(в 1882 году)
Через восемь дней, 8 октября, исполнится 12 лет, как в этой же зале я сообщил г.г. членам Географического общества программу предполагаемых исследований на островах Тихого океана. Теперь, вернувшись и вполне взвешивая значение каждого слова, могу сказать, что исполнил моё обещание, данное Географическому обществу 8 октября 1870 г., выраженное тогда мною в следующих словах: «Со своей стороны я сделаю всё, что будет в моих силах, чтоб моё предприятие не осталось без пользы для науки». [...]
Я должен заметить, что хотя 12 лет и кажутся длинным периодом, но всё же при критическом обсуждении моего путешествия не следует забывать всех препятствий, которые мне являлись на пути и очень замедляли ход работ. К числу этих препятствий относится прежде всего продолжительность путешествия. Приведу несколько примеров. При посещении островов Меланезии в 1878 и 1879 гг. я провёл в путешествии 409 дней, из которых 237 находился на берегу, на суше, а 172 дня – в море. При обстановке, в которой я тогда путешествовал – это была небольшая шхуна, – я мог уделить работе весьма незначительную часть времени. Мой последний переезд из Австралии в Европу, хотя и при совсем другой обстановке, длился не менее 200 дней. Приведу ещё пример большой потери времени. При путешествии на Малайском полуострове мне приходилось ходить большей частью пешком в течение 176 дней, делая по 10 часов в день. Естественно, что такие переходы требовали более продолжительного отдыха, на который и приходилось терять время. Значительная потеря времени сопряжена также с разными, хотя и простыми, но необходимыми условиями жизни, как, например, устройство себе жилья и поиски ежедневного пропитания. Так, в 1872 г., во время первого моего пребывания на Берегу Маклая, мой ежедневный стол зависел главным образом от охоты, и мне нередко приходилось голодать, если охота была неудачная. Потом ещё препятствие – болезни. Не говоря уже о частых припадках лихорадки, которым я подвергался в Новой Гвинее и которые оставляли по себе большую слабость, очень мешавшую занятиям, мне пришлось пролежать около месяца в госпитале в Амбоине, когда к перемежающейся лихорадке присоединилась ещё рожа лица и головы – болезнь, почти эпидемически господствующая на Берегу Ковиай в Новой Гвинее. Целые семь месяцев проболел я в Сингапуре, вернувшись из Новой Гвинеи в 1878 г., вследствие чего вес моего тела от нормального, 147 фунтов, понизился до 93 английский футов, и в продолжение этих семи месяцев работать, в собственном смысле слова, я мог только весьма мало. Наконец, крайнее недоверие туземцев, которое приходится встречать во многих малоизвестных и потому наиболее интересных местностях и которое может быть преодолёно только долгим терпением, большою настойчивостью; незнание местного языка и большая трудность изучения его без вспомогательных средств, как, например, переводчики или лексиконы. В подробном отчёте о моих путешествиях найдутся ещё многочисленные примеры подобных препятствий. [...] Я стал замечать, что в разговорах между собою они часто употребляли весьма странную комбинацию слов: «каарам тамо»; «каарам» означает луна, «тамо» – человек. Сначала я не мог понять значение этого выражения – «каарам тамо» – человек с луны, и, только познакомившись, наконец, с языком папуасов настолько, чтоб спросить у них, что это такое, где находится этот «каарам тамо», я, к моему крайнему удивлению, узнал, что так они называют меня. Но всё‑таки весьма ограниченное знание языка не позволяло мне сделать дальнейших вопросов, чтоб тотчас же разъяснить, каким образом они пришли к такому странному заключению относительно моего происхождения. Наконец, уже на четвёртом месяце моего знакомства с ними, когда я успел ознакомиться с языком достаточно хорошо, при новых расспросах о происхождении этого выражения я узнал следующее. Спросив однажды одного из туземцев: «Кто тебе сказал, что я каарам тамо?», т.е. человек с луны, я получил ответ: «Да все говорят это». – «Кто же эти все?» – «Да ты спроси их (при этом он указал на подле стоявших: вот тот, тот и тот, все тебя так называют).
|
|
|
|
Добившись, наконец, кто первый назвал меня таким образом (мне сказали, что это был Бугай из деревни Горенду), я тотчас же отправился в эту деревню, отыскал Бугая и спросил его: «Почему ты думаешь, что я пришёл с луны?» – «Потому что у тебя огонь с луны». Опять явилось затруднение: что они называют огнём с луны? Я стал объяснять им, что огонь, который горит в моей хижине или зажигается в ней, совершенно такой же, как и тот, который горит в Горенду, Бумбу и других деревнях. «Всё это так, – отвечал Бугай, – но у тебя в твоей хижине есть ещё другой огонь, который с луны». Снова пришлось расспрашивать, и наконец я узнал, что этот дикарь Бугай, будучи раз с товарищем на рыбной ловле, увидел около моей хижины яркий, белый свет и так испугался, что сейчас же бросился в деревню и стал звать всех посмотреть на «огонь с луны», как он назвал этот необыкновенный огонь. С этого времени сначала в ближайших деревнях, а потом и в более отдалённых стали звать меня «человеком с луны».
