Мы все были довольны каким получился “Sabbath Bloody Sabbath”. Даже Патрик Миэн и звукозаписывающая компания. Что на самом деле означало только одно: с той поры мы могли двигаться только вниз.
Я должен был предвидеть наступление тяжелых времен для “Black Sabbath”, когда в 1974 году мы летели в Америку и сидящий возле меня мужичок “сыграл в ящик” на полпути над Атлантикой.
Сперва слышу, как он кашляет, и вот я уже сижу рядом со жмуриком. Не знаю, бля, что делать, нажимаю кнопку вызова стюардессы.
- Да, сэр, чем могу вам помочь? – спрашивает чикса, вся из себя такая культурная.
- Тут паренек вроде “окочурился”- говорю я и показываю на “тело”.
- Извините?
- “Дуба врезал”. – Повторяю я и поднимаю безжизненную левую руку соседа. – Смотри! Мертв как грёбаная кукла.
Стюардесса начинает паниковать.
- Что случилось? – спрашивает шепотом, пытаясь накрыть его пледом. – Ему было плохо?
- Ну, он немного закашлялся. Я подумал, что ему арахис попал не в то горло. Потом он побледнел, закатил глаза и “откинул копыта”.
- В таком случае, – говорит тихо стюардесса – посадим его поближе к окну и подопрем подушкой. Прошу не говорить об этом другим пассажирам. Мы не хотим вызвать паники. В качестве компенсации за неудобства можем пересадить вас в первый класс.
- А в чем разница между бизнес-классом и первым классом?
- Шампанское.
- Прелестно.
И это было начало Конца.
Из тура в поддержку “Sabbath Bloody Sabbath” больше всего запомнилось то, что у всех начали сдавать нервы. К тому времени, Патрик Миэн перестал быть телефонным волшебником, который мог подогнать “Роллс-Ройс”, коня или набор машинок “Scalextric”, вместо этого превратился в занудного сраного буржуя, который никогда не дает четкого ответа на вопрос: сколько бабла мы заработали.
Тони жаловался, что целыми днями пропадает в студии, а на самом деле, имел в виду, что у него нет никакой личной жизни. Вроде бы так, но, с другой стороны, он обожал торчать в студии, даже сам занялся продюсированием альбомов. Лично я терпеть не мог сидеть ровно на заднице, покуривая сигареты, слушать до бесконечности один и тот же трехсекундный отрывок гитарного соло. И до сих пор не переношу. Меня это раздражает. Сделав все, что от меня требуется, я выхожу на свежий воздух. Благодаря тому, что в 70-х техника сделала большой шаг вперед, у Тони всегда было искушение добавить кусочек, потом еще один, и еще один… В этом смысле, он так просто не сдавался. И ему хватало терпения. Никто с ним не спорил, потому что, неофициально, он был лидером группы.
Гизера тоже все достало, его раздражало то, что я морочу ему голову текстами. А что мне оставалось делать, ведь парень был гением. Припоминаю, когда мы были в “Morgan Studios”, он взял выходной и поехал к себе в деревню. Звоню к нему и говорю:
- Послушай, Гизер. Мне нужно несколько слов к “Spiral Architect”.
Он немного поворчал, попросил перезвонить через час и положил трубку.
Перезваниваю. Гизер говорит:
- У тебя есть чем писать? Хорошо, тогда записывай: “Sorcerers of madness/ Selling me their time/ Child of God sitting in the sun…”
А я ему в ответ:
- Гизер, ты что, читаешь из книжки?
Не мог в это поверить. Парень писал шедевры быстрее, чем я читал предложение.
- Так держать! - говорю я. - И к пяти вечера закончим, на хер, весь альбом!
Одной из причин трений между нами стало то, что мы “поймали звездочку”, возомнили себя великими звездами рока.
