Троицкие монахи были сторонниками Киприана, занявшего митрополию в Москве вскоре после Куликовской битвы. По этой причине составленное в Троице «Сказание о Мамаевом побоище» освещало поведение Киприана в самом благоприятном для него свете. По «Сказанию», Дмитрий Иванович с братом Владимиром якобы дважды приходили к митрополиту за благословением. При первой встрече Киприан спросил, чем великий князь провинился перед Мамаем, на что тот отвечал, что поступал «по отецъ наших преданию, еще же нъи паче взъдыхом (дань – Р. С.) ему». Киприан посоветовал кончить дело миром, хотя бы пришлось «утолить» нечестивых дарами «четверицею». Следуя совету, Дмитрий будто бы послал Мамаю много злата, но цели не достиг. При втором свидании Киприан якобы благословил Дмитрия на борьбу словами: «Господь справедлив и будет ти вправду помощник». Однако вся история с Киприаном вымышлена от начала до конца. Правда же заключается в том, что Дмитрий и его ближайшие советники, участвовавшие в аресте Киприана, отправились на войну, проклятые им.
Большинство иерархов церкви к моменту битвы погрязли в собственных раздорах и остались в стороне от освободительной борьбы. Из иерархов, пользовавшихся общерусской известностью и влиянием, один Сергий подкрепил действия Донского всем своим авторитетом. Осведомленный московский летописец отметил, что на подходе к Дону Дмитрий Иванович получил грамоту от Сергия с призывом довести борьбу с Ордой до конца. Подвиг Сергия снискал ему великую славу.
Весть о поставлении Пимена на митрополию была получена в Москве после возвращения русских войск с поля Куликова. Возмущенный действиями послов, Дмитрий Иванович заявил, что не примет Пимена: «Несмь послал Пимена в митрополиты, но послах его яко единаго от служащих Митяю. Что же се сътворено есть, о них же аз слышу таковаа». Безвестный переяславский архимандрит не имел влиятельных покровителей ни среди бояр, ни среди духовенства. Сергий и его сторонники не могли простить Пимену ни прислужничества в отношении Митяя, ни насилия над киновархом Иваном Петровским. Решение о поставлении Пимена неизбежно должно было усугубить раскол общерусской православной церкви. Сергий не видел иного способа покончить с расколом, кроме приглашения в Москву Киприана, не сложившего сан митрополита всея Руси. После смерти Митяя князь Дмитрий избрал себе в духовники Федора Симоновского – племянника Сергия. При помощи Федора Сергий убедил князя предать забвению прежние распри и пригласить на митрополию Киприана.
Примирению Дмитрия с Киприаном способствовало то, что Литовско‑Русское государство, заключив союз с Мамаем, не оказало татарам помощи в решающий момент. По договору войска Ягайло должны были соединиться с ордынцами на Оке «в Семенов день» – 1 сентября 1380 года. Но в назначенное время они не явились. И даже неделю спустя войска Ягайло находились на расстоянии то ли одного, то ли шести‑семи дней пути от места битвы. Поданным летописи, Ягайло находился «за едино днище или, меныии» от Дона. Из «Сказания о Мамаевом побоище» следует, что он достиг Одоева, располагавшегося в 140 километрах от места битвы. Летописную версию подтверждает, на первый взгляд, сообщение прусских хроник о том, что литовцы напали на возвращавшиеся с поля битвы русские войска.
Однако такой вывод не совсем верен. Войска Ягайло по инерции продолжали двигаться на Дон, в то время как русские полки несколько дней оставались на поле битвы, приводя себя в порядок. Отряды из разных княжеств возвращались домой удобными для них путями, из‑за чего и подверглись грабежу рязанцев на востоке и литовцев – на западе. Доказательств того, что Ягайло преднамеренно опоздал на битву, нет. Но в литературе с полным основанием отмечали, что сбор войск на православных землях Украины и Белоруссии должен был задержаться из‑за крайней непопулярности среди русского населения союза с Ордой.
Киприан всегда был решительным сторонником объединения православных княжеств против мусульман‑завоевателей. Он не мог одобрять пособничество Орде, наносившее ущерб его московской епархии. Действия Киприана во время сбора войск в Киеве и других православных городах не только не скомпрометировали владыку, но, по‑видимому, облегчили его последующее возвращение в Москву.
