Редактирование и переписывание заняло весь день и продолжилось ночью. Уже после полуночи черновик был закончен, и около трех Бакос наконец вернулась к себе домой, чтобы поспать несколько часов.
Она написала всего один отчет, но он входил в противоречие с официальной версией администрации о войне. Бакос знала, что кое-кто в Белом доме сочтет ее доклад опасным и, возможно, попытается не дать ему хода. Но в ее докладе была правда. “Вот почему мы были так осторожны, – вспоминала Бакос. – Мы знали, что встретим сопротивление, потому что наши слова означали: это уже не победа. Это кромешный ад”.
Глава 9
“Так вы, ребята, думаете, что это восстание?”
Через несколько дней после взрыва в штаб-квартире ООН у Роберта Ричера, возвращавшегося с семьей из проведенного в Канаде запоздалого отпуска, зазвонил рабочий телефон. На линии был один из докладчиков ЦРУ, откомандированных работать с Белым домом; его взбудоражили известия о тревожном документе, который только что лег на стол президенту. “Президент спрашивает, поддерживает ли агентство этот доклад. Тот, где говорится о начале восстания в Ираке?”
Ричер как раз ехал по Амбассадор-Бридж на пути из Виндзора, штат Онтарио, в Детройт. Оказавшись на американской стороне, он сразу съехал на обочину. Ричер подтвердил, что знает об этом отчете. Он лично подписал его несколько дней назад. “В нем изложены факты, – сказал Ричер, бывший глава резидентуры ЦРУ в Иордании. Теперь, после повышения, он стал главой ближневосточного отдела агентства. – Это мнение главы резидентуры. Мы утвердили анализ”.
Напряжение на том конце линии было физически ощутимым, оно чувствовалось даже на расстоянии в пятьсот миль. Белому дому не нравилось слово “восстание” в связке с войной, которую президент Джордж Буш объявил по сути выигранной. Любой, кто хотя бы поверхностно интересовался иракскими новостями, мог видеть, что с начала лета насилия в Ираке стало гораздо больше. Череда эффектно взрывающихся машин. Еженедельно – не меньше десятка американских солдат, погибших от снайперских пуль и скрытых фугасных мин. Но “восстание” было опасным словом, вызывавшим в памяти Вьетнам и бесконечную партизанскую войну. На встречах Совета национальной безопасности гражданские руководители Пентагона показывали слайды с относительно мирными провинциями Ирака. Атаки, мол, единичные, с большим территориальным разбросом – работают баасисты-сопротивленцы, лояльные Саддаму Хусейну, президенту в бегах. “Насколько они серьезны?” – спросил Ричера на одной из таких встреч помощник министра обороны Дональда Рамсфельда.
Насколько они серьезны? Ричер, регулярно наносивший визиты в отделение ЦРУ в Багдаде, был настроен скептически. Весьма серьезны, думал он и говорил коллегам: “Они происходят каждый день”.
То, что Ирак приютил террористов, уже не ставилось под сомнение. Но никто не решался, описывая конфликт, употребить слово “восстание”, вплоть до 30 августа 2003 года. В тот день глава багдадского отделения ЦРУ Джерри Мейер бросился звонить в штаб-квартиру уже через несколько часов после двойного взрыва, убившего шиитского священника аятоллу Мухаммада Бакир аль-Хакима и множество верующих в наджафской мечети. Секретное донесение называлось “земляной волк” – на шпионском жаргоне так обозначают официальное заключение полевой резидентуры, направляемое в штаб-квартиру агентства. Мейер, наблюдавший последствия трех августовских взрывов, предупреждал, что конфликт стремительно переходит в новую опасную фазу. Джихадисты из разных стран начали просачиваться в Ирак, привлеченные перспективой сражаться с американцами. Иностранные боевики вступали в подпольные группы, намеренно создающие беспорядки с целью дестабилизировать обстановку в стране, дискредитировать пришедших в Ирак американцев и их местных сторонников. Формирование армии мятежников может свести на нет прогресс последних пяти месяцев, писал Мейер. Более того, учитывая вновь прибывших, толпы будущих террористов-смертников уже находятся в стране и готовы к атакам независимо от того, будет ли арестован Саддам Хусейн.
Жесткий тон отчета стал для чиновников Белого дома неожиданностью и повлек за собой шумные протесты со стороны представителя администрации в Багдаде, Л. Пола Бремера III, дипломата, возглавлявшего ВКА в Ираке. Бремер заявил, что в отчете все преувеличено и в высшей степени негативно, и именно его реакция заставила ЦРУ отлавливать уехавшего в отпуск Ричера.
