Все повскакали, загалдели, подняв потертые щиты и зазубренные мечи. Сома шагнул вперед, заслонив Мимару, встал в стойку и поднял над головой свою кривую саблю. По другую сторону от незнакомца поднял глаза Клирик, с кошачьим любопытством прищурился.
Медленно поворачивая голову, незнакомец огляделся, ни на ком не задерживая взгляда. Потом вновь опустил взгляд к сандалиям. Мимара обратила внимание, что пышные складки ткани на его плечах неподвижны, хотя у остальных, кто обступил чужака, порывы ветра трепали и прижимали одежды.
– Сейу милостливый! – прошептал Галиан. – У него же… у него нет тени!
– Тихо, – рявкнул лорд Косотер, пробуждая хорошо знакомый Мимаре инстинкт. В воздухе витало ощущение звенящей опасности; стоявший перед ними нечеловек казался менее материален, чем грозные ворота, чем тот роковой порог, который они переступили.
Он стоял абсолютно неподвижно. С настороженностью стервятника он ловил каждый звук и движение.
Клирик осторожно приблизился к незнакомцу, поблескивая нимилевой кольчугой под паутиной брызг крови. На лице его было написано крайнее удивление, настолько искреннее, что он начал приобретать человеческие черты. Клирик опустился перед незнакомцем на колени и, заглядывая в лицо, негромко позвал:
– Брат?
Лицо поднялось. Прутики на головном уборе обмахнули подбородок, блеснув, как обсидиановые.
Ни звука не донеслось из приоткрытых губ. Вместо этого – весь отряд вздрогнул – послышалось, как нестройным унисоном хрипло заговорили Поквас и Ахкеймион:
– Ты‑ты…
Сарл довольно захихикал, как пьяный дедушка, которому удалось до слез напугать внучат.
– Да, брат… Я вернулся.
Губы снова шевельнулись, и голоса двух лежащих без сознания людей заполнили пустоту. Один из голосов был старчески тонким, второй – глубокий и мелодичный.
– Они‑они называли‑называли нас‑нас ненастоящими‑щими.
– Они дети, которые никогда не вырастут, – ответил Клирик. – Они по‑другому не могли.
– Я‑я любил‑любил их‑их. Я‑я их‑их так‑так любил‑любил.
– Мы все их любили. Когда‑то.
– А‑а они‑они предали‑дали.
– Они были нашим наказанием. За непомерную гордыню.
– Предали‑дали. И ты‑ты предал‑дал…
– Ты слишком долго здесь находился, брат.
– Я‑я не знал‑знал, куда‑да идти‑идти. Все‑се двери‑двери другие‑гие, а‑а пороги‑ги… в них‑них больше‑ше нет‑нет святости‑сти.
– Да. Наш век миновал. Кил‑Ауджас пал. Ввергнут во тьму.
– Нет‑нет. Не‑не тьму‑тьму…
Король нелюдей торжественно поднялся, раскинул руки и отвел их назад, выгнувшись, и Мимара увидела, что его одежда – на самом деле, отрез темной шелковистой ткани, которая была пропущена под руками и уложена на плечах. Переливающиеся концы ее ниспадали на землю. На нем были латы без рукавов, но вниз они доходили до самых сандалий, открывая точеное тело настолько, насколько и скрывали. В тени бедер, как змея, висел фаллос.
– Преис‑подняя‑няя.
Не вставая с колен, Клирик поднял глаза на величественную фигуру; на лице его боролись тоска и сомнение.
– Проклятие‑тие, брат‑брат. Как‑как? Как‑как мы‑мы могли‑могли забыть‑быть?
Сверкающие черные глаза подернулись печалью.