25 февраля 1381 года Дмитрий Донской направил в Киев своего духовника, чтобы призвать Киприана на митрополию в Москву. В праздник вознесения, 23 мая, столица торжественно встречала нового пастыря, тремя годами ранее с позором выдворенного из пределов Московского княжества. Пимен с послами вернулся на Русь в конце того же года. К тому времени Киприан уже прочно сидел на московском митрополичьем престоле. По‑видимому, он употребил все свое влияние, чтобы добиться расправы с лжемитрополитом и послами, действовавшими без прямого на то приказа Дмитрия. Страна была разорена неслыханно тяжелой войной с Мамаем. Между тем Пимен наделал в Византии такие долги, которые по величине мало уступали татарской дани. Поэтому едва послы пересекли границу, как их схватили и заключили под стражу. Пимену не дозволили явиться в Москву для объяснений. С него сняли белый клобук и увезли в ссылку в Чухлому, а членов его «дружины» заточили в разные места. По словам греков, великий князь с одних послов «конфисковал имение, других сослал в ссылку, иных посадил в тюрьму и подверг телесному наказанию, а некоторых предал смертной казни». Светские лица претерпели значительно более суровое наказание, чем духовные. Старейшина посольства боярин Юрий Кочевин понес главную ответственность за все происшедшее, – возможно, именно он и лишился головы. Как бы то ни было, род Кочевиных оказался раз и навсегда изгнанным из круга московских бояр.
Сергий Радонежский сказал свое веское слово в дни решающей битвы с Ордой, и это окончательно укрепило его авторитет подлинного руководителя церкви. Назначение Киприана явилось всецело делом его рук. Вскоре после приезда Киприана в Москву он вместе с Сергием крестил сына Дмитрия Донского княжича Ивана, а спустя год племянник и сподвижник Сергия Федор крестил княжича Андрея.
Победа на Куликовском поле куплена большой кровью: Московские полки понесли огромные потери. Страна была обескровлена.
В Орде события развивались своим чередом. Разгромленный русскими Мамай не мог противостоять хану Синей Орды Тохтамышу. Он бежал в Крым, где был убит итальянцами. Тохтамыш объединил обе половины Орды. Немногие из ордынских феодалов избежали потерь в войне с Москвой. У многих мурз битва унесла родственников. В Орде царило враждебное возбуждение против Москвы. Почти два года Тохтамыш в глубокой тайне готовился нанести Руси сокрушительный удар, чтобы вновь поставить народ на колени.
Используя рознь между русскими, хан привлек на свою сторону рязанского и нижегородского великих князей. Нашествие татар было подобно потопу. Конница хлынула в русские пределы, сметая все на своем пути. Пограничные князья, пытаясь спасти земли от погрома, перекинулись в стан врага.
Князь Дмитрий Донской «нача полки совокупляти» и выступил из Москвы, чтобы сразиться с татарами. Но собранных сил было явно недостаточно, чтобы противостоять многочисленной рати Тохтамышй. Среди князей, прибывших на помощь Дмитрию, возникли разногласия – «бысть розно в князех руских». Малодушные указывали на то, что армия не оправилась от потерь, понесенных в Куликовской битве, «бяху бо мнози от них (татар. – Р. С.) на Дону избиты». Тем временем нагрянула татарская конница – «скоро и безвестно (внезапно. – Р. С.) приде царь».
В таких условиях Дмитрий Донской бежал в Кострому, не успев забрать из Москвы свою семью. Известие о бегстве князя вызвало восстание посадских людей в Москве: «Люди сташа вечем, митрополита и великую княгиню ограбиша и одва из города пустиша».
23 августа 1382 года татарские дозоры появились у стен Москвы, на другой день татары облегли Кремль «силою великой». Осада Москвы длилась три дня. Не сумев взять город силой, Тохтамыш прибегнул к хитрости. Использовав посредничество нижегородских князей, он убедил москвичей, что в случае добровольной сдачи не только помилует их, но и ограничится взысканием «легких» поминков. Поверив обещаниям, «лучшие» люди Москвы во главе с духовенством отворили крепостные ворота и вышли в поле. Татары ворвались в Кремль и учинили там резню. Напоследок Тохтамыш сжег город и ушел в степи, оставив пепелище на месте цветущего города.
