Галина Рыбак — моя будущая жена и я работали вместе артистами балета в ансамбле народного танца Украины. Она меня сначала не возбуждала как девушка, но раздражала как человек. На фоне балетных танцовщиц Галя выглядела начитанной и эрудированной. Шутки, подковырки в свой адрес Галя попросту игнорировала. Она наплевательски относилась к моей изобретательности и смотрела на меня, как на телеграфный столб. Правда, иронично улыбалась. И я в этой иронии читал: «Боже, мальчик, что ты выпендриваешься, лучше бы книжку почитал». Это меня выводило из себя, и я не знал, чем ей досадить.
Как-то в гастрольной поездке она и её подруга Кочубинская купили на двоих духи «Манон». Желая хоть чем-то досадить и обратить внимание на себя, я в их отсутствие забрался в номер и выпил весь флакон. Трое суток мне было плохо: меня качало из стороны в сторону, во рту ощущал мыло «Коти».
Галя не обратила на это никакого внимания, а Кочубинская пожаловалась балетмейстеру Павлу Вирскому. Он успокоил девушку:
— Марина, никакой трагедии нет, просто Борис дней пять будет писать «Тройным» одеколоном.
Так и жили мы со взаимным неприятием и равнодушием. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Вождь народов, Сталин, протянул Западной Украине «руку помощи». А вместе с рукой к бедным полякам и западным украинцам послали наш ансамбль. Скажем так — чтобы не грустилось.
Первым пунктом остановки нашего ансамбля был город Тирасполь. Он произвёл на нас, дикарей, ошеломляющее впечатление. Чистый, светлый, люди прекрасно одеты, все красивые и улыбаются, в магазинах все есть… Ни одного пьяного, все вежливые, как в сказке.
Весь ансамбль, включая балетмейстера и администрацию, бросил вещи в гостинице и убежал по магазинам. Лишь два человека не бросились в этот барахольный омут — Галя и я. Мы остались вдвоём, вместе пошли ужинать.
Целый месяц мы были на гастролях в Западной Украине. И всё это время наш ансамбль по звонку будильника бежал покупать шмотки. Здесь были уже в ходу советские деньги, и цены для нас были смехотворными. Английский костюм, например, стоил 100 рублей, швейцарские часы — 20, столько же стоили лучшие туфли. Я, к примеру, получал тогда зарплату 1000 рублей (старыми).
На концерте никто из танцовщиков и танцовщиц не мог ног поднять, не было сил. Они не спали, на еду времени не оставалось, в голове у всех крепко засели тряпки, и больше ничего. Никто ни с кем не здоровался, глядя на человека, они видели не его, а демисезонное пальто. Все осунулись, постарели и, честно говоря, противно было на них смотреть.
А мы с Галей в их глазах были сумасшедшими. Мы смотрели кинофильмы, ходили по музеям, вкусно ели в ресторанах и пили вкусное польское пиво в больших бокалах.
Словом, эти качества в Гале мне очень понравились. И вероятно ей — во мне. Короче, мы поселились в одном номере. Это был наш медовый месяц, и это была наша свадьба.
У Гали была кличка — Марсианка. Действительно, она была не от мира сего. Её ничем нельзя было наказать. К деньгам Галя была равнодушна. К пище тоже: есть — хорошо, нет — не трагедия. У неё не было чувства зависти. Кто-то имеет две шубы, бриллианты и т.д. У Гали этого не было, но она не переживала. Жила только творчеством.
У неё замедленные рефлексы в сочетании с рассеянностью. Я прошу её поставить чай. Она быстро наливает воду в кастрюлю и ставит пустой чайник на огонь. Я за свою жизнь поменял триста восемьдесят семь сгоревших чайников.
Бывает так. Она ставит полный чайник на одну конфорку, а зажигает другую. Этот чай можно годами ждать. Но есть ещё вариант: она ставит пустой чайник, открывает газ и не зажигает конфорку. Как я до сих пор жив, просто чудо!
Галя очень талантлива: она прекрасно танцует, хорошая драматическая актриса, хорошо рисует, придумывает всевозможные дизайны костюмов, умеет хорошо шить, готовить. Но… если у меня оторвётся пуговица на рубашке или пиджаке, я эту пуговицу донашиваю в кармане. Если у нас с Галей намечается ответственный концерт, скажем, через месяц, Галя тут же садится шить новое платье к концерту. Мы не репетируем, она шьёт днём и ночью. Ни о какой личной жизни речи не могло быть, пока шилось платье. Наступал день концерта, выяснялось, что новое платье недошито. Она выступала в старом, но зато не знала, что делать на сцене. Виноват, конечно, во всём был я. Оказывается, я поздно ей сообщил. Когда я сообщал за три месяца — результат бывал тот же.
Было время, когда я по своей неопытности звонил ей с работы, сообщал, что буду дома через три часа и просил приготовить обед.
— Конечно — бодрым голосом отвечала Галя.
