принципы. Американские антропологи Нотт и Глиддон опубликовали в 1854 году монографию «Типы человечества», где утверждалось полное отсутствие родства между белыми и неграми, приближёнными к человекообразным обезьянам. Французский аристократ А. Гобино издал свой «Трактат о неравенстве человеческих рас». По его мнению, существует высший расовый тип – арийский, призванный господствовать над остальными.
|
|
В России крупнейший биолог Карл Бэр проницательно охарактеризовал расистские домысли: «Не есть ли такое воззрение, столь мало соответствующее принципам естествознания, измышление части англо‑американцев, необходимое для успокоения их собственной совести? Они оттеснили первобытных обитателей Америки с бесчеловечной жестокостью, с эгоистической целью ввозили и порабощали африканское племя. По отношению к этим людям, говорили они, не может быть никаких обязательств, потому что они принадлежат к другому, худшему виду человечества. Я ссылаюсь на опыт всех стран и всех времён: как скоро одна народность считает себя правою и несправедливо поступает относительно другой, она в то же время старается изобразить эту последнюю дурною и неспособную и будет высказывать это часто и настойчиво».
К. М. Бэр был высоким научным авторитетом для Миклухо‑Маклая. А вот высказывание другого авторитетного для него мыслителя – Н. Г. Чернышевского, который опубликовал ряд работ, посвящённых истории, антропологии. Он справедливо отмечал: «Политические теории, да и всякие вообще философские учения создавались всегда под сильнейшим влиянием того общественного положения, к которому принадлежали, и каждый философ был представителем какой‑нибудь из политических партий, боровшихся в его время за преобладание над обществом».
В тот год, когда в Америке началась война за освобождение негров, во Франции вышла книга Катрфажа де Врио «Единство рода человеческого», где доказывалось физическое равенство рас. В 1865 году северные штаты победили южан и добились признания юридического равенства прав белых и чёрных. Но научные баталии антропологов продолжались.
Сравнительно немногие учёные понимали, что в науках о человеке многое ещё слабо изучено, недостаёт точных фактических данных, а потому и делать широкие обобщения слишком рано. Чарлз Дарвин в одном из писем высказал сомнения в том, что происхождение человека можно объяснить только результатом жестокой борьбы за существование: «Я никак не могу взирать на эту чудесную Вселенную и особенно на природу человека и довольствоваться заключением, что всё это результат грубой силы... Я очень ясно чувствую, что тот вопрос чересчур глубок для человеческого разума. С таким же успехом собака может размышлять об уме Ньютона».
Но и гипотеза Бога, сотворившего человека и наделившего его наилучшими качествами, ничего по сути не объясняет. Да и качества человеческие слишком часто очень далеки от идеала.
Многие заблуждения по поводу прогресса цивилизации связаны с тем, что люди склонны путать две очень разные вещи: культуру обобщённую (общественную) и личную; научные и технические достижения государств (цивилизаций) и развитие конкретного человека.
В цивилизованном обществе каждый отдельный человек выполняет определённую и обычно однообразную, простую функцию. Скажем, учёный становится узким специалистом, знающим очень много в пределах небольшой ограниченной области одной науки.
Культура общества может быть развитой, очень сложной, но каждый отдельный человек не в силах освоить её целиком, ограничиваясь только частностями. Он уподобляется более или менее простой детали чрезвычайно хитроумного механизма.
Представитель примитивной культуры способен освоить её во всей полноте и разнообразии. В этом отношении он более полноценный член своего общества, чем представитель высшей культуры, который во многом остаётся, можно сказать, недоразвитым.
Если человек теряет возможность сознательно, активно, творчески использовать достижения культуры, преумножать духовные и материальные богатства общества; если он не свободен политически и экономически; если культурная среда не стала для него естественной, продуманной и прочувствованной, ему грозит превращение в безликую деталь сложной общественной машины. Так штампуются «дикари высшей культуры». Одна из их отличительных особенностей – неспособность ценить и понимать своеобразие других культур. Они чрезмерно самодовольны и нетерпимы к мыслящим не на их манер.