В то время, подобное случалось со многими группами. Например, когда мы принимали участие в CalJam Festival на территории Ontario Motor Speedway в 1974 году, за кулисами все сходили с ума по-своему. “Если у них есть пинбол, мы тоже хотим пинбол. Если у них есть квадрофоническая система, нам тоже нужна квадрофоническая система”. Люди возомнили себя богами. Да и сам фестиваль был проведен с небывалым размахом: около 250 тысяч фанов, выступления в прямом эфире передают FM-радиостанции и телесеть Эй-Би-Си. Рок-н-ролл никогда не делали с таким размахом. Нужно было видеть выступление Эмерсона, Лэйка и Палмера. Посреди концерта, Кейт Эмерсон играл соло на рояле, который поднимался над сценой и начинал вращаться.
Мы тоже неплохо там “зажгли”.
Давненько мы не играли живьем и решили порепетировать в гостиничном номере без усилителей. На следующий день прилетели на площадку вертолетом, потому что все дороги были забиты. А потом пронеслись по сцене как ураган. Я щеголял в ботинках лунного цвета и желтых лосинах.
А вот парням из “Deep Purple” этот фестиваль был “не в масть”. Ричи Блэкмор ненавидел телевизионные камеры – говорил, что они отгораживают его от публики - ну, и через несколько песен, заехал грифом гитары прямо в объектив одной из них и поджег усилитель. Началась заварушка, группе пришлось быстренько сваливать на вертолете, пожарные уже были на хвосте. Эй-Би-Си тоже разозлилось не на шутку. Эти камеры стоили целое состояние. Помню, возвращался в Англию в одном самолете с Ричи. Какие номера тогда мочили! Я спрятал четыре грамма “кокса” в носках и должен был от него избавиться до приземления, пришлось раздавать его стюардессам. Через минуту мой товар конкретно их “вставил”. В определенный момент, моя еда сама поднялась в воздух. Вы можете представить себе подобное сегодня? Как вспомню, так вздрогну.
Другим безумством, которое приключилось со мной примерно в то время, было знакомство с Фрэнком Заппой в Чикаго, мы там давали концерт. Оказалось, что живем с ним в одном отеле. Мы все смотрели на Заппу с уважением, особенно Гизер, нам казалось, что этот паренек не с нашей планеты. Он только что выпустил, записанный в квадро альбом “Apostrophe (‘)” с композицией “Don’t Eat the Yellow Snow”. Классика, бля!
Во всяком случае, мы жили в одной гостинице и пересеклись с его музыкантами у барной стойки. А на следующий день пришла весть о том, что Фрэнк приглашает нас на вечеринку в честь Дня Независимости, которая должна состояться в тот же день в ближайшем ресторане.
Мы еле-еле дождались.
Ровно в восемь идем на встречу с Фрэнком. Входим в ресторан, а он сидит там за огромным столом, в окружении товарищей по группе. Знакомимся и начинается пьянка. Но происходит нечто странное, потому что парни из его команды ежеминутно подходят ко мне и говорят:
- У тебя не найдется немного “снега”? Только не говори Фрэнку, что я просил. Он не принимает. Ненавидит “снег”. Ну, так что, есть? Дорожки хватит, чтобы “подзарядить аккумуляторы”.
Я не хочу в это вмешиваться и говорю “не-а”, хотя в кармане лежит внушительных размеров упаковочка.
Позже, в ожидании десерта, сижу рядом с Фрэнком, а тут из кухни два официанта выкатывают огромный торт. Весь ресторан притих. Вы бы видели этот торт! Он был выполнен в форме голой бабы с большими, покрытыми мороженым сиськами, к тому же она лежала, широко расставив ноги. Но самым безбашенным было то, что в середину был вмонтирован маленький насос и шампанское било из её промежности ключом. В помещении можно было услышать звук падающей булавки, пока группа не начала петь “America the Beautiful”. Потом, каждый должен был выпить бокал шампанского, начиная с Фрэнка.
Когда пришла моя очередь, я делаю большой глоток и, скривив физиономию, констатирую:
- Фе, на вкус как моча!
Все подумали, что это шутка.
Вдруг Фрэнк наклоняется ко мне и шепчет на ухо:
- У тебя не найдется немного “снегу”? Не для меня, для моего охранника.
