Не проходит ни дня, чтобы я тоже не вспомнила о тюрьме.
Здесь, в своей третьей тюрьме, я осознала странную истину, которая была вполне применима к каждой из них: ими никто не управлял. Само собой, где‑то в недрах этих зданий сидели какие‑то люди, имена которых были выгравированы на металлических табличках, стоящих на столе или прикрепленных к дверям их кабинетов. Они именовались начальниками тюрем и формально возглавляли эти учреждения, стоя на верхушке «пищевой цепи», состоящей из капитанов и лейтенантов. Но фактически для заключенных, которые день и ночь жили в этих тюрьмах, капитанский мостик был свободен, штурвал вращался из стороны в сторону, а паруса развевались на ветру. В тюрьмах работало минимальное количество персонала, да и тот не демонстрировал никакого интереса к своему делу. Никого невозможно было застать на месте, никто не выстраивал позитивный диалог с обитателями тюрем. О сильном руководстве там и не слышали. Никто из работников «исправительной системы» не задумывался о цели нашего пребывания за решеткой – точно так же, как завсклада не размышляет о смысле банки с помидорами или не пытается помочь этим помидорам понять, зачем они оказались на полке.
Великие организации возглавляют лидеры, которые гордятся своей работой и налаживают контакт с каждым участником, чтобы все понимали свои роли. Но наши тюремщики поддерживали почти полную анонимность, подобно палачу, который надевает капюшон, чтобы скрыть свою личность. Каков смысл, какова цель на долгие годы сажать людей под замок, если это так мало значит даже для тех, кто держит в руках ключи от всех камер? Как заключенному понять ценность своего наказания, если с ним обращаются так небрежно и безразлично?
|
|
Я плюхнулась на твердый пластиковый стул. По музыкальному каналу показывали видеоклип на песню Jay‑Z «99 Problems». Мрачные, зернистые черно‑белые виды Бруклина и портреты его жителей заставили меня заскучать по месту, где я еще никогда не жила.
Последняя неделя в тюрьме стала для меня самой сложной. Если бы меня отправили обратно в Данбери, я бы сначала насладилась приветливой встречей, а затем – слезным прощанием перед возвращением на волю. В Чикаго мне было ужасно одиноко, я скучала по подругам и печалилась, что мне не удастся принять участие в чудесных прощальных ритуалах, которых я немало повидала за год. Мне хотелось в окружении понимающих людей отдать должное своей силе и стойкости, которые помогли мне целый год продержаться в тюрьме. Но вместо этого я ощущала лишь жуткую ярость, которая ослепляет любого, кто никак не может контролировать свою жизнь. Исправительный центр до сих пор не подтвердил, что меня выпустят 4 марта.
И все же даже Бюро тюрем было не властно над временем. Когда долгожданный день настал, я встала, приняла душ и приготовилась к отъезду. Я знала, что Ларри приехал в Чикаго, чтобы забрать меня домой, но ни один из работников тюрьмы не упоминал, что меня выпускают, и не показывал мне никаких документов. Я жила надеждой, но в то же время всерьез сомневалась, что это случится сегодня.
Мои соседки по блоку посмотрели ранние утренние новости, в которых сообщалось об освобождении Марты Стюарт из тюремного лагеря Алдерсон, после чего все пошло своим чередом: телевизоры, перекрикивая друг друга, стали показывать музыкальные клипы и передачи для домохозяек. Я сидела на твердой скамье, не спуская глаз с надзирателя. Наконец в одиннадцать утра зазвонил телефон. Надзиратель ответил на звонок, послушал, повесил трубку и рявкнул:
|
|
– Керман! Собирайся на выход!
Я вскочила и подбежала к своему шкафчику, откуда забрала лишь маленький конверт с личными письмами. Предметы гигиены и книги остались лежать внутри. Я прекрасно понимала, что для моих соседок по камере тюремные приключения только начинались, но для меня они уже закончились. У меня не было возможности отдать им все, что теперь было в моей голове и сердце.
– Дамочки, забирайте что угодно из моего шкафчика. Я еду домой.
Надзирательница в приемной объяснила, что женской гражданской одежды у них нет, и дала мне самые маленькие из имеющихся у них мужские джинсы, зеленую футболку‑поло, ветровку и дешевую пару ботинок из искусственной замши на подошве из пластика. Мне также выдали «денежное пособие»: $28,30. Я была готова вернуться на волю.
Надзиратель проводил меня и другого заключенного, молодого латиноса, к лифту. По пути вниз мы переглянулись.
Он кивнул мне:
– Сколько отсидела?
– Тринадцать месяцев. А ты?
– Двадцать.
Лифт остановился на первом этаже, и мы оказались у служебного входа. Надзиратель открыл дверь, мы переступили порог и вышли на пустынную улицу, которая, подобно каньону, отделяла крепость от офисных зданий. Над нами виднелся клочок серого неба. Друзья латиноса ждали его в машине на другой стороне улицы. Он пулей подскочил к ним, забрался на заднее сиденье и исчез с моих глаз.
|
|
Я осмотрелась.