Такой тип человека сложился уже в XIX веке в Западной Европе и Соединённых Штатах Северной Америки. Не случайно в этих странах были со временем почти полностью уничтожены или утратили свою самобытность множество местных племён. Для русской культуры, напротив, было характерно взаимодействие, сотрудничество, взаимное уважение разных племён и народов. Конечно, не всё проходило всегда мирно и гладко, без конфликтов, порой вооружённых. Однако ещё в царской России сложилось единое многонациональное государство, а русский народ, возникший из соединения многих племён, издавна привык дружить с представителями других рас, религий, культур.
Во время кругосветного путешествия в 1826 году морской офицер, а позже известный учёный, основатель Русского географического общества Фёдор Петрович Литке доброжелательно отзывался о туземцах тропических островов Тихого океана. Когда кто‑то из туземцев украл корабельное имущество, Литке отметил: «Им надлежало бы быть выше людей, чтобы не подпасть искушению присвоить себе одну или две из многих драгоценностей, около них как будто нарочно разбросанных». По его мнению: «Опыт всех прежних путешествий доказывает, что ласковое и снисходительное отношение с дикими, соединённое с твёрдостью и настойчивостью, средство сохранить с ними мир и согласие». Был момент, когда вооружённое столкновение казалось неизбежным. Один из островитян замахнулся копьём на Литке, а тот, выстрелив поверх головы нападающего, предупредил схватку.
Между прочим, сходная ситуация возникла во время последнего путешествия знаменитого мореплавателя Джеймса Кука. Во время стоянки на Гаваях в феврале 1779 года ему изменила обычная выдержка и предусмотрительность. Очередной конфликт с туземцами он решил окончить насилием, действуя как завоеватель, а не как божественный пришелец, за которого его принимали гавайцы. В завязавшейся схватке Кук был убит.
За двести пятьдесят лет до Кука та же судьба постигла Магеллана на Филиппинских островах. Об этом прекрасно знал Кук, который однажды сказал: «Не могу понять, зачем Магеллану понадобилось вступать в никому не нужную стычку с туземцами». Но, как видно, даже сильная воля и светлый ум порой не могут совладать с порывами чувств.
Не каждому доступно умение понять представителей чужой культуры, с уважением относиться к их нравам и обычаям, не стремиться к господству над ними и не кичиться своим превосходством, хотя бы потому, что в своей природной среде именно они имеют преимущества перед пришельцами.
Подобные принципы были близки и понятны Миклухо‑Маклаю. Он рос и воспитывался в интеллигентной российской семье середины XIX века – времени расцвета русской культуры и прежде всего литературы, пронизанной идеями свободы, справедливости, гуманизма, поисков правды и устремлённости к добру. Одно уже это определяло его уважительное отношение к «дикарям». Но каковы бы ни были его убеждения, научные исследования он вёл с предельной объективностью, а скороспелых выводов избегал. И всё‑таки исследователь не позволял себе ограничиваться только научными изысканиями, совершенно не стремился к научной карьере. Всё это вместе взятое позволило ему предвидеть, куда ведёт возвеличивание некоторых рас:
«Возражения вроде того, что тёмные расы, как низшие и слабые, должны исчезнуть, дать место белой разновидности «идеального человека», высшей и более сильной, мне кажется, требуют ещё многих и многих доказательств. Допустив это положение, извиняя тем истребление тёмных рас (оружием, болезнями, спиртными напитками, содержанием их в рабстве и т. п.), логично идти далее, предположить в самой белой расе начать отбор всех неподходящих к принятому идеалу представителя единственно избранной белой расы для того, чтобы серьёзными мерами помешать этим «неподходящим экземплярам» оставить дальнейшее потомство, логично ратовать за закон: чтобы всякий новорождённый, не дотягивающий до принятой длины и веса был устранён и т. п.».