При отступлении татары прошли по землям своего союзника Олега Рязанского и подвергли их грабежу. Осенью того же года Дмитрий Донской обрушился на Рязань, мстя Олегу за пособничество Орде.
Сожжение Москвы повлекло за собой смену церковного руководства. Князь Дмитрий разгневался на Киприана не за то, что тот покинул Москву в грозный час, а за то, что грек укрылся в Твери. Тверской князь преступил клятву и не оказал Дмитрию Донскому помощи в войне с Мамаем, а затем Тохтамышем. В дни, когда татары жгли Москву, Михаил Алексеевич направился к хану посла Гурленя, добиваясь мира с Ордой. Посол вернулся в Тверь с ханским жалованьем – «с ярликы».
Отъезд митрополита в Тверь в то время, когда борьба между Москвой и Тверью грозила вспыхнуть в любой момент, имел самые неблагоприятные последствия для Киприана. На этот раз Сергий Радонежский не смог воспрепятствовать отставке пастыря ввиду вмешательства Константинополя. Патриарх Нил, узнав о гонениях на Пимена, счел своей обязанностью заступиться за него. Он просил Дмитрия избавить Пимена от «телесных бедствий» и принять его «как местного архиерея». Из постановления константинопольского Синода 1389 года следует, «что Нил проявил большую настойчивость в деле Пимена и, наконец, после кир Киприана и еще большего числа в пользу Пимена этот последний одолевает и получает церковь».
Дмитрий Донской прибыл в сожженную столицу в начале сентября 1382 года. Киприан оставался в Твери до 3 октября, мед ля с возвращением в Москву. Промедление окончательно решило судьбу грека. Дмитрий вызвал митрополита к себе, а затем отправил его в изгнание в Литву. Митрополичий стол занял Пимен, возвращенный из ссылки.
Хлопоча в пользу Пимена, патриарх Нил постарался привлечь на свою сторону суздальского епископа Дионисия и одновременно задержать его в Константинополе. Дионисий получил от патриарха сан архиепископа Суздальского, Нижегородского и Городецкого. Тем временем Суздальско‑Нижегородская епархия была восстановлена в ее старинных границах. Патриарх наказал Дионисию посетить Новгород и Псков, чтобы помочь местному архиепископу Алексею покончить с еретиками.
В 1375 году в Новгороде были казнены еретики‑стригольники дьяконы Никита и Карп. Но ересь не была искоренена, и в конце 1382 года в Новгород прибыл Дионисий «изо Цесаря града от патриарха Нила с благословением и с грамотами». Из патриаршей грамоты следует, что стригольники не признавали церковную иерархию ввиду того, что иерархи приобретают сан за мзду. Критика симонии (порядка получения церковных постов, а деньги) уязвила патриарха, только что взявшего у Пимена за огромную сумму денег за постановление в митрополиты. По этой причине глава вселенской церкви посвятил почти все свое послание на Русь прямому и косвенному оправданию симонии.
Проведя некоторое время в Новгороде, Дионисий в феврале 1383 года отправился в Псков, имея в руках патриаршую грамоту против еретиков‑стригольников. Исполнив поручение Нила, Дионисий должен был, наконец, вернуться в суздальскую епархию, в которой не был много лет. Однако в Суздале архиепископ оставался недолго. Когда‑то Дионисий не побоялся выступить против любимца великого князя Митяя. Затем вступил в борьбу с Пименом, не пользовавшимся симпатиями во дворе. В 1384 году Дионисий отправился в Константинополь, чтобы добиться суда над Пименом и его низложения. Драматическая борьба между Пименом и Дионисием завершилась победой последнего. Патриарх Нил принял решение о назначении на русскую митрополию Дионисия, однако судьба к последнему не благоволила. На пути в Москву Дионисий был арестован в Киеве литовскими властями и умер в заточении. Стремясь покончить с церковной смутой на Руси, новый патриарх Антоний в 1389 году принял решение в пользу Киприана как единственного законного митрополита Киевского и всея Руси.
Дмитрий Донской умер 19 мая 1389 года, за несколько месяцев до описываемых событий. Московский трон унаследовал его сын Василий I. Брак Василия I с дочерью литовского князя Витовта стал поворотным пунктом в отношениях между Русью и Литвой. Московская храница открылась перед Киприаном. Еще в дни суда в Константинополе в поддержку Киприана выступил племянник Сергия Федор. 6 марта 1390 года Киприан прибыл в Москву. Будучи прирожденным дипломатом, он на протяжении более чем пятнадцати лет не допускал раздела русской митрополии.