- Что, серьезно?
- Конечно, только парням - ни слова. Они не употребляют.
Несколько лет спустя я встретил Фрэнка после его выступления в “Birmingham Odeon”. Концерт закончился и он спрашивает:
- А в этом городе найдется местечко, где можно подкрепиться. А то меня поселили в “Holiday Inn”, а жратва там отвратительная.
Я ему в ответ:
- В такое время нам осталась только индийская кухня на Бристол-Стрит, но я не советую.
Фрэнк пожимает плечами:
- А, сойдет! Пошли!
Ну, мы все вместе идем в эту сомнительную индийскую забегаловку – я, Фрэнк, Телма и какая-то японская телочка, с которой Заппа тогда встречался. Советую ему ни при каких обстоятельствах не заказывать из меню стейк. Он кивает головой, минуту изучает меню и, в конце концов, заказывает стейк. Когда его принесли, я уселся поближе и стал наблюдать, как он с ним справится.
- Как старый ботинок, правда?
- Не скажи! – отвечает Фрэнк и вытирает губы салфеткой. – Скорее - как новый.
*
В середине 70-х все изменилось, если речь идет о “Black Sabbath”. Раньше мы всегда держались вместе. Когда приезжали на концерт в новый город, ходили по улицам как маленькая банда: шатались по пивным и клубам, кадрили телок, бухали. Но, со временем, начали видеться все реже и реже. Когда мы с Биллом колесили по автострадам, скажем, Тони и Гизер для нас не существовали. Но, в конце концов, и мы начали отдаляться друг от друга. Я был шумным подонком, который постоянно хотел устраивать вечеринки, таскать телок к себе в комнату и предаваться всевозможным формам разврата, тогда как Билл предпочитал остаться в кровати и поспать.
После всех этих гастролей, мы просто не переносили друг друга. А коль скоро не проводили времени вместе, в наших головах начали роиться проблемы и мы перестали общаться.
Как-то вдруг все развалилось. Во-первых, издательские права на большинство наших песен были проданы фирме “Essex Music” “в постоянное пользование”, что на людском языке означало - навсегда.
Были также и другие признаки беды. Например, обанкротился банк “London and County”. Я не знаю, что там приключилось – я же не финансовый мозг страны - но помню точно, что мне пришлось продать право собственности на землю, которую я купил у фермера-трансвестита, в противном случае, лишился бы Bulrush Cottage. Если бы мы с Телмой не купили ее за свои деньги, то остались бы с голой жопой.
Но самой большой проблемой был наш менеджер. В конце концов, до нас дошло, что нас “разводят”. Хотя в теории Миэн и должен был высылать нам пособие; неважно, что и когда его просили, но все это мы не контролировали. Каждый из нас должен был иметь собственный банковский счет, но нам его никто не открыл. Нужно было пойти в контору и там попросить, ну, скажем, “штуку”. Он отвечал: “хорошо” и чек приходил к нам по почте. Но спустя какое-то время, банк перестал принимать чеки.
Поэтому мы его уволили. А потом началась вся эта судебная хрень, один процесс сменял другой. Когда шла работа над продолжением “Sabbath Bloody Sabbath” – мы назвали его “Sabotage”, в честь махинаций Миэна - иски складывали прямо на микшерский пульт. Именно тогда мы пришли к выводу, что адвокаты - это такие же кровососы, как и менеджеры. Заставят вернуть каждую копейку, которую потратили на вас, посчитают даже скрепки. И с огромной радостью будут жить в судах, лишь бы кто-то оплачивал их счета. Им по барабану: выиграют ли дело лет через пятьдесят или нет, такая уж у них натура.
Работал на нас один адвокатишка. Как же я его ненавидел! На дух его не переносил, такой был жмот. Однажды, когда мы записывали “Sabotage” в “Morgan Studios”, пришел и говорит:
- Джентельмены, ставлю всем пиво!
Я подумал: ”Ни фига себе! Парень достал бумажник”.