“Разразилась буря негодования, – вспоминал Ричер, уволившийся из управления в 2005 году. – ЦРУ говорит, что восстание набирает силу, а Белый дом бесится”. В действительности, по его словам, в Ираке столкнулись две версии реальности. Одна версия опиралась на свидетельства агентов ЦРУ, а вторая должна была подтвердить сообщение, столь выразительно переданное Бушем на борту авианосца ВМС США “Авраам Линкольн”. “Президент как раз вышел на палубу, чтобы сообщить, что мы победили, – пояснял Ричер. – Так что Белый дом оказался в неловком положении”.
До поры до времени отчет Мейера можно было просто игнорировать. Понадобилось еще десять недель и много смертей, чтобы советники президента по вопросам национальной безопасности снова начали обсуждать, уместно ли слово “восстание” для описания конфликта в Ираке. Прошло еще несколько месяцев, прежде чем Белый дом признал: да, это именно оно.
Если бы Абу Мусаб аз-Заркави мог диктовать США стратегию в Ираке, соответствующую его собственным планам создания террористической сети, он едва ли смог бы придумать стратегию лучше той, что реализовали сами американцы весной и летом 2003 года.
В бесчисленных книгах и статьях зафиксированы неверные шаги администрации Буша, от отказа остановить последовавшие за вторжением массовые грабежи до произведенного бремеровской ВКА полного демонтажа иракской армии и структур безопасности. Но никто в США не мог оценить масштаб этих промахов точнее, чем американские разведчики и дипломаты в Ираке, своими глазами видевшие, как группа Заркави пользуется моментом.
Годы спустя служащие ЦРУ, которых тогда, перед началом операции в марте 2003 года, привлекли к составлению окончательного плана, поражались тому, что никто не продумывал, как будет управляться страна после низложения Саддама Хусейна. Младших служащих в последний момент засадили просчитывать возможные риски, с которыми американские солдаты могли столкнуться при попытках сохранять порядок в оккупированном Ираке. Но к тому времени повлиять на ситуацию стало уже невозможно.
“Непосредственно перед вторжением я спросил Пентагон, составляет ли кто-нибудь стратегию защиты солдат. Ответ был “нет”, и я сказал, что возьму это на себя, – говорил один бывший аналитик ЦРУ. – Я занялся военным анализом, потому что у них буквально не было никого, кто делал бы это изнутри системы”.
Когда через несколько недель Багдад стал погружаться в беспорядки, приоткрывшееся ненадолго окно возможностей захлопнулось. Некий служащий Госдепартамента, который одним из первых прибыл в столицу Ирака после падения города, говорил, что поначалу приветствия со стороны граждан не слишком отличались от восторженного приема, который администрация Буша предсказывала до войны. “Штука в том, что они искренне рады были видеть нас, – рассказывал Майк, ушедший на пенсию дипломат, чья работа в субподрядной охранной организации не позволяет упоминать его настоящее имя. – Цветы не бросали, потому что там не принято бросать цветы. Но каждую ночь начиналась праздничная пальба, и когда я объезжал Багдад, все нам радовались”.
Однако, по словам Майка, после нескольких недель безудержного разграбления всего, от правительственных кабинетов до бесценных музейных экспонатов и арматуры недавно построенных зданий, иракцы ожесточились. Не имея ни полномочий, ни военной полиции, чтобы восстановить порядок, армия США предстала и бессильной, и равнодушной к тому, что местные жители ощущали как несправедливость и страдание. Все больше иракцев смотрели на оккупационные войска с подозрительностью, граничащей с презрением. “Мы создали черную дыру”, – говорил Майк.
Неспособность обеспечить безопасность после вторжения была грехом невольным: американские чиновники не ожидали, что война полностью разрушит систему гражданского управления. А вот решения о роспуске иракской армии и отстранении членов партии “Баас” от власти были обдуманными – и ошибочными. В хусейновском Ираке каждый, кто искал управленческой должности – от директора школы и капитана полиции до главы разведки, – обязан был вступить в партию “Баас”. То же касалось абитуриентов иракских университетов. За одну ночь десятки тысяч профессиональных работников и опытных чиновников оказались безработными, и официальные представители США в Ираке обнаружили, что столкнулись с двумя колоссальными проблемами: во-первых, отсутствие местных агентств безопасности, которые наилучшим образом обеспечили бы охрану порядка и искоренение незаконных групп, и, во-вторых, большой контингент ожесточившихся и имеющих хорошие связи иракских должностных лиц, которым теперь приходилось перебиваться кое-как, без зарплат или пенсий.