– За тобой кто‑нибудь придет? – спросил надзиратель.
– Да! – с нетерпением ответила я. – Но где мы?
– Давай отведу тебя к главному входу, – неохотно предложил он.
Повернувшись, я быстро пошла вперед него. Через несколько шагов я увидела Ларри, который стоял перед исправительным центром и говорил по телефону, пока не обернулся и не заметил меня. И я побежала к нему со всех ног. Никто уже не мог меня остановить.
Послесловие
Я прилетела домой на самолете – уже без оков. Мы приземлились поздно вечером. Ларри привез меня в незнакомую бруклинскую квартиру, и в час ночи я съела кусок пиццы.
На следующий день мне предстояло встать на учет в комиссии по досрочному освобождению в центре Бруклина – за мной должны были наблюдать еще два года. Испытательный срок предполагал регулярные анализы мочи, огромное количество бумажной волокиты, неожиданные визиты моего куратора ко мне домой и на работу и необходимость получения разрешения на выезд из города. Я вышла на финишную прямую почти девятилетнего периода наблюдения, осуществляемого федеральным правительством.
Через неделю я вышла на работу в отдел маркетинга технологической компании, заняв должность, которую специально для меня создал мой друг. Члены совета директоров, одобрившие мое назначение, смотрели на меня с некоторым любопытством. Коллеги, в основном молодые парни, встретили меня очень хорошо. Для большинства людей упоминание о судимости в резюме ставит крест на карьере. Каждый день, когда я ехала в метро, заходила в закусочную, чтобы взять что‑нибудь на обед, или шла по улицам вечернего Нью‑Йорка, меня переполняла радость, ведь я чувствовала, что мне очень повезло. Когда я бегала по Проспект‑парку в лучах холодного мартовского солнца, у меня по лицу то и дело катились слезы.
Я была лишь одной из более 700 000 человек, которые каждый год возвращаются домой из американских тюрем, но я прекрасно понимала, что мои возможности «на воле» разительно отличаются от возможностей большинства других мужчин и женщин. У меня был безопасный и надежный дом, многочисленные друзья и близкие, которые всячески помогали мне заново освоиться на свободе, и прекрасная работа с соцпакетом. Я часто вспоминала, что входило в планы многих женщин из Данбери: приюты для бездомных, суды по семейным делам, неясные карьерные перспективы. Сотни женщин покидали тюрьму с оптимизмом, настроенные изменить свою жизнь, и я понимала, что большинство из них практически не получат помощи.
Преступления совершаются из‑за недостатка чуткости – точно так произошло и в случае со мной, – но именно чуткость является ключом к возвращению бывшего заключенного в общество. Общество может контролировать происходящее в тюрьмах. Люди ожидают, что тюремное заключение станет наказанием для преступников, но в то же время и сможет вернуть их на правильный путь. Однако в итоге тюрьмы способствуют вовсе не этому. Тюремная система учит, как выживать за решеткой, а не как жить на свободе, и эти знания не слишком конструктивны как для нас, так и для общества, в которое мы возвращаемся из тюрьмы.
Находясь на испытательном сроке, нельзя общаться с другими людьми с судимостью. Мой испытательный срок давно закончился, и теперь я часто связываюсь со многими замечательными женщинами, которых встретила в тюрьме. Некоторые из них вышли замуж, воспитывают детей и внуков и ведут спокойную жизнь; другие работают и учатся и с надеждой смотрят в будущее; а третьи мучаются и страдают. Одни активно добиваются изменения системы криминального правосудия, а другие вернулись в эту систему, снова попав за решетку. Порой я слышу у себя в голове их голоса и вижу их лица, и в метро разглядываю пассажиров, надеясь как‑нибудь встретить Натали, или йогиню Джанет, или любую из сотен других женщин, чьи пути однажды пересеклись с моим.
Прежде чем я отправилась в Данбери, подруга подруги, год отсидевшая в федеральной тюрьме, поделилась со мной, чего ожидать, и одна ее фраза запала мне в душу: «Не проходит и дня, чтобы я не вспоминала о тюрьме». Теперь я вхожу в совет директоров Женской тюремной ассоциации – некоммерческой организации, которая с 1845 года помогает женщинам с судимостью изменить свою жизнь. И не проходит ни дня, чтобы я тоже не вспомнила о тюрьме. В ходе работы я встречаюсь с заключенными и тюремными работниками, с кураторами испытательных сроков и полицейскими надзирателями, с общественными защитниками, тюремными волонтерами и адвокатами. Кем бы они себя ни считали – хоть реформаторами, хоть сотрудниками правоохранительных органов, – все сходятся в одном: нам стоит прикладывать больше усилий, чтобы изменить жизнь и улучшить систему.