Не правда ли – поистине пророческие слова. Они предвосхищают появление евгеники, «науки» об улучшении рода человеческого путём искусственного отбора, а также торжества идеологии нацизма в фашистской Германии. Более того, уже в наши дни появилась и стала пользоваться определённым успехом вполне людоедская идея о «золотом миллиарде», который должен остаться на планете.
Но это – тема особая, и мы её коснёмся в конце книги.
Дикари высшей культуры
В жизни Миклухо‑Маклая есть две важные тайны, связанные с его отношением к представителям европейской цивилизации и к женщинам.
Попробуем по возможности разобраться сначала в первом вопросе. Сразу же отметим, что он не отрицал европейскую культуру и сам являлся её представителем. Со многими европейцами у него были прекрасные отношения, и относился он к ним с уважением.
И всё‑таки нельзя не отметить парадоксальности его отношения к представителям развитой цивилизации и – примитивной культуры. Очень часто Николай Николаевич отзывался – в дневниках – о европейцах как об убогих дикарях и о полудиких папуасах‑людоедах как о вполне достойных людях. Да и вряд ли случайно предпочитал находиться среди первобытной природы и таких же людей, а не в европейских городах, где мог бы вполне прилично устроиться в качестве научного работника. А ведь путешествуя, он преодолевал огромные трудности, буквально на пределе физических сил, с немалым риском для жизни.
Почему же не выказывал уважения, а тем более любви к цивилизованному европейскому обществу?
Не следует думать, что им просто‑напросто овладела «охота к перемене мест», желание повидать экзотические страны, испытать острые ощущения. В своих дневниках учёный вовсе не смакует местные колоритные особенности. Даже о каннибализме – теме особенно волнующей европейцев, писал вскользь и по‑деловому сухо.
Надо иметь в виду, что исследователь постоянно вёл достаточно нужные метеорологические наблюдения, а также многочасовые измерения температуры морской воды на разных глубинах, отыскивал и препарировал редких птиц, пресмыкающихся, насекомых, зверей; проводил анатомические исследования мозга рыб, а также представителей различных человеческих рас, что требовало большого труда и значительных затрат времени.
Наконец, учтём и то, что ему приходилось путешествовать чаще всего с огромным количеством багажа, главным образом – ящиками с коллекциями, а также с книгами, записями, дневниками, раскладными стульями, столом, шезлонгом, большим количеством подарков для туземцев... Все эти ящики, свёртки, пакеты требовалось перегружать, хранить на складах, перевозить, оставлять под залог и выкупать...
Если учесть все эти обстоятельства, становится совершенно ясно, что во время путешествий Маклаю приходилось преодолевать помимо всего прочего ещё и значительные организационные трудности. Есть одна характерная дневниковая запись об одном дне, проведённом проездом в Батавии 14 марта 1886 года.
«Утро было замечательно ясное, – записал путешественник, – и тёмно‑голубые силуэты вулканов Салак и Пангеранго отчётливо вырезывались на ярко‑зелёной кайме береговой растительности. На берегу, в миле расстояния от нас виднелись красные кровли и белые здания новой гавани Батавии – Таньон‑Приок. Большинство судов стояло на якоре тут же, и только немногие виднелись далеко на западе, на старом Батавском рейде. Малым ходом вошли мы в небольшую, но вполне укрытую брекваторами (волнорезами) гавань, оконченную только два года тому назад, и каналом подошли к самой стенке пристани, где нагружают уголь. Более сотни туземцев немедленно принялись за работу. Такая поспешность нагрузки углём была не очень приятна для пассажиров...»