|
|
Долго я не мог сообразить, какой особенный огонь они могли видеть у меня. Припомнив хорошенько все обстоятельства моей жизни в Гарагаси, я остановился как на более вероятном на следующем случае. Однажды в бурную ночь, когда мне надо было отыскать что‑то под хижиною (хижина в Гарагаси стояла на сваях), я вздумал зажечь один из фальшфейеров, оставленных мне командиром корвета «Витязь». Это‑то случайное обстоятельство окончательно утвердило в мозгу туземцев убеждение в моём сверхъестественном происхождении, первоначальное зерно которого брошено было, вероятно, моим неожиданным появлением среди них. [...]
Чем больше распространялась моя известность как «каарам тамо» (человека с луны), тем удобнее стало для меня являться в окрестные деревни, и мои исследования и наблюдения пошли гораздо успешнее. Вообще чем менее я менял своё поведение, чем более я оставался самим собой, т.е. европейцем, учёным, исследователем, чем больше отличался от туземцев, тем более укреплялась в них идея о моём неземном происхождении, для поддержания которой мне не приходилось играть никакой роли или принимать какие‑нибудь меры. В отношениях моих с туземцами я строго наблюдал за собою, чтоб всегда даже малейшее, но данное мною обещание было исполнено, так что у папуасов явилось убеждение, выражаемое ими в трёх словах и ставшее между ними родом поговорки: «Балал Маклай худи», что в переводе значит «Слово Маклая одно». Но чтобы дойти до такого мнения, я действительно должен был быть весьма заботлив: никогда ничего не обещать, чего не могу сделать. Это исключительное положение много помогало мне в моих частых сношениях с туземцами и давало мне возможность оказывать на них хорошее влияние при часто возникавших между ними междоусобиях и войнах. [...]
Я уже говорил, что папуасы не умели добывать огонь, и когда я спрашивал их об этом, то они положительно не понимали моего вопроса и даже находили его смешным. Они говорили, что если у одного погаснет огонь, то он найдётся у другого; если во всей деревне не будет огня, то найдётся в другой. Некоторые туземцы говорили мне, что их отцы и деды рассказывали, что помнят или в свою очередь слыхали о времени, когда у людей вовсе не было огня, что им приходилось есть пищу сырую, вследствие чего у них была болезнь дёсен, название которой сохранилось до сих пор. [...]
О жителях Берега Папуа‑Ковиай ходили между малайцами самые ужасные рассказы: их считали людоедами; уверяли, что они нападают на приходящие к берегу суда, грабят, убивают, поедают экипаж и т.п.
Все эти страшные рассказы малайцев о разбойничестве и людоедстве жителей Берега Папуа‑Ковиай и побудили меня избрать именно эту местность, так как я надеялся встретить там чистокровное папуасское население. [...]
Не желая иметь в своём экипаже людей из одной какой‑нибудь местности, знакомых между собой, я намеренно оставил при себе по несколько человек из разных местностей и даже разных племён; так, у меня были малайцы, папуасы и другие. Люди знакомые легче могли сговориться между собою, оказать мне скопом неповиновение, сопротивление и даже нападение на меня. [...]
Однако появление нашего небольшого судна привлекло внимание жителей южного берега Телок‑Кируру, где находятся многочисленные деревни папуасов. Вероятно, мы показались им хорошею и лёгкою добычею, и они явились к вечеру в таком числе, что мои люди положительно струсили, уверяя, что наш последний час пришёл и если мы не уберёмся в продолжение ночи из узкого залива, то на утро не миновать беды.
Действительно, число пирог, а с ними и папуасов всё возрастало и нападение их на нас стало казаться и мне не только вероятным, но и неизбежным. О сопротивлении с дюжиной людей сотням дикарей нечего было и думать, и поэтому я решил ретироваться без шума под прикрытием ночи. Побуждаемые страхом, люди мои не щадили сил и, несмотря на утомление, усердно работали вёслами всю ночь, чтобы поскорее выбраться из негостеприимного Телок‑Кируру. Папуасы, собравшиеся было напасть на нас, вероятно, были неприятно удивлены на другой день, увидев, что добыча, на которую они положительно могли рассчитывать, так неожиданно ускользнула из их рук. [...]
