Этим планам не суждено было сбыться. Мухабарат с его обширной сетью осведомителей неизбежно узнал о замысле и очень быстро свел его на нет. Команда Абу Хайсама начала свои рейды, завершившиеся 29 марта эффектным арестом Заркави прямо в постели. Заркави и двенадцать других членов ячейки в конце концов подписали документ, в котором признавались в нелегальном владении оружием и подготовке теракта.
Макдиси попытался устроить из суда презентацию собственных радикальных взглядов; в какой‑то момент он выкрикнул военному прокурору: “Вы виновны!” Пока зачитывали приговор, обвиняемые вопили и сотрясали решетку вокруг скамьи подсудимых, а Макдиси кричал: “Ваши наказания только укрепляют нас в вере!”
Возможно, так оно и было. Но Макдиси и Заркави получили по пятнадцать лет тюрьмы, так что более вероятным представлялось, что эти люди вместе со своим движением затихнут завсегда. А если иорданская тюрьма не сумеет удержать их под контролем – на этот случай Мухабарат располагал множеством альтернативных методов, способных обеспечить тот же результат, как любил напоминать западным гостям Абу Хайсам. “Агентство не отвергает варианта применить давление, – говорил он, – если это единственный путь воспрепятствовать скверному развитию событий”.
Правда в том, что руководители Мухабарата сами толком не знали, что делать с Заркави, когда того весной 1999 года неожиданно освободили из тюрьмы. Разведка все еще решала этот вопрос, когда шесть месяцев спустя Заркави возник в аэропорту с матерью и двумя билетами эконом‑класса в Пакистан.
Пока Заркави мариновали в камере предварительного содержания положенные три дня, агенты Мухабарата подвергли основательной проверке его имущество, ища подсказок, куда и как надолго он собирался. В одной из сумок нашли написанное от руки письмо и внимательно изучили каждую строчку в поисках зашифрованных посланий; наконец эксперты пришли к заключению, что это безобидное письмо от одного из друзей Заркави с просьбой передать привет общему знакомому в Пакистане.
Абу Хайсам откровенно провоцировал Заркави, по‑разному формулируя одни и те же вопросы. Заключенный спокойно признал, что надеется в конце концов поселиться в Пакистане, как только его медовый бизнес станет приносить достаточный доход, чтобы обеспечивать семью. “Я не могу жить в этой стране, – сказал он капитану. – Хочу начать новую жизнь”.
Дискомфорт Заркави был вполне понятен. Во‑первых, ему не хватало тюрьмы. Несмотря на тяжелые условия содержания, Аль‑Джафр давал Заркави ощущение идентичности и принадлежности к группе. А жизнь вне тюрьмы давала лишь тревогу и растерянность, говорил он членам семьи.
Но больше всего заставлял его нервничать Мухабарат. Удрученные таким скорым освобождением исламистов, начальники антитеррористического отдела службы безопасности делали все, чтобы держать Заркави и его братию в постоянном напряжении.
Абу Хайсам и его коллеги были мастерами этого искусства. Иорданская разведка в числе прочего умела исключительно хорошо проникать в головы подозреваемых террористов и бунтарей. Служба всегда была сравнительно небольшой и зависела от Соединенных Штатов и других союзников в том, что касалось технологий и денег. Но мало кто в мире мог бы соперничать с ними в разработке информаторов, шпионаже или проникновении во вражеские организации. В более ранние времена методы расследования включали физические пытки – настолько жестокие, что иные иорданцы именовали тюрьму Мухабарата “Фабрикой ногтей”. Однако в последние годы руководители службы усвоили более тонкие приемы, позволявшие добиться тех же результатов.
Чтобы не давать Заркави расслабляться, Мухабарат с изнуряющей регулярностью наведывался к нему; агенты называли эту стратегию “раздражать”. Несколько агентов могли явиться в дом Халайли в неурочное время, иногда ночью, и попросить Заркави прокатиться с ними. Прогулки всегда заканчивались посещением штаб‑квартиры и “беседой”, которая могла длиться часами. Ключевым моментом ритуала было подтверждение того, что, по сведениям информаторов, Заркави говорил или делал, – просто чтобы напомнить гостю, насколько пристально за ним приглядывают.
Хотя Заркави явно возмущался этими визитами, у него не было выбора, он мог только подчиняться. Во время одного из рутинных “раздражений”, в конце лета, он пришел в ярость при виде черной машины агентов, как вспоминал потом один из них.