При жизни Дмитрия Донского подлинным авторитетом у духовенства и населения пользовались сначала митрополит Алексей, а затем игумен Сергий. В 1385 году Олег Рязанский внезапным нападением завладел Коломной. В плен к нему попали наместник Александр Остей и другие бояре. Дмитрий Иванович предпринял ответный поход на Рязань. Но ему нужен был мир, и тогда к Олегу Рязанскому отправился Сергий Радонежский. Результатом его миссии явился «вечный мир» между Москвой и Рязанью, скрепленный браком дочери Дмитрия Донского и рязанского княжича Федора Олеговича.
Сергий умер 25 сентября 1392 года. Его жизнь и подвижничество оставили глубокий след в духовном развитии общества. После Куликовской битвы народ стряхнул оцепенение и страх. Сергий был среди тех, кто способствовал великой победе на Дону. Биография Сергия опровергает вывод историка А. С. Хорошева о том, что благословение церковными иерархами «куликовского выступления Руси» было легендарным и нетипичным для русской митрополии. Поведение различных иерархов (Дионисия, Пимена, Киприана) накануне решительного столкновения с Ордой определялось вовсе не общим курсом церкви на подчинение иноземной власти, а церковной смутой, разметавшей иерархов по лицу земли. Неверно также и мнение, будто церковь препятствовала национальному возрождению Руси, возглавленному великими князьями. Напротив того, церковь принимала деятельное участие в русском возрождении.
Основанный Сергием Радонежским Троицкий монастырь стал одним из самых значительных центров средневековой русской культуры. Труды книжных мастеров Троицы на века сохранили многие памятники отечественной письменности. В монастыре уже в XV веке возникла собственная литературная традиция. Составленное в его стенах «Сказание о Мамаевом побоище» привлекло внимание многих поколений читателей. В Троицком монастыре сформировался и талант Андрея Рублева, живопись которого составила целую эпоху в развитии древнерусского искусства.
Рожер Бэкон
Все началось со сплетен и разговоров о таинственной башне, которая породила множество кривотолков. Говорили всякое. Одни, оглядываясь по сторонам, нашептывали, будто в этой самой башне монах‑чернокнижник по ночам занимается колдовством, вызывает дьявола и ведет с ним беседы. Не зря же в башенном окошке до утра не гаснет свет. Другие передавали, тоже шепотом, что дело тут не в колдовстве. Монах по ночам варит в своих ретортах золото, но, конечно же, с помощью сатаны. А кое‑кто высказывал мысль, что золото тут ни при чем, что в монастырской башне он приготовляет колдовское зелье, чтобы потом спаивать доверчивых людей7.
Слухи ползли по Оксфорду, передавались из уст в уста, и суеверные жители города стали с опаской оглядывать на францисканский монастырь, а башню обходить стороной, чтобы не навлечь на себя беды.
То было тяжелое время расцвета невежества и суеверий, которые насаждались церковью. Вера в дьявола и в колдовство, нечистую силу и духов прочно укоренилась в сознании людей, стала неотъемлемой частью жизни.
Слухи о таинственной башне дошли до генерала ордена францисканцев Джованни Фиданца Бонавентуры. Генерал повелел вызвать к нему монаха, возмутившего спокойствие горожан.
Он знал этого монаха, которого именовали братом Рожером. Знал давно, с той самой поры, когда этот самый монах испросил разрешения отправиться в Парижский университет, чтобы слушать лекции известных богословов. Брат Рожер имел недурную репутацию. Он отличался незаурядными способностями, усердно занимался богословием, ни в чем предосудительном до той поры замечен не был. Его считали знатоком церковного вероучения и богословских писаний. И когда встал вопрос о его поездке в Париж, церковное начальство не возражало.
В те годы Парижский университет был самым знаменитым из всех университетов Европы. Сюда съезжались известные богословы, чтобы высказать друг другу свои мысли, провести диспут. Здесь читали лекции самые именитые теологи, и поэтому сюда устремлялись многие тысячи слушателей, чтобы увидеть и послушать ученых мужей.