– Только не я. Я никогда не забывал…
Шкуродеры опустили мечи и, разинув рты, смотрели на двух нелюдей, живого и мертвого, ибо тот, что носил корону, не дышал воздухом. Мимаре захотелось убежать. Ей казалось, что она ощущает всю свою кожу целиком, от порезов на костяшках пальцев до складок женских органов, и куда‑то стремительно падает, не в силах ни увидеть, ни измерить это падение. Но она не двинулась с места, как и все остальные.
«Клирик знает его».
Ветер толкал ее во все стороны, трогал бесплотными прикосновениями. Торчащие наружу стальные кости гудели и выли поминальной песнью по драконьему логову. Опоясанные клетками стены уходили далеко вверх, теряясь в черноте. По всем восходящим ярусам затрещала и загремела старинная бронза…
Губы призрака беззвучно задвигались.
Мимара резко развернулась и увидела, что Поквас стонет и бранится под изумленными взглядами товарищей. И Ахкеймион тоже! Старый волшебник перевернулся и встал на четвереньки. Мимара бросилась к нему, схватила за плечи. Он удивленно уставился в неровности каменной плиты у себя под пальцами, нахмурился, словно это был язык, который он должен знать, но почему‑то прочитать не в состоянии; потом сплюнул – почувствовал вкус квирри, поняла она.
– Мимара?
Он закашлялся, не поднимая головы.
Мимара подавила облегченный всхлип.
– Благословенна богиня! – прошептала она. – О Ятвер, всеблагая и всемилостивая!
– Г‑где мы? – Он поперхнулся словами. – Что происходит?
Мимара зашептала ему в ухо.
– Акка. Слушай меня внимательно. Ты помнишь, что ты говорил? Об этом месте… что оно растворяется… во внешний мир?
– Да. О предательстве… О предательстве, которое привело к его падению…
– Нет. Не поэтому. Это здесь. В этой самой пещере! Это они сделали – нелюди Кил‑Ауджаса… Вот что они делали со своими человеческими рабами!
Целые поколения, выращенные для лишенных солнца штолен. Использованные. Выброшенные, как живой мусор. Десять тысяч лет слепой пытки.
Она знает… Но откуда?
– Что? Что ты сказала?
Он морщился от боли и раздражения.
Вместо ответа, Мимара отодвинулась, чтобы ему было видно Клирика, который по‑прежнему стоял на коленях рядом с королем нелюдей и вслушивался в то, что говорят его беззвучные губы…
– Нет! – воскликнул Клирик. – Не надо, брат!
Пелена в глазах волшебника начала расчищаться.
– Что?
Он поднялся, перебирая по ней руками, как по лестнице, покачиваясь, встал на ноги. Несколько секунд он взирал на потустороннее видение молча.
– Бегите! – крикнул он всем. – Держитесь ветра! Храбрость тут не поможет, она приведет вас к смерти!
– Оставаться на местах! – проревел Капитан.
Суриллическая Точка стояла в воздухе, неподвластная ветру, и омывала потрескавшиеся стены и неровный пол бледно‑белым светом. Вопреки окрику своего грозного Капитана, охотники отступили назад от двух нелюдей. Из‑под ткани на спине и плечах призрака начала сочиться чернота, клубясь кверху и в стороны, как темное вино, которое льют в воду, столь же непроницаемая для порывов ветра, как и лившийся сверху свет.
Лорд Косотер крепко стоял на ногах, опустив меч к земле. Его волосы развевались серыми лентами.
– Он справится, – проскрежетал он, не сводя глаз с Клирика, склонившегося рядом с потерявшим разум призраком.
– Капитан, – позвал Ахкеймион, повиснув на плече у Мимары. Он понемногу отпускал ее и уже шагнул вперед на неверных ногах. – Послушай…
Ветеран Священной войны чуть повернул к ним бородатый профиль.
– Он справится!
Но Клирик опустил голову. Линии отраженного света огибали очертания его лба. Пуская струйки дымящейся темноты, нелюдской король обошел вокруг него, не касаясь сандалиями земли, и встал над ним у него за спиной.