Я приходил голодный домой и садился за стол в ожидании обеда. Боже, какая наивность!
Оказывается на плите стоит только вода, а мясо не брошено, потому что его нет в доме, и ждут меня, чтобы я его купил. Я выбегал на улицу. Напротив нашего дома была столовая «Радуга» и кафе «Весна». Там я обедал. Я бы эти учреждения назвал не «Радуга» и «Весна», а столовая «Изжога» и кафе «Катар», короче говоря, я понял — чтобы быть Галиным мужем, я должен научиться стирать, шить, убирать, готовить, мыть посуду, пылесосить и доставать деньги. Всем этим я овладел.
Когда Галя говорит, что надо поскорее лечь спать, это означает, что суета будет до утра. Она перекладывает вещи с места на место. В пять утра можно услышать от неё реплику вроде этой:
— Не торопи меня. Видишь, я и так спешу. Мы очень часто опаздывали на самолёт. Я предупреждаю:
— Галя, надо торопиться, самолёт улетит без нас. На что она мне обычно отвечала:
— Я не понимаю, о чём ты говоришь? Что я, пойду с одной накрашенной ресницей? Иногда на самолёт мы успевали, так как у него есть хорошая манера улетать с опозданием на несколько часов. А вот поезда в Советском Союзе — это кошмар. Поезд отправляется точно по расписанию. Поэтому на поезд мы с Галей никогда не попадали.
Если нас приглашали на день рождения или на свадьбу, то мы приходили только на прощальный поцелуй. Отдавали подарок, поцелуй и голодными уходили домой. Но потом я убил в себе Джентльмена, Рыцаря и Джигита и стал ходить в гости один. И уезжать один. Галя на меня за это никогда не обижалась.
Галя любит самым близким людям говорить гадости. У меня и сейчас сохранилась большая шевелюра, нет и намёка на лысину. Когда мне было двадцать пять лет, Галя говорила, что меня надо так подстричь, чтобы закрыть плешь.
Когда я возмутился, она меня успокоила, что, мол, мне следует смириться — люди стареют, их облик меняется.
Я выпивал не больше, чем все мои знакомые, которые не были пьяницами. Но Галя распустила слух, что я алкоголик и меня надо спасать. Она достала какой-то полусмертельный порошок, насыпала мне в пищу. Когда я выпивал рюмку, то покрывался красными пятнами, сердце учащённо билось. Такие процедуры она проделывала со мной часто.
Как-то на обеде у моей племянницы Галя насыпала мне в пюре этого белого порошка, и её позвали к телефону. Племянница мне сказала о порошке, и я поменялся с Галей тарелками, мы чокнулись, выпили, после чего она имела бледный вид. Вернее, покрылась вся пунцовыми пятнами.
У Гали была очаровательная мама, бывшая учительница, Мария Ивановна Антоновская. Галя её своими нравоучениями изводила вконец. Мама не то ела, не туда шла, не так сидела, неправильно спала. Маму, то есть тёщу, я спасал от дочери. Тёще со мной было всегда весело, она прекрасно себя чувствовала.
Галя была мной недовольна и говорила тёще про меня всякие гадости. Но она ничего не могла добиться, мы с тёщей дружили.
Гале всегда хотелось быть деловой женщиной, разбираться в политике, в медицине, а я ненавижу деловых женщин. Женщина создана для любви.
Галя всем интересуется, но не очень разбирается. Скажи, что у тебя в машине полетела трансмиссия, как она тут же:
— Сам виноват, что полетела. Надо было взять получше.
— Что получше? Это машина Крайслера.
— А почему надо доверять Крайслеру, он заинтересован обмануть.
Кто-то звонит, я с ним говорю, а когда вешаю трубку, Галя спрашивает:
— С кем ты говорил?
— С Левой.
— С каким Левой?
— Ты его не знаешь. Это автомеханик.
— Почему ты его знаешь, а я не знаю? Ты просто невнимательный. И так всегда.
— Кто звонил? — спрашивает Галя.
— Перепутали номер.
— Кто перепутал номер?
— Какой-то мужчина.
— Что ему было нужно?
— Не знаю.
— Почему ты не знаешь?
— Он перепутал номер.
— Почему ты не знаешь, что ему было нужно?
— Да пошёл он…!
— Боже, какой ты нетерпеливый. Тебе надо принимать элениум, две штуки на ночь. Ещё хорошо попить валерьяночки, ты очень издёрган, тебя каждый пустяк раздражает.
Мне трудно объяснить Гале, что у меня золотой характер, что я — чудо выносливости.
Помню, как-то Галя и её мама решили в разгар лета поехать на Украину. Летом достать билет на поезд накануне отъезда — проблема, я подключил всех театральных администраторов, дал взятку, пил водку, всех веселил и, наконец, у меня два билета на поезд в южном направлении.
Эти два билета у меня лежали, как большие бриллианты. Я пришёл домой возбуждённый и счастливый и сказал, что у меня, наконец, два билета. Галя никак не отреагировала, только махнула головой.