В дальнейшем выясняется, что больше всего неприятностей доставили суточная стоянка именно ему: был воскресный день, и вызволять свои многочисленные ящики и свёртки с разнообразными коллекциями, пролежавшие здесь около тринадцати лет, было чрезвычайно, почти неимоверно трудно. Столь элегически начатый день прошёл в беспрерывных хлопотах. Но кроме того, что ему удалось в конце концов вызволить (а прежде отыскать) свои коллекции и пакеты с записями, Николай Николаевич успел ещё сделать несколько деловых визитов, а возвращаясь из города по железной дороге в порт, как он пишет, «не забыл захватить банку с подаренной мне интересной акулой». У борта парохода уже стояла баржа с вещами. Осталось только проследить, чтобы они были осторожно перенесены и сложены в трюм.
Кстати сказать, в его хлопотах неоценимую и бескорыстную помощь оказал один англичанин. А для того, чтобы осуществить эту организационную операцию, Миклухо‑Маклаю пришлось совершить двадцатидневное путешествие на пароходе в не очень‑то приятной обстановке.
Итак, нет никаких сомнений, что его странствия никоим образом не напоминали туристические прогулки. Он совершал их во имя науки. И в то же время для того, чтобы находиться вдали от европейской цивилизации. Почему? Потому что его, как можно догадаться, слишком раздражали цивилизованные самодовольные обыватели – «дикари высшей культуры». Так назвал их Пётр Лаврович Лавров – философ и социолог, народник, знавший Миклухо‑Маклая и глубоко уважавший его.
Лавров считал такими дикарями тех получивших хорошее воспитание и образование людей, которые имеют все возможности трудиться на благо общества, однако предпочитают быть приспособленцами и алчными потребителями. Эти люди «по внутреннему бессилию не выработавшие ни наслаждение развитием, ни потребности в нём и потому остающиеся при низших потребностях и вкусах дикаря».
По справедливому суждению Лаврова, которое полностью разделял Миклухо‑Маклай, каждый сознательный, совестливый и благородный человек, добившийся успеха в жизни, понимает, что этим он обязан не только себе, но многим и многим другим людям, и не единственно современникам, но и представителям разных народов и эпох. Он желает «отплатить человечеству за своё развитие, так дорого стоившее предыдущим поколениям», а значит, стремится осуществить «наиболее справедливое общежитие».
Н. Г. Чернышевский в этой связи полагал: «Положительным человеком в истинном смысле слова может быть только человек любящий и благородный. В ком от природы нет любви и благородства, тот жалкий урод... но таких людей очень мало, может быть, вовсе нет; в ком обстоятельства убивают любовь и благородство, тот человек жалкий, несчастный, нравственно больной». А если становится много подобных уродов, «не вините в том людей, вините обстоятельства их исторической жизни».
Дело, конечно, не в том, чтобы искать виновных или оправдывать ненасытных потребителей. По‑видимому, на пути развития европейской цивилизации с момента становления капитализма начали складываться всё более благоприятные условия для широкого распространения буржуазных ценностей в обществе. А среди них первая и главная – деньги; деньги, которых надо получить как можно больше за наименьший труд, а ещё лучше и вовсе без труда. Это и есть экономическая основа потребительства и приспособленчества.
Культуру принято разделять на две группы. Материальная, которую создаёт человек ради своего благополучия, для удовлетворения физических потребностей и прихотей. Духовная – признана удовлетворять потребности интеллектуальные, нравственные, связанные не с животными нуждами, а чисто человеческими.
Человек первобытной культуры обычно в полной мере пользуется и материальными, и духовными достижениями своего общества. В этом смысле он вовсе не дикарь, а всесторонне развитая – в меру предоставленных ей возможностей – личность.
Цивилизованный представитель высококультурного общества имеет возможность выбирать, на какие ценности ему следует ориентироваться. Это относится прежде всего, конечно, к более или менее обеспеченному буржуазному сословию. Если человек озабочен почти исключительно максимальным потреблением материальных благ, пренебрегая духовными и тем более высшими достижениями данной цивилизации, то он превращается в дикаря.