Но в конце встречи, достает записную книжку и начинает подсчитывать выпитое, чтобы выставить нам счет.
- Хорошо, Оззи, ты выпил два пива. Это в сумме дает шестьдесят пенсов – говорит он. – Тони, ты заказал одно и …
- Ты что, бля, прикалываешься, а? – недоумеваю я.
Конечно же, это не был прикол. Такие уж они, эти адвокаты. Смажут тебе поначалу “очко” вазелином, а потом воткнут туда кулак целиком.
Поэтому на “Sabotage” чувствуется раздражение. Есть на этой пластинке и немного мощных номеров. “Supertzar” - один из них. Помню день, когда мы его записывали. Вхожу в “Morgan Studios”, а там хор в полном составе - человек сорок и восьмидесятишестилетняя арфистка. Шум создают такой, будто сам Господь Бог творил музыкальное сопровождение к концу света. Я даже не пытался пробиться с вокалом.
Предметом особой гордости на этом альбоме является “The Writ”. Большую часть текста я написал сам, что напоминало визит к психиатру. Излил в нем всю злость на Миэна. Но знаете что? Хоть он и “развёл” нас как лохов, далеко в этой жизни не зашел. Вы только посмотрите на него: выглядит как жирная, пьяная развалина. Но я не чувствую к нему ненависти. Ненависть не приводит ни к чему хорошему. Было и прошло, я не желаю ему зла. Я все еще здесь, как видите. Карьера не закончена. Спрашивается: зачем еще кого-то ненавидеть? И без меня полно ненависти на свете. По крайней мере, из этой истории получилась неплохая песня.
Кроме “The Writ”, в то время похвастаться мне было особо нечем.
Ну, разве что, будучи в кислотном угаре, я угрожал оружием Биллу в Bulrush Cottage. Пистолет был не заряжен, но Билл об этом не знал, а я ему ничего не говорил. Тогда он перенес это стоически, ведь мы никогда этот случай больше не обсуждали, а значит, это было нечто серьезное.
Тогда меня конкретно “плющило” после “кислоты”. Однажды, мы вместе с техниками закатились в Fields Farm - в старый дом, который снимал Билл - и, по какой-то непонятной причине, хотели нажраться. В ту ночь атмосфера была ужасно зловещей, какой-то малец утонул в озере неподалеку, где плавал на каноэ. Легавые переворачивали все вверх дном, прочесывали озеро в поисках тела, искали наркотики. Другими словами, не самый подходящий момент для “кислотного трипа”. Но нас это не остановило. Помню, как вышел в поле и встретил двух лошадей. Вдруг, одна говорит другой:
- Офигеть, этот парень умеет говорить.
Я струхнул не на шутку.
К тому же, я ударил Телму, что было, наверное, самым отвратительным поступком в моей жизни. Я распустил руки и бедная женщина была напугана до смерти. Дело усугублялось еще и тем, что у нас недавно родился второй ребенок, маленький Луис. Знаете ли, Телма натерпелась со мной и я об этом очень жалею. Больше всего на свете я хотел бы вернуть все назад. Но, конечно, невозможно избежать жестокости, неважно какой, и мне нести этот крест до конца дней. Мои родители часто дрались и я, наверно, подумал, что это нормально. Но это ни коим образом меня не оправдывает. Однажды вечером, когда был “нафарширован” водярой и таблетками, я так сильно ударил Телму, что поставил ей фингал под глазом. На следующий день мы должны были встретиться с ее отцом, в моих мозгах промелькнуло: “Твою мать, теперь он меня “отмудохает” по полной программе”. А он сказал только:
- Ну и кто выиграл? Ты или она?
Самое печальное то, что я только на трезвую голову осознавал, как отвратительно себя веду. Поверьте, теперь я все понимаю.