Просьба брата Рожера не удивила генерала ордена, предшественника Бонавентуры. Что ж, если любознательный монах желает пополнить знания, познакомиться с виднейшими христианскими проповедниками, подобное стремление следует поощрять. Церкви, и французскому ордену в частности, нужны люди, досконально знающие христианское вероучение, умеющие вступить в ученый диспут, отстоять свою веру от нападок разного рода толкователей «священного» писания, впадающих в ересь.
А такое случалось. Не часто, но случалось. Находились люди, которые были заражены еретическим учением арабского философа Аверроэса, доказывавшего вечность и несотворимость материи и отрицавшего бессмертие души. Поразительно, что взгляды Аверроэса, исповедовавшего мусульманскую веру, разделяли некоторые христиане. Церковь должна была принимать решительные меры, чтобы пресечь распространение еретических суждений. В начале XIII столетия церковный суд в Париже предал сожжению десять священнослужителей, разделявших крамольное учение Аверроэса. Это казалось, должно было устрашить еретиков. Но, к сожалению, они не перевелись, и церковникам приходилось быть все время начеку, чтобы не допустить дальнейшего распространения, ереси.
Да, церкви нужны люди, умеющие отстоять христианские догматы. Потому церковное начальство благословило брата Рожера на поездку в Париж. Но едва монах, высказав слова благодарности, покинул покои генерала, тот отдал распоряжение зорко следить за братом Рожером и доносить о его поведении. С этой минуты монах оказался под неусыпным оком шпионов, следивших за каждым его шагом.
Вскоре генерал ордена стал получать сведения о поведении брата Рожера. Ему сообщили, что по прибытии в Париж он с головой окунулся в университетскую жизнь: не пропускал ни одной лекции, посещал богословские диспуты, все свободное время проводил в библиотеке, где штудировал труды древних философов и современных теологов. В общем, он проявлял рвение в учебе, что вызвало похвалу тех, кто возлагал на него надежды.
Однако доносили генералу ордена и иное, что заставило его насторожиться. Брат Рожер порой вел такие речи, которые можно было услышать лишь из уст самых дерзких еретиков и вольнодумцев. Диспуты богословов он не раз называл словоблудием. Речи духовных отцов, заявлял он, не стоят и жалкого пенса, ибо в них есть лишь словесная шелуха и нет никакой сердцевины.
За такие речи дерзкого монаха можно было бы и призвать к ответу. Но генерал ордена не стал прибегать к крайним мерам. Брат Рожер ему положительно нравился: он умен, образован, усерден, любознателен. Таких немного было среди монастырской братии.
Что же касается его вольных взглядов, то они с годами выветрятся, в этом генерал был уверен. Если же нет, то к крайним мерам можно прибегнуть всегда…
Все же, когда брат Рожер вернулся из Парижа, генерал ордена сделал ему внушение, что членам францисканского братства не пристало выступать с речами, которые могут смутить умы людей. Это брату Роджеру следует запомнить на всю жизнь, если он не желает, чтобы к нему были применены крайние меры. А что это такое, он должен знать. В Париже он видел, как возводили на костры еретиков, посмевших усомниться в истинности учения святой церкви.
Генерал ордена говорил, а монах, стоявший перед ним, молчал, потупив голову.
Генерал в упор смотрел на него:
– Ты понял, сын мой? Ты все понял? – настойчиво говорил генерал ордена. – А теперь ступай и свято выполняй свою миссию служения господу.
И вот опять брат Рожер. Он не внял предупреждениям предшественника Бонавентуры. Теперь его имя связано с монастырской башней, о которой ходят самые невероятные слухи. Тут уж бессилен и сам генерал ордена. Пресечь слухи можно только одним путем: наказать строптивого монаха. Тогда разговоры умолкли бы сами собой.
И снова брат Рожер стоит перед генералом ордена. Теперь это место занимает Джованни Фиданца Бонавентура.
Брат Рожер пытался оправдываться, говорил, что в башне не занимается ничем предосудительным. Он проводил физические опыты, занимался алхимией. Но разве это богопротивное дело? Однако генерал ничего не желал слушать. Вывод один: он должен быть наказан. Бонавентура тверд в своем решении.