В США в тюрьмах содержится больше заключенных, чем в любой другой стране: 25 процентов всех правонарушителей мира сидит за решеткой именно у нас, хотя мы составляем лишь 5 процентов населения планеты. Тюрьмы разрослись не так давно: в 1980 году за решеткой пребывало около 500 000 американцев, а теперь их уже более 2,3 миллиона. Эта цифра выросла не в последнюю очередь за счет таких женщин, с которыми сидела я, – рядовых правонарушительниц, совершивших большую ошибку, но почти не представляющих угрозы обществу. В жизни большинства женщин, встретившихся мне в тюрьме, не было тех возможностей, которые мы воспринимаем как должное. Порой кажется, что мы специально открыли двери из беднейших слоев общества на тюремные нары и создали извращенные финансовые стимулы для заполняемости тюрем, содержащихся за счет налогоплательщиков. Америка делает огромные вливания в исправительную систему, в то время как организации, которые могут предотвращать преступления и эффективно укреплять общество – школы, больницы, библиотеки, музеи, общественные центры, – не получают никаких дотаций.
За решеткой случается невероятное, ведь люди на удивление выносливы. Мы можем вытерпеть едва ли не что угодно – поэтому одни лишь жестокие наказания не приносят плодов. Чтобы исправительные заведения действительно стояли на службе общества, их руководство должно чаще обращаться к словам легендарного начальника нью‑йоркской тюрьмы Синг‑Синг Томаса Мотта Осборна, который в начале двадцатого века поклялся: «Мы превратим это заведение из свалки в ремонтную мастерскую».
Благодарности
Больше всего мне хочется поблагодарить своего мужа Ларри Смита, зверски упорная любовь которого всегда поддерживает меня и без которого я бы не написала эту книгу. Я также хочу поблагодарить всех заключенных Федерального исправительного учреждения Данбери и других тюрем, в которых я бывала, поскольку они изменили мою жизнь.
Я глубоко благодарна за любовь и поддержку моей матери, отца и брата и всех моих родственников, а также Кэрол и Лу и всего семейства Смит.
Спасибо моему агенту Стюарту Кричевски за его веру в этот проект, терпение и трудолюбие. Спасибо Шане Коэн, Дженнифер Паглиси, Даниэль Роллинс и Говарду Сандерсу. Спасибо моему невероятному редактору Джули Грау, которая всегда понимала, какую книгу я хочу написать, и бросала мне вызовы, чтобы я сделала ее гораздо лучше. Спасибо Синди Шпигель, Лоре Ван дер Веер, Гане Ландес, Стиву Мессине, Донне Синисгалли, Кристоферу Серхио, Рэйчел Бернштейн, Лондону Кингу, Анне Тейт, Авиде Баширрад и прекрасной команде издательств Spiegel & Grau и Random House.
Отдельное спасибо моей лучшей подруге Кристен Гримм, которой известны все этапы пути, описанного в этой книге, и которая помогала мне на каждом из них. Спасибо моим читателям Триш Бочковски, Дэвиду Бойеру, Робин Кроуфорд и Эллен ДеЛаРоза за уникальную помощь и советы.
Я благодарна каждому, кто писал мне письма, присылал книги и помогал любым другим способом, пока я была в тюрьме. Меня потрясла невероятная доброта друзей и незнакомцев. Особенно я хочу поблагодарить Эрла Адамса, Зои Аллен, Кейт Баррет, Майкла Кэллахана, Джеффа Кранмера, Шерил Делла Пьетра, Габриэллу ДиФилиппо, Дэйва Эггерса, Эрин Фишкин, Виктора Фридмана, Джона Гаррисона, Ноя Хэттона, Лиз Хеклз, Стива Хаггарда, Джо Лойю, Кирка и Сьюзан Майер, Леонида Оликера, Джулию Оппенгеймер, Эда Пауэрса, Бри Ридер, Теда Рейнголда, Криса Роси и всю семью Роси, Джона Шульберга, Шэннон Снид, Тару Стайлз, Тая Венгера, Пенелопу Уитни, Келли Уилли и Сэма Залуцки.
Огромное спасибо моему адвокату Патрику Коттеру и остальной команде юристов – Дэйву Корбетту, Уоллесу Дулитлу и Эрику Хеккеру.
Спасибо отличному другу и гениальному технарю Тиму Баркоу, который создал сайт www.thepipebomb.com, и создательнице сайта www.piperkerman.com Терезе Таучи. Спасибо моему другу, прекрасному фотографу Джону Карнетту. Спасибо Лизе Тимоти за проработку вопросов для обсуждения.
Вернуться к работе после тюремного срока весьма нелегко. Спасибо Дэну Хоффману и всей команде M5 за щедрость и теплый прием. Спасибо моим инициативным и великодушным коллегам из Spitfire Strategies.
Эта книга, пожалуй, не увидела бы свет, если бы не гостеприимство Джин Бреннан и Зака Роджерса, Рола и Эрики Таллис и Лиз Гевиртцман. Спасибо всей команде Above and Beyoncé за неустанную поддержку и своевременные перерывы.
Я очень благодарна каждому из этих людей.