Так и обращаюсь к нему – милый. Очень универсально, очень.
Он рассказывал, что был женат три раза.
Первая жена ушла от него еще в глубокой его молодости; к мужчине на 30 лет (!) старше себя. Новый муж прожил после того еще года два и тихо умер, оставив ей ребенка.
Она замуж после того не вышла, снова они все равно не сошлись, но Шофер говорит, что как‑то так случилось, что следующие 18 лет, пока сын ее мужа не вырос, он, чисто по‑человечески, первой жене помогал. И сейчас у них нечто вроде совсем родственных отношений. Ну, так бывает.
От второй жены он ушел сам. История банальна до ужаса – когда он уже крепко стоял на ногах, добрые люди подсказали, что женушка крутит любовь с его партнером. Собственно, вскоре он получил возможность убедиться в этом сам, застав парочку просто в процессе.
От второго брака был ребенок. Шофер в итоге оставил жене квартиру и довольно приличные добровольные алименты. После развода он видел ее и ребенка всего несколько раз. Сначала она не давала, а потом, он сам говорит, перегорело.
Возможно, правду говорят, что мужчина любит своих детей ровно до тех пор, пока любит их мать.
С третьей тоже была не судьба. Через полгода милая девочка, намного младше него, влюбилась в вернувшегося из армии одноклассника своего брата и, недолго думая, свинтила к нему. Впрочем, девка оказалась молодцом. Уж не знаю, как это у нее так вышло и какую жалость к себе она умудрилась вызвать, но только Шофер еще несколько лет после их разрыва, как ни парадоксально, но помогал той молодой семье, в которой, кстати, появился ребенок. Пока молодой муж сам не встал на ноги.
Он рассказывает это так просто, как будто ничего особенного в этом нет. Меня это, признаться, немало удивляет.
Он шутит иногда: «Вот так, Катюха, я всю жизнь на вас, на баб, работаю».
Я улыбаюсь и говорю, что, наверное, он отрабатывает старые кармические долги.
Он сейчас одинок. Снова жениться уже и не хочет. Да и возраст.
А, кстати, почему Шофер‑то?
Ну, так это у него милая привычка есть.
Каждый раз, когда дело доходит до тела, он сгребает меня в охапку своими лапищами, без всяких сантиментов кладет на спину, натягивает презерватив и делает так: подносит ладонь ко рту, основательно мочит ее, потом ладонью – меня, и говорит:
– Пааеххали!
И мы едем.
Чего уж там.
Но в глубине души я все‑таки, наверное, понимаю, почему от него всегда уходили жены.
Две по цене одной
Яна живет недалеко от меня и мается от скуки и безделья в специально снятой для нее очень небольшой, но приличненькой квартирке.
Квартирку и Яну содержит очередной ее очень женатый и богатый толстопуз, которого Яна за глаза называет Пупсиком.
К толстопузу Яна перешла буквально по наследству. Ибо сначала ее вместе с квартирой пользовал толстопузовский друг, потом у друга случились некоторые проблемы с бизнесом, но девочку он все равно пристроил, отрекомендовав ее Пупсику.
Вместе с квартирой.
Пупсик страдает одышкою и иногда импотенцией, наведывается к ней редко, ненадолго и больше на поговорить. Яна в роли содержанки ему нужна скорее по статусу, ибо, похоже, он искренне уверен, что мужчины его круга просто обязаны иметь любовниц.
У Пупсика есть жуткий недостаток. Он не очень‑то и щедр. Ну, то есть квартиру и поесть он Яне обеспечивает, а вот на тряпочки ей явно не хватает. А тряпочки она страсть как любит.
Поэтому Яна, в отсутствие Пупсика, крутится как может.
Нет, она не работает, как я, но никогда не против подработать.
У Пупсика есть один неоспоримый плюс. Плюс этот заключается в том, что он совершенно не имеет иллюзий и, как считает Яна, очень даже догадывается, откуда у нее появляются хорошенькие тряпочки, на которые его пупсиковских денежек явно не хватило бы.