Летом 1257 года брата Рожера отправили в Париж. Ему запретили читать, писать, проводить опыты. Он должен одуматься. На это ему дается время. Много времени, целых десять лет…
О жизни францисканского монаха брата Рожера, известного в науке под именем Рожера Бэкона, мы знаем очень немного. О нем дошли скупые сведения, по которым можно лишь весьма схематично составить его биографию.
Известно, что родился он около 1214 года в Англии. В молодости вступил в члены монашеского ордена францисканцев, основанного в 1209 году религиозным фанатиком Франциском Ассизским для распространения католической веры и защиты христианства от ересей. Уже в те годы Рожер Бэкон обратил на себя внимание недюжинными способностями, упорством в учении, обширными познаниями в естественных науках и философии. Он превосходно знал сочинения известных философов, работы естествоиспытателей, творения «отцов церкви», которые мог свободно читать в подлинниках, ибо владел несколькими европейскими языками, а кроме того, арабским, древнегреческим и латинским.
В ордене францисканцев оценили стремление молодого монаха к познанию. Одного только не учли францисканцы, что Бэкона меньше всего интересовали схоластические премудрости богословия. Он стремился к познанию природы.
В те годы прочно утвердился схоластический метод мышления. Схоластика ставила своей целью оправдание и защиту христианского вероучения. Схоласты провозглашали, что истинная наука и истинная философия должны быть подчинены богословию, служить ему, способствовать защите религиозного вероучения. Если же наука занимается самостоятельными исследованиями, устраняется от служения богословию, то она не имеет права на существование.
Схоластика занималась не изучением действительности, а формальными рассуждениями на «отвлеченные» темы, которые богословие всерьез рассматривало как важнейшие и принципиальные проблемы богопознания. С важным видом теологи вели бесконечные диспуты, пытаясь решить, например, проблему, чем питаются ангелы. Дискутировали богословы и о том, сколько чертей может поместиться на ногте человека. И не случайно схоластика сделалась символом бесплодного умствования, формализма, оторванных от жизни и практики рассуждений.
Рожер Бэкон выступил против этой «науки слов», против богословского словоблудия. Такое ложное мудрствование, заявил он, никому не нужно, оно не имеет никакой практической ценности. Подлинная наука должна оперировать фактами. Она должна изучать природу, окружающий нас мир и служить практике. Если она сможет оказать помощь мореплавателям, ремесленникам, врачам, земледельцам, то она заслужит право называться подлинной наукой. Если же она ничего не даст на практике, то какой в ней прок!
Наука должна постоянно развивать. Все глубже познавать мир. Схоластика же топчется на месте. Вместо фактов она обращается к высказываниям «великих авторитетов». Эти высказывания воспринимаются как «вечные истины», как догмы. Наука же не может руководствоваться слепым повторением того, что когда‑то изрекли мудрейшие из мудрейших. Разве они не могли ошибаться? Вера, слепая вера в авторитеты, заявлял Рожер Бэкон, должна быть отвергнута. Это вовсе не означало, что он не признавал авторитетов. Напротив, он с почтением относился к выдающимся мыслителям прошлого, но требовал, чтобы их выводы и утверждения не принимались безоговорочно, а проверялись, истинны они или ложны.
Но ведь в таком случае проверке подлежали и «вечные истины» христианства, и творения «отцов церкви», и утверждения других церковных авторитетов! А это уже была откровенная ересь.
Да, идеи Рожера Бэкона были еретическими с точки зрения церкви. И не удивительно, что после смерти Бэкона его сочинения по велению генерала ордена францисканцев были прикованы цепями в монастырской библиотеке в Оксфорде. Эти сочинения были признаны опасными для верующих, ибо они расходились с официальной доктриной католической церкви, «смущали умы».
Свое главное сочинение «Большой труд» Рожер Бэкон написал в заточении. В нем он возвеличил науку, которая призвана служить людям, восстал против невежества, мешающего научному познанию мира. Рабскому преклонению перед авторитетами, будь то известнейшие богословы или крупнейшие ученые, он противопоставил опытное знание. Опят, по его словам, это основа основ познания мира. «Выше всех умозрительных знаний и искусств стоит умение производить опыты, – писал Рожер Бэкон. – И эта наука есть царица наук». Однако его понимание опыта было непоследовательным. В ту пору, когда в сознании людей сливались воедино фантастическое и реальное, когда над умами господствовала мистика, нелегко было освободиться от наслоений эпохи, выработать подлинно научное понятие опыта. Но уже тот факт, что он выдвигает опыт как основу познания действительности, свидетельствует о попытке вырваться из тисков схоластического мышления, найти пути к естественнонаучному постижению природы.
