И мы начали. Я выгнулась, как кошка, жаждущая ласки, уткнулась лицом в подушку.
– Слушай, а зачем ты стонешь? – внезапно спросил он минут через пять.
– Че? – от неожиданности я обернулась к нему сразу, даже как‑то забыв, что десять секунд назад усиленно изображала ему собственный экстаз.
– Говорю, стонешь зачем?
– В смысле? – переспросила я.
Он все так же был во мне.
– Ой, да ну что ты притворяешься, – вскипел он, – я же знаю, что вы от этого удовольствие не получаете.
– Как это не получаем? – я попыталась уйти от неприятного разговора, хотя прекрасно понимала, о чем речь. – Что ж я, не женщина, по‑твоему?
– Я не об этом, – серьезно сказал он, покрепче схватив меня за бедра, – ты думаешь, я не понимаю, что это ты просто играешь? Ну, потому что тебе за это платят.
– Миилый, – замурлыкала я, – платят – это одно, но мне с тобой действительно хорошо…
Ну да, я врала, а что? Мне же платят.
– Давай так, – не слышал он меня, – я же понимаю, что тебе это не нравится… ты, короче, просто лежи, а я все сам сделаю, а вот этого цирка мне не надо…
«Ну не надо, так не надо», – даже как‑то обиженно подумала я и уткнулась в подушку.
Следующие пару минут все проходило в полнейшей тишине, если не считать звуков музыки из ноутбука и его собственного сосредоточенного сопения.
И аккурат в тот момент, когда я подумала, что он вот‑вот закончит, он остановился и похлопал меня по плечу.
Я повернулась, постаравшись хотя бы изобразить на лице удовольствие.
– Почему ты молчишь все время? – вдруг спросил он. – Тебе что, совсем‑совсем со мной неприятно?
– Приятно, – конечно же, соврала я, – но ты же сам сказал молчать, вот я и молчу…
– Неет, ну подожди, – обиженно засопел он и слегка отстранился, – я же не имел в виду совсем молчать. Ну, покажи хотя бы, как тебе приятно, а то я так не могу…
– Хорошо, милый, тем более мне и в самом деле приятно, – быстро уточнила я и снова уткнулась в подушку.
Он продолжил процесс, я то ли попискивала, то ли похрюкивала – в общем, старалась издавать звуки, похожие если и не на стоны страсти, то хотя бы на какое‑то удовольствие.
Через две минуты он остановился:
– А что ты сейчас делаешь? – спросил он.
Я, прежде чем повернуться к нему, чертыхнулась про себя.
– Дорогой, – сказала я аккуратно, лицо мое выражало саму любезность, – дорогой, ты же не хочешь, чтобы я совсем молчала, правда?
Он отстранился от меня, потом и вовсе сел на кровати рядом. Я стояла все в той же позе и ждала, что он скажет.
– Нууу, – протянул он и вдруг слегка разозлился, – вот все вы врете! Конечно, вы хотите как побыстрее!
– Милый, – я тронула его за плечо, стараясь отвлечь, – может, поменяем позу?
Вступать в длинные психоделические разговоры мне вовсе не хотелось.
– Ладно, – вдруг очнулся он, – ты ложись на спину.
И я легла. Он пристроился сверху.
– Только не надо мне этого цирка, ладно? Вот ты просто лежи, я же все понимаю… Я же знаю, о чем ты на самом деле думаешь!
Я лежала молча, закрыв глаза, стараясь только посильнее работать бедрами.
– Слушай, ты живая вообще? – закипятился он спустя ровно одну минуту.
– Живая! – вдруг разозлилась я. – А что?
– А чего ты тогда молчишь, как партизан?
– Слушай, – сказала я, – ты определись: молчать мне или не молчать? А то я как‑то потерялась…
– Ну, – задумался он, – нет, вот совсем молчать не нужно, а то я так не могу, но ты можешь как‑то так стонать, чтоб я не думал, что это все из‑за денег?
«Абрамович, блин, – подумала я, – денег‑то три тысячи рублей…»
– Хорошо, милый, постараюсь, – и я села сверху.
Следующие десять минут напоминали театр одного актера. Я, тщательно выверяя паузы, попискивала через два выдоха на третий, он, пристально глядя на меня, очевидно, больше был занят не собственными ощущениями, а подсчитыванием моих писков и в тот момент, когда, как ему казалось, я частила, делал недовольное лицо…
Не знаю как, но нам это удалось. Он лежал рядом, вполне довольный, и, пока я снимала с него презерватив, вдруг сказал:
– А знаешь, я думаю, тебе и в самом деле было классно. Правда?