Считаю уместным сказать здесь несколько слов о социальном положении папуасов Берега Ковиай и о том влиянии, какое имели на это положение малайцы и их культура. Сравнивая их положение с тем, в каком находятся обитатели противоположного, восточного, берега Новой Гвинеи, могу сказать, что папуасы Ковиая могли бы очень и очень позавидовать своим соплеменникам – папуасам Берега Маклая. Вследствие торговых сношений с малайцами... в которых вывоз невольников из Новой Гвинеи и торг ими всегда играли важную роль, папуасы Берега Ковиай из оседлых мало‑помалу превратились в кочевых: на всём протяжении берега в настоящее время не встречается ни одной папуасской деревни. Подвергаясь вначале насилию, нападению и обращению в рабство со стороны малайцев, жители прибрежных деревень впоследствии сами сделались их сообщниками и в свою очередь отправлялись в более отдалённые горные папуасские деревни, производили на них нападения, захватывали в плен жителей и продавали малайцам. Понятно, горные жители не оставляли таких вероломных действий соседей без отмщения, и таким образом между прибрежными и горными папуасами возникали постоянные междоусобия и производилось взаимное истребление.
Находясь постоянно между двух огней – эксплуатацией малайцев, с одной стороны, и угрозой нападения горных жителей, с другой, береговые папуасы нашли слишком беспокойным и небезопасным жить на суше, бросили свои хижины и плантации на берегу и обратились в водных номадов (кочевников. – Р.Б.), скитаясь в пирогах вдоль и между берегов. Лишённые постоянного и обеспеченного источника пропитания, они находятся в крайне бедственном положении...
Из сказанного следует, что хотя жители Папуа‑Ковиай и получили от малайцев огнестрельное оружие, познакомились с курением табака и опия, стали ценить золото и усвоили малайские названия своих начальников, но оттого не стали ни богаче, ни счастливее. [...]
Я сказал выше, что влияние миссионеров на южном берегу растёт, и выставил хорошие стороны их влияния: туземцы учатся читать и писать и т. д.; но мне не пришлось сказать о теневой стороне появления миссионеров на островах Тихого океана. Эта теневая сторона, по моему мнению, состоит главным образом в том, что за миссионерами следуют непосредственно торговцы и другие эксплуататоры всяческого рода, влияние которых проявляется в распространении болезней, пьянства, огнестрельного оружия и т.д.
Эти «благодеяния цивилизации» едва ли уравновешиваются уменьем читать, писать и петь псалмы!..
По мере того как распространяется торговля, растут и потребности туземцев, вызываемые искусственно, примером и навязыванием. Туземцы скоро выучиваются курить табак и употреблять спиртные напитки...
Единственным союзником туземцев в борьбе их с белыми явится, вероятно, климат Новой Гвинеи, неблагоприятный для существования в ней белой расы. [...]
Приближаясь к столице какого‑нибудь султана или раджи, я обыкновенно посылал туда нескольких из сопровождавших меня людей, чтоб предупредить князя о моём приходе и дать ему время позаботиться о моём помещении. Посланные мои на вопрос князя, кто я такой, должны были, согласно моим наставлениям, отвечать, что «дато рус» Маклай (дато – по‑малайски означает «дворянин») придёт в гости к нему, что дато Маклай идёт из такой‑то страны, побывав у такого‑то султана или князя, и направляется через эту страну в такую‑то, к тому‑то. На вопрос: «Что же дато Маклай хочет во всех этих странах, чего он ищет?» – посланные мною люди имели инструкцию отвечать: «Дато Маклай путешествует по всем странам малайским и другим, чтоб ознакомиться, как в этих странах люди живут, как живут князья и люди бедные, люди в селениях и люди в лесах; познакомиться не только с людьми, но и с животными, деревьями и растениями в лесах» и т.п. Разумеется, такой небывалый гость, желавший всё видеть и исследовать, приводил в немалое изумление и беспокойство туземные власти, которые хотя и любезно меня встречали, но ещё любезнее и торопливее старались меня выпроводить из своих владений. [...]
Сообщив о ходе моих путешествий, считаю своим долгом и удовольствием выразить здесь мою полную и искреннюю благодарность прежде всего Императорскому Русскому географическому обществу, которое, на первых порах оказав мне авторитетную поддержку и материальное содействие, не переставало выражать своё сочувствие в течение моих 12‑летних путешествий и благодаря стараниям которого в настоящее время, надеюсь, труды мои появятся в свет на русском языке. Не могу не вспомнить здесь с чувством благоговения незабвенной памяти в Бозе почившего государя императора Александра Николаевича, милостиво разрешившего мне воспользоваться для путешествия военными русскими судами, и великой княгини Елены Павловны, благодаря просвещённому содействию которой разрешения эти воспоследовали; великим князьям Константину Николаевичу, всегда оказывавшему просвещённое содействие моим путешествиям, и Алексею Александровичу, которому я обязан возвращением на военном судне в Россию.