“Смотрите, кто пришел – снова Мухабарат!” – взорвался Заркави; его саркастические замечания было слышно на весь квартал. Его мать, чье пухлое лицо сделалось красным на фоне черного головного шарфа, встретила гостей в дверях с целым ворохом колкостей, понося разведку, правительство и даже своего сына, от которого одни проблемы: “Будь проклят день, когда он родился!”
В штаб‑квартире служащие по очереди занимались Заркави, образовав нечто вроде команды из детективов и криминалистов. Абу Хайсама иногда сменял его босс, Али Бурзак, глава антитеррористического отдела и один из самых страшных людей в Мухабарате. Из‑за жестких манер и венчика рыжих волос частые посетители разведагентства дали ему прозвище Красный Дьявол. Заркави его ненавидел. Через несколько лет, когда он уже покинул Иорданию навсегда, он дважды посылал своих людей в Амман с приказом убить Красного Дьявола. Обе попытки провалились.
Третьим сотрудником агентства, проявившим особый интерес к подозреваемому, был молодой специалист по борьбе с терроризмом, почти ровесник Заркави. Абу Мутаз принадлежал к новому поколению служащих Мухабарата: образованных, поездивших по миру, обучавшихся аналитике в Великобритании и Соединенных Штатах. Но он был и выходцем из иорданского пустынного племени, дитя той же культуры, что и многие джихадисты и уголовники, с которыми он работал. Его коротко стриженные волосы, неровные зубы и кожаная куртка придавали ему вид парня с улицы, но теплые карие глаза и искренний смех сразу располагали к нему людей, в том числе иных исламистов.
Когда Заркави привозили, Абу Мутаз хватал блокнот, пачку “Парламента” и отправлялся в скудно обставленный кабинет, где проводились неофициальные допросы. Заркави сидел напротив него за маленьким столом, без наручников, на лице, как всегда, – ледяное равнодушие. Абу Мутаз считал, что Заркави выглядит слегка запущенным в своей просторной афганской одежде и с вечно неухоженной клочковатой бородой. Ногти неизменно оставались нестрижеными и грязными, словно их обладатель тяжко трудился в поле.
Абу Мутаз предлагал сладкий травяной чай и сладости, которые обычно бывали приняты, – но не кофе и не сигареты. Заркави не любил кофе и, как истинный исламист, считал курение западным пороком. Абу Мутаз все равно закуривал. “Итак, Ахмад, – начинал Абу Мутаз, называя Заркави его настоящим именем, – расскажи мне о своих планах”.
Абу Мутаз досконально изучил, на какие эмоциональные кнопки Заркави надо нажимать, чтобы вывести его из себя. Он обнаружил, что может спровоцировать реакцию, затронув темы религии или семьи, в особенности говоря о племенных корнях Заркави. Принадлежность к тому или иному племени – предмет огромной важности в обществах Восточного береги реки Иордан, и линия Бани Хасан, к которой принадлежал Заркави, связывала его с одним из самых крупных и важных племен региона, восходящих к временам пророка Мухаммеда и даже более ранним. Принадлежность человека к тому или иному племени определяла его положение в обществе и требовала от него патриотизма, гордости за свою семью и выполнения сыновнего долга. Абу Мутаз мог обронить в разговоре, что беседовал со старейшинами племени о Заркави и они весьма тревожатся из‑за него. Выражение вызова быстро исчезало с лица Заркави, но он ничего не отвечал. “То, что ты делаешь, – продолжал Абу Мутаз, – может погубить твое племя. Твои действия губительны для всей страны”.
Когда темой беседы становилась религия, Заркави воодушевлялся. Ему, похоже, доставляло удовольствие демонстрировать свое знание Корана и хадисов, собраний апокрифических легенд о пророке Мухаммеде и его сподвижниках; джихадисты усердно разрабатывали эти легенды, чтобы придать достоверности своим религиозным взглядам. Абу Мутаз, привыкший пикироваться с исламистами, дразнил Заркави вопросами о его взглядах на насилие. Разве ислам не запрещает отнимать жизнь у невинных? “Еретики не невинны, – спорил Заркави и категорично добавлял: – Это не только халяль – разрешено. Всевышний повелел убивать кяфиров ”.
В конце концов Заркави уставал от разговора и замолкал. “Я вам не нравился, когда был бандитом, – буркнул он как‑то Абу Мутазу. – Теперь я стал верующим – и все равно вам не нравлюсь”.