Рожер Бэкон не только призывал к опытному исслёдованию природы, не только ратовал за то, чтобы наука служила практике, но и сам подавал пример практической деятельности. В той самой монастырской башне, которая породила столько сплетен и кривотолков, он проводил физические опыты, послужившие основой для интереснейших выводов. В своих сочинениях он высказал мысль о возможности создания таких оптических приборов, с помощью которых можно будет видеть мельчайшие и самые далекие объекты, «приближать к Земле Луну и Солнце». Тем самым он предвосхитил изобретение микроскопа и телескопа.
А можно ли не поражаться удивительному таланту научного предвидения Рожера Бэкона, Читая его строки о том, что люди создадут «повозки», которые смогут передвигаться по земле без животных, лодки, которые смогут плыть по морям без гребца, летательные аппараты. И все это было высказано более 700 лет назад!
Широта познаний Рожера Бэкона была для того времени огромна. В его «Большом труде» есть главы, в которых высказываются суждения о математике и грамматике, о гидрографии и географии. С географической частью этого сочинения впоследствии познакомился Колумб. Мысли Бэкона, как утверждают некоторые исследователи, оказали на него немалое влияние.
Любопытны суждения Рожера Бэкона о климате Земли, о медицине, о музыке. Не случайно «Большой труд» называют энциклопедией того времени.
С увлечением английский мыслитель занимался алхимией. Сама по себе алхимия, возникшая в годы средневековья, была лженаукой. Алхимики пытались найти способ превращения простых металлов в драгоценные – в золото и серебро с помощью фантастического «философского камня». Они верили, что с помощью алхимии можно открыть «жизненный эликсир», который якобы даст людям молодость.
Хотя алхимия и была лженаукой, ибо цели ее были заведомо несбыточными, но она принесла человечеству немалую пользу. Конечно, алхимики не нашли «философского камня», не сумели создать «жизненный эликсир». Однако, проводя свои опыты, они получили множество новых веществ, подчас даже не подозревая о том. Именно алхимики впервые выделили фосфор, мышьяк, висмут. Немецкий алхимик Беттер, не сумев получить искусственным путем золото, случайно открыл способ получения фосфора. Важнейшее открытие сделал алхимик из Болоньи Винченцо Каскариоло. Он обнаружил, что если сульфид бария подержать на солнце, то он затем некоторое время светится в темноте.
А ведь это явление люминесценции, законы которого впервые были сформулированы советскими учеными и которое нашло применение в технике наших дней…
Рожер Бэкон занимался алхимией увлеченно. В монастырской башне он оборудовал лабораторию и ночи проводил за опытами, среди колб и реторт, в надежде обнаружить «философский камень». Нет ничего удивительного в том, что один из замечательных умов своего времени оказался во власти суеверного представления об этом таинственном «камне». Нет ничего удивительного, что он увлекался астрологией, что он отдавал дань поражающим своей наивностью суевериям. Это печать времени, печать эпохи, в которую он жил и творил.
Церковь неистовствовала, стремясь преградить путь научному знанию, ломавшему установившиеся представления, общепринятое в те годы положения. В XII столетии папа римский Александр III запретил духовным лицам заниматься физикой. Сто лет спустя «святой» Доминик, основатель монашеского ордена доминиканцев, запретил членам своего братства изучать естествознание и медицину. Ну, а отношение руководителей ордена францисканцев к познанию мира Рожер Бэкон испытал на себе. За свои исследования, свои высказывания в защиту свободного познания мира он поплатился свободой.
В 1267 году с корабля, прибывшего в Англию, сошел пожилой Человек в монашеской одежде. Он добрался до Оксфорда и направился в монастырь, где ему предстояло прожить оставшиеся годы. Он шел по узким улочкам, озираясь по сторонам и радуясь встрече с городом, где провел лучшую часть своей жизни* Никто не обращал на него внимания – мало ли монахов бродит по Оксфорду! И имя Рожера Бэкона, некогда возмутившего спокойствие горожан, давно стерлось в их памяти.