Тёща и Галя начали собираться на Украину. Я бегал по московским подвалам, доставал лимоны, сухую колбасу, сушки, тушёнку в банках. Эти продукты исчезли на Украине даже с фотографий. Наконец, еле поднимаю эти тяжёлые авоськи, хватаю такси и мчусь на вокзал. Стою у вагона. До отхода поезда остаётся пятнадцать минут — моих дам нет. Прошло ещё пять минут — их нет. Наконец поезд ушёл — их все нет. Прошло минут десять, пятнадцать, двадцать — их по-прежнему нет. Смотрю на авоськи с тушёнкой и лимонами, навьючиваю груз на плечи, нахожу такси и еду домой. Дома их тоже нет. Наконец звонок в дверь. Открываю. Входят Галя и мама, на ходу говорят о каком-то хоре. На меня никакого внимания. Когда Галя на моём лице прочла свою смерть, она отвлеклась от хора и сказала:
— Не волнуйся, Бобчик. Мы с мамой сели в трамвай на тридцать седьмой номер, он шёл очень долго. Когда мы подъехали к вокзалу; то поняли, что опоздали, и решили этим же трамваем вернуться домой. Не волнуйся, билеты купишь на другое число.
Первой мыслью было выбросить её с балкона: мы жили на седьмом этаже, и лететь ей пришлось бы недолго.
Задушить — эта мысль не покидает меня по сей день.
Чтобы уйти от этих мыслей, я быстро покинул дом и помчался по Петровке вниз. Вижу, в универмаге стоит огромная очередь. Я, не задумываясь, встал в неё. Мне было важно находиться в шуме, в толпе. Люди ссорились, оскорбляли друг друга, наступали мне на ноги — именно то, что мне было нужно. Я стоял в очереди часа три, а когда подошёл к прилавку, выяснилось, что продаются бельгийские шерстяные платки. Я купил два платка, водки, закуски. Пришёл домой, подарил им по платку, выпил и подумал: «Что она, марсианка, может сделать? Она такая, она не может быть другой, не нравится — уходи. Если она соткана из противоречий, то кто в этом виноват?»
Сила Галины в том, что против неё нет оружия. Никакого. Её нельзя заставить страдать. Она не ревнива, поэтому флирт с кошерной бабой ничего не даст. Лишить её наследства? Во-первых, нет ничего, во-вторых, она плевала на богатство. Одним словом, она — марсианка.
— Чего же ты, Бобчик, — спрашиваю я себя, — будучи землянином, решил связаться с марсианкой?
Из чувства противоречия. Скажи, что водка и табак полезны для здоровья, и мужчины тут же бросят пить и курить.
Артистка эстрады Мария Владимировна Миронова, мать актёра Андрея Миронова, мне рассказывала, как она отучила себя есть дорогие продукты: чёрную икру, красную икру, лососину, ананасы и другие.
Я с мужем на эстраде зарабатываю немало, но тем не менее мы не можем себе часто позволять есть такие продукты. Отказывать себе в этом — мучительно, — говорила Мария Владимировна. — Так знаете, что я сделала? — продолжала она. — Я отравилась ими. Взяла чёрную икру и ела её, пока не начало тошнить. Мне было плохо, меня тошнило. С тех пор я не только не могу есть чёрную икру, но даже слышать о ней. И вот так я сделала со всеми дорогими продуктами.
Этот рассказ мне потом пригодился. Все люди любят цветы. Женщины любят цветы больше, чем мужчины. Есть категория женщин, которые просто не могут без цветов. У меня была приятельница Таня Грузинова — очень красивая, утончённая и сильно болезненная. Когда я приносил ей цветы, она преображалась. Таня светилась, как икона. Если бы ей, голодной, принесли на выбор бифштекс или цветы, Таня, вероятно, предпочла бы цветы. Но таких, как она, на земле два-три процента. Остальные выхватили бы бифштекс.
Моя жена относится не к тем двум-трём процентам, она прочно находится в большинстве.
Многие женщины любят играть в утончённых, влюблённых во все красивое, и говорят всё время о цветах. Мол, сейчас мужчины не джентльмены, не гусары, не джигиты и редко дарят женщинам цветы. В эту игру включилась и моя жена Галя. Она могла при всех сказать, что я ей редко покупаю цветы. И, конечно, двадцатый век — это не девятнадцатый век, вывелись рыцари. Как объяснить ей, что джигиты продают цветы по таким ценам, что невозможно без денег стать рыцарем.
Мне эти разговоры надоели, и я решил с ними раз и навсегда покончить. К случаю вспомнил рассказ Марии Владимировны Мироновой.
Я получил зарплату и принёс домой пять красивых красных роз, символизирующих любовь. Галя была в восторге, всем рассказывала об этих розах.
На следующий день я принёс пять белых роз. Не знаю, что они символизировали, но тоже обошлись в двадцать пять рублей.