Как бы тревожно ни звучали речи Заркави, он всего лишь воспроизводил обычную риторику джихадистов. По‑настоящему опасным мыслителем и проповедником руководители Мухабарата считали его единомышленника Макдиси; следовало найти повод продержать его за решеткой еще лет пятнадцать. Заркави явно не был человеком уровня Макдиси, но что же он собой представлял? Специалисты агентства были в замешательстве.
Заркави произносил речи религиозного радикала, однако интенсивная слежка показывала, что его поведение весьма противоречиво и несет на себе отпечатки его дорелигиозного прошлого. Он мог несколько часов провести в доме одной жительницы Зарки, которая не была его женой, а потом объявиться прямо на каком‑нибудь исламистском собрании или на вечерней молитве в местной мечети. Абу Мутаз подметил, что Заркави по привычке лгал по мелочам и продолжал цепляться за выдуманную историю, даже когда ему предъявляли доказательства его лжи. Его поведение было настолько непостижимым, что Мухабарат даже в частном порядке нанимал психиатров, чтобы проанализировать его досье и получить экспертное суждение. Мнение врачей, хотя и уклончивое, предполагало, что Заркави, возможно, страдает какой‑то разновидностью диссоциативного расстройства личности, такого, где глубинная неуверенность в себе и сокрушительное чувство вины вступают в столкновение с раздутым эго, убежденным в собственном величии. “У него был комплекс героя и комплекс вины, – говорил Абу Мутаз. – Он хотел быть героем, видел самого себя героем, даже когда был вором. Но экстремистом его сделало чувство вины”.
Некоторые друзья‑исламисты тоже заметили, что его поведение становится все более странным. Один из них вспоминал, что Заркави мог часами сидеть в любимой фалафельной в своих афганских одеждах, ни с кем не разговаривая. “Он поражал меня тем, что был как суфий, мистик. Спокойный, благочестивый. Слегка печальный”. А бывали минуты, когда Заркави казался почти маньяком, направо и налево твердя о своем стремлении возродить свою прежнюю исламистскую ячейку, в Иордании или за границей.
“Он приходил ко мне домой и просил меня начать с ним новую главу, работать вместе, может быть, уехать в Афганистан, – вспоминал аль‑Мунтасир, амманский исламист, которого арестовали и отправили в тюрьму вместе с Заркави в 1994 году. – Я рад был ему как гостю, но отказался работать с ним снова из‑за его нарциссизма, не говоря уже об остальных его качествах”.
Но такие разговоры – не преступление. Абу Хайсам честно сказал об этом Заркави в последний из трех дней, которые Заркави провел на попечении Мухабарата после сцены в аэропорту. Капитан допрашивал Заркави (как оказалось, в последний раз), когда его подопечный начал горько жаловаться, что в штаб‑квартире агентства он как в чистилище. “Отправьте меня в суд, если у вас на меня что‑то есть!” – призывал Заркави. “Если бы у меня что‑то на тебя было, я бы отправил тебя в суд!” – признался Абу Хайсам.
Это был редкий момент обоюдной откровенности. Капитан снова объяснил необходимость держать людей, подобных Заркави, на коротком поводке. “Ничего личного, – сказал он. – Ты сам понимаешь, кто ты в наших глазах. Ты экстремист”. – “Вы сами понимаете, кто вы в моих глазах, – парировал Заркави. – Вы неверные”.
На следующий день Заркави с матерью вернулись в аэропорт, чтобы улететь в Пакистан. На этот раз им никто не мешал, однако Мухабарат не спускал с них глаз.
Глава 4
“Время обучения закончилось”
Тридцатого ноября 1999 года иорданские следователи прослушивали разговор сидевших второй срок исламских боевиков. В одной из расшифровок всплыла зловещая фраза. Подозрительный звонок был сделан с афганистанского номера, и звонивший, кажется, давал нечто вроде шифрованной инструкции. “Время обучения закончилось”, – произнес афганец, говоривший на сирийском арабском.