И вот в обстановке такого блядства, мы решили записать новый альбом. В этот раз забрали “аппарат” и техников в Америку, где зарезервировали время в “Criteria Studios” в Майами. Пластинку назвали “Technical Ecstasy”, хотя не скажу, что я был восхищен названием на все сто. Запись пластинок к тому времени для нас становилась банально дорогим удовольствием. ”Black Sabbath” был записан за один день. “Sabotage” отнял у нас около четырех тысяч лет. С ”Technical Ecstasy” мы так не возились, хотя расходы во Флориде были астрономическими.
Когда продажи наших альбомов падали, фирма грамзаписи не интересовалась нами, так как раньше; из американской налоговой пришло требование на миллион долларов, не хватало денег на оплату адвокатов и у нас не было менеджера. Какое-то время Билл отвечал на звонки. Хуже всего было то, что мы утратили из виду наши ориентиры. И дело тут вовсе не в музыкальных экспериментах. Это было нечто большее: мы утратили свой былой дух. Только недавно на обложке “Sabbath Bloody Sabbath” был парень, которого атакуют демоны, а тут, ни с того ни с сего, видим двух роботов, трахающихся на эскалаторе. Так выглядела обложка “Technical Ecstasy”.
Не могу сказать, что альбом получился плохим, нет. Например, Билл написал классный текст к “It’s Alright”, который мне очень нравится. И он даже спел его. У Билла отличный голос и я охотно передал ему микрофон. Но меня это перестало интересовать и я начал задумываться над сольной карьерой. Даже заготовил футболку с надписью BLIZZARD OF OZZ. А тем временем в студии, Тони без устали повторял, что мы должны звучать как “Foreigner”, или, мы должны звучать как “Queen”. Но мне казалось странным то, что группы, для которых мы были источником вдохновения, теперь должны стать ориентиром для нас. К тому же, я погряз в наркоте и алкоголе, нес околесицу, порождал проблемы и вел себя как конченый дебил.
Во время записи во Флориде я допился до такой степени, что вернувшись домой, попал в дурдом Св. Джорджа в Стаффорде. Когда-то это место называлось “Окружным приютом для умалишенных”, но название сменили, чтобы психам стало немного легче. В этом огромном здании викторианской эпохи было темно и понуро, будто там собирались снимать научно-фантастический фильм. Только я переступил порог этого заведения, как доктор огорошил меня вопросом:
- Вы мастурбируете, мистер Озборн?
А я ему в ответ:
- Я здесь, чтобы подлечить голову, а не член.
Надолго я там не задержался. Поверьте мне, у врачей на “дурке” гораздо больше тараканов в башке, чем у их пациентов.
А потом Телма купила мне цыплят.
Наверно подумала, что благодаря этому сможет вернуть меня к нормальной жизни. Это помогло… на каких-то пять минут.Но они мне быстро надоели, особенно, когда я понял, что, по мнению Телмы, должен буду кормить эту срань и убирать за ними дерьмо. Я начал искать повод, чтобы от них избавиться.
- Телма! – говорю однажды утром, когда они меня достали. – Где ты купила этих куриц? Они какие-то неправильные.
- Что значит - неправильные?
- Они не несутся.
- Может и будут нестись, Джон, если ты начнешь их кормить. К тому же, они так напуганы, бедняжки.
- С чего ты взяла?
- Да ладно, не притворяйся, Джон. Ты поставил возле курятника знак “Oflag 14” (сокр. от нем. “ Offizierslager für kriegsgefangene Offiziere” или “Offizierslager” - концлагерь для офицеров-военнопленных). Знаю, что они не умеют читать, но сам понимаешь…
- Но это же шутка.
- Упреждающие выстрелы над их головами по утрам им тоже, вроде, не идут на пользу.
- Надо же их как-то держать в тонусе.
- С тобой они наедятся только страху. Если будешь продолжать в том же духе, доведешь какую-то курицу до разрыва сердца.
“Да уж если бы!” – подумалось мне.
Проходили недели и месяцы, я постоянно забывал накормить кур, так же как и они забывали о несении яиц. А Телма опять за свое:
- Джон, накорми кур.
Или:
- Помни, Джон, ты должен накормить кур.
Или:
- Ты накормил кур?
Охренеть можно!