В буржуазном обществе даже интеллектуалы, деятели культуры сплошь и рядом превращаются в деляг, ненасытных потребителей материальных ценностей. Они живут не творчеством – в науке, литературе, искусстве, а за счёт науки, литературы, искусства. Духовная культура для них не цель, а средство добывать материальные блага и положение в обществе.
Для Миклухо‑Маклая, как для всех истинно творческих культурных людей, были чужды и презренны цивилизованные дикари, а более других – дельцы от науки. Однако именно с такими людьми ему приходилось постоянно сталкиваться в Европе.
Огорчало и удручало его ещё то, что цивилизованные дикари преимущественно агрессивны. Они ненавидят всех тех, кто не похож на них, кто им непонятен и чужд. Они не терпят представителей других культур, не умеют и не желают ладить с ними. Они, воспитанные в обществе, основанном на принципах господства и подчинения при всевластии денег, понимают только язык силы и ценность валюты.
Отличительная особенность европейской (ныне – американской) цивилизации – стремление к всемирному господству. Это и было фактически осуществлено ещё в XIX веке, если не раньше. Это тоже – один из признаков дикарей высшей культуры.
Старший современник Миклухо‑Маклая, замечательный русский мыслитель Николай Яковлевич Данилевский отмечал: «Настоящая глубокая опасность заключается именно в осуществлении того порядка вещей, который составляет идеал наших западников: в воцарении... столь любезной им общечеловеческой цивилизации. Это было бы равнозначительно прекращению самой возможности всякого дальнейшего преуспевания или прогресса в истории внесением нового миросозерцания, новых целей, новых стремлений...
Всемирное владычество должно, следовательно, страшить не столько своими политическими последствиями, сколько культурными. Не в том дело, чтобы не было всемирного государства, одной цивилизации, одной культуры, ибо это лишило бы человеческий род одного из необходимейших условий успеха и совершенствования – элемента разнообразия».
Заметим кстати, что Данилевский подобно Миклухо‑Маклаю и даже в большей степени являлся учеником и последователем К. М. Бэра. И он, и Миклухо‑Маклай как учёные биологи и экологи прекрасно понимали, что именно благодаря разнообразию природной среды и живых организмов на Земле шла прогрессивная эволюция, развивался и совершенствовался головной мозг, формировался человек разумный.
Разнообразие взаимодействующих культур – залог их развития.
Наконец, ещё одна особенность европейской буржуазной цивилизации: подавление индивидуальности. Общество потребления формирует стандартные личности уже потому, что ориентировано на материальные потребности, которые более или менее одинаковы для всех людей и достаточно примитивны. Сам принцип приспособления к своему окружению предполагает не развитие личности, а её деградацию (биологический пример: деградация кишечных паразитов, прекрасно приспособившихся к комфортной среде).
Убогие личности самодовольных буржуа вызывали неприязнь, раздражение, презрение Миклухо‑Маклая. Ему тяжело было жить среди них. Подлинные «дикари», полностью усвоившие свою материальную и духовную культуру, умели ладить между собой, стремились узнать больше, чем им было известно, с уважением и доверием общались с человеком, почти совершенно на них не похожим, принимали как должное его индивидуальность – такие представители примитивной культуры были ему интересны и симпатичны.
Безусловно, цивилизованное европейское общество чрезвычайно контрастно. Оно предоставляет великолепные возможности для развития и совершенствования своей личности. Некоторые люди в полной мере используют эти возможности. Но, к сожалению, они находятся в абсолютном меньшинстве. Хотя именно они творят всё лучшее, что составляет золотой фонд культуры, хотя бы отчасти оправдывая существование данной цивилизации.
Именно к таким людям принадлежал Николай Николаевич Миклухо‑Маклай.
Тайна Маклая
В хижине собралась целая группа оран‑утан. У многих были курчавые волосы. Одна головка обратила на себя внимание миловидностью и приятным выражением лица.
Он начал обмеры голов. У обладательницы этой симпатичной головки поинтересовался, как её зовут. «Мкаль», – пролепетала девочка. Было ей не более двенадцати‑тринадцати лет.