Хотя неясность фразы выводила из себя, руководители Мухабарата решили действовать быстро, чтобы помешать исламистам, каковы бы ни были планы последних. Очень скоро стало ясно: разведка столкнулась с чем‑то масштабным. За несколько дней иорданцы арестовали шестнадцать человек, включая того, кому был сделан звонок, – Хадара Абу Хошара, палестинца, воевавшего в Афганистане. Абу Хошар был связан с несколькими экстремистскими группами. В тайном подземном проходе агенты обнаружили инструкции по изготовлению бомб и сотни фунтов химикатов. Из одного подозреваемого агенты выудили кое‑какие ключевые подробности, в том числе предполагаемую дату атаки – новогодние праздники 1999 года – и девиз операции, по словам задержанного гласивший: “Время близится: трупы будут сваливать мешками”.
Через несколько дней замдиректора агентства пригласил шефа амманского отделения ЦРУ Роберта Ричера на ужин. Саад аль‑Хейр казался необычайно взволнованным; прежде чем сообщить новость, он выпил несколько порций спиртного. “Роб, я хочу тебе кое‑что сказать, но не говори моему боссу, – начал второй человек в Мухабарате. – Мы взяли нескольких человек, которые задумали крупные атаки в Иордании”.
Хейр рассказал, как иорданцы узнали о заговоре и что на сегодняшний день им известно о мишенях, избранных террористами. Список возглавлял отель “Рэдиссон”, достопримечательность Аммана, который в канун Нового года наверняка будет битком набит американцами и другими гражданами западных стран, а также сотнями иорданцев. Хейр сказал, что руководство Мухабарата приняло решение не делиться подробностями с американскими коллегами до тех пор, пока не арестуют всех заговорщиков. Ричер прервал его. “Саад, я должен дать ход этой информации, – сказал он иорданцу. – Мне надо увидеться с твоим боссом и получить разрешение использовать ее”.
Ричер, бывший морской пехотинец, стал главой иорданского отделения ЦРУ уже во второй раз и отлично представлял себе, насколько сложно организована внутренняя политика Мухабарата. Но теперь возникла потенциальная угроза для жизни американцев. На следующее утро Ричер пошел в офис Самиха Баттихи, тогдашнего руководителя разведки, и объявил, что ЦРУ из собственных источников стало известно о планах террористов нанести по Иордании удар в канун нового тысячелетия. Пораженному Баттихи ничего не оставалось, кроме как рассказать американцу все, что ему было известно.
В следующие две недели в Иорданию прибыли американские антитеррористические команды, которые помогли местным разведчикам реконструировать то, что позже назовут “Заговором тысячелетия”. Улики оказались разбросаны не менее чем по шести странам. Иорданская часть плана предусматривала волну взрывов и атак с применением стрелкового оружия; мишенями должны были стать не только амманский “Рэдиссон”, но и израильские пограничные переходы, а также христианские святыни, популярные у западных туристов. Отдельно планировалась атака на международный аэропорт Лос‑Анджелеса. Она была предотвращена: американские таможенники арестовали террориста, когда он пытался пересечь американо‑канадскую границу на машине, набитой взрывчаткой.
Изъятые документы и расширенное наружное наблюдение увеличили число предполагаемых террористов до двадцати восьми. Из всех имен, оказавшихся в списке, особое удивление возбудило одно: иорданца из Зарки, значившегося под собственным именем Ахмад Фадиль аль‑Халайли.
Заркави вернулся.
Покинув двумя месяцами раньше Иорданию, Абу Мусаб аз‑Заркави постарался добраться до Западного Пакистана, но там, похоже, застрял. Информатор, недолго следивший за ним, дал знать, что Заркави совершает дневные молитвы в арабской мечети в Пешваре и что он чист. И вот всего через несколько недель Заркави всплывает в качестве мелкого консультанта при подготовке к одному из крупнейших террористических актов в истории Иордании.
Заркави играл роль незначительного советника, но прослушек, связавших его с заговором, оказалось достаточно, чтобы добавить пунктов в его обвинительный список и заочно вынести вердикт “виновен”. Его имя фигурировало и в отчете, который лег на стол Роберта Ричера в амманском отделения ЦРУ. “Тогда мы впервые услышали имя Заркави”, – вспоминал позже американский разведчик.
Предотвратив заговор, иорданцы спасли множество жизней, а также ликвидировали угрозу экономике и политике. Джихадисты избрали своими мишенями символы туристической индустрии, жизненно важной для Иордании, – да еще в момент, когда государство и его неожиданно оказавшийся на престоле молодой монарх все еще пытались нащупать точку опоры после смерти короля Хусейна. За девять месяцев своего правления Абдалла II сделал все, чтобы провести в Иордании экономические и политические реформы; при этом он столкнулся с сопротивлением со стороны старой гвардии, включая генералитет, руководителей органов безопасности и племенных вождей, которые во время правления короля Хусейна сохраняли привилегированное положение. Если бы теракт удался, он мог бы изменить лицо Иордании, парализовать ее экономику и выбить из рук молодого короля рычаги контроля.
Мухабарат не слишком ликовал по поводу раскрытия заговора. Исламисты дали понять, что намерены атаковать Иорданию, и были близки к успеху. И хотя некоторые участники заговора попали в тюрьму, ключевые фигуры оставались на свободе. В Афганистане или Пакистане они вполне могли начать все заново.
Среди этой группы был Заркави, чьи намерения теперь стали ясны разведке. В сентябре Заркави сидел в офисе капитана Абу Хайсама, умоляя позволить ему оставить Иорданию и начать новую жизнь. Меньше чем через три месяца Мухабарат горько пожалел, что разрешил Заркави покинуть страну. “Он все‑таки не забыл об Иордании”, – жаловался Абу Хайсам.
И действительно, интерес Заркави к родной стране не угасал, даже когда его внимание переключилось на более крупные мишени. “Путь в Палестину лежит через Амман”, – повторял он друзьям.
Вскоре Мухабарат узнал и о других готовящихся против Иордании терактах. Следующий заговор, в котором всплыло имя Заркави, был спланирован и организован им лично.
Пребывание Заркави в Пакистане вышло не таким, как он планировал.
Он прибыл в Пешвар в сентябре, намереваясь дальше двинуться на Северный Кавказ, где чеченские сепаратисты как раз начали очередную войну с Российской Федерацией. Если бы Заркави удалось установить контакт с чеченскими добровольцами из Исламской международной бригады, у него появилась бы наконец возможность сражаться против русских – возможность, которой он был лишен во время гражданской войны в Афганистане. Но этому не суждено было сбыться. Пакистанское правительство, помогавшее финансировать афганских повстанцев в 1980‑х, в 1999 году стало гораздо менее терпимым к странствующим арабским джихадистам, и Заркави с большим трудом заводил связи и получал необходимые для путешествия документы. Пока он ждал, русские начали ковровые бомбардировки с применением вакуумных бомб в горах на чечено‑дагестанской границе, и большинство чеченских исламистов были уничтожены.
Через полгода после начала путешествия пакистанские власти уведомили Заркави, что срок действия его визы истек и ему придется покинуть страну. Заркави внезапно оказался перед выбором: или вернуться в Иорданию – при большой вероятности, что его арестуют и отправят в тюрьму за участие в “Заговоре тысячелетия”, – или пробираться через горы в Афганистан, ставший гораздо менее привлекательным, чем когда Заркави был там в последний раз. Страна не только была разорена шестилетней гражданской войной; последней фазе конфликта не хватало моральной чистоты, которая привлекала Заркави и десятки тысяч арабских добровольцев в 1980‑х и 1990‑х годах. Теперь вместо борьбы между исламистами и коммунистами в Афганистане шли сбивающие наблюдателя с толку бои между полевыми командирами‑мусульманами и талибскими генералами, причем те и другие то и дело заключали между собой недолговечные союзы.
И все же Заркави выбрал Афганистан. С парой друзей он пробрался в Кандагар и явился в штаб‑квартиру единственного воевавшего в Афганистане араба, у которого мог рассчитывать на благосклонный прием, – Усамы бен Ладена. Но вместо теплого приветствия Заркави грубо осадили. Основатель “Аль‑Каиды”* отказался даже встречаться с Заркави; он выслал одного из своих помощников проверить иорданцев. Впрочем, осторожность бен Ладена по отношению к любым гостям имела под собой серьезные основания: смертоносные атаки на два американских посольства в Африке, совершенные за год до этого, обеспечили бен Ладену место в списке самых опасных преступников, разыскиваемых ФБР. И особенно веские причины заставляли его проявлять подозрительность в отношении гостей, так или иначе связанных с Мухаммадом аль‑Макдиси, бывшим сокамерником и наставником Заркави. Макдиси бесил правителей родины бен Ладена, Саудовской Аравии, своими трактатами, в которых призывал свергнуть еретические арабские режимы. У бен Ладена и так были напряженные отношения с саудовскими правителями, и открытое объединение с Макдиси их бы только ухудшило.
Заркави две недели протомили в гостевом доме, прежде чем бен Ладен отправил на встречу с ним своего старшего заместителя, бывшего офицера египетской армии Саифа альАделя. Аль‑Адель, вспоминая об этом годы спустя, признавался, что тоже с опаской отнесся к Заркави, который к тому времени уже снискал репутацию воинственного упрямца. “Абу Мусаб придерживался жесткой линии, когда дело касалось его несогласия с другими членами братства, – писал впоследствии аль‑Адель. – Поэтому я сомневался”.
После обмена традиционными приветствиями аль‑Адель постарался оценить иорданца. Первое впечатление его не воодушевило. “Он был крепко сбит и не слишком речист, – вспоминал аль‑Адель. – Выражался спонтанно и коротко. И не подвергал сомнению ни одно из своих убеждений”.
Заркави владела великая идея “восстановить ислам в обществе”, у него были жесткие взгляды на то, как должно выглядеть это общество. Но у него, по словам аль‑Аделя, не было рычагов, чтобы приблизиться к достижению этой цели. Более того, задавая Заркави вопросы о его прежнем месте жительства, представитель “Аль‑Каиды”* обнаружил, что иорданец на удивление плохо осведомлен. “Он достаточно знал об Иордании, но его сведения о Палестине были скудными, – говорил аль‑Адель. – Мы слушали, но не спорили, поскольку хотели привлечь его на нашу сторону”.
Несмотря на множество слабых сторон Заркави, аль‑Адель постепенно проникся симпатией к гостю, который своей неуклюжестью и неспособностью ясно выразить мысль напомнил аль‑Аделю молодую версию его самого. Человек, столь упорно державшийся за свои убеждения, ни в коем случае не мог стать частью “Аль‑Каиды”* – аль‑Адель и не думал его принимать. Но представитель “Аль‑Каиды”* увидел иной способ извлечь из Заркави пользу для организации. На следующее утро он обсудил свою идею с бен Ладеном.
К концу 1999 года “Аль‑Каида”* обзавелась мощной поддержкой в Афганистане, в Северной Африке и в государствах Персидского залива. Но в странах Леванта эта сеть была существенно реже. Великой целью “Аль‑Каиды”* было уничтожение Израиля, но ей пока не удалось внедрить своих людей в Иорданию или на палестинские территории, чтобы подготовить почву для удара и необходимого первого шага – свержения прозападного иорданского правительства. Возможно, Заркави с его иорданскими корнями и оставшимися со времен тюрьмы связями с палестинскими исламистами мог бы заштопать этот критический разрыв.
“Разве можно было пренебречь такой возможностью – иметь своих людей в Палестине и Иордании? – спрашивал аль‑Адель. – Разве можно было упустить шанс работать с Абу Мусабом и ему подобными в других странах?”
Благонадежность Заркави оставалась под вопросом, так что аль‑Адель предложил эксперимент: пусть иорданец руководит собственным тренировочным лагерем для исламских добровольцев из Иордании и других государств Леванта, а также из Ирака и Турции. “Аль‑Каида”* собиралась предоставить деньги для организации лагеря, а потом наблюдать с расстояния, на что способен Заркави. “Расстояние” в данном случае составляло около 350 миль: предполагалось, что лагерь для боевиков из Леванта будет “несколько удален от нас”, признавал аль‑Адель, то есть размещен возле иранской границы – в Герате, городе на противоположном от базы “Аль‑Каиды”* конце Афганистана. Заркави не обяжут присягать на верность бен Ладену или подписываться под каждым пунктом идеологии “АльКаиды”*. Но будет много денег от богатых патронов из стран Залива, а также “полная координация и сотрудничество в достижении наших общих целей”, по выражению аль‑Аделя.
Заркави два дня обдумывал предложение и решил принять его.
Его первая тренировочная база первоначально состояла из горстки иорданских друзей и их родственников. Но Заркави разослал приглашения некоторым своим прежним товарищам‑моджахедам, а также бывшим сокамерникам, и вскоре новые люди уже пробирались на запад Афганистана. Когда аль‑Адель через несколько недель явился проверить, чего достиг Заркави, он насчитал восемнадцать мужчин, женщин и детей. За следующие два месяца население лагеря увеличилось до сорока двух человек, включая сирийцев и европейцев. Один из сирийцев, Абу аль‑Гадийя, квалифицированный зубной врач и товарищ Заркави еще с моджахедских времен, говорил на четырех языках и служил чем‑то вроде турагента и снабженца, словно бы готовясь к роли, которую он примет несколько лет спустя, – в группе Заркави он будет руководить каналом поставок через Сирию и в Ирак. Однако в те дни самый надежный путь для добровольцев, направлявшихся в Афганистан, проходил через Иран. Хотя Заркави не любил мусульман‑шиитов и считал власти Ирана еретиками, ему удалось связаться с несколькими полезными иранцами, которые содержали конспиративные квартиры и контрабандой доставляли людей и все необходимое к афганской границе.