– Капитан! – крикнул волшебник. Теперь уже Мимара тянула его назад, к гудящему драконьему остову. Сома схватил ослабевшего волшебника за вторую руку.
Клирик низко склонил голову, а призрак поднял мертвое лицо вверх, словно над ним высилось небо, а не давили много миль земли. Губы шевелились, произнося неслышимую молитву. Застывшие руки поднялись и описали круг вперед, согнулись в локтях. Ладони, сложенные в подобии ритуального жеста, с плотно прижатыми пальцами, сомкнулись на плечах у Клирика. Охотники молча наблюдали, как их товарищ поднялся – серебряная фигура в обрамлении черного ореола…
Теперь даже Капитан отпрянул.
Придерживая с обеих сторон Покваса, Ксонгис и Галиан вместе с Мимарой и волшебником отошли назад. Сарл смеялся, как ребенок на балаганном представлении, показывал желтые зубы. Конджер рывком отвел его в сторону.
Нелюдской король держал перед собой Клирика, словно куклу, словно чашу, которую боялся пролить. Он сделал шаг вперед – внутрь…
Неистовый спазм, как при первом вдохе. Руки взлетели, застыли, как жестко натянутые веревки. Все тело Клирика выгнулось назад, словно тетива. Вдруг показалось, что кто‑то из нелюдей – из плоти, а другой – из стекла. Обнаженные руки под доспехами, нимилевые пластины под плетеной позолоченной кольчугой. Лицо короля вытянулось, исказилось в исступленном бреду, в слепой ярости.
На секунду отряд заметил плывущий в воздухе знак, зловещую печать ада…
Суриллическая Точка погасла.
– Мне кажется, – пророкотал сквозь порывы завывающей черноты голос Клирика, – что я Бог.
Шкуродеры кричали. Мимара услышала собственный всхлип.
Ахкеймион в тревоге бормотал какие‑то тайные заклинания. Свет, шедший от его глаз и рта, ярко высвечивал лицо Сомы на фоне казавшейся еще более густой темноты.
Новый свет вспыхнул, как звезда, на бесконечно долгое, повисшее в воздухе мгновение и разгорелся режущим глаза блеском. Иной чертог. По стенам все так же поднимались ярусы, теряясь в тени, клетки с бронзовыми прутьями висели в ряд, как куколки причудливого насекомого, – все как раньше. Но в каждой металось обезумевшее страдание, простирались наружу руки, цеплялись за металл ладони, вспыхивали полукругом зубов вопящие рты, – тысячи картин муки, тысячи душ, слившихся в безумную дымящуюся пелену. Глаза, глаза повсюду, одни громоздились на другие, заслоняли друг друга. Пятна израненной кожи.
Тысячи и тысячи эмвама кричали, навечно похороненные здесь, навечно отгороженные от своего родного солнца. Целая эпоха страданий сжалась в единый вопль…
Вместе с ними кричала Мимара.
Клирик приблизился к присмиревшим охотникам, плывя в вертикальном черном пятне, словно в капле дегтя, пролитой на невидимую воду. Его лицо и руки утонули в дряхлых чертах нелюдского короля.
– Голод, – стенал голос, разносясь по всему основанию горы, – голод гложет меня… раскалывает, как истлевший камень.
Ахкеймион надрывался так, что капельки слюны забрызгали его спутанную бороду. Хотя Мимара стояла рядом, ей был слышен только вопль миллионов глоток.
Невзирая на слабость, волшебник с силой дернул ее назад, подальше от приближающегося морока.
– Как же так? – стенал голос сквозь все корни мира. – Как может Бог быть голоден?
Над головой у них взлетели из земли фонтаны расплавленного камня, выплевывая струи оранжевого, золотого и зловеще багрового цветов. Один из охотников растворился в воздухе. Рядом с Мимарой упала рука, невредимая ладонь с предплечьем, сожженным до обугленной головешки. Лорд Косотер, который до этого адского наваждения упрямо не сходил с места, наконец, развернулся и побежал.