Я хотел наконец-то покоя - запись “Technical Ecstasy” была изнуряющей, в основном, из-за бухалова – но мне постоянно кто-то “компостировал” мозги. Если не Телма, то адвокаты. Если не адвокаты, то бухгалтеры. Если не они, то фирма грамзаписи. А если не фирма грамзаписи, тогда Тони, Билл или Гизер, которых беспокоил наш “новыйстиль” или они ныли по поводу налогов.
Я должен был кирять круглосуточно, чтобы окончательно не “съехать с рельсов”.
Но однажды не выдержал.
Целую ночь не спал. Посиделки в “Hand&Cleaver” до закрытия паба, потом продолжение дома, потом несколько дорожек кокаина, потом немного травки, потом снова “кокс”, где в районе завтрака фильм обрывается, потом опять “кокс”, чтобы стать на ноги. И вот пришло время обеда. Выпил бутылочку сиропа против кашля, три бокала вина, потянул еще немного “кокса”, выкурил косячок и полпачки сигарет, съел яйцо по-шотландски. Но вне зависимости от того, чем “нагружал” себя, я не мог избавиться от этого долбаного чувства апатии. Она часто меня посещала после возвращения из Америки. Часами стоял тогда в кухне и ничего не делал, только открывал-закрывал дверь холодильника. Или просиживал в зале перед телеком, переключая каналы, хотя ничего не смотрел.
Но в этот раз что-то изменилось.
Я сходил с ума.
Мне ничего не оставалось, как вернуться в пивную и там решить свои проблемы.
Вот я уже собрался, как сверху спускается Телма. Появляется в кухне и говорит:
- Я еду к маме забрать детей.
Вижу, как сгребает со столика стопку журналов “Good Housekeeping” (Хозяюшка) и начинает их засовывать в сумку. Вдруг останавливается, поворачивается ко мне, а я так и стою возле холодильника, в трусах и халате, с сигаретой в зубах и чешу свои яйца.
- Ты накормил кур? – спрашивает она.
- Я же говорил, что они неправильные.
- Просто дай им поесть, Джон, ради Бога! Хотя, знаешь что? Пусть сдыхают. Мне теперь все равно.
- Я иду в паб.
- В махровом халате, который тебе подарили на Рождество?
- Ну, да.
- Классно, Джон. Просто класс.
- Где мои тапочки?
- Поищи их около собачьей подстилки. Буду в восемь.
Я вылез из дому, помню, в резиновых сапогах – тапочки не нашлись - и направился в сторону паба. По дороге пробовал затянуть ремешок от халата. Не хотел светить задницей перед местными фермерами, особенно, перед бородатым придурком-трансвеститом.
Когда дошел до ворот во дворе, меня вдруг осенило. “Знаешь что – сказал я себе. - Сейчас накормлю этих птичек. Мать их так! Если она так хочет, пожалуйста!“ Повернулся и заковылялв сторону дома. Но мне хотелось выпить и я подошел к “Рейндж Роверу”, открыл дверь и вытащил из бардачка припрятанную там на черный день бутылочку шотландского виски.
Глоток! Ааа! Сразу легче.
Отрыгнул и пошел в сад… И вдруг меня снова осенило. ”Да пошли они к едреней фене, эти курицы! Не снесли ни одного яйца, засранки! На хер их! Всех - на хер!”
Глоток! Ааа!
Отрыгнул, затянулся сигаретой. И вспоминаю, что не докурил ту, которая была у меня во рту. Выбросил окурок в овощную грядку Телмы. Снова свернул, на этот раз в сторону сарая.
Распахнул двери и посмотрел на свою полуавтоматическую винтовку “Benelli”, стоявшую в пирамиде. Взял ее в руки, проверил патронник, были ли патроны, были, а потом рассовал по карманам обоймы. С верхней полки взял канистру с бензином для газонокосилки, ее хранил там садовник. Для той самой газонокосилки, на которой я для смеху ездил в пивную. Ее мне подогнали из конторы Патрика Миэна, хотя я просил комбайн.