Начальник лагеря за это время превратился в полного энтузиазма командира. Он взял вторую жену, Азру, тринадцатилетнюю дочь одного из живших в лагере палестинцев, что привело в замешательство некоторых его спонсоров из “АльКаиды”*, которые считали, что жениться на детях не подобает. Он проводил свободное время, читая книги, учась работать на компьютере и оттачивая свое ораторское мастерство, постепенно вытесняя привычный сленг Зарки классическим арабским Корана. Он надзирал за обучением своих рекрутов всему, от обращения с огнестрельным оружием до изучения истории и доктрины ислама. “Они создали маленькое исламское общество”, – гордо объявил аль‑Адель.
Но долго оно не продержалось. В Кандагаре бен Ладен дал отмашку на атаки 11 сентября 2001 года, которые должны были втянуть США в войну против “Аль‑Каиды”* и ее талибских хозяев. По словам аль‑Аделя, Заркави держали в неведении насчет планов “Аль‑Каиды”*; он узнал о них только после того, как были нанесены удары по Нью‑Йорку и Вашингтону. Но когда за терактами последовали недели боев, база Заркави в Герате оказалась под прицелом американцев наравне с базой бен Ладена.
Наконец колонна машин (последователи Заркави и их семьи) двинулась через весь Афганистан, чтобы присоединиться к “Аль‑Каиде”* в обороне Кандагара. Финансируемый США Северный альянс при поддержке американского спецназа и авиации уже захватил Кабул, столицу, и готовился к нападению на последний оплот талибского правительства. Но вскоре после того, как в Кандагар прибыла группа из Герата, на дом, где собирались руководители “Аль‑Каиды”*, упала американская бомба. Несколько человек получили ранения, другие, в том числе Заркави, оказались погребены под обломками. Иорданца вытащили из‑под завалов с серьезными травмами, включая несколько сломанных ребер. Он все еще восстанавливался, когда бен Ладен бежал, изменив “Талибану”* и улизнув в свое укрытие в восточных горах, в крепость, известную как Тора‑Бора.
Заркави собрал своих последователей и нескольких отставших боевиков “Аль‑Каиды”* и бросился в противоположном направлении, к Ирану: приграничные города, где он когда‑то вербовал единомышленников, казались ему безопасными. Там, как вспоминал позднее аль‑Адель, беглецы разделились на небольшие группы, чтобы обдумать свои тающие на глазах возможности. На востоке Афганистана пало под массированными американскими бомбардировками горное убежище бен Ладена. В Иране правительственные чиновники, которые поначалу обещали принимать беженцев из “Аль‑Каиды”*, передумали и арестовали несколько десятков новоприбывших, включая большую часть гератского контингента. Где же могли люди из “Аль‑Каиды”* обрести убежище, которое обещало бы и физическую безопасность, и возможность отдохнуть и перегруппироваться?
Такое место нашлось в северо‑восточных горах Ирака. Всего в нескольких милях от иранской границы несколько курдских деревень и небольших городов пользовались шаткой автономией; иракская диктатура до них не дотягивалась. Эти курдские провинции находились под защитой американской бесполетной зоны, установленной в конце первой войны в Заливе в 1991 году, и в их границах пустили корни самые разнообразные политические фракции. Имелось здесь и курдское талибаноподобное движение, членами которого были многие участники афганской войны; они называли себя “Ансар аль‑Ислам”, то есть “Помощники ислама”*. Движением руководили экстремистски настроенные сунниты, быстро навязавшие жителям подконтрольных деревень жесткие законы шариата. Они запретили музыку в любой форме, заставили женщин закрывать лицо, выходя на люди, и объявили вне закона школы для девочек. Кроме того, они питали слабость к экспериментам с ядами и учредили кустарную лабораторию, где ставили на бродячих собаках опыты с цианидом и самодельным рицином.