Весь отряд, вернее его остатки, бросился прочь.
Нечеловеческий смех. Она уже достаточно слыхала его, чтобы узнавать этот особенный звук, вначале глубокий и заливистый, с призвуками, уводящими в пучины мерзостей, недоступных человеческому пониманию.
Нечеловеческий смех, идущий из легких самой горы.
Бежали через скелет дракона, навстречу нарастающему ветру, и казалось чудом, что они в состоянии продраться сквозь него, что их не сдувает с ног и не несет по земле, как тряпки, назад, в тот ужас, что восставал у них за спиной.
Они ползком пробрались в другой коридор. Холод пронзал их, от него ныла каждая косточка. Карабкались навстречу ветру, не слыша его завывания.
Обреченные взывали к ним, стеная от голода, который выкручивает внутренности, душит, множит и без того невыносимые страдания…
Изнемогает от желания накинуться на новых жертв.
Оно вошло в коридор вслед за ними. Он вошел.
Тварь из Горы. Король Нелюдей.
Мимара как глиняный кувшин, внутренности полощутся, как створожившееся молоко. Достаточно будет одной трещины, и она расколется надвое, расплещет свое содержимое по полу. Мимара была на грани обморока. Она почувствовала это, когда попыталась позвать за собой волшебника. Остальные уже ушли вперед, так что до них уже едва доставал свет Суриллической Точки.
Все ушли, даже Сома.
Душа искала силы в некой внутренней молитве самой себе: Мимара, взывающая к Мимаре, – и вдруг она почувствовала действие порошка, который раздал им Клирик – квирри. Как будто нащупала ногами в воде устойчивые камешки.
– Давай! Ну же! – кричала она на волшебника.
Но ветер срывал слова с ее губ, словно листья с осенних ветвей.
Адское завывание растоптало их в прах.
Они перешли границу, за которой кончался выщербленный камень, тонущий во мраке, и начинался ровный пол. Но легче идти не стало. Ветер измучил Ахкеймиона до полного бессилия. Она буквально тащила его. И видела, видела, как вскипает по ту сторону черноты, приближается к ним бездна преисподней.
Старик что‑то крикнул. Она не слышала звука, но знала, что именно он кричит…
«Оставь меня».
«Оставь меня. Дочка, брось, прошу тебя…»
Она не слушалась.
Странный древний гость… Что же он такое?
Почему она должна тягаться с исчадиями ада?
Теперь она тащила его за руку, рыдая навзрыд. Ахкеймион лежал на спине, и она волочила его вперед, методичными рывками, зная, что все уже бесполезно.
Заклинание она услышала, только когда оно с оглушительным треском отшвырнуло ветер назад и ударило ей в спину, так что она упала на колени. Колдовской напев не могли заглушить заполонившие все вокруг хлопание ветра и грохот…
Рушится все. Валятся вниз комья земли. Гора сжимается и оседает.
Ветер кончился.
В тумане висит свет.
В ушах звенит. Всплывает звук…
Кашель. Кашляет старик. Она видела его силуэт, проступающий сквозь пыль. Потрепанная старая тень.
– Надо двигаться дальше, – сказал сдавленный голос. – Я не уверен, что это его остановит.
Глаза саднили и слезились. Собственный голос отказывался ее слушаться.
– Надо двигаться дальше, – продолжил волшебник извиняющимся, но твердым голосом. – А то он выследит нас, идя вдоль полосы дерьма, которая протянулась за мной на милю, не меньше.
Она обнимала его, смеялась и всхлипывала:
– Акка… Акка!
– Пока все хорошо, – нежно сказал он и погладил ее по волосам, и она тотчас обхватила его, как ребенок. – Мимара…
– Я… я подумала… я подумала, что т‑ты…
– Тише. Надо идти.