Много лиц и учреждений помогало и облегчало мне научные путешествия и исследования. Из числа их я с особенною благодарностью должен назвать генерал‑губернатора Нидерландской Индии Лаудона, махараджу Иохорского, о которых я говорил в последнем чтении, и правительства австралийских колоний. В Австралии я имел годовые даровые билеты на проезд по всем железным дорогам; пользовался до того времени, пока биологическая станция была основаема, помещениями для анатомических занятий в одном из зданий, принадлежащих правительству; пользовался для фотографических работ фотографическим ателье городского музея или казённой типографии и т.д. и т.д. Даже в настоящее время все мои вещи и коллекции находятся на хранении в Сиднее в одном из правительственных магазинов. [...]
Теперь мне остаётся только поблагодарить вас, милостивые государыни и милостивые государи, за то терпение, с которым вы выслушали мои четыре чтения, несмотря на мой подчас ломаный русский язык и на то, что мои сообщения, вследствие непривычки говорить пред большим собранием, может быть, не отличались хорошим изложением. [...]
Рисунки Н.Н. Миклухо‑Маклая
Хронология
17 июля 1846 – в селе Рождественском близ города Боровики Новгородской губернии в семье инженера‑капитана Н. И. Миклухи родился сын Николай.
1857 – поступил в школу св. Анны при лютеранской церкви в Петербурге.
1858 – перевод во Вторую Санкт‑Петербургскую гимназию.
1863 – исключён из гимназии. Зачислен вольнослушателем на отделение естественных наук физико‑математического факультета С.‑Петербургского университета.
1864 – исключён из университета. Отъезд в Германию. Поступил на философский факультет Гейдельбергского университета.
1865 – обучение на медицинском факультете Лейпцигского университета.
1866–1868 – занятия в Йене (Тюрингия) по специальностям: сравнительная анатомия и общая биология. Путешествие на Канарские острова и в Марокко.
1869 – путешествие на берега Красного моря. Возвращение в Россию. Работа в зоологическом музее Академии наук (изучение губок).
Октябрь 1870 – сентябрь 1871 – плавание на корвете «Витязь» от Кронштадта до восточного берега Новой Гвинеи.
20 сентября 1871 – 22 декабря 1872 – пребывание на побережье залива Астролябии (Новая Гвинея). Изучение природных условий этого района, быта и нравов папуасов.
Декабрь 1872 – май 1873 – плавание на клипере «Изумруд».
Май – декабрь 1873 – пребывание в Батавии и Бейтензорге.
1874 – двукратное посещение Берега Папуа‑Ковиай (западная часть Новой Гвинеи).
Ноябрь 1874 – январь 1875 – первое путешествие по Малаккскому полуострову.
Июнь – октябрь 1875 – второе путешествие по Малаккскому полуострову.
1876 – плавание в Западную Микронезию и Северную Меланезию.
27 июня 1876 – 10 ноября 1877 – второе посещение Берега Маклая.
1878–1882 – пребывание в Австралии. Вступление в Линнеевское общество и участие в его работе. Организация научной зоологической станции в Сиднее.
1879 – путешествие по островам Меланезии.
1880–1881 – два путешествия на южный берег Новой Гвинеи.
1882–1883 – переезд из Сиднея в Россию. Научные доклады в Москве, Петербурге. Поездка в Германию, Францию, Англию.
Март 1883 – третье посещение Берега Маклая.
Февраль 1884 – женитьба на Маргарите Робертсон.
1884 – 1886 – жизнь в Сиднее. Сравнительно‑анатомические, биологические и палеонтологические исследования.
Май 1886 – май 1887 – поездка в Россию. Представление проекта организации русской колонии в Новой Гвинее.
1887 – поездка в Австралию и возвращение с семьёй в Россию. Жизнь и работа в Петербурге.
14 апреля 1888 – смерть Н. Н. Миклухо‑Маклая.
1923 – издание книги «Миклухо‑Маклай Н. Н. Путешествия». Т. 1. М. Подготовка издания и вступительная статья Д. Н. Анучина.
1940 – 1941 – издание двухтомника «Миклухо‑Маклай Н. Н. Путешествия». М.‑Л.
1950 – 1954 – Миклухо‑Маклай Н. Н. Собрание сочинений в 5 томах (6 книгах). М.‑Л.
1992 – 1995 – Миклухо‑Маклай Н. Н. Собрание сочинений в 6 томах. М.