Ну, значит, с канистрой в одной руке, с ружьем в другой, и бутылкой вискаря под мышкой, покуривая сигарету, ковыляю к курятнику в саду. Заходит солнце и небо окрасилось в багровые тона.
В голове постоянно крутятся слова Телмы: ”Джон, накорми цыплят. Ты накормил цыплят, Джон?”
И тут вмешивается бухгалтер:
“Парни, это серьезно. Счет из налоговой на миллион долларов”
А Гизер говорит:
“Назовем этот альбом “Technical Ecstasy”. Нам нужно найти новый стиль. Мы не можем постоянно ковыряться в этой долбанной черной магии”.
И так без конца. Все повторяется снова и снова.
“Джон, накорми цыплят!”
“Парни, это серьезно”.
“Назовем этот альбом “Technical Ecstasy”.
“Ты накормил цыплят, Джон?”
“ Счет на миллион долларов”.
“Джон, накорми цыплят!”
“ Нам нужно найти новый стиль”.
“ Это серьезно”.
“Мы не можем постоянно ковыряться в этой долбаной черной магии”.
ААААААААААААААААААААААААААААААААААААА!
Подхожу к курятнику, откладываю в сторону канистру и ружье, сажусь на корточки у знака “Oflag 14” и заглядываю внутрь. Куры кудахчут и кивают маленькими клювами.
- Кто-нибудь снес яйцо? – обращаюсь к ним, хотя уже ясен ответ на этот гребаный вопрос. - Так я и знал. Очень плохо! - говорю я и встаю.
Беру винтовку.
Снимаю с предохранителя.
Прицеливаюсь.
- Ко-ко-ко…
Бах! Бах!
Прицеливаюсь.
Куд-куда.
Бах! Бах!
Прицеливаюсь.
Куд-куд-куд-кудааа!
БАХ!
Звуки выстрелов закладывали уши нафиг, эхо разлеталось по полям на много километров вокруг. Каждый выстрел озарял белой вспышкой курятник и сад, все это сопровождалось сильным запахом пороха. Я чувствовал себя намного лучше.
Несравненно лучше.
Глоток. Ааа! Бээ…
Курицы – те, которые еще не отправились к прапетухам – порядком охренели.
Жду минутку, пока рассеется дым.
Прицеливаюсь.
- Ко-ко-ко…
Бах! Бах!
Прицеливаюсь.
- Куд-куда.
Бах! Бах!
Прицеливаюсь.
- Куд-куд-куд-кудааа!
БАХ!
Когда закончил, в долбаном курятнике было полно перьев, крови и осколков клювов. Это выглядело так, будто кто-то вылил на меня ведро куриных потрохов и разорвал над головой подушку. Халат можно было выбросить. Но я чувствовал себя замечательно, как будто с плеч сняли трехтонную наковальню. Откладываю ружье, беру канистру и поливаю то, что осталось от цыплят. Подкуриваю очередную сигарету, глубоко затягиваюсь, отхожу назад и бросаю окурок в курятник.
Бу-у-ух!
Повсюду пламя.
Выгребаю из карманов обоймы и начинаю бросать их в огонь.
Трах!
Трах!
Трах! Трах! Трах!
- Хе! Хе! Хе!
Вдруг что-то шевелится позади меня.
От испуга я чуть не упал на ружье и не отстрелил себе яйца. Оборачиваюсь и вижу курицу, удирающую от меня. Вот сучка! Слышу свой странный, психоделический голос:
- Еееааааааа!
Не раздумывая ни секунды, бросаюсь в погоню. Не знаю, бля, что со мной происходит и почему я это делаю. Знаю одно, во мне вскипает бешеная, неконтролируемая ярость на весь куриный род. “Убей курицу! Убей курицу! Убей курицу!”
Но, скажу я вам, вовсе непросто поймать курицу, когда на дворе стемнело, а человек сутки не спал, перебрал с бухлом и “коксом”, на плечах у него халат, а на ногах - резиновые сапоги.