Держась под руку, они прошли разрушенную систему коридоров, придерживаясь дорожки, которую протоптали в пыли пробежавшие охотники. После стольких ужасов, бояться чего‑то еще было нелепо, и все же у Мимары перехватывало дыхание от нового свербящего предчувствия.
– Как так вышло? – спросила наконец она. – Свет был у нас… Как они сумели забежать без нас так далеко?
– Потому что видели вот это, – ответил Ахкеймион, кивнув на темноту впереди.
Теперь увидела и Мимара: полукруглые очертания выхода, залитые бледно‑голубым светом. До него было еще далеко, но даже здесь ее охватила всепоглощающая радость узнавания, ее обессиленную душу окатил восторг. Ей знаком был этот свет, и знание это было древнее, чем ее сознательная память. Под ним рождались ее предки от начала времен…
Свет неба.
Через выход скользили тонкие тени. Она услышала чей‑то голос, который звал ее. Сома. Невзирая на всю усталость, в ней мгновенно запылал гнев. Так занимаются огнем дрова, даже если промокли и перепачканы грязью.
Словно прочитав ее мысли, волшебник сказал:
– В таких местах, как это, все люди – предатели…
Когда она глянула на него, прибавил:
– Сейчас не время выносить приговоры.
В отблесках потустороннего сияния его лицо выглядело изможденным до крайности. Сеть мелких морщинок и глубоких борозд очерчена черной пылью, пыль на щеках и на висках – по всей коже, изъеденной солью. Но в очах, как прежде, сверкали ум и решимость, к ним даже прибавлялся едва заметный оттенок мрачного юмора. Прежний Ахкеймион вернулся, пусть даже его, как и Мимару, поддерживал квирри. Он вернулся с тропы мертвых.
Среди оставшихся в живых Шкуродеров тоже царило оживление, так что на какое‑то мгновение у Мимары появилось нелепое чувство, что она стоит среди театральной труппы, одетой в костюмы и загримированной для представления о разбитой артели скальперов. Но не только снадобье Клирика придавало им бодрость, но и счастливый поворот судьбы.
Они выбрались из Кил‑Ауджаса.
– Я знаю это место, – проговорил волшебник. – Даже среди нелюдей оно вызывало изумление.
– Клирик назвал его Осью, – сказал Галиан, вместе с остальными неотрывно глядя наверх. С многодневной щетиной на подбородке, он выглядел другим, не таким циничным острословом, и больше походил на своих собратьев. – Великой Срединной Осью.
Затхлый запах влажной каменной кладки. Голоса звенели, отражаясь от воды и камня. Охотники стояли на уступе, высеченном вдоль изогнутых стен, которые вырисовывались в переменчивом мерцании зажженного Ахкеймионом света, образуя правильный цилиндр, уходящий вверх насколько хватал глаз и заканчивающийся яркой белой точкой. Поверхность его опоясывали вытянутые письмена, некоторые высотой в человеческий рост, другие вырезанные в рамках размером не больше ладони. От уступа спиралью поднималась в туманную высоту лестница шириной с галеотскую колесницу. Внутреннее пространство блестящим столбом пронизывала вода, падавшая с неведомых высот в озеро, которое черной зеркальной плоскостью лежало внизу. На секунду Мимаре представилось, что она смотрит вверх со дна какого‑то немыслимого колодца, так что даже закружилась голова, – Мимара почувствовала себя паучком, сидящим на стенке этого колодца, пока боги не пришли зачерпнуть воды. Невозможно было поверить, что эта шахта проходит гору насквозь, что единое сооружение в состоянии связать небеса и преисподнюю у них под ногами.
– Несколько дней уйдет, – пробормотала Мимара.