“Мы выбросили этих людей на улицу – людей, которые имели все инструменты и знали, как их использовать, – говорил Ричер, вспоминая, как разозлило его решение о дебаасификации – принятый ВКА “Приказ № 1” от 16 мая 2003 года. – Мы выкинули их, оставив без средств. Некоторые из них прослужили в армии по пятнадцать-двадцать лет, а мы даже не дали им получить пенсию”.
Именно в этом погрузившемся в беспорядок Ираке Заркави обретет и свободу маневра, и могущественных союзников, желающих и имеющих возможность поддерживать его дело. Капитаны и сержанты, которые когда-то служили Саддаму Хусейну, теперь вступали в армию Заркави, а иные поднялись и до руководящих позиций. Другие предлагали конспиративные квартиры, разведку, наличные и оружие, в том числе, как выяснили потом следователи, авиационные боеприпасы и артиллерийские снаряды, обеспечившие взрывную силу самым большим автомобильным бомбам Заркави.
Роль Заркави в иракском мятеже (кроме той, что была обозначена в секретных донесениях ЦРУ) оставалась по большей части неизвестной. Аналитики управления не могли прийти к согласию насчет ключевых моментов, в том числе по вопросу, находится ли террорист в Ираке или управляет событиями из Сирии или еще откуда-то из-за границы. Но всю осень 2003 года, пока официальные лица в Вашингтоне спорили, можно ли назвать происходящее в Ираке восстанием, череда ошеломляющих атак продолжалась.
Двадцать второго сентября штаб-квартира ООН в Багдаде снова подверглась нападению, хотя к этому времени многие ее сотрудники уже покинули страну. Погиб охранник, девятнадцать человек были ранены.
Двенадцатого октября “тойота-королла” пронеслась мимо заграждения и взорвалась возле лобби отеля “Багдад”, шикарного небоскреба в районе, облюбованном практикующими врачами. Погибли шесть человек, более тридцати были ранены, включая трех американских солдат.
Наиболее мощный эффект произвели скоординированные взрывы, прогремевшие 27 октября по всему Багдаду. Террористы-смертники атаковали штаб-квартиру Международного комитета “Красного креста” и четыре полицейских участка. Погибли не менее тридцати шести человек, среди них американский рядовой, и двести человек были ранены.
Десятого ноября шеф багдадской резидентуры ЦРУ снова засел за рапорт для штаб-квартиры о текущей обстановке в зоне конфликта. На сей раз Джерри Мейер изобразил картину еще более мрачной. Мятежники не только существовали в реальности – они побеждали. Судя по всему, террористы, которых поддерживали и хорошо снабжали союзники-баасисты, перемещались свободно, мало опасаясь как американских войск, так и торопливо восстановленных, но неэффективных местных полицейских департаментов. В глазах среднестатистического жителя Ирака они выглядели сильными и “практически не встречали сопротивления”, как писал Мейер, сводя на нет любую надежду на то, что американские военные еще способны стабилизировать положение в стране.
“Легкость, с какой инсургенты передвигаются и существуют… все больше укрепляет их уверенность в своих силах”, – писал Мейер согласно одному из “земляных волков”, оказавшемуся в распоряжении американских журналистов вскоре после того, как сообщение ушло в Лэнгли. Что касается поддержки террористов – недружественных мусульман-суннитов и бывших офицеров хусейновской службы безопасности, – то им дали отличную возможность перегруппироваться, утверждал шеф резидентуры. “Постоянное чувство изоляции в самом сердце суннитских земель, полное исчезновение армии и других структур, ответственных за безопасность, жесткая дебаасификация, отсутствие экономических возможностей и политического управления дают им уверенность, необходимую, чтобы восстановить свою преступную сеть и восстановиться самим”, – говорилось в отчете.
Суровая откровенность Мейера заставила некоторых коллег опасаться за его должность; само собой, новый отчет привел в бешенство ближайших помощников Буша, вызвав обвинения в том, что ЦРУ ведет подкоп под президента, и как раз за год до выборов.
Одиннадцатого ноября – в День ветеранов, выходной для правительственных служащих – Белый дом созвал вторую встречу, чтобы от души помусолить последний рапорт Мейера и его подтексты. Снова призвали Роберта Ричера, на этот раз – лично, а также директора ЦРУ Джорджа Тенета и его первого заместителя Джона Маклафлина, министра обороны Дональда Рамсфельда и других советников по вопросам безопасности. Президент начал встречу с того, что спросил сотрудников ЦРУ в лоб: “Так вы, ребята, думаете, что это восстание?”