Тёща и Галя искали посуду, чтобы их поставить, обрезали концы на цветах, наливали воду и делали это уже без вдохновения.
На следующий день я купил гладиолусы. Галя меня уже за них не благодарила, тёща была мрачна и тихо мне шепнула:
— Борис, хватит цветов, с ними большая возня. Гладиолусы уже лежали просто на кухонном столе и с ними обращались, как с веником. Я не унимался. Я купил семь роз: четыре красные и три белые — это символизировало, что от получки у меня осталось только пятнадцать рублей. Галя мне сказала:
— Борис, пойди на базар и купи курицу и мясо.
— Это исключено, ответил я, — все деньги истрачены на цветы. У меня осталось пятнадцать рублей, и я бегу покупать тебе хризантемы.
— Ты что, сошёл с ума? Кому нужны эти цветы? Ты нас оставил голодными.
— Зато это так красиво, — возвышенно и фальшиво возразил я.
— Будь проклята эта красота, — сказала Марья Ивановна.
— Марья Ивановна, — сказал я тёще лирично, — женщина, такая, как ваша дочь, может прожить без мяса, без курицы, но без цветов — извольте!
— Хватит паясничать, — сказала Галя, — шутки у тебя дурацкие. Купи курицу на эти пятнадцать рублей.
— А как же с хризантемами? — спросил я.
— Если я ещё раз услышу про цветы, я перестану с тобой разговаривать. Что бы люди не говорили об утончённости, благородстве, красоте, эстетике, а есть хочется.
Мой рассказ о семье был бы, естественно, неполным, если бы я умолчал о сыне Емельяне.
3 августа 1954 года я отвёз жену в роддом. Я не уходил оттуда, бродил под окнами палаты, слышал Галины стоны, надоедал врачам дурацкими вопросами. Это продолжалось сутки, пока 14 августа в 8 часов утра не родился мой Емелюшка. Врач, очень красивая женщина, в знак моего мужества закутала Емельяна в одеяло и показала мне его в окно. Галя лежала на третьем этаже. Емельян высовывал часто язычок, смотрел в будущее, но меня не узнавал.
Я очень люблю детей. Теперь я понимаю, что тот, кто любит детей, не должен жениться на актрисе. Они, чтобы не загубить свою артистическую карьеру, могут родить тебе одного ребёнка, и то это чудо. С нормальной женщиной у меня, конечно, было бы много детей.
С рождением Емельяна жизнь стала серьёзней, осмысленней, интересней, мучительней. Галя превратилась в философа, более целеустремлённого, чем мать Тереза. Все реже и реже раздавался её звонкий смех. Она разрабатывала методы воспитания для Емельяна до глубокой старости.
Началось с закалки. Емелюшка ходил во все времена года голым, даже когда у него появилась одежда. Все наше богатство, включая продукты, принадлежало одному Емельяну. Стоило мне взять из холодильника кефир, как был слышен Галин голос из загробного мира:
— Борис, не трогай кефир, это для Емелюшки. Я покупал десять бутылок кефира — все равно лучше к нему не прикасаться. Я покупатель оптовый, и если находил апельсины, то покупал пудами. Но стоило мне взять апельсин, как тут же раздавался голос «Командора»:
— Борис, не ешь апельсины — это для Емелюшки. В моём распоряжении оставался только водопровод, но зато им я мог пользоваться круглосуточно.
При таком оригинальном воспитании Емельян должен был вырасти эгоистом и таким жадным, как «композитор» Фрадкин. Но, к счастью, Бог миловал.
Весь смысл и лейтмотив Галиной жизни сосредоточились в одной фразе:
— Борис, давай сядем и спокойно поговорим о нашем сыне. Я тысячу раз садился и спокойно говорил о сыне. Потом я уже неспокойно садился и говорил. Со временем при упоминании: «Давай сядем и спокойно…», — я хватался за кинжал. В самых невероятных обстоятельствах Галя просила меня сесть и спокойно… Представьте себе, в дом лезут воры. Вы думаете, Галя скажет, позвони в полицию? Галя скажет:
— Борис, давай сядем и спокойно поговорим о нашем сыне. Я меньше думал о родине, а больше о сексе. Чтобы перейти к сексу, мне нужно было дипломатично уйти от темы о сыне.
— Галя, вот я люблю, когда тихо, никого нет. Мы можем раздеться догола, это же прекрасно. Галя:
— Хорошо. Давай разденемся догола, сядем и спокойно поговорим о нашем сыне. Это же можно сойти с ума! Я как-то сказал Гале:
— Емельян по возрасту приближается к Рабиндранату Тагору.
— Какое это имеет значение? — возразила Галя. — Для нас он ребёнок. Наша жизнь кончилась, мы должны жить только для Емельяна.
— Галя, запомни, я не умру, пока не рассчитаюсь со своими долгами. Галя долго на меня смотрела, как на бессмертного, потом сказала:
— Паяц ты, Борис, тебе лишь бы паясничать. Я уверен, что если бы Галя меня застала в постели с другой женщиной, и я бы ей сказал:
— Галя, давай сядем и спокойно поговорим о нашем сыне… — она тут же плюхнулась бы на пол.
Я по-настоящему влюблён ещё в одно Галино качество. Я советуюсь с ней, скажем, о покупке машины: о сумме, размере машины, марке и т.д. Галя вся сосредоточена, внимательно на меня смотрит. Потом говорит:
— Бобчик, тебе хуже, когда волосы прилизаны. Распуши волосы на макушке. Ей говорят, что может быть сильное землетрясение, может, стоит уехать. Галя:
— Бобчик, если бы тебе немного похудеть, ты был бы в форме.
ЕМЕЛЬЯН
Емельян был ангелочком. Я не мог с ним расстаться ни на один день. Не видеть его — не жить. Когда Емелюшке было шесть месяцев, и он лежал в коляске, артист-иллюзионист Константин Зайцев рассказывал мне:
— Понимаешь, Борис, я подошёл к твоему Емелюшке, начал ему строить рожки, всякие там тюсеньки-мусеньки… Он не улыбнулся, а посмотрел на меня осмысленным и презрительным взглядом, мол, что ты, старый дурак, выпендриваешься. Мне стало неловко, и я сбежал.
В два года Емелюшка не хотел, чтобы его тётя Рона уходила из дома.
— Емелюшка, мне нужно идти на работу.
— Не ходи на работу, не бойся, я убью твою работу.
Когда ему было четыре года, мы летом снимали дачу под Москвой. Как-то вечером, сойдя с электрички, мы шли по направлению к даче; невдалеке стояла группа подвыпившей местной шпаны. Внезапно Емельян зашлёпал к ним и, подойдя, спросил:
— Ну что, колхозные дурачки, морду набить?
Емельяну четыре года. Я разговариваю по телефону. В какой-то фразе произношу:
— Да я готов все вам отдать… Емельян синхронно: …включая долги.
В Москве один мой знакомый в присутствии Емелюшки говорил:
— Я живу на свою зарплату и сплю спокойно. Емелюшка:
— Со снотворным…
Емельяну было пять лет. Мы все лето отдыхали с ним на Чёрном море. Он постоянно видел перед собой весёлых, отдыхающих людей. И когда его спросили, кем он хочет быть, когда вырастет, Емельян ответил:
— Отдыхающим.
Емельяну пять лет. Мы отдыхали в Анапе. Я объясняю, что драться не нужно, надо стараться уходить от драки. Но если уж ситуация безвыходная — бей первым, после первого удара сразу же ударь ещё два раза. Он очень внимательно все выслушал, ушёл и вернулся через час, весь исцарапанный и в песке.
— Что случилось?
— Я сделал все, как ты говорил. Первый раз ударил, а два остальных не успел. Они меня уже топтали ногами.
Мы на даче у наших друзей, семьи академика Лебедева. Они два дня сажали деревья, потом Емелюшка сыграл на рояле Моцарта, и мы взяли стулья, чтобы перенести их в столовую для ужина. Емельян взялся за стул тоже.
— Емелюшка, не надо, — остановила его Алиса Григорьевна, жена академика. — Ты так хорошо играешь, но ты ещё очень слабенький, ты можешь натрудить себе ручки.
Емельян ничего не ответил и незаметно ушёл. Вскоре он крикнул из сада:
— Алиса Григорьевна, идите посмотрите, слабенький я? Алиса Григорьевна вышла и остолбенела. Емельян с победоносным видом показал ей шесть вырванных молодых деревьев, все, которые она два дня сажала. Она была в ужасе, академик смеялся.
В школе Емельян был круглым отличником. Но однажды он в чём-то провинился, и мама взяла ремень.
— Товарищи, идите посмотрите, как отличника будут бить! — крикнул Емельян. Экзекуцию отменили.
Меня вызвали в школу, потому что Емельян на уроке мяукал и отказался извиниться. Я пришёл в школу и уговорил Емельяна извиниться, хотя он отрицал, что мяукал. Емельян подошёл к учительнице:
— Марья Николаевна, я хочу перед вами извиниться. Извините, что я НЕ мяукал на уроке.
Емелюшка всегда говорил правду. Прихожу домой и спрашиваю, как он вёл себя с бабушкой.
— Папуля, я был непослушный, убегал от бабушки, топал ногами, отказывался есть. Был ужасен.
— Ты понимаешь, что так нельзя себя вести, бабуся старенькая, её надо жалеть. Ты больше так делать не будешь?
— Я так больше делать не буду, я буду хорошим. На следующий день спрашиваю Емелюшку:
— Ну, как сегодня прошёл день?
— Я был ещё хуже, чем вчера. Я дёргал бабусю за юбку, не хотел идти домой, я был отвратительным.
Ну как его, этого отвратительного мальчика, не поцеловать? Конечно, после всяких извинений и обещаний.
Емельяну было шесть, и мы решили обучать его иностранному языку. Я считал, что необходим английский. Но Галя возразила:
— Борис, о чём ты говоришь? Вся балетная терминология на французском языке. Тут крыть нечем. Довод сногсшибательный. По рекомендации мы пригласили бонну-француженку. Звали бонну — Динабур. Перед гастрольной поездкой мы сняли коттедж под городом Таращей и отправили на отдых Емелюшку и француженку Динабур. По приезде мы устроили званый обед, пригласили местную знать. Среди них была женщина — профессор французского языка. Галя:
— А сейчас Емелюшка будет говорить по-французски.
Женщина-профессор вдохновенно произнесла целую тираду по-французски, глядя на Емельяна. Емельян на неё смотрел, как на сумасшедшую.
— Емелюшка, почему ты не отвечаешь по-французски? — спросила Галя.
— Потому что я понятия не имею об этом языке. Галя:
— Емелюшка, а разве мадам Динабур тебя не обучала французскому языку? Емельян:
— Кто-кто?… А… Дина Петровна не обучала меня никакому языку. Она учила меня воровать. Галя открыла рот, вероятно, хотела что-то сказать, и осталась сидеть с открытым ртом. А я приободрился:
— Давай, Емеля, рассказывай, как было дело?
— Дина Петровна сказала, что я очень хорошо выгляжу, могу спокойно воровать, и никто на меня никогда не подумает. И она оказалась права. Я украл три банки шпрот, четыре пачки чая, пять пакетов масла и очень много плиток шоколада. Эти два продовольственных магазина мы обработали, завтра должны перейти в промтоварные. Так вот вы приехали.
В его голосе было огорчение.
Я не пытаюсь описать реакцию Гали и общества. Но что касается меня, я благодарил Бога, что эта бонна, француженка Динабур, Дина Петровна, рекомендована Галиной подругой.
В школе дети писали сочинение, кто их любимый герой. Все, конечно, писали — Павел Корчагин, Павлик Морозов, Зоя Космодемьянская. А Емельян написал — Нестор Махно.
На родительском совете решили, что это влияние родителей. Трое пап из родительского совета пришли ко мне на репетицию. Образно сообщили о происшедшем и намекнули, что дыма без огня не бывает.
Я посмотрел на часы и сказал:
— У вас есть две минуты. За это время вы должны решить, хотите ли вы выйти через дверь или через окно.
Им не понадобилось двух минут, они бросились к двери. На следующий день я спросил Емельяна:
— Зачем ты это сделал?
— Понимаешь, папа, все пишут одно и то же, а это хоть оригинально.
Мы с Емельяном на пляже играем в гусарский преферанс. Около нас вертится какой-то малознакомый тип, надоедает бессмысленными вопросами и мешает играть: — Борис, что за примета, если чешется левая рука?
— Получать деньги.
— А если правая?
— Отдавать.
— А если обе чешутся? Емельян не выдержал:
— Их надо вымыть с мылом.
В консерватории на выпускных экзаменах пианистов. На сцену вышла бездарная, но необыкновенной красоты женщина.
— Емеля, посмотри, ну вылитая Венера.
— Да-да, — подтвердил Емельян. — Для большего сходства я бы ей отрубил руки. Мы с Емельяном часто играли в шахматы. На одном смешанном концерте мы закончили партию пошли из-за кулис послушать выступление пианиста. Маломузыкальный, но техничный он играл виртуозную пьесу, и его пальцы летали по чёрным и белым клавишам. По окончании я спросил:
— Ну, что ты думаешь?
— По-моему, белые выиграли, — задумчиво ответил Емельян.
По телевидению выступал Ван Клиберн. Играл он прекрасно, в порыве вдохновения поднимал голову вверх и что-то шептал. Один из присутствующих выразил недоумение:
— Я не могу понять эти эстрадные фокусы, игру на публику — запрокидывать голову вверх, что-то шептать. Емельян:
— Вам этого не понять. Он разговаривает с Богом.
Когда Емельян был маленьким, он не любил оставаться дома один. Как-то, уходя на работу, мы ему сказали:
— Емелюшка, мы уходим на концерт и скоро вернёмся. Емельян:
— Вы уходите и оставляете меня одного. Очень хорошо. Жаль, что вы не увидите этого пожара! Мы тут же его одели и взяли с собой.
Его изобретательности в проделках не было предела. Дошло до того, что он покушался на государственную безопасность Советского Союза.
Дело в том, что Емельян часто ездил со мной в гастрольные поездки. Я последние годы жил в лучших гостиницах и номерах люкс. В Советском Союзе все дефицит, включая радиоаппаратуру. Хороший микрофон, например, на вес золота. Эстрадные певцы-шептуны очень страдают из-за этого. Неплохие микрофоны были лишь у КГБ. Их устанавливали везде, в том числе в гостиницах, особенно в люксах.
У Емельяна было хобби — находить эти микрофоны и дарить их певцам и музыкантам. Он вытаскивал их из телефонных трубок, из люстр и т.д. Я об этом не знал и жил спокойно. Но однажды в Ташкенте ко мне зашли работники КГБ и попросили меня выйти из номера на несколько часов. В вестибюле я встретил знакомого кагебешника, который под большим секретом мне сообщил, что через неделю ожидается французская торговая делегация, её руководитель будет поселён в мой номер.
— Надо, — продолжал он, — установить микрофоны, чтобы прослушивать их разговоры. Далее он мне поведал, что трижды из номеров, где живут артисты, исчезали микрофоны. Это сильно встревожило кагебешное начальство. Из соседнего Таджикистана поступила аналогичная информация. Создавалось впечатление, что действует какой-то профессионал. Это особенно волновало КГБ.
— Надо установить микрофоны таким образом, чтобы никто не мог их найти, — закончил рассказ мой знакомый.
Спустя четыре часа мы с сыном вернулись в свой номер. Емельян осмотрел все вокруг и сказал:
— Папа, спорим, что найду!
— Что ты найдёшь? — спросил я.
— Микрофоны, — ответил Емельян и рассказал мне, как и сколько микрофонов он обнаружил и кому подарил.
У Емельяна абсолютный слух. Занимаясь музыкой, он делал большие успехи и был гордостью музыкальной школы. Мы не знали горя.
Когда он поступил в музыкальное училище, попал в компанию подонков. Сын начал выпивать, драться, пропадал на неделю. Короче — кошмар. Ему было шестнадцать лет — переходный возраст. Он метал ножи в дверь ванной. Когда она начала напоминать решето, перешёл к другим дверям. Потом он начал упражняться с топором.
Я бросил театр, перестал сниматься в кино, ездил по всей Москве его искать.
После очередного мордобоя в училище его собирались отчислять, но появлялся я, устраивал там шикарный концерт, и его оставляли. Я из училища не уходил, на все праздники устраивал им концерты с самыми популярными артистами. И только это его спасало от отчисления. Нервы были на пределе. Все мои друзья, включая педагогов и директрису, советовали посадить Емельяна на десять суток за мелкое хулиганство, чтобы понял, почём фунт лиха.
Я долго об этом думал и, наконец, решил послушаться друзей и педагогов. Предварительно я договорился с начальником нашего отделения милиции, с судьёй и с начальником отделения ВДНХ, где сидят несовершеннолетние суточники. Я ему все рассказал о Емельяне и просил, чтобы ему не делали поблажек, а, наоборот, дали самую тяжёлую работу. Начальник очень обрадовался моему приходу и пообещал сделать все, как я прошу. Очередное хулиганство не заставило себя ждать. Я сдал Емельяна в милицию, и судья дал ему 10 суток. Емельян был совершенно спокоен.
Все эти десять суток я не спал, я страдал. Если мне удавалось вздремнуть, то снились кошмары, снилось, что его корова забодала. Я осунулся и был похож на братскую могилу. Я считал минуты. И вот, наконец, десятые сутки. Мы с Аркадием поехали на ВДНХ.
Подъезжая к милиции, мы услышали странный шум и громкие голоса. У меня защемило сердце — поножовщина, там же уголовники. Вдруг зазвучала гармонь. Мы ворвались в милицию и увидели Емельяна. С обритой головой он стол на столе с гитарой и пел цыганские песни. На столе множество с водкой и коньяком, полно закуски, за ним сидят начальник милиции с гармошкой, его заместитель и дежурные милиционеры. Ни одного трезвого лица. Мы с Аркадием онемели.
— Буба! — умилился начальник милиции. — Садись! Серёга, разливай.
— Я… забирать его приехал. Все недовольно загудели.
— Слушай, Буба, оставь парня ещё дней на пять, а? — просительно сказал начальник. — Он такой заводной… Чудесный парень, ты зря на него сердишься. Играет, поёт, а как пьёт!
Я с ужасом слушал эту хвалебную речь.
— Это… у вас часто? — наконец выдавил я из себя.
— Все десять дней, — радостно подтвердил начальник. — Мы никогда так весело не жили. Ну, может, хоть на три дня?
Бритый Емельян, наконец, слез со стола, подошёл ко мне и пьяно поцеловал. Куда девалась его аристократическая внешность? Передо мной стоял хулиган из кинофильма «Путёвка в жизнь».
— Папа, может, я действительно ещё денька три побуду? Вы езжайте, не беспокойтесь, меня на машине довезут.
Я его всё же забрал. По дороге выяснилось, как это всё произошло. В первый день Емельяна заставили колоть лёд. Лом тяжёлый, на улице минус тридцать градусов. Это ему сразу не понравилось. Он пошёл в каптёрку к старшине, который их привозил на комбинат, где они работали, и сказал:
— Я — пианист, и у меня на носу концерты с отцом — Бубой Касторским. Руки должны быть в тепле и не держать тяжёлых предметов. Позвони начальнику, он знает.
— Что же ты сразу не сказал? Отведите его в пищеблок, пусть он у них будет бригадиром. В этом пищеблоке ребята грузили продукты и потихоньку воровали растворимый кофе, меняя его потом на портвейн и продукты. Но если без Емельяна малолетки воровали по мелочи, то с Емельяном они утащили сразу ящик.
Милиция была заводная, любила выпить, повеселиться. Емельян был душой этой компании. Вот так хлебнул горя и понял, почём фунт лиха, не Емельян, а я.
Переходный возраст у Емельяна продолжался. Я был беспомощен и не знал, что предпринять. В это время я снимался в кинофильме «Человек играет на трубе». Поэтом в этом музыкальном фильме был Политанский. Когда он узнал о моей трагедии, то сказал мне:
— Борис Михайлович, считайте, что вам очень повезло. Я вам помогу. У меня есть друзья — семейная пара врачей и педагогов, которые специализируются на трудновоспитуемых детях. У них вышло семь книг. Они — кандидаты наук и лауреаты государственных премий.
Я заказал шикарный ужин в ресторане Дома литераторов, с нетерпением ожидая встречи с этими выдающимися людьми. Сели, выпили, закусили, разговорились. Я подробно рассказывал о Емельяне год за годом, и, наконец, дошёл до этого страшного эпизода. Учёный-педагог что-то отмечал в блокноте, кивал головой в сторону жены, которая в ответ улыбалась. Я видел, что они понимают друг друга с полуслова. Я был весел, шутил, надеялся, что скоро мои мучения с любимым сыном кончатся, мы продолжали пить. Поэт Политанский улыбался мне, показывая большой палец. Мол, не беспокойся. Просидев вместе в ресторане часа два, я спросил их:
— Простите, пожалуйста, а у вас дети есть?
— Один сын, — ответила она, а муж заметно помрачнел.
— Сколько ему лет?
— Через месяц будет семнадцать. Муж не проронил ни слова, налил себе полстакана коньяка и залпом выпил.
— Борис Михайлович, вы затронули очень больную тему, — продолжала она. — Семён Аронович сильно повздорил с сыном. Наш сын Серёжа до пятнадцати лет был безукоризненный мальчик. Потом стал нецензурно выражаться, начал нас оскорблять. Когда Семён Аронович делает ему замечание, он обзывает его графоманом и, простите меня, мудаком. А когда я сказала Сереженьке, что стыдно так обзывать отца, он мне ответил: «А ты бы помолчала, — извините, ради Бога, — старая блядь». Тут Семён Аронович не сдержался и сказал ему: «Последний раз предупреждаю, Сергей, ещё раз услышу, что скажешь маме „старая блядь“, я тебя выгоню из квартиры». — «Ты, козёл, шестёрка, я вас скорее шугану отсюда». И опять же, конечно, графоман и мудак. Я ему сказала, чтобы он извинился перед отцом, а он опять меня обозвал, ради Бога извините, старой блядью. Семён Аронович не выдержал и ударил Серёжу ладонью по щеке. А Сереженька со всей силы ударил Семена Ароновича в челюсть, и Семён Аронович перелетел через стол, через кровать, и если бы не шкаф, то вылетел бы в окно. Две недели ничего не мог есть.
— Мне и сейчас жевать трудно, — сквозь скрежет зубов ответил Семён Аронович. Жена продолжала свой рассказ:
— Потом Семён Аронович схватил топор и помчался за Сергеем.
— Я его, эту сволочь, все равно зарублю, — подтвердил профессор Семён Аронович, налил себе ещё полстакана коньяка, выпил и стал похож на лобстера.
— А как же ваш метод, применяемый для трудновоспитуемых? — поинтересовался я.
— Борис Михайлович, — сильно заплетающимся языком ответил Семён Аронович, — все эти методы муть. Их надо бить ломом по голове.
Бедный поэт Политанский, он был так огорчён, что они не могут мне помочь. А я так развеселился. Я получил удовольствие.
Емельян ещё немного побушевал, потом были отдельные вспышки. И переходный возраст закончился. Сын окончил консерваторию, стал композитором. Сегодня у меня нет ближе друга, чем Емельян.
ВЕСЁЛЫЕ ИСТОРИИ
Я всю жизнь собирал театральные шутки и казусы, свидетелем которых мне довелось быть; другие узнавал с чужих слов. В них немало юмора, и, я надеюсь, они вызовут у вас улыбку.
Объявление в провинциальном драматическом театре: «В связи с гастролями просьба всех работников подать заявление, кто с кем хочет жить».
Объявление у входа в один московский ресторан: «Сегодня у нас в ресторане играет усиленное трио в составе четырёх человек».
В концертном зале им. Чайковского выступал знаменитый скрипач, у которого из ширинки торчал кусок накрахмаленной белой рубашки. Зрители покатыва