Любовь зла
Есть такой у меня интересный контингент, не скажу, что часто я с ними сталкиваюсь, но бывает, звонят, приходят, приглашают. Да, пожалуй, чаще приглашают.
Парочки. Эдакие влюбленные, которым в отношениях изюминку подавай.
Да и не просто изюминку, а килограмм целый, а то и два этого изюма.
Как я выяснила со временем, в 90 % таких случаев инициаторами похода ко мне выступают мужчины.
А бабы чаще всего только терпят. Ревнуют, злятся, но терпят.
Парочки делятся обычно на то меньшинство, где в паре оба согласны и пришли получать удовольствие, позволив себе все; и на большинство – где женщину мужчина уговорил прийти, а удовольствие ей получить трудно, ибо каждую секунду она внимательно за мной наблюдает – как бы я не заглотила лишний сантиметр члена ее любимого мужа.
Этих я вообще побаиваюсь. Мало ли что ей там в голову придет.
Бывали такие, которые, не выдержав стрессовой картинки, и в глотку вцепиться пытались, но были, к счастью, быстро остановлены любимыми мужьями и в лучшем случае – просто уведены, а в худших – получали еще и люлей. Ну да, я и это видела.
Ну так вот. Парочки бывают разные.
А еще я заметила, что девки в парах сами сто раз уточняют, чтобы в губы с их мужиком не целоваться ни при каком случае.
(Да где вы видели, дорогие гости, чтобы проститутка брала в рот ваш слюнявый язык? С ума сошли, что ли? Я ж девушка приличная…)
А еще в большинстве случаев эти семейники припираются пьяными. Им с трезвости, видимо, совесть не позволяет своего партнера под чужого человека подкладывать, а по пьяни – да пожалуйста, говно вопрос.
И ведь меня еще зачем‑то постоянно напоить пытаются. Видимо, и за мою совесть переживают.
А мне что, а мне не жалко! Наливаете – выпьем! Любой каприз за ваши деньги.
Вы думаете, мы втроем часто трахаемся?
Как бы не так! Втроем с такими, конечно, бывает, но это такая редкость!
Мне кажется, каждый раз, приходя ко мне, они еще знать‑то и не знают, что трахаться будут только они. А я так, в стороночке понаблюдаю.
Это ж такая психология, парочки‑то эти, ола‑ла!
Наблюдать за этой плохо скрываемой женской ревностью одно удовольствие. Порой их даже жалко становится, девок этих.
Вот что это – такой страх мужика потерять? Настолько страшно, что даже потерпеть готова? Помучиться, пострадать, но потерпеть?
Вон у меня Наташа с Серегой третий год ходят. Раз в полгода где‑то, когда им новизны не хватает.
Приходят, располагаются, ржут (она все как‑то больше с истеричными нотками), пьем с ними вискарик. Они «Рэд Лейбл» приносят, стандартный у них такой набор. «Рэд Лейбл» и кола. Не могу сказать, что этот напиточек мне сильно нравится, ну так… не «Лошадь», короче.
Посидели, попили. Просят меня приглушить свет, раздеваемся все немного.
Наташка сразу майку стаскивает и остается в брючках одних. Лифчика она не носит.
Не, ну, может, и носит, но ко мне она без него приходит. Стандартно.
Серега сразу кивает мне, мол, тоже сними. Не подобает женщинам в нашей компании одетыми ходить. Я снимаю. Серега садится на кровать и притягивает нас к себе. Начинает гладить обеими руками наши груди, Наташкину покусывает даже периодически… Потом расстегивает на любимой женщине брючки и аккуратненько, нежненько их стаскивает. Сразу видно, что любя.
У меня же юбка обычно. Чулки, все дела. Ну а че? Так удобнее, и мужикам нравится. Задрал, и все.
Потом он быстренько меня разворачивает, коленями на кровать ставит и задирает юбку.
Я вот чувствую, как Наташа начинает нервно психовать от таких движений мужа, но ничего не делает. Молчит, словно партизан. Но энергию ее я ощущаю.
Наверное, если бы не этот страх – мужика потерять, она бы встала и ушла.
Серега тоже, судя по всему, чувствует, поэтому быстренько ее в такую же позу рядом со мной ставит.
И вот мы стоим, она голенькая, я с задранной юбкой и мастерски стянутыми трусами, как две улыбки на солнышке.
Сережа сразу, долго не думает, готовит две руки и пальцами въезжает нам куда нужно.
Пальцы у него, кстати, красивые, длинные, ровные, ну и маникюр хороший.
Наташка стонать начинает. Любит, видимо, пальцами. Натрахает он вот так немножко, к попке моей приступает.
Только к моей, ибо Наташа в попку не дает.
Трахает пальцами, тащится. Тут уже я постанывать начинаю.
Наташка ревнует, злится. Стонать перестает, разворачивается и член мужа в рот – хрямс! – и начинает сосать неистово. Ну, думаю, все, я отработала. После этого движения про меня обычно минут через пять забывают.
Точнее, Серега‑то помнит, я знаю. Попа моя ему покоя не дает, но, чтобы любимая женщина не нервничала, мне уделяется внимания все меньше и меньше.
Оставшуюся часть вечера я наблюдаю за тем, как эти двое сношаются. Знаете, так злостно, неистово. Уверена, дома у них все более скромно и нежно. Ну да бог с ними.
В целом уходят довольные.
А я че? Я ниче! Сижу, ничего не делаю, примус починяю.
Последний раз у меня эта парочка была совсем недавно. Хорошенькие они все‑таки. Любовь у них, все дела. Если б не его заскоки – третью в постель тащить, наверное, вообще бы все отлично было.
Кстати, через пару дней после их посещения Серега заруливает чайку попить. Ну так, чисто на полчасика. Попка моя ему все покоя не дает.
Платит, трахает. Уходит довольный.
Говорит, еще придут. Ну, это как всегда.
Любовь зла, фигли…
Малыши
Пришел нормальный такой мужик, крупный (не толстый – именно крупный).
Сели, выпили, поговорили, в душ сходил, дело до тела дошло.
И вот я на нем, изображаю страсть дикую, он там тоже внизу что‑то корчится, а я скачу – и думаю – интересно, может, я зря оргазмы изображаю?
Может, он вообще давно выпал?
Несчастье такое. Вообще не чувствуется.
А то смешно получилось бы.
Я видела маленькие члены. Много маленьких (хотя тут как смотреть – я читала статистику, что у европейских мужчин средние члены – 13–15). Ну, если в среднем – то да, согласна.
Раз статистика утверждает, что 13–15 – это не мало, а очень нормально, то и мы условно будем так думать. Нет, ну в работе‑то нормально.
Зато как хвастаются все!
Вот любого мужика спросить – ответит, что не меньше 18.
Это к гадалке не ходи – ответит. И будет смотреть на тебя честными глазами. Не мигая. Он свято верит. Он же от начала мерил – а начало‑то у пупка.
А по‑нормальному больших пиписек не так уж много.
В основном – дай бог, чтоб до 15 дорос. Если глубоко глотнуть.
Самый маленький член, который я видела – сложно поверить – если б не видела своими глазами, думала бы, что так не бывает, – был не больше спичечного коробка.
Это на самом деле не клиент был. Это я года два назад с мальчиком познакомилась. Вот где – не помню уже, но точно не клиент. Красавчик, под тридцать, машина, одет хорошо. Вообще приятный. И вот стал он мне звонить, на кофе звать.
Сходили мы с ним на кофе.
Довез он меня до дома, сидим в машине, разговариваем. Домой не зову. Зачем?
Ну, я‑то себя знаю – в голове‑то уже винтов нет, любой разговор рано или поздно к сексу свернет.
И тут свернул. То да се, я подвыпившая, и давай он меня «уговаривать». Как в анекдоте – кругом станки.
А потом такой сидит, и со словами «на, посмотри на бойца» расстегивает ширинку.
У меня реакция была почти как в том фильме «Трасса 60» – когда девушка ширинку расстегнула и поняла, что члена‑то там и нет! Вот она там заорала, а я чуть «ой» не пискнула.
Сижу и смотрю туда круглыми глазами.
В машине темно, плюс он там небритый и нестриженый, мне показалось, что там вообще ничего нет!
А потом разглядела, когда он его выудил из зарослей.
Это шок был, конечно. Я такое раз видела и надеюсь, что последний. Чур меня, чур. Чур всех российских баб.
Он настолько маленький – ну то есть не длиннее коробка! Микропенис. И в зарослях его, считай, что вообще нет.
Тут‑тук!
Ктто тамм?
И это он стоял. Стоял!
Я обалдела тогда страшно.
А что самое интересное – в толщину как обычный был.
Ну, ничего у нас не было. А куда?! А чем?!
Да и за щекой этот леденец катать мне не хотелось. Вдруг потеряется.
Я ему шириночку аккуратненько застегнула – и домой.
Он мне еще звонил два раза.
На кофе звал. Наверное, не комплексует.
Интересно, когда его о длине спрашивают, – он тоже говорит, что восемнадцать?
Фантазер
Парень такой на днях был, лет тридцати, наверное. Кстати, очень, ну очень похож на Семи Насери, того, который в «Такси» играл. Интересный типаж. Высокий, худой, очень приятный. Как‑то сразу приятный. Вот бывает – заходит, и сразу так легко с ним, без малейшего напряга. Как старые знакомые.
Посидели, выпили чуть‑чуть, поговорили, до траха дошло.
Он и в постели какой‑то «легкий» такой оказался. Вот бывает, что я совсем не напрягаюсь.
Но не об этом речь.
В общем, классическая поза – он на мне. И мне даже приятно и хорошо. Так тоже бывает.
И он смотрит на меня и говорит:
– Разговаривай со мной.
А я сначала даже и не поняла, что он хочет. И я ему говорю то, что, наверное, все женщины говорят в такие моменты, – я ему говорю какие‑то там ласковые слова.
А он меня прерывает, и шепотом:
– Не так…
А сразу что в голову приходит? Если не ласковое, то наоборот, мол, «да! трахай меня», и все такое.
А он опять:
– Не так…
И тут я, сказать честно, даже и растерялась. Ласково – ему не нужно, грубо – тоже. Ну и как ему нужно?
А он смотрит на меня, и я понимаю, что он мне вот что‑то хочет сказать, но то ли как сформулировать не знает, то ли банально стесняется.
И я ему:
– Как? Расскажи мне, как?
И смотрю на него и понимаю, что мне и самой и нравится, и хочется, чтоб ему хорошо было.
Не был бы такой приятный – черта с два я бы стала еще и этим заморачиваться. А тут захотелось.
Он еще помялся, а потом так: «Расскажи мне… историю».
Я тут уже поняла, что надо. У меня давно когда‑то похожий был – ему тоже в процессе рассказывать надо было.
А тут главное – самой начать. Дать завязку. А потом он сам и направит куда нужно, и даже сам себе все придумает и расскажет.
И точно, как я и думала – главное было начать. Я и начала. А дальше он сам придумывал сюжет, задавал вопросы, добавлял… Понятно, здесь так не перескажешь, потому что и момент не тот, и место, но если просто, в двух словах, то в итоге получилось что‑то вроде порноистории. Достаточно жесткой порноистории о том, как меня трахали несколько, а он то просто наблюдал, то присоединялся.
Это примерно как:
– Тебя же трое трахают, да?
– Да! Меня трое трахают, одновременно…
– А я сижу и смотрю, а потом подхожу к вам, ставлю тебя раком и…
Завелся он, конечно, сильно. И кончил очень бурно. Да, впрочем, я и сама, пока рассказывала, страшно возбудилась… Ну и… вот…
Хороший мальчик. Интересный, ненапряжный. Даже несмотря на такой вот «закидон».
Ну, не хватает ему до оргазма чуть‑чуть порноисторий.
Надеюсь, он еще придет.
А был ли мальчик?
Меня спрашивают иногда – а бывают ли нормальные клиенты?
Да, бывают. Много.
Просто что о них писать?
Один вот был, который сильно запомнился.
Он приходил ко мне почти каждый день.
Он платил каждый раз за ночь. Приезжал вечером и оставался до утра.
Иногда он не приезжал, наверное, отсыпался или еще агрессивнее зарабатывал деньги, чтобы снова принести их мне.
Я не знаю, чем он занимался. Не знаю, с кем жил. Но три недели я видела его постоянно.
Он завел зубную щетку у меня в ванной и оставлял запасной костюм.
В порыве умопомрачения я гладила ему утром рубашки.
Я могла бы не брать с него денег, но боялась. Боялась, что он может остаться насовсем, а потом уйдет. Пока он платит – он клиент, другое – просто страшно. Да и ни к чему.
Все было вообще очень банально. Он позвонил – я ответила.
Приятный спокойный голос. Спросил, занимаюсь ли анальным сексом. Умею ли делать глубокий минет. Все стандартно, правда.
Он приехал в тот же вечер, на два часа, был вежлив и красив. Знаете, такая брутальная мужская красота.
Темные сросшиеся брови, двухдневная щетина, большой прямой нос.
Его не стали бы снимать в сладких журналах, он был для этого слишком мужиком.
Не очень высокий, где‑то метр семьдесят пять. Красивые руки, смуглая кожа, чуть сутулый.
Попросил чаю. Мы разговорились.
Он не выспрашивал, как многие, что я, почему и как дошла до жизни такой.
Мы просто говорили, о кино, о книгах.
Оказалось, что он смотрит и читает то же, что и я.
Не знаю, может, врал.
Он вернулся через два дня. На этот раз взял ночь. Притащил китайский листовой чай, сказал, что не любит в пакетах.
В третий раз он зашел ненадолго, сказал, что очень устал, попросил сделать ему минет. И как‑то быстро уснул. Я почему‑то не стала его выгонять. Так и проснулись утром.
Его потом не было неделю. Я уже думала, что все. Ну, клиент и клиент. А он снова нарисовался. На этот раз с цветами и конфетами. Ракушки были, из белого и темного шоколада. Бельгийские. Я люблю такие.
Попросился со мной в ванную. В ванной я еще ни с кем из клиентов не лежала. Другому, пожалуй, отказала бы. Этому – нет.
Он смеялся и кидался в меня пеной. С ним вообще было как‑то хорошо.
Ну, а дальше – как в красивом фильме. Вынес меня из ванной на руках. Положил на кровать, начал ласкать мое тело, гладить, целовать…
Из‑под подушки достал презерватив – запомнил.
Через день он снова пришел. Пригласил в ресторан, я пошла.
Ну, а потом стал приходить каждый день. А однажды утром поцеловал меня в губы.
Я так этого боялась. Меня пугали эти поцелуи. Секс – это секс, разговоры – можно общаться со всеми. А тут вот так.
Он не относился ко мне как к шлюхе. Пытался как‑то романтизировать наш секс. Наверное, ему не хотелось думать, что он за этот секс платит. Бывают такие романтики. Они тоже не редкость.
Я уже даже как‑то попривыкла к нему. А потом как‑то он приехал совсем поздно, около трех часов. Без предупреждения, сильно выпивший.
Сказал, что ему предлагают очень хорошую работу в Лондоне.
Позвал поехать с ним.
Он уехал утром.
Поцеловал меня в макушку, сказал, что вечером приедет, и мы все решим.
Это было позапрошлой осенью.
Больше я никогда его не видела.
Часть 2
Дружба народов
Китайские гости
Ох, сходила недавно!
В общем, звонит мне девушка. И таким серьезно‑деловым тоном спрашивает, работаю ли я с иностранцами. Я ей отвечаю таким же очень серьезным тоном, что, безусловно, работаю, пару‑тройку слов и выражений знаю, и ежели они встречаются со мной исключительно ради секса, а не Гете обсуждать, то языкового барьера не будет.
Девушка для проформы позадавала мне еще важно‑нужных вопросов на предмет ВИЧ, презервативов и всевозможных высыпаний на коже и, кажется, успокоилась.
– Вы нам подходите, – сказала она мне деловым тоном.
У меня сиюминутно возникло стойкое ощущение, что меня принимают на работу в престижную иностранную компанию, и завтра же необходимо явиться в дизайнерском костюме ровно в десять нуль‑нуль.
Как оказалось, от истины я была недалека.
Явиться следовало не завтра, а сегодня. И не в десять, а в восемь вечера к парадной одного из престижных питерских домов.
Дресс‑кодом, только не смейтесь, и был обозначен деловой костюм. Я подумала, что у интуристов переговоры с какой‑нибудь бизнес‑леди не задались, и они решили отомстить.
Я хотела было возразить, что из меня офисный сотрудник – как из песка гороховая каша, но да ладно.
Через пару часов я сидела в гостях, выпрашивая у подружки офисный костюмчик.
– В сисечках маловато, – задумчиво разглядывала Маша мой новый облик.
Я была вылитой блядью из порнофильмов. Не хватало очков, члена во рту и призывного взгляда в глаза оператору.
– Хм, может, пуговку не застегивать?
– Точно! – засмеялась подружка. – Ты ж не на собеседование едешь. Им понравится. А какой они хоть нации?
Уупс. Тут я впала в ступор.
Я совершенно забыла спросить, откуда интуристы. Испанцы, итальянцы, немцы?
Вот немцы, кстати. Им с женами не повезло – они все как из монастыря подобранные. Дают любимым мужьям только в позе пирожка и минет делают исключительно при выключенном свете. Если снисходят до минета.
Вот эти немцы и дорываются до русских женщин, в частности, до русских проституток.
А дорвавшись, не знают, что с ними делать. Они к женам привыкши. И к позе пирожка.
И трахают тебя как будто с секундомером в голове. В программе вечера – три минуты сверху, три – снизу, три – сзади. И не дай бог не уложиться в график.
Но у немцев неожиданный плюс – они не могут отказать. Только на немца надо смотреть жалостливыми глазами – и тогда он явно расщедрится на чай.
От моих размышлений подружка меня отвлекла.
– Кааатя, что за иностранцы?
А слона‑то я и не заметил…
Пришлось сказать, что какие‑то итальяшки, дабы не падать лицом в грязь от своей собственной невнимательности. Ну надо же! Забыла спросить, кто меня сегодня трахать будет. К чему хоть готовиться?
«К собеседованию, – подсказала я сама себе. – Судя по наряду‑то – точно к нему».
Надела туфли на шпильках, чмокнула подружку в щеку и пошла.
У парадной меня встретила девушка, представилась переводчиком.
Сказала, чтобы я особо не старалась, этим и так сойдет. Они у нас люди серьезные, деловые, им бы только разрядиться немножечко, и снова в бой. Деньги зарабатывать для страны.
Заплатила мне вперед, конечно. Пожелала удачи. Открыла дверь.
Вхожу. Сидят.
Трое.
На ковре посреди гостиной.
Китайцы, ептыть!
Жуют что‑то. Хрустящее. И трындят на своем этом ахалай‑махалай‑дзынь‑чань‑шунь.
Я даже опешила. Таких у меня еще не было. Ни разу.
Я им что‑то вроде «хеллоу пипл», а один подпрыгивает, и ко мне. Бежит, сумочку хватает, кивает. Уверена, была б в пальто, он бы его галантно снял и стоял бы с ним у входа.
И сам мееееелкий такой!
А китайцы вообще высокие бывают, не?
Улыбчивые они.
Вот впечатление, что они меня всю жизнь ждали, с самого детства. И радуются теперь, улыбаются. Щебечут на своем.
Они мне палочки в руки суют, а я им «ноу, ноу! ай донт вонт ит».
Налили чего‑то в стакан. Я понюхала. Водка, чистая водка.
Ну ни хрена себе китайцы дают!
Ну, сделала глоток, чокнулась с ними. Эх, точно захотелось интуристам колорита.
Русской водки, русских баб, чего уж тут. Хорошо, хоть медведя не заказали.
Есть я не стала. Говорю, мол, мальчики, время тикает. И начинаю раздеваться.
Так они как увидели мою грудь голую, все сразу одним махом трусы поснимали.
Ничего себе, думаю, скорость восприятия.
А там – ну что сказать… Зря я, короче, презики размера классик с собой взяла. В этот момент я поняла, что классик – на гигантов. Гигантов тут не было.
Один, судя по всему, самый смелый, подошел, руку так деловито на сиську положил, потрогал и что‑то радостно заорал на своем языке.
Ну тут и остальные сразу подскочили – и давай меня трогать.
Шо же ж делается, люди добрые, если китайцы груди‑то женской будто никогда не трогали? Столько радости у них вызвала, я даже прослезилась.
Чувствую, теплое что‑то на меня полилось. Ну, думаю, приплыли.
Смотрю – и впрямь, один все, готовый. Даже резинку‑то натянуть не успели.
Стоит в блаженной улыбке, сиську мою не отпускает, а у него там все уже стекает на пол.
«Минус один», – подумала я. Так даже лучше.
С двумя быстрее будет.
Следующий кончился, как только я его добро губами прихватила.
Вот клянусь – я взяла, и он кончился. Весь.
Что ж они у себя, в Чайне, такие нетраханые‑то?
Ну, думаю, третьему‑то я уж точно удовольствие доставлю, уже дело чести. Должен мужик с того конца света узнать, как русские бабы сосать умеют.
Этот стойкий оказался. Минуты полторы продержался, а потом задергался, да и обмяк.
Развалилась я на ковре, лежу, думаю о жизни, о китайцах, о том, что квартирка больно красивая.
А эти радостные стоят втроем, шепчутся.
Ну, думаю, чего шепчутся, я ж все равно их этой узкоспециализированной речи не понимаю. А они ко мне втроем, главное, идут. Чего, думаю, ждать от этих? По второму разику, что ли? А мне уже тааак в лом!
Ан нет. Подошли, руку пожали! Опять на своем что‑то так довольно сказали, по плечу похлопали. Все! Делов на 15 минут.
Цветок какой‑то подарили, в горшке. На фикус похож.
Прощались мы почти родственниками. Если я верно их поняла, было что‑то вроде: «Россия – отличная страна, ты – лучшая женщина на земле, мы рады, что потрогали священную сиську, теперь можно снова три года без выходных работать».
Я вот только не поняла – почему они меня одну‑то взяли? По деньгам‑то все равно как за троих.
Дружба народов. Фигли.
Дети Колумба
Наверное, продолжу я все‑таки тему дружбы народов.
Я вот сейчас составлю конкуренцию Задорнову. Ну а че, мне ж вот тоже есть что сказать.
Но немного с другой стороны.
Короче, буду про американцев.
Я их, честно, не слишком почему‑то люблю.
У меня их было не то чтоб сильно много, но и не мало. Для выводов хватит.
Вот знаете, если зайдешь в номер – то можно на глазок определить, кто в нем живет.
Если заходишь и видишь: носок на люстре, полотенце на тумбочке, и – классика жанра – кусок бутерброда в кровати, – можно быть уверенной.
Это он – белый американец.
Я честно скажу – они почти сплошь ебуны‑террористы. Но такие, синтетические. То есть не потому, что темпераментом сильны или членом шибко крепки – нет.
Тут другое.
Они затрахают до смерти, но не потому, что хотят, а потому, что кровные уплочены.
Больше того – это у них, видимо, национальная примочка такая – они все поголовно почти, даже молодые, когда зовут девочку – жрут виагру. Они еще и об этом обязательно радостно скажут.
Типа, я должна обрадоваться, наверное. Ох, как я радуюсь. Дико, причем.
А знаете, зачем они ее жрут? Я поняла. Это не потому, что не стоИт – нееет!
Это чтоб натрахаться по‑максимуму на свои деньги.
А то их потом, очевидно, жаба душит, что денюжка уплочена, а палочка – одна.
Вот они и кидают до посинения меня и себя.
Вот он оговорит (а он оговорит обязательно, это к гадалке не ходи), что, допустим, хочет кинуть четыре, и можно быть уверенной – язык на плечо вывалит, но это будет четыре. Причем сдыхать он будет уже на второй, на третьей – в мыслях писать завещание, но четвертую он выложит.
Они торгуются страшно. Но не в совсем обычном понимании слова. Не за деньги торгуются (хотя за них тоже), а за качество, блин, услуг.
«Наш дом претендует на звание дома высокой культуры быта» (с)
Вот он, мужик американский, обязательно подробненько расспросит – что делать будешь, что входит, что бы еще получить. Бонусом, угу.
И чтоб глотнуть не на 10 сэмэ, а на 12.
Это я уж, про глотнуть, шучу, конечно, но вот примерно где‑то так.
Это у них, видимо, привычка такая – акции со скидками везде искать, купоны, блин.
Attention!
Sale!
Две по цене одной!
Кинь две, напихай третью, сдохни, но выдай четвертую, и будет тебе большое счастье.
Наверное, будь их воля, каждый бы, заканчивая, еще бы и дисконтную карту просил.
И бесплатную футболочку оставшемуся дома дедушке.
Они сами же отрабатывают свои потраченные деньги. Нет, я, конечно, тоже. Но они больше. А еще они действительно постоянно улыбаются. Постоянно. По‑сто‑ян‑но.
В глазах пустота, в пластмассовых зубах – улыбка.
Даже когда тебя во все стороны вертят – улыбаются. Стоишь в позе пьющего оленя, он там трудится сзади, поворачиваешься внезапно – ну да, так и есть.
Как только видит, что на него смотрят – начинает улыбаться.
Очевидно, больше от любви к себе.
Потому что даже в эпический момент феерической ебли он чувствует себя частью великой нации.