Ковыляю обратно в сарай, откуда выхожу через минуту как самурай, с мечом, поднятым над головой.
- Сгинь, куриная морда, сгинь! – верещу я, а у курицы остается последний шанс – бежать к ограждению на другом конце сада. Куриная башка ходит ходуном, готовая оторваться в любую секунду. Я ее почти настиг, когда распахнулисьвходные двери у соседей. Из дома выбегает старушка - если не ошибаюсь, миссис Армстронг - с тяпкой в руках. Она уже успела привыкнуть к разного рода безумствам в Bulrush Cottage, но в этот раз не могла поверить своим глазам. Курятник в огне, каждые две минуты взрываются обоймы, сцена как из фильма про вторую мировую войну.
Трах!
Трах!
Трах! Трах! Трах!
Сперва, я ее даже не заметил, так был увлечен погоней за курицей, которой, в конце концов, удалось пролезть под ограждением. Курица пробежала по двору миссис Армстронг, выбралась оттуда через ворота и понеслась по Батт Лэйн в сторону паба. Я поднимаю глаза и наши взгляды встречаются. Ну и видок же был у меня: стою в халате с перекошенной физиономией, весь в крови, с мечом в руках, а за моей спиной пылает сад.
- Э… вечер добрый, мистер Озборн! – говорит она.- Вы, я вижу, вернулись из Америки.
Длинная пауза. Обоймы продолжают взрываться. Не знаю, что сказать, только киваю головой.
- В конце концов, нужно как-то снять стресс, не так ли? – спрашивает она.
Стресс, связанный с кризисом в группе, действовал на нервы не только мне. Помню, однажды, звонит Гизер и говорит:
- Послушай, Оззи, я не хочу ехать на гастроли только для того, чтобы оплатить адвокатов. Прежде чем мы туда поедем, я хочу знать, что мы будем с этого иметь.
- Знаешь что, Гизер, ты прав - отвечаю ему.- Нам нужно встретиться.
И вот мы встретились, я первым беру слово.
- Послушайте, парни! – говорю. – Это идиотизм, если мы даем концерты только для того, чтобы было чем платить адвокатам. Что ты об этом думаешь, Гизер?
А Гизер только пожимает плечами и говорит:
- Откуда мне знать…
И конец базара.
С меня хватит.Не было смысла тянуть эту лямку. Все сидели на измене. У нас больше времени занимали встречи с юристами, чем создание музыки. Мы были измучены постоянными гастролями, на протяжении шести лет нас практически не было дома, а бухалово и наркота довели нас до ручки. Последней каплей стала встреча с нашим бухгалтером, Колином Ньюманом. Он рассказал, что если мы не заплатим налоги, то отправимся за решетку. В те времена ставка налога для таких как мы в Великобритании составляла восемьдесят процентов, а в Штатах – семьдесят процентов, значит, можете себе представить, сколько бабла нужно было отвалить. И после этого оставались еще текущие расходы. В общем, мы были банкротами. Вычищенными под ноль. Гизеру, по правде говоря, не хватило смелости высказать это в лицо остальным, но, в общем, он был прав: не было смысла играть рок-н-ролл только для того, чтобы постоянно трястись над баблом и судебными исками.
Так однажды я вышел с репетиции и не вернулся.
А потом ко мне позвонил Норман, муж моей сестры Джин.
Классный парень, этот Норман, порой был мне за старшего брата, которого у меня никогда не было. Но если он звонил, я знал, что в семье что-то случилось.
Так было и в этот раз.
- Речь идет о твоем отце, Джон – говорит Норман. - Ты должен с ним увидеться.
- А что случилось?
- Он неважно себя чувствует. Неизвестно, доживет ли до утра.
Мне сразу стало плохо. Я всегда боялся потерять родителей, даже когда был ребенком, то поднимался в спальню к отцу, чтобы растолкать его и, тем самым, убедиться, что он дышит. И сейчас мои детские страхи становились реальностью. Я знал о болезни отца, но не догадывался, что он уже стоит одной ногой в могиле.