Маклафлин начал заранее заготовленную речь, выстроенную вокруг вопроса “Кто враг?”. Но когда он произнес “восстание”, его прервал скептически настроенный Рамсфельд. “Дайте определение слову “восстание”, – потребовал он.
Маклафлин и другие служащие ЦРУ принялись монотонно перечислять список признаков классического восстания из стандартных полевых уставов Пентагона. Ирак, говорили они, столкнулся с организованным движением сопротивления, которое намеревается уничтожить центральную власть путем свержения и вооруженного конфликта. Они описали сговор между оппозицией внутри страны и иностранными террористами и рассказали все, что известно о лидерах движения, о тактике и вооружении. По словам одного из участников совещания, представители министерства обороны никак не отреагировали на пояснения. “Военным неинтересно было это слушать, – вспоминал чиновник через несколько лет. – Они надеялись, что покончили с войной, и их не интересовали разговоры о партизанах”.
Буш, напротив, погрузился в молчаливую задумчивость. Его заключительные слова в конце встречи указывали, что он принял правду о положении дел в Ираке, хотя еще не был готов говорить об этом публично. “Не хочу никаких комментариев”, – сказал президент.
Через месяц Белый дом получил короткую передышку от мрачных новостей: 13 декабря 2003 года был арестован Саддам Хусейн во время рейда на уединенный деревенский дом в окрестностях его родного города Тикрит. Но арест бывшего диктатора не ослабил ежедневных атак на войска коалиции и мирных жителей Ирака. За долгие месяцы подпольной борьбы Заркави завоевал доверие как фактический лидер полномасштабного мятежа в Ираке. Его движение, которое теперь поддерживали тысячи озлобленных иракцев и сочувствующих исламистов по всему мусульманскому миру, станет вскоре единственной серьезной угрозой американским амбициям в Ираке.
Джерри Мейер, человек, предупреждавший о герилье в двух отчетах, не продержался на посту главы багдадской резидентуры достаточно долго, чтобы увидеть, как мятеж набирает силу. Через несколько недель после своего отчета от 10 ноября он был освобожден от должности и по приказу начальства вернулся в Вашингтон.
Много лет спустя, когда сотрудники ЦРУ будут анализировать совершенные в первые месяцы войны ошибки, некоторых изумят невероятные совпадения, позволившие Заркави так быстро достигнуть столь многого. Словно семя, несомое вольным ветром, иорданец приземлился ровно в нужный момент времени на участок почвы, идеально подготовленный для того, чтобы террорист пустил в нем корни. “Этой плодородной почвой был Ирак после дебаасификации, – пояснял Ричер. – Дождем и солнцем послужили некомпетентность временного правительства и то, насколько США не понимали иракцев и их культуру. Все это, – заключал он, – позволило Заркави расти и процветать”.
Самым богатым на побеги мятежа участком иракской почвы оказался пояс пыльных городов и деревень к северу и западу от столицы. В пределах границ региона, известного как “суннитский треугольник”, тревога из-за американского вторжения быстро превратилась в недовольство, а потом – у некоторых – в открытую враждебность.
Зейдан аль-Джабири, вождь племени, владелец большой овцеводческой фермы возле Рамади, надолго запомнил день, когда он потерял веру в американцев как в освободителей и даже как в людей, улучшивших хоть что-то в сравнении с полицейским режимом Саддама Хусейна. Это случилось 28 апреля 2003 года, почти через три недели после падения Багдада и за три дня до того, как президент США Джордж Буш произнес свою знаменитую речь “Миссия выполнена”. Сорокалетний шейх пытался понять, как политика оккупационных сил повлияет на коммерцию. Продолжительные комендантские часы и ограничения на въезд и выезд могли обернуться катастрофой для торговца шерстью и свежей бараниной. Как и многие в племени дулаим, аль-Джабири был готов дать американцам шанс. Потом произошло событие, которое все изменило.
До этого понедельника Зейдан нечасто сталкивался с оккупационными войсками. Колонны танков в кофейного цвета пятнах (пустынный камуфляж) в раннюю фазу кампании намеренно избегали провинциальных городов, но теперь, на обратном пути, американцы вычищали всех продержавшихся до сих пор сопротивленцев и сплачивали ряды. 23 апреля солдаты из Восемьдесят второй воздушно-десантной дивизии и Третьей бронетанковой дивизии вошли в город Фаллуджа и разбили лагерь в правительственных зданиях и в здании школы. Вечером 28 апреля толпа из примерно двухсот человек, нарушив введенный по всему городу комендