ПОЛЬША И СУДЕТСКИЙ КРИЗИС 1938 г. Дмитрий Буневич
Тешинский вопрос[320]и польско–чехословацкие отношения накануне Мюнхена
Созданная державами Антанты, одержавшими победу в Первой мировой войне, Версальская система международных отношений отличалась нестабильностью. Кроме фундаментальных военно–политических и экономических диспропорций, лежавших в основании версальского мироустройства, международный порядок в 1920–1930‑х гг. подрывали многочисленные «вопросы» — пограничные конфликты и противоречия держав, связанные с принадлежностью того или иного региона. В их основе в большинстве случаев лежали скверно решенные национальные проблемы. Наибольшее их число оказалось сосредоточено в Центральной и Восточной Европе — регионе, претерпевшем самые значительные изменения после поражения Центральных держав в войне и революционных потрясений, приведших к распаду Российской империи и Ав- стро-Венгрии[321].
Одним из таких «вопросов» был польско–чехословацкий спор, связанный с принадлежностью Тешинской области — небольшого региона в исторической Силезии со смешанным польско–чешско–силезско–немецким населением, принадлежавшего до конца Первой мировой войны Австро–Венгрии. Распад дунайской монархии Габсбургов в ноябре 1918 г. и провозглашение независимых Чехословацкого и Польского государств заставили тешинских чехов и поляков определяться с государственно–политической принадлежностью своего края, а оба молодых государства сразу же заявили о своих претензиях на этот регион[322].
Первая Чехословацкая Республика обосновывала свои притязания экономическими и стратегическими соображениями. Здесь пролегала железнодорожная ветка из Чехии в Словакию, а сама область, одна из самых индустриально развитых в бывшей Австро–Венгрии, была богата каменным углем, весьма важным стратегическим ресурсом. От него зависела мощная чехословацкая промышленность. Польская же сторона апеллировала к тому, что этнические поляки составляют относительное большинство региона и заметно превалируют в его отдельных районах. Разумеется, как всегда бывает в таких конфликтах, обе стороны прибегали и к «историческим» аргументам, доказывая «исконную» принадлежность Тешинской Силезии средневековым Польше или Богемии. Но, как зачастую происходит в периоды войн и революций, трудный и противоречивый вопрос решался не путем долгих переговоров, компромиссов и плебисцитов, а военной силой, шантажом и закулисными договоренностями.
|
|
Уже в январе 1919 г. Прага ввела в регион свои войска, быстро разгромившие польские вооруженные силы. Варшава не смогла найти на это достойного военного ответа, поскольку недавно созданная польская армия была занята на востоке: она боролась с Западно–Украинской Народной Республикой (ЗУНР) и готовилась к наступлению вглубь Украины с целью захвата Киева. Хотя вмешательство Антанты и прекратило конфликт, а обе конфликтующие стороны подписали соглашение в Париже, спустя год противостояние разгорелось вновь: воспользовавшись трудным положением Польши, чьи войска летом 1920 г. стремительно откатывались на запад под давлением Красной армии, чехословацкий президент Томаш Масарик пригрозил полякам, что вступит в союз с Москвой, если Тешинский вопрос будет решен не в пользу Чехословакии. Вероятно, именно страх войны на два фронта предопределил то, что Варшава уступила чехословацкому нажиму и по итогам арбитража Антанты на конференции в бельгийском курортном городке Спа Польша и Чехословакия 28 июля 1920 г. заключили в целом более выгодное Праге соглашение, в соответствии с которым западные районы Тешин- ской области переходили Чехословакии, а восточные — Польше. Прага, таким образом, получила 58% спорного региона, где проживало почти 68% его жителей. Кроме того, к Чехословакии отошел ряд районов за рекой Ольша с преобладающим польским населением, который в Польше стал известен под названием Заользье (Zaolzie)[323].
|
|
Хотя Польша и не была удовлетворена соглашением (тем более что вопреки первоначальным декларациям, Прага начала постепенную политику чехизации оказавшихся на ее территории поляков), в 1920‑х — начале 1930‑х гг. Тешинский вопрос активно не поднимался Варшавой, поскольку гаранты версальского мироустройства, очевидно, не были заинтересованы в разрастании конфликта в регионе. Все изменилось с приходом к власти в Германии нацистской партии, чей фюрер, став канцлером, все громче стал говорить о пересмотре «несправедливого» устройства Европы. Разумеется, Адольф Гитлер имел в виду Германию и немцев, но его стремление потрясти устои европейского миропорядка, казалось, открывали и перед другими странами возможность вновь предъявить свои старые счеты соседям.
Одной из таких стран–ревизионеров стала Польша, где после Майского переворота 1926 г., организованного антидемократически настроенными военными (т. н. группа полковников), установился правоконсервативный и националистический режим санации (sanacja) во главе с маршалом Юзефом Пилсудским, сыгравшим ключевую роль в возрождении польской государственности в ноябре 1918 г. К 1934 г. созрели все условия для начала сотрудничества авторитарной Польши и нацистской Германии, направленного против Чехословакии — единственной демократии, сохранившейся в Центральной и Восточной Европе к началу 1930‑х гг.
|
|
Формирование польско–германского согласияи договор 1934 г.
Последним серьезным внешнеполитическим актом, своеобразным «дипломатическим завещанием» маршала Юзефа Пилсудского, бесспорно, был польско–германский договор от 26 января 1934 г. (лидер «режима санации» скончался через год). Соглашение было подписано в Берлине министрами иностранных дел Польши и Германии Юзефом Липским и Константином фон Нейратом в форме небольшой совместной декларации, которую стоит привести полностью[324]:
«Польское правительство и Германское правительство считают, что наступил момент, чтобы путем непосредственного соглашения между государствами начать новую фазу в политических отношениях между Польшей и Германией. Поэтому они решили настоящей декларацией заложить основы будущей организации этих отношений.
Оба правительства исходят из того факта, что поддержание и обеспечение длительного мира между их странами является существенной предпосылкой для всеобщего мира в Европе. По этой причине они решили установить обоюдные отношения на принципах, изложенных в Парижском пакте от 27 августа 1928 года [Имеется в виду Пакт Бриа- на-Келлога, направленный на сохранение мира в Европе. — Д. Б. ], и намерены, поскольку это касается отношений между Германией и Польшей, точнее установить применение этих принципов.
При этом каждое из двух правительств констатирует, что взятые им до сих пор на себя по отношению к другой стороне международные обязательства не препятствуют мирному развитию их обоюдных отношений, не противоречат настоящей декларации и не затрагиваются этой декларацией. Далее они констатируют, что эта декларация не распространяется на такие вопросы, которые по международному праву считаются внутренними делами одного из государств.
Оба правительства заявляют о своем намерении непосредственно договариваться о всех вопросах, касающихся их обоюдных отношений, какого бы рода они ни были. Если, например, между ними возникает спорный вопрос и если его разрешения нельзя достигнуть непосредственными переговорами, то они в каждом отдельном случае на основании обоюдного соглашения будут искать решения другими мирными средствами, не исключая возможности в случае необходимости применять методы, предусмотренные для такого случая в других соглашениях, действующих между ними. Ни при каких обстоятельствах они не будут прибегать к силе для разрешения спорных вопросов.
Гарантия мира, созданная этими принципами, облегчит обоим правительствам великую задачу разрешения политических, экономических и культурных проблем образом, основанным на справедливом учете обоюдных интересов.
Оба правительства убеждены, что таким образом отношения между странами будут плодотворно развиваться и приведут к созданию добрососедских отношений, что явится благоденствием не только для их стран, но и для всех остальных народов Европы.
Настоящая декларация должна быть ратифицирована, и обмен ратификационными грамотами должен произойти возможно скорее в Варшаве. Декларация действительна в течение десяти лет, считая со дня обмена ратификационными грамотами. Если в течение 6 месяцев по истечении этого срока она не будет денонсирована одним из правительств, то она остается в силе и на дальнейшее время. Однако может быть в любое время денонсирована любым правительством за шесть месяцев».
Обращает на себя внимание тот факт, что в декларации отсутствовало стандартное для такого рода документов положение о прекращении действия в случае начала вооруженного конфликта одной из договаривающихся сторон с третьей державой, что позволяет трактовать Договор Липского–Нейрата как скрытую форму союза. Более того, спустя несколько месяцев после заключения соглашения во французской печати, а также в официальной советской прессе, появились сведения о существовании т. н. секретных протоколов к договору, в которых якобы фиксировалось намерение рейха и Польши проводить скоординированную политику, а в случае начала войны выступить общим фронтом против «агрессора». Хотя польская сторона официально сразу же опровергла существование каких–либо секретных статей, а архивные изыскания не смогли пока обнаружить приложений к Декларации 1934 г., вопрос о существовании секретной части договора остается дискуссионным в исследовательской литературе[325].
В любом случае заключение Договора Липского–Нейрата произвело дипломатический фурор. С одной стороны, его приветствовали в Лондоне, очевидно рассчитывая, что польско–германское сближение основано на общей для обоих режимов враждебности к Советскому Союзу. Министр иностранных дел Великобритании Джон Саймон даже счел необходимым поздравить польского посла Константина Скирмунта с достигнутым соглашением[326]. В то же время Франция была серьезно обеспокоена договором, поскольку Париж традиционно рассматривал Варшаву в качестве своего естественного союзника против возможного германского реваншизма. Заключение польско–германского соглашения ставило крест на этих надеждах и фактически разрывало франкопольский военный союз, что заставило Францию искать новых партнеров на востоке Европы. Именно установление польско–германского согласия подтолкнуло Францию к началу переговоров с СССР. Они завершились в начале 1935 г. подписанием франко–советского пакта о взаимопомощи, который обязывал страны прийти друг другу на помощь в случае агрессии против одной из них.
Стремительное польско–германское сближение вызывало неподдельное беспокойство и в Праге. В конце января 1934 г. посланник в Варшаве Вацлав Гирса сообщил в свою столицу, что польская сторона считает конфликт с Чехословакией неизбежным и полагает, что будет достаточно сил одной польской дивизии, чтобы захватить Заользье[327]. Чехословацкая дипломатия верно предположила, что на основе враждебного отношения к СССР между Берлином и Варшавой наметилось также сближение по таким проблемам, как аншлюс Австрии и пересмотр чехословацких границ, до которых осталось еще четыре года.
Как справедливо отмечает британский историк Ричард Эванс, говоря о значении договора 1934 г.: «Для Гитлера преимуществом этого пакта было то, что он позволял прикрыть уязвимый восточный фланг Германии в период тайного перевооружения…»[328]. Действительно, спустя всего несколько месяцев после заключения договора Липского–Ней- рата фюрер утвердил тайную программу ускоренного перевооружения и увеличения численности германской армии[329], а также проинформировал военных о своем твердом намерении не позднее весны следующего года ввести в стране всеобщую воинскую повинность и официально отказаться от версальских ограничений[330]. В это же время польский Генштаб отдал распоряжение о подготовке на территории Тешинской Силезии законспирированных боевых групп для последующей организации античехословацкого восстания, которое можно было бы использовать в качестве предлога для нападения на соседа[331].
Варшава ясно демонстрировала свое желание установить прочные партнерские отношения с нацистской Германией и поучаствовать совместно с ней в переустройстве Европы. Более того, сразу после подписания в начале 1935 г. советско–чехословацкого договора о взаимопомощи, который предусматривал оказание советской военной поддержки Праге в случае агрессии против нее (при условии, что аналогичная помощь будет оказана и Францией в соответствии с Франко–чехословацким договором о взаимопомощи 1925 г.), Польша разорвала все военные контракты с чехословацкой «Шкодой» и передала свои заказы в Великобританию и Швецию, словно подчеркивая, что никакая кооперация между двумя державами более невозможна. В это же время в Польше, где с середины 1920‑х гг. была восстановлена цензура, власти отчасти ограничили публичную критику политики нацистской Германии: в стране даже изымались из продажи газеты и журналы, печатавшие антигерманские материалы[332].
Надо признать, впрочем, что кроме «германофильской» линии в польском политическом руководстве и дипломатическом ведомстве существовали силы, понимавшие все риски, связанные с сотрудничеством с нацистами. Например, такой высокопоставленный дипломат, как Кароль Бадер выступал против соглашения с Гитлером, однако вскоре после подписания Пакта Липского–Нейрата он был вынужден уйти в отставку[333].
К началу острой фазы Судетского кризиса 1938 г. Польша подошла как бесспорно дружественная рейху держава, имевшая к тому же территориальные претензии к Чехословакии.
Польша и вопрос о советской военной помощи Чехословакии
С весны 1938 г. нацистская пропаганда начала активную «обработку» населения, готовя его к агрессии против Чехословакии. 30 мая Гитлер утвердил директиву армии, в которой утверждал: «Моим неизменным решением остается ликвидация Чехословакии посредством военной акции в ближайшем будущем»[334]. Великобритания и Франция весной — летом 1938 г. колебались между желанием найти компромисс с нацистами за счет чехословаков и нежеланием полностью сдавать свои позиции в Центрально–Восточной Европе. В условиях изощренной дипломатической игры важнейшим для будущего Европы становился вопрос о готовности чехословаков сопротивляться германской агрессии. И обладавшая двухмиллионной армией Чехословакия, вероятно, была бы готова дать отпор Германии, если бы была уверена, что получит поддержку со стороны своих союзников — Франции и СССР. Париж колебался, но Москва неоднократно и ясно заявляла о своей готовности выступить на защиту суверенитета Чехословакии при условии, что все условия договора 1935 г. будут соблюдены.
В дело, однако, вмешивалась география: у СССР не было общей границы ни с Германией, ни с Чехословакией. Для оказания реальной военной поддержки потребовалась бы организация транспортных коридоров для советских войск через территорию Польши или Румынии. Второй вариант, впрочем, был менее надежен из–за слабости румынских коммуникаций. Польша же выступала категорически против какого–либо сотрудничества с советским правительством. В отличие от Румынии, которая хотя бы не возражала против воздушных коридоров над своей территорией, Польша заявляла о твердой готовности сбивать советские военные самолеты, направляющиеся в сторону Чехословакии[335]. Более того, посол Польши во Франции Юзеф Лукасевич еще 21 мая 1938 г. сообщил своему американскому коллеге Уильяму Буллиту, что в случае, если СССР попытается направить свои войска на помощь чехословакам через польскую территорию, Варшава немедленно объявит войну Мо- скве[336].
Одновременно с этим Польша и Германия вели интенсивные консультации по вопросу о будущем чехословацких земель. 23 февраля прошли продолжительные переговоры Германа Геринга с польским главой МИД Юзефом Беком, на которых было достигнуто принципиальное взаимопонимание по вопросу о расчленении Чехословакии. О достигнутом польско–немецком согласии быстро стало известно и за пределами Центральной Европы. Так, 27 мая 1938 г. министр иностранных дел Франции Жорж Бонне в беседе с польским послом открыто заявил, что «План Геринга о разделе Чехословакии между Германией и Венгрией с передачей Тешинской Силезии Польше» не является секретом для Парижа[337].
Не ограничиваясь декларациями, летом 1938 г. Варшава активизировала деятельность подпольных польских организаций в Тешинской области и начала военные приготовления у чехословацкой границы, одновременно стягивая силы и к границе с СССР на случай, если Красная армия все же получит приказ прорываться на помощь Чехословакии[338].
Польские (а равно и венгерские) претензии позволили гитлеровскому правительству представить свои требования отторжения Судетской области не как германскую агрессию, а как международный спор, связанный с «несовершенством» чехословацких границ и защитой проживающих там различных национальных меньшинств, что, кстати, было зафиксировано в дополнительной декларации к Мюнхенскому соглашению, подписанной также 29 сентября. Именно позиция Польши в Судетском кризисе, обусловленная как недоверием к СССР, так и захватническими устремлениями в отношении Заользья, во многом способствовала заключению Мюнхенских соглашений. Ведь отсутствие польского согласия на пропуск войск делало невозможным оказание эффективной советской помощи Чехословакии, что в свою очередь подтолкнуло Францию, связанную с чехословаками оборонительным договором, к поиску компромисса с Гитлером. Чехословацкие лидеры же, лишившись внешней поддержки западных демократий, оказались не готовы самостоятельно сопротивляться германскому нажиму, поддержанному к тому же в итоге Великобританией, Францией и Италией.
Расчленение Чехословакии. Аннексия Заользья
Польских представителей не было на Мюнхенской конференции вопреки желанию самой Польши — Западные державы, продолжая политику «пакта четырех»[339]1933 г., считали, что только сотрудничество Великобритании, Франции, Германии и Италии сможет обеспечить выгодное им развитие Европы и «мягкую» ревизию версальских принципов. Ни итальянский и немецкий диктаторы, ни западные лидеры не видели в польском президенте Игнации Мосцицком представителя великой державы, которого стоило пригласить на обсуждение вопросов будущего Европы.
Это, впрочем, не помешало полякам 21 и 27 сентября выдвинуть свои территориальные претензии Чехословакии. Попытки чехословаков начать предметное обсуждение положения польского меньшинства привели лишь к тому, что Юзеф Бек днем 30 сентября (Мюнхенское соглашение было подписано в ночь с 29 на 30 сентября) направил Праге ноту с требованием в течение 24 часов эвакуировать все чехословацкие войска из Тешинской области, разоружить там оборонительные сооружения и уволить уроженцев данного региона, говорящих на польском языке, из чехословацких вооруженных сил. Отдельным пунктом в ноте шло требование «не предпринимать каких–либо дискуссий по содержанию ноты, т. к. эти требования являются безоговорочными»[340]. Сломленный президент Эдвард Бенеш, только что согласившийся на отторжение Судет от Чехословакии, в отчаянии обратился к французам и англичанам — гарантам только что заключенной мюнхенской сделки — с просьбой о защите от польских притязаний. Однако те вновь предали Прагу. Кроме того, Польша заручилась германской поддержкой на случай, если СССР все–таки решится двинуть свои вооруженные силы на помощь Чехословакии: Берлин заверил, что Варшава в этом случае может рассчитывать на «самую эффективную помощь»[341]Германии.
Части Войска Польского стремительно заняли спорные территории, а деморализованные чехословаки не оказали им сопротивления. Лишь СССР объявил, что в случае начала столкновений Москва денонсирует советско–польский договор о ненападении 1932 г.[342]В результате этого агрессивного акта Польша захватила промышленно развитую территорию площадью более 800 км кв., на которой проживало более 120 тыс. чехов и около 80 тыс. поляков. По оценкам современных историков, после захвата Тешина и прилегающих районов Польша увеличила мощность своей тяжелой индустрии почти в два раза[343]. Польские аппетиты к территориальным захватам, однако, росли вместе с достигнутыми «успехами». Вскоре после аннексии Тешинского региона Варшава потребовала новых территориальных уступок в Словакии и добилась заключения 30 ноября 1938 г. соглашения, в соответствии с которым территории на севере Словакии (районы Орава и Спиш) площадью более 200 кмкв. также были переданы Польше[344].
Уже 9 октября 1938 г. официозная GazetaPolska («Польская газета») ликовала в связи с захватом Заользья: «…Открытая перед нами дорога к державной, руководящей роли в нашей части Европы требует в ближайшее время огромных усилий и разрешения неимоверно трудных за- дач»[345]. Перед Польшей действительно стояли неимоверно трудные задачи, которые, однако, относились не к руководству Восточной Европой, а к выживанию. Справиться с ними Варшава так и не смогла.
Пиррова победа 1938 г.
Мюнхен подвел черту под существованием независимой и демократической Первой Чехословацкой Республики — уже в марте 1939 г. Германия цинично нарушила достигнутые договоренности и захватила остатки чешских земель, объявив их своим протекторатом, а в Словакии немцами был установлен марионеточный пронацистский режим во главе с католическим священником Йозефом Тисо. Примечательно, что из четырех соседей трое (Германия, Венгрия и Польша) приняли участие в расчленении Чехословакии. Лишь Румыния не выступила с претензиями на территории соседа, а вскоре и сама была принуждена под давлением Берлина уступить Венгрии спорную Северную Трансильванию.
Руководители Польши наивно полагали, что после краха Чехословакии они вместе с Венгрией и, возможно, Италией и Югославией образуют самостоятельный полюс силы в Европе[346], который будет независим как от Германии, так и от Западных держав, все еще претендующих на статус арбитров континента. Ничего этого, как известно, не произошло: фашистская Италия и хортистская Венгрия закономерно предпочли союз с Третьим рейхом, а не с Польшей. Проявив удивительную мелочность, польская дипломатия отказалась видеть, что только партнерские отношения с такой промышленно развитой и миролюбивой страной, как Первая Чехословацкая Республика, могли стать залогом безопасности самой Польши. Гипотетический союз этих двух стран (тем более при поддержке Франции) представил бы собой серьезное препятствие на пути германской агрессии в Центральной Европе. Польша, однако, оказалась ослеплена национальным эгоизмом и великодержавными амбициями, которые не позволили Варшаве подняться над незначительными в сущности территориальными претензиями и увидеть стратегическую карту Европы целиком. Поддержав германского фюрера в его игре против Чехословакии, Польша в результате осталась в Центральной Европе тет–а–тет с решительно усилившейся Германией.
В связи с этим любопытно, что, согласно некоторым воспоминаниям, маршал Пилсудский, тяжело умиравший в Бельведерском дворце в мае 1935 г., в предсмертной агонии, словно прозрев на пороге смерти, призывал своих соратников отказаться от сотрудничества с нацистской Германией, которое сам же ранее и благословил[347]. Апокрифический или нет, но этот сюжет со всей остротой показывает, насколько ошибочный выбор был сделан тогда Польшей. Пойдя на партнерство с Гитлером, Пилсудский, всю жизнь боровшийся за восстановление и сохранение независимого Польского государства[348], не только предопределил постыдное соучастие своей страны в уничтожении демократической Чехословакии, но и сделал решительный шаг к катастрофе сентября 1939 г., в которой погибла созданная им Вторая Речь Посполитая.
ЧЕХОСЛОВАЦКИЙ КРИЗИС 1938 г. НА СТРАНИЦАХ ПОЛЬСКОЙ ПРЕССЫ. Александр Киселёв
Периодическая печать зачастую является надежным показателем господствующих в общественном мнении настроений. Польская межвоенная пресса не является исключением из этого правила и позволяет составить представление об отношении польской общественности к территориальным претензиям Польши к Чехословакии, присоединению Тешинской Силезии в дни накануне и после заключения Мюнхенских соглашений. Поскольку достаточно затруднительно обобщить все позиции, высказанные в этот период на страницах польской прессы, то нами был выбран ряд изданий, относившихся к разряду ведущих газет того или иного идейно–политического направления.
Среди газет консервативной ориентации ярким явлением были публикации главного редактора виленского «Слова» Станислава Мацкевича. Взгляды самых влиятельных оппонентов режима санации — сторонников идеолога польских национал–демократов Романа Дмовского — невозможно представить без варшавского еженедельника «Национальной мысли» (MyslNarodowa). К ним отчасти примыкала, но сохраняла свою идейную автономию газета «Голос народа» (Giosnarodu), пользовавшаяся поддержкой польского епископата католической церкви. Одним из влиятельных выразителей левого спектра польской общественно–политической мысли было главное печатное издание Польской партии социалистов (ППС) газета «Рабочий» (Robotnik).
Следует сразу отметить, что практически все отмеченные издания, несмотря на большую или меньшую степень своей оппозиционности и критической настроенности к правящим властям, поддержали тер–риториальные претензии к Чехословакии и ввод польских войск в Те- шинскую Силезию. В частности, на страницах газеты «Слово» (Siowo) 2 октября 1938 г. главный редактор призвал читателей поддержать действия правительства и проявить качества гражданина и патриота. Текущая внешняя политика польского правительства расценивалась как способная «предопределить судьбы Польши на годы, да нет, на целое столетие»[349].
В редакционной статье национал–демократического еженедельника «Национальная мысль» от 9 октября 1938 г. об инкорпорации Заолзья писалось как об восстановлении исторической справедливости, попранной в июле 1920 г. По мнению автора, именно из–за чехословацкой экспансии в Тешинской Силезии на десятилетия оказались испорчены польско–чехословацкие отношения. Чехословацкой политической элите помешала «мещанско–крестьянская скаредность, зависть к шляхетской Польше», которые не дали «ожидаемых процентов»[350]. В итоге межвоенная Чехословакия была вынуждена искать политическую опору для своей независимости, обращаясь за поддержкой к Франции, Великобритании, странам Малой Антанты и даже к СССР. Эта ошибочная политика привела к тому, что Чехословакия вынуждена теперь расплачиваться территориями за свои «комплексы» и стоит накануне очередного раздела. Журналисты главного печатного органа национал–демократов советовали чехословацким политикам пересмотреть все свои внешнеполитические принципы, поскольку для Чехословакии после Мюнхена выбор заключался между «согласием войти в сферу польской или немецкой системы Срединной Европы. Tertiumnondatur»[351].
Не менее показательной оказалась позиция польских социалистов. На страницах центрального органа печати Польской партии социалистов приветствовался факт присоединения спорных территорий к Польше без открытого вооруженного конфликта. Авторы не преминули напомнить, что первенство в деле борьбы за Тешинскую Силезию принадлежит именно Польской партии социалистов еще в 1918–1920 гг. Перед Чехословакией появилась внешнеполитическая альтернатива. Она, по мнению автора статьи «Польша и Чехословакия», заключалась в выборе между установлением «прочного сотрудничества с Польшей на принципах «равный с равным» или «трагической ролью вассала Третьего рей- ха»»[352]. Однако исход этого выбора зависел не только от Чехословакии, но и в значительной мере от Польши. Редакция клерикального ежедневника «Голоса народа» 2 октября разместила на первой странице обращение от своего имени, в котором назвала возвращение Тешинской Силезии «исправлением исторической обиды нашего народа» и приветствовала «братьев поляков из–за Ользы»[353].
Однако единство в вопросе о возвращении Тешинской Силезии в состав Польши отступало на второй план при обсуждении международных перспектив Польши накануне и после Мюнхенских соглашений. Одним из самых заметных явлений в польской журналистике, посвященной этой проблеме, стала публицистика главного редактора «Слова» Станислава Мацкевича. Он являлся сторонником нормализации польско–немецких отношений и апологетом идеи польско–венгерского военного и политического союза. Еще до Мюнхенских соглашений журналист выражал уверенность в том, что Судетский кризис разрешится на германских условиях и предвидел целый ряд политических последствий и возможностей. В статье «Верная роль маршала Рыдза–Смиглы» от 10 сентября 1938 г. он предсказывал приобретение Польшей Тешинской Силезии[354]. Однако, по мнению журналиста, это событие несопоставимо с результатами немецкой экспансии. По его словам, грядущее присоединение Судет усилит Германию по сравнению с Польшей в 33 раза. В этих условиях наиболее перспективной целью польской внешней политики Мацкевич считал создание общей польско–венгерской границы. По мысли публициста, Венгрия и Польша являлись естественными союзниками. Заключение внешнеполитического союза обусловливалось неизбежностью втягивания Польши в мировой политический кризис. Мацкевич интуитивно почувствовал, что Мюнхен является предвестником еще более масштабных политических потрясений. Так, он писал, что «если демилитаризация Поренья стала экспериментом перед аншлюсом, аншлюс — экспериментом перед ликвидацией Чехословакии, то чешский кризис является испытанием плана более значительного масштаба»[355]. Интересно, что редактор «Слова» допускал, что после Чехословакии может последовать черед Польши. Однако публицист был уверен в том, что такой вероятности еще можно избежать.
В этих целях следовало нормализовать польско–немецкие отношения в Силезии и Данциге (Гданьске). Однако, отчасти противореча самому себе, журналист заявлял о том, что такая возможность оказалась упущена по вине министра иностранных дел Юзефа Бека, который исповедовал принцип балансирования Польши между СССР и Германией. В результате «мы не сумели ликвидировать польско–немецких затруднений, но также у нас не появилась доктрина общих объектов польской и немецкой политики»[356]. В итоге Германия существенно усилила свои позиции, но уже не нуждалась в польском партнерстве.