– По крайней мере, вода у нас есть, – сказал Поквас. Он высунулся за край уступа, все еще неустойчиво стоя на ногах, так что Ксонгис и Сома ухватили его за отделанный стальными пластинками пояс. С закрытыми глазами танцор меча наклонился к ближайшей из серебряных нитей и зажмурившись, стал смывать с лица въевшуюся грязь и кровь. Прежде чем отойти от открытого края, он жадно пил воду. Остальных он потом предупредил, что вода коварна – «Так быстро падает, что зубы сломать может!» – но клялся, что она чистая и вкусная. Ниспосланная Богом.
Все начали подходить по очереди: каждый следующий держал за пояс или за кольчугу предыдущего.
Взволнованный Ахкеймион то и дело вглядывался в черные глубины пещеры, из которой они только что выбежали.
– У нас нет времени, – напомнил он лорду Косотеру.
Тот лишь молча посмотрел на него, и Мимара с облегчением вздохнула.
Вода вдруг оказалась единственной мыслью. Сколько времени прошло с тех пор, как ей удалось попить? Никогда в жизни, даже на корабле работорговцев, который продолжал преследовать ее в ночных кошмарах, никогда она не испытывала таких лишений. Квирри работал, поддерживал ее в вертикальном положении, как незримая внутренняя рука, помогал скованным мышцам, но тело, которое он подкреплял, балансировало на грани полного упадка сил. Когда действие квирри закончится…
Обязательно надо попить.
Возможно, заметив жажду в ее глазах, Сома уступил ей место в недлинной очереди. Она неохотно поблагодарила его, не в состоянии забыть вид его поспешно удаляющейся спины, всего несколько минут назад, когда она одна тащила Ахкеймиона по коридору. Что такого есть в подобных местах, глубоко спрятанных от солнца, что в один момент они могут пробудить храбрость, а в другой – начисто ее лишить? Неужели она, Мимара, настолько отличается от Сомандутты?
Он придержал ее за пояс, она наклонилась за край уступа и подняла лицо к серебряному потоку. Было больно, как и предупреждал Поквас. Холод щипал так, что кожа немела. Мимара ополоснула все лицо, подставила его под струи – утонченная пытка: вода била по голове кинжалами. Потом раскрыла губы навстречу хрустальному водопаду, и жизнь полилась в нее ледяной рекой. Зубы ломило так, что они чуть не трескались, но вкус был чист, как любовь ребенка. Она пила. Когда тело исстрадалось от жажды, вода словно молоко. Сквозь пелену слез она увидела высоко наверху голубую звездочку, и сердце подпрыгнуло, убедившись: это небо – небо! Они прошли сквозь Кил‑Ауджас, вырвались из зубов дьявола. Они прошли по краю Ада. А теперь предстояло преодолеть еще один долгий путь и очутиться на пороге свободы… Небо!
Небо и вода.
С онемевшим, как маска, лицом, она отодвинулась от водопада, глядя, как стекают с нее ручейки, добавляя новые концентрические круги к тем, что уже беззвучно спорили на поверхности черного озера. Она заметила там, внизу свое отражение – тень, обрамленная светом.
За спиной с кем‑то спорил Ахкеймион, объясняя, что волшебники не летают, они только ходят по отражениям земли на небе.
– Если внизу на земле яма, – наставлял он, – то и в небе тоже будет яма!
А потом она – почувствовала… Почувствовала?
Сома вытянул ее обратно, на безопасный уступ, но она задержалась на краю, вглядываясь вниз, в темные воды.
И почувствовала, как оттуда поднимается нечто.
Она видела в глубине мерцание, похожее на молнию в далекой темной туче.
– Акка? – прошептала она, но было уже слишком поздно. Она сама поняла это. В памяти всплыла картина, когда Ксонгис, опершись на колено перед Обсидиановыми Вратами, – кажется, это было целую жизнь назад, – выцарапывал знак Шкуродеров рядом со знаками других пропавших артелей.
Всегда оказывалось слишком поздно. Из Черных пещер не выходит никто.
Сквозь темную воду поднимался сам Ад в обличье огромного сакрального знака, похожего на щит, сплошь покрытый черепами и живыми лицами, которые кругами вились вокруг давно почившего короля нелюдей. У самой поверхности он остановился. Замерли в воде вялые конечности. По стенам снизу вверх запульсировали черные прожилки. Нечто вгляделось в пространство по другую сторону границы воды и воздуха, мысля о неизреченном, затем прикоснулось губами к зеркальному отражению на поверхности и выдохнуло наружу вопль и муку, которыми дышало.
Остальные слышали его как ужас, нутряной и идущий ниоткуда, как будто он был погребен у них внутри, как сами они были погребены в Кил‑Ауджасе. Мимара обернулась на внезапно наступившую среди них тишину. В мимолетном порыве безумия ей почудилось, что у каждого она видит сквозь грудную клетку сердце, открывающиеся глаза…
Ахкеймион упал на колени, схватившись за грудь. Он смотрел на Мимару с мольбой и ужасом. Лорд Косотер отступил назад, обратно к коридору. Кто‑то спрятал лицо в ладони, кто‑то пронзительно закричал. Сома стоял в нерешительности. Сарл хохотал и голосил, зажмурив глаза так, что они превратились в две черточки между покрасневшими морщинами.
– Ничего не вижуууууу! – блажил старик. – Смотрю‑смотрю, смотрю‑смотрю…
Нечестивый Знак, блестя, воздымался из воды, извергая струйки огня. Вот уже порождение Ада гневно возвышалось над ними. Оно ревело, и звук раздавался так близко, как будто у них внутри, казалось, они находятся в глотке Бога‑Демона. Голос хлестал их души, он был столь громок, что кровь выступала через поры кожи.
Врата больше не охраняются.
Мимара тоже упала на колени, кричала, как все, но пальцы нашарили кошель, стали ощупывать его, стиснули Хору, которая чуть не убила волшебника. Мимара съежилась перед зловещим видением – ребенок под рушащейся городской стеной. Она обхватила себя руками, чтобы загородиться от невыносимой мольбы крохотных ртов, от стенающих толп обреченных…
И из последних сил воздела к небу Слезу Бога.
Она не знала, что делает. Она помнила только то, что ей мельком удалось увидеть в пещере рабов, в тот единственный бесконечный миг света и откровения. Она помнила, что именно видела Оком Судии.
Хора горела у нее в пальцах, как солнце. Рука светилась, как бокал красного вина, внутри темнела тень кости, но взгляд не отшатывался в испуге, а притягивался к ней. Это был свет, который не ослепляет.
– Я охраняю их! – выкрикнула она сквозь рыдания, хрупкое существо перед огромным белесым Знаком. – Я держу Ворота!
Изо всех пыток ни одна не сравнится с подъемом по Великой Срединной Оси. Если шранки взимали с них кровь и жизнь, а Исчадье Горы, нечто, встреченное ими в таинственных глубинах, собрало свою дань их ужасом и твердостью духа, то бесконечные ступени Оси забрали все, что осталось: храбрость, силу и терпение – терпение прежде всего. Вверх. Вверх. Вверх. Держались за трещины, когда нащупывали дорогу через обрушившиеся куски стены. Стараясь побыстрее миновать сотни зияющих черных проемов. Запрокидывали голову, чтобы напомнить себе о небе, к которому стремились, и радовались, как оно ширится и прибывает.
Когда высокая синяя точка, к которой они восходили, в первый раз начала темнеть, все впали в отчаяние, страшась, что теперь они заперты, но потом поняли, что просто наступила ночь. Они так давно находились в этом склепе, что уже забыли о смене времени суток.
Порой, из‑за непонятных иероглифов, выбитых в изгибах бесконечно поднимающихся стен, казалось, что они карабкаются по внутренней стороне скрученного свитка. Порой, когда Ось пересекалась с какой‑то природной шахтой, иногда выложенной кирпичом, иногда просто вытесанной, Ахкеймион вспоминал каналы Момемна, где естественные рукава реки соединяли специально прорытыми каналами. Но каждый раз его поражала целеустремленность, соединение терпения и гордыни, которое позволило осуществить этот труд. Лестница поднималась на всю высоту горы. Было какое‑то безумие в самом существовании Оси, которая затмевала даже знаменитые зиккураты Шайгека.
Два дня Мимара не говорила. Когда он пытался выудить из нее какие‑то слова, она лишь молча смотрела на него. Губы у нее дрожали, иногда раскрывались, но слов не получалось, и тогда нечто вроде беспомощного сожаления туманило ей глаза. Ахкеймион немало времени потратил, пытаясь уяснить, что произошло, разгадать, что стояло за безумной картиной, когда она вышла с одной лишь Хорой в руке, с этим провалом в бытии, который сейчас несла у себя за поясом, как она съежилась от ужаса, который должен был бы поглотить ее целиком, от кончиков пальцев до последней искры ее души.
Он кое‑что знал о демонах, сифрангах, знал, что при вызывании сифрангов Хора может уничтожить их телесную форму. Но вставшее на их пути существо возникло из нереального. С ним пришел Ад, тень Гин’йурсиса, последнего нелюдского короля Кил‑Ауджаса, и он должен был забрать их всех, что с Хорой, что без Хоры.
Но кое‑что случилось. Случилась она.
Анасуримбор Мимара, несущая на себе проклятие Ока Судии.
Ахкеймион жалел ее, но так или иначе, ее страданиям пришло облегчение. То, что она пришла к нему именно тогда, когда пришла, не могло быть простым совпадением. Тут не обошлось без уловок Божественной Шлюхи, без вероломства Судьбы. Чем больше он размышлял над этим, тем больше ему казалось, что появление Мимары было не случайным. Ему предопределено было добраться до происхождения аспект‑императора, пролить свет на тьму, которая бежала впереди него. Кил‑Ауджас разрешил этот вопрос.
Тяжелое время настало, когда действие квирри подошло к концу и сил хватало только на то, чтобы лежать и хватать воздух ртом. Каким‑то образом удалось заснуть, а проснувшись, обнаружить, что все целы и невредимы. После этого подъем превратился в сущее мучение. Головокружение и тошнота. Сведенные судорогой руки и ноги. Кто‑то падал в обморок от напряжения, их спасала только бдительность товарищей. Ахкеймиона несколько раз рвало.
По мере того как они поднимались все выше, дувший вниз ветер крепчал и был таким пронизывающим, что к Суриллической Точке, без которой они не видели бы опоры под ногами, Ахкеймион добавил согревающее воздух Хуритическое Кольцо – еще одна ноша для его и без того перегруженных душевных сил. То, что раньше было необозримым колодцем над головой, стало бездонной ямой внизу. Вскоре они увидели источник неиссякаемого потока воды, который сверху донизу прошил пространство за обрывом: лед и снег. Ими забиты были последние участки Оси, они сверкающими горбами поднимались на фоне голубой эмали безоблачного неба.
Вскарабкавшись на первые заледеневшие ступени и поглядев вверх на крутые сугробы, завалившие лестницу, они поняли, что ноги не смогут нести их дальше. К унынию в потухших глазах примешивалась мрачная отрешенность, как будто все с самого начала знали, что Кил‑Ауджас не выпустит их никогда. Без объяснений Ахкеймион приказал всем отойти ему за спину. Скрывшись за пеленой мерцающих заклинаний, он показал, на что способен колдун Гнозиса при свете дня. Лед трескался и крошился, обваливался гигантскими пластами и бился о стену его заклинаний так, что раскололись каменные ступени под ногами. Но он продолжал петь Абстракции, чистые излияния силы и света, четкие линии плясали, свивались, били и жгли. А когда он закончил, стало видно солнечные лучи, пробивающие висевшую в воздухе дымку и согревающие голый черный камень Энаратиола.