– Приди ко мне, я буду тебя рисовать, – сказал учёный, чувствуя некоторое волнение от предстоящей встречи. Рисуя, обращаешь внимание на все особенности тела, словно не только разглядываешь их, но и поглаживаешь.
Груди у неё ещё не были развиты, только намечались вокруг маленьких сосков. Видя, что пришелец часто и внимательно посматривает на неё, девочка перестала смущаться и также внимательно рассматривала белого человека.
Он протянул руку к её груди, с томлением, возбуждаясь, провёл пальцами вокруг податливых припухлостей. Мкаль поёжилась, словно кошечка, которую приласкали, и улыбнулась...
– Ты придёшь ко мне вечером? – спросил не словами, а жестами, натурщица кивнула и выскользнула из хижины.
Маклай отправился к её отцу. Мкаль была здесь же и, по‑видимому, сказала о желании пришельца. Отец с понимающим видом взял у него деньги, кивнув головой.
Вечером она пришла к нему. Николай Николаевич в это время записывал в дневник: «Положительно, девочки здесь рано становятся женщинами и имеют то превосходство над европейскими, что во всех отношениях натуральнее и откровеннее».
Мкаль сидела рядом и смотрела на него. Ему захотелось продлить сладкое томление. «Если не я буду первым, то кто‑то другой, грубый насильник, которого она будет бояться, так и не ощутив любви. Она всё понимает, и я ей нравлюсь, и она будет со мной по своему желанию, а не по принуждению».
Маклай поторопился записать в дневнике: «Я почти убеждён, что если я ей скажу: «пойдём со мною», заплачу за неё её родственникам – роман готов».
Ну, что ж, если и не роман с наложницей, то хотя бы долгий дождливый вечер с юной любовницей...
Так ли было в действительности? Если кто‑либо и знал об этом, то всех этих людей давно уже нет на свете.
...Он стоял на отлогом песчаном берегу острова Андра и наблюдал за играми мальчика Качу и девочек Аса и Пинрас. Последняя особенно привлекала его внимание. Её можно было назвать недурненькой даже в европейском смысле. Обнажённое стройное тело уже приобретало черты юной женщины. Качу порой валил её на песок и со смехом садился на неё, недвусмысленно подражая старшим. Нетрудно было представить себя на его месте. Пинрас, возможно, заметив его жадный взгляд, посмотрела на него и энергично задвигала бёдрами, точно так же, как делали это малолетки‑папуаски, готовясь к предстоящей половой жизни.
В этот день эти трое крутились возле него, стараясь при случае чем‑либо услужить, а учёный временами одаривал их цветными ленточками, бусами. От долгого пребывания на солнце заболела голова. Он дал понять об этом сидевшим у хижины женщинам, и они по какой‑то причине поняв его желание, предоставили Пинрас сделать ему массаж головы. Николай Николаевич положил голову на её голые тёплые ноги, и девочка принялась сдавливать руками и растирать пальцами кожу головы. Ощущение было приятное и волнующее. Когда закончился массаж, благодарный пациент щедро отсыпал ей бусы из стеклянной банки.
Тотчас несколько девочек подбежали и стали предлагать свои услуги. Женщины этого не делали, вероятно, опасаясь ревности мужей. Следовательно, эта процедура предполагает определённую интимную близость. Когда постоянно ощущаешь прикосновение не только рук, но и ног выше колен, а то и нежного животика в нижней части, то кровь отступает от головы, переходя в совсем другое место, а возникающее желание подавляет головную боль.
О том, что между ними возникла таинственная близость, он понял, когда вечером Пинрас старалась находиться как можно ближе к нему. Заметив это, её отец что‑то негромко сказал ей, после чего она удалилась, несколько раз оглядываясь и, встречая его взгляд, словно ожидала, будет ли гость договариваться с отцом о том, что составляло их общую тайну. Он сдержался и не стал этого делать. Но желание оставалось.