Почему‑то мне кажется, что это обстоятельство он воспринимает даже с некоторым облегчением.
Впрочем, отвлеклась.
Я звоню Яне, если кто‑то хочет лесби. Или пара на пару, что случается нередко.
Она хорошенькая, везде ухоженная и вообще кругом приятная.
* * *
Позвонил мне один дядя. Кстати, звонил он мне с неделю, через день – интересовался, спрашивал подружку, обещал, что скоро будет, и я уж думала, что этот – очередной «поговорить».
И надо же – доехал.
И попросил – с подружкой. Оплата за двоих, плюс лесбос. Ну не даром же, в самом деле, кино ему крутить.
Слегка поторговался и выторговал аж пятьсот рублей. Оптовым – скидки.
Яна приехала за десять минут до него. Дядя нарисовался сразу после. Живьем мы ему понравились.
Дядя осматривал нас масляными глазками, щедро расточал сальности, долго интересовался, в самом ли деле мы друг друга любим, просил поцеловаться, мы вдохновенно врали и так же вдохновенно целовались, и он сказал, что как только он выйдет из ванной – чтобы мы были уже готовы – ну, то есть раздеты и фигурно уложены, ага.
– Вот идиоты, а! – шепотом сказала Яна, когда он пошел в ванную.
– Ну что, девочки, начнем? – сказал он, выйдя из душа в сильно выпирающем в причинном месте полотенце. – Только давайте вы мне покажете, как вы друг друга любите. Давайте 69.
И уселся в мое кресло.
Мы показали. Ну как показали…
Длинные волосы Яны – прекрасная вещь.
Он вдохновенно дрочил, Яна не менее вдохновенно лизала мою ногу где‑то рядом с тем местом, которое, по его представлению, она должна была лизать.
Я была снизу и где‑то далеко от его глаз, и мне вообще можно было не париться. Париться нужно было Яне – она боится щекотки, особенно на внутренней стороне бедра.
– Мне кажется, девочки, вы мухлюете… – задумчиво сказал дядя через пару минут, хотя мы весьма актерски постанывали в унисон.
– А давайте – ты ляжешь (он показал на Яну) сюда, и ножки на пол, а ты вот тут будешь. Я хочу все видеть.
Режиссер, блин, ну!
А дальше я изобразила все как надо, дядя остервенело боролся за оргазм, подстанывал с Яной дуэтом и руководил процессом.
– Милый, может, ты присоединишься? – в конце концов игриво закинула удочку Яна.
И он таки присоединился.
Режиссировал, опять же, сам. Яна устроилась на нем верхом, мне же определилось место тоже сверху, но выше, на его лице (блин, что ж они не бреются?)
Кончил он быстро, весь как‑то моментально сдулся, потерял к нам интерес и начал собираться. Хотя вполне мог бы остаться на второй заход. Время позволяло.
А дальше…
А дальше у нас вышел легонький скандальчик. Дядя хотел часть денег назад. Логика была проста, как три копейки.
Ну то есть, за лесбос, мол, оставьте себе все, но пользовал‑то только Яну, следовательно, за меня ему надобно вернуть.
Ну, я, значит, так просто, удовольствие получила – он же ж, мол, тоже постарался.
– Ага, щас! – сказали мы с Яной почти что хором и долго рассказывали ему, как и где он неправ.
Через пятнадцать минут он окончательно проникся, понял, что не выйдет, скис, сказал, что больше в жизни не придет и что мы – суки.
– Вот идиоты, а! – задумчиво сказала Яна, когда он наконец‑то вымелся за дверь.
Ну что тут скажешь?
Ну… да.
Бизнесмен
Квартирка была убогой. Обои, которые явно не меняли лет тридцать, крашеные скрипучие половицы, раздолбанная мебель и задрипанный палас на полу. Поначалу я даже засомневалась в том, есть ли у обитателя квартиры, который представился Эдиком, деньги, чтобы покупать удовольствие в лице меня, но когда он рассчитался с Сережей, моим таксистом и телохранителем по совместительству, я успокоилась.
Сережа уехал, и мы прошли в комнату.
Если бы я своими глазами не видела таблички с номером квартиры на дверях, я бы подумала, что попала на какой‑то склад. В жуткого вида комнатушке вдоль стен были разложены баулы. Они занимали так много места, что почти не оставляли пространства для жизни.
Пожалуй, все, что было ценного в этой квартире – это хозяйский ноутбук да поношенный костюм, висевший на дверце старого серванта.
Кстати, из всей мебели в комнате и были только этот самый сервант, расшатанный диван да два стула, на которые было страшно садиться. Ни шкафа, ни стола в комнате не было.
– Садись, – во весь рот улыбнулся мне Эдик и великодушно указал на диван.
– Миленько, – покривила душой я. Мне нечего было больше сказать.
– Не обращай внимания, – засуетился вдруг он и заявил неожиданно гордо, указав на баулы, – это – товар!
– Аааа! – протянула я и стала стягивать кофточку. В душ решила не идти. Побоялась, что не перенесу вида душевой.
Секс с ним был совершенно обычный, такой, как сотни других моих сексов. Он вяло погладил меня по груди, шлепнул по бедру, отчего я, очевидно, должна была возбудиться, суетливо подергался сверху, пискнул, затих и откатился.
Чутьем я поняла: больше ему и не нужно.
Мы лежали рядом, и я вяло решала: сбежать уже сейчас или полежать с ним остаток оплаченного часа.
– Жениться хочу! – сказал он вдруг. Прозвучало это как‑то истерически.
– Женись, – спокойно ответила я и потянулась за сигаретой и пепельницей, попутно рассматривая кандидата в чьи‑то мужья.
Он посмотрел на меня с укоризной, будто я совсем не в себе.
– Ну ты че! Где она, а где я?
Да вот уж, действительно. Судя по виду комнаты, в которой он жил, свадьба была страшно далека.
– А где ты? – спросила я скорее для того, чтоб поддержать разговор.
– Ну вот смотри, – начал он монолог, и я поняла, что это надолго, – я приехал из жопы мира… Родился в Гюмри, оттуда уехал в Самару, и вот второй год как в Питере. Это, конечно, шаг.
– Шаг, – согласилась я, и еще раз осмотрела комнатушку, – так а что она‑то? Замуж не идет?
– Не идет, – грустно согласился он, – но она передумает!
И вдруг, почти без паузы, мечтательно:
– Она знаешь какая! Красивая! Педагогический закончила, преподает, курсы еще ведет, английского…
– И что, ты тоже английский знаешь? – спросила я скорее для проформы.
– Ну не, ты че, – как‑то даже возмутился он, – русский до конца б выучить… У нее квартира большая, прямо на Невском, представляешь?
Закурил, задумался.
– Ну ничего! Я еще раскручусь! У меня, знаешь, жилка есть!
– А чем занимаешься‑то? – заинтересованно спросила я. Комнатушка никак не вязалась с жилкой.
– Бизнесом! – гордо сказал он и многозначительно показал глазами на баулы.
– И что в них?
– Сумки! – он подскочил с кровати, подтянул баул и развязал его. – Смотри!
Это был какой‑то сумкотрэш. Розовые дольчегабаны с расползающимися нитками в строчках, пахнущие затхлым дермантином красно‑желтые шанели с пошарпанными позолоченными цепочками и совсем уж безумные луивитоны со стекляшками, которым Эдик польстил, гордо назвав их «стразами этого, как его, Варовского».
– Слуушай! – ему явно пришла в голову какая‑то идея. – Ты же с девочками общаешься, помоги распродать, а? С меня – процент, пять долларов со штуки…
– Боюсь, не распродам, – саркастически хмыкнула я.
Да что там «не распродам»! Я перестала бы общаться с человеком, не постеснявшимся носить такое.
Он сарказма не заметил, и в следующие двадцать минут я узнала дивную историю становления Эдика в большом бизнесе.
Если быть совсем краткой, то вскоре после приезда в Питер он познакомился с неким китайцем Ваней, и Ваня этот совсем по дешевке сбыл ему партию великолепных сумок, по пятнадцать долларов за штуку. Деньги у Эдика были – прислала мама из Гюмри.
Расчет был прост, как пень: Эдик берет сумки крупным оптом и рассовывает их по небольшим рыночным лавчонкам на реализацию.
Но тут выяснилась пикантная деталь: на товар не было документов, китаец Ваня как‑то вмиг растворился, и дальше сбыть это великолепие без документов оказалось решительно невозможно. (Да и кому оно надо – хоть с документами, хоть без.)
И Эдик решил: будет торговать через «Вконтакте». Он где‑то слышал – так тоже можно делать. Он через пень‑колоду создал группу, заспамил ссылками всех, кого только можно, но… дело как‑то не пошло. Питерские модницы совершенно не желали ни дермантиновых шанелей, ни дольчегабан с расползшимися строчками.
За три месяца Эдик продал восемь сумок. Остаток денег, высланных мамой, стремительно подошел к концу.
Через полгода Эдик был в долгах как в шелках.
Примерно в это же время ему и подвернулась Ирочка с Невского. Не то чтобы Ирочка желала Эдика – скорее Ирочке просто раз в две недели было жутко скучно, и она позволяла выгулять себя на кофе, когда он совсем уж доставал ее звонками. Ну, а дальше – ни‑ни…
– Так что, поможешь продать? Прибылью поделюсь, – еще раз сказал мне Эдик, и вид у него был такой, будто речь шла как минимум о нефтяном миллионе.
– Прости, не могу, – отмахнулась я, – жилки нет…
Эдик как‑то сразу сник. Похоже, светлый лик Ирочки становился все более недосягаем.
Мне на секунду стало его жалко. Ну, дурачина, это да, но совершенно ж искренний дурак.
– Слушай, – дружески погладила я его по плечу, – а может, тебе в модели податься? А что, внешность позволяет! Да и Ирочка оценит…
Внешность у Эдика и вправду была шикарная. Худой, пожалуй, даже очень. Глаза зеленые. Ресницы – мечта каждой девочки, губы – идеальные. Очень, очень красивый мужчина. Даже жалко было, что при такой‑то внешности он был настолько обижен мозгами.
– Да ну, – ответил он сразу же, – что ж я, не мужик, что ли? Грудь брить, спать с кем попало… Но я уже придумал! Я тебе по секрету скажу. Я все равно буду свой бизнес делать. Я кредит уже даже взял.
Мне вдруг стало понятно, откуда у него деньги на то, чтобы купить меня, но вслух, конечно же, сказала совсем другое.
– Какой бизнес‑то? – спросила я.
Вышло почти обреченно.
Его глаза загорелись.
– Продажа дизайнерских брелков!
В этот момент я поперхнулась дымом и закашлялась. Он подождал, пока я приду в себя, и продолжил:
– Ну да, именно брелков! С гравировками!
– И кому ты собираешься их продавать? – скептически усмехнулась я. – И откуда их возьмешь‑то? И кто их гравировать будет? – в моей голове сразу родилась масса логичных вопросов.
– Они уже есть! – сказал он хорошо знакомым мне тоном, и я снова вспомнила про нефтяной миллион. – Я их закуплю и буду предлагать интернет‑магазинам, и сам буду продавать, через группу «Вконтакте»…
– Что на них выгравировано‑то? – спросила я не без издевки.
– Марки машин! Смотри, вот такие!
Его глаза горели ярко‑ярко.
Он подвинул ноутбук, порылся в Интернете и ткнул пальцем в экран:
– Вот такие…
– Дружок, хочешь совет? – серьезно сказала я. – Не влезай в это, завязывай. Плохой ты бизнес выбрал.
– Почему?
– Потому что твой бизнес не пойдет. Потому что брелки эти на фиг никому не нужны.
– Хорош умничать, – разозлился вдруг он, – другие‑то ими торгуют! Ты конструктивное что можешь сказать?
– Конструктивно: брелки никому не нужны. Особенно брелки, на которых уже выгравированы логотипы известных компаний. Если у человека есть «БМВ», то и брелок БМВ у него тоже есть. А если нет – значит, и не нужен ему такой брелок.
– Нужен! – закричал он с чувством, и я подумала, что мне пора.
Я встала и начала одеваться.
Он явно вошел в раж:
– Нет, ты скажи! Вот ты скажи мне, почему это я не должен заниматься бизнесом?!
– Послушай, дорогой, – спокойно сказала я, – у тебя нет бизнес‑жилки, нет понимания, нет плана. Ты просто закупишь партию хлама, и тебе надо будет ее куда‑то впарить. Так вот, извини, но, думаю, не впаришь. Не влипай в это, а то долгов будет еще больше, а толку никакого.
– Люди понимающие найдут, куда их деть и как выгодно продать! – заорал вдруг он. – Ты – нет. Потому что ты – проститутка!
– Ладно, мне пора, – сказала я совершенно ровно и вдруг, не выдержав, съязвила, – Ирочке привет…
– Все! Все! Выметайся! – зашипел он на меня. И внезапно сорвался почти на фальцет. – Я стану богатым! И она меня полюбит! И я женюсь! А ты – дура!
– Женись! – крикнула я, когда он почти закрыл за мной двери.
На улице было солнечно и не по‑зимнему тепло. Я шла и почему‑то думала об Ирочке, преподавателе английского, петербурженке, с квартирой на Невском.
И о брелках.
Лизуны
Вот опять лизун приходил.
Вот они забавные бывают!
Присосется, чмокает, урчит – за уши не оттащишь. Трахнуться – это вопрос второй, главное – понямкать.
Интересно, вот как не боятся? Все‑таки мою профессию безопасной не назовешь. А все равно лижут. Каждый второй – точно лизнет.
Каждого третьего – вообще не оттянешь.
Лааакомки.
Многие мужчины любят лизать. Не просто лижут, а видно – именно любят.
Окопается такой между ног, только брови торчат, и трудится там себе самозабвенно – траншею роет.
Кстати вот, главное, чтобы он в это время голову не поднимал и в глаза тебе не пытался заглянуть (вот почему‑то часто так делают).
Потому что вид получается – ну точно солдат из окопа.
Меня часто на ржач пробивает, когда они на меня оттуда смотрят.
Я всегда мимо воли фразу из анекдота вспоминаю «И вот сижу я один в окопе, и на меня ползут фашистские танки».
Вместо смеха изображаю хрипы страсти. Иногда проходит за оргазм.
А кстати вот, многие лизать‑то нормально не умеют. Ну как, они‑то думают, что умеют.
Но как, бывает, присосется очередной умелец – завыть можно. Оно ж там нежное все, как‑то аккуратно надо, а не так – приложился и давай меня жрать.
Хочется пожелать приятного аппетита и предложить салфетку, нож и вилку.
Ну бывает, что уж там.
А, ну так вот этот, лизунчик…
Этот нормально так вылизал, мне даже понравилось. Почувствовала себя мороженым.
Почмокал, поурчал, постонал сам, по ножке меня погладил, спросил, хорошо ли мне было – очень душевный дядечка.
В конце, конечно, сзади таки пришлось, но так, ненапряжно, он‑то уже и сам на подлете был, минута – и готов.
А на второй заход он и сам не пошел.
Ну и слава богу.
На все про все – минут сорок.
Сказал – вкууусненькая.
Дункан Маклауд
Ой, ну как они меня затрахали, бесстрашные эти!
Вот пришел один с утра. (И не спится же, ну!) Разделся, помылся, лег.
Давай, говорит, без презика будем.
Извини, отвечаю, без презика не трахаюсь.
Начинает ныть: «Ну чтооо ты, я же чиииистый, я ничем не болею…»
И смотрит, блин, собачьими глазами.
А мне пофиг, говорю, чистый ты или грязный. Без презика мы не будем.
Ноет: «Ну почемуууу… Ты что, боииишься? Я чиииистый, у меня ничего нееет».
Слушай, говорю, у тебя что, это на лбу написано? Нет? Ну и все!
(Как меня это слово вообще бесит – «чистый»!)
Лежит. И ни туда, и ни сюда. И ноет: «Ну давааай, я чистый, у меня же женааа. Я чиистый, ты мне что, не веришь?»
Сочувствую жене.
Тут меня поддостало.
Короче, говорю, верю.
У тебя ничего нет, а у меня, может, есть. Не думал, нет?
Подумал, отвечает:
– Ты врешь, ты тоже чистая, это ж видно.
Как это видно?! Как, блин? Как меня достали эти Дунканы Маклауды! Что за идиотизм такой у этих людей? Забыл, куда пришел, что ли? Он че, считает, что он бессмертный?..
Подумал и аргумент выдал (он, наверное, думал, что меня это убедит):
– У меня в резине плохо стоит. А я вот к девочке раньше ходил, она мне всегда без резины давала…
Ну я же говорю – дебил. Вот он что, реально не понимает, что если девочка согласилась с ним без резины, то она точно так же могла за два часа до него с кем‑то еще согласиться. А ему – привет, букет! Жене принесет.
И хорошо, если то, что вылечивается.
Меня это уже злить начало. Говорю, мол, давай или с резиной, или будем прощаться.
Морду скривил, согласился. Натянули, все дела.
Ставит он меня раком. А я ж тоже не дура, ноги расставила, смотрю, что он там сзади делает.
Так этот падлюка стоит и резину стягивает! Думал, что быстро, что я ничего не замечу!
Ну ж, блин!
Я встала. Так, говорю, все, на фиг. Собирайся, и вперед к своей девочке, к мальчику, к кому хочешь.
Мне такой цирк не нужен.
Стоит, улыбается как дурачок. Я ему вещички подала и выпроводила. Ушел перекошенный.
Морально вымотал. Вот бывают же такие, ну! Самое интересное, что один на десяток точно без резины просит. Они все, наверное, думают, что они бессмертные.
Меня от этих вот «я чиииистый» уже трусить начинает, бывает.
Зря только красилась с утра.
Йети
Вы знаете, кто такой йети? Йети – это снежный человек. А вы когда‑нибудь видели вживую это прекрасное создание? А я видела!
Говорят, снежного человека можно встретить в высокогорных и лесных районах, а мне посчастливилось увидеть его в городе. В нашей славной культурной столице.
Это был не совсем обычный случай, потому что сама я редко езжу к клиентам, хотя такое тоже встречается. Ну, вот и тут. Позвонил – вызвал – поехала. А фигли.
Выхожу из машины в нужном месте. Оглядываюсь. Дом старый, красивый. Фентеля повсюду, лепнина. Поднимаю голову, начинаю считать этажи.
Смотрю, окна пластиковые, не все потеряно.
Стою у двери, мнусь, как школьница. Давно на вызов не ездила. Страшновато как‑то, а мой таксист, Сережа, как назло, занят был, пришлось с чужим ехать. Так‑то я обычно с таксистом поднимаюсь.
Открылась дверь…
И предо мной явился ты,
Не мимолетное виденье,
Не гений чистой красоты…
Дядечка. В возрасте. Видно, что за пятьдесят, но непонятно, насколько. Ростом ниже меня на полголовы точно, а уж я‑то в образе, на шпильках, он мне прямо в плечо макушкой упирался.
Вот знаете, бывают мужчины, у которых волосатость повышена?
Ну там, руки, ноги, попа, все в волосах.
А знаете, бывает, когда очень повышена?
Вот у кавказцев такое иногда встречается. Это когда руки, ноги, попа. Лядская дорожка на пузе очень гармонично и густо переходит в щетину на лице.
Главный номер такой внешности – это спина. Спину в таких случаях создатель тоже не обходит стороной. Спина покрыта волосами, как мхом болотистая местность. Никакого просвета. Эдакий чебурашка, только с маленькими ушами. Плюшевый весь.
Встречаются такие. То ли гормоны, то ли матушка‑природа так от холодов защитила…
Ну что ж, ничего страшного. Кто‑то любит брутальных волосатых мужчин.
Но вернемся к нашему клиенту. Представился он, как ни странно, по имени‑отчеству. Ну, будем называть его Артуром Альбертовичем. Настоящее имя его, по понятным причинам, я назвать не могу, но звучало оно примерно так.
Наш красавец, ко всему прочему, был еще длинноволос и – внимание – совершенно сед! Снежный человек, ей‑богу.
Ребята из рекламы сыра «Хохланд» отдыхают! Как я узнала уже позже, все его тело, кроме лба, ладоней и, собственно, пяток, было покрыто белым мехом. Вот бы из такого шубку. Зачем только бедных норок истязать?
Артур Альбертович важно курил трубку с каким‑то сладким табаком и показывал мне свои владения. О, он прекрасно знал, чего хотел. Потому что на каждом этапе осмотра достопримечательностей он замечал, что вот в этой части квартиры его нужно погладить по животику, в этой сделать легкий минетик, а вот на ту табуреточку в спальне опереться и встать рачком. Да, рачком. Он так выражался.
Турне предстояло нехилое.
Марафон мог бы быть пройден на ура, если бы не одно «но». Все‑таки с возрастом фен‑шуй сильно нарушается, и у дяди все время падало то, что и так не крепко стояло, и наш марафон в итоге превратился в борьбу за выживание мохнатого друга.
Тут я, конечно, утрирую, друг‑то как раз мохнатым не был. Просто он скромно возлежал посреди заснеженной пустыни и явно хотел спать. Больше того, я думаю, он просто умирал и давно мечтал, чтобы его оставили в покое.
Ох уж эти старички!
Знают, знают, что уже пора на покой, а все туда же. Мне почему‑то вспоминался дядя Геша с его сушеной курагой. Со снежным человеком мы таки прошли через тернии к звездам. Нам все удалось. Но было очень трудно.
На прощанье дядя спросил, сколько ему, по моему мнению, лет. Я ответила честно, что не разбираюсь, сделав для себя вывод, что от пятидесяти‑то он далековато ушел. Лет на пятнадцать‑то уже точно.
– Мне позавчера стукнуло 86 лет, милая леди… – гордо произнес Артур Альбертович.
Дядя Геша! Приходи еще, будем бороться за твою курагу. Не все еще потеряно, оказывается.
Мальчик‑с‑пальчик
Пришел, весь какой‑то зажатый, стеснялся, как целка. Так стеснялся, что я даже успела подумать, что в первый раз. Обычно‑то со мной раскованно себя ведут. Хотя на девственника не похож – вряд ли к сорока мужики нетраханные остаются.
Ну, я его в душ отправила, выходит в полотенце, мнется.
Становлюсь на колени – начинаю привычно бабахать минет, отстраняет.
Мне, говорит, секса не надо, секс и дома есть.
Капец, думаю, что‑то особенное просить будет. Не люблю я «особенных». Черт его знает, чего от них ждать.
А этот: «Можно, – говорит, – ничего этого не будет, а я просто посмотрю, как ты мастурбируешь?»
Так и сказал – мастурбируешь. Не «дрочишь» – обычно все так говорят, а именно «мастурбируешь».
Ууу, думаю, как запущено все.
Ну мне что, легла, ноги раздвинула, как в порнухе, лежу пальцем тру туда‑сюда. Второй рукой сиську свою сжимаю. Я эту фишку давно просекла – как надо делать так, чтоб понравилось тому, кто смотрит.
Когда делаешь как для себя, так, как оно на самом деле для удовольствия, – это не зрелищно и никому не нужно.
Ну да – на что там смотреть? Ноги вытянула, лежишь тихо, не стонешь, не орешь, сосредоточилась, пальцем совсем слегка подвигала на одном месте – две минуты, и кончила.
Так вот так не проходит.
Все ж порно насмотрелись, привыкли, что как в порнухе – надо клитор до мозолей натереть, обязательно всунуть себе средний палец или два (на кой черт?!) и обязательно громко стонать. Лежишь, как идиотка, и – ааа! ааа! ааа!
Я давно, помню, как‑то прикололась с одним, в кураж вошла, подвыпившая была, – в процессе застонала: «Ооооо! Ееее!» – как немки.
Думала, поймет, что прикалываюсь. Нет, не понял вообще! Как так и надо.
А, ну так и с этим – села, ноги раздвинула, аааа‑оооо постонала, мозоль натерла, лицо оргазменное сделала. А все равно не поймет – и так мокрая, пальцы ж в слюне.
Он напротив посидел, посмотрел, подрочил и кончил.
Все.
Он оделся, я оделась. Спросил, есть ли кофе. Заварила. Пока пил, поговорили чуть. Оказалось, чего не трахал – жене изменять не хочет. С женой все хорошо – дает, сосет, все нормально. А подрочить перед ним не может – стесняется. А он такое только в порно видел, а ему хочется еще и в жизни посмотреть.
Ну вот, показала. Пусть думает, что так и бывает.
Я только не поняла, зачем он в душ ходил – трахать‑то он меня не собирался.
Меньше часа у меня был.
Актер
Он актер.
Он иногда торгует лицом на вторых ролях третьесортных сериалов.
Его театр давно погорел, а он остался. Да.
Когда он приходит, я понимаю – этот театр начнется с вешалки. Ну, в смысле – его появление для меня – чистая вешалка.
Он драматичен в каждом жесте, но я вижу – одним глазком он наблюдает за реакцией зала.
Зал, в лице меня, от безнадеги рукоплещет и думает о том, что скорей бы этот спектакль закончился. Спектакль у нас всегда один и тот же.
Он раздевается, идет в комнату и сразу падает на кровать.
Он говорит:
– О, иди же ко мне, моя дорогая!
Дорогая, в лице меня, отвечает, что надо бы сначала в душ.
– Ах, как ты меня мучаешь! – трагично восклицает он. И плетется в ванную. Из ванной он выходит, картинно подергивая жирком, который, по его глубокому убеждению, выглядит как хорошо прокачанные мышцы.
Он смотрит на меня призывно, с гордостью. Я думаю, что лишь бы не заржать.
Он бросается на кровать и говорит:
– Смотри! Ну правда, он красавец?
Из чахлых кустиков выглядывает тощенький и мелкий, но уже восставший одноглазый змей.
В детстве меня учили, что врать нехорошо. Детство кончилось.
Я закатываю глаза и говорю:
– Мммм! Просто красавец!
– Оооо! – расцветает он на своей сцене. – Оооо, иди же ко мне!
И начинается второй акт.
Почему‑то он любит на боку. Он лежит, неритмично подергиваясь, и долбит меня шепотом в самое ухо:
– Ну что, детка? Ну? Ну? Что? Тебя же так никто не драл, да? Ну скажи честно! Никтооо! Ааа! Даа! Даа! Ты будешь меня помнить! Дааа!
После секса он любит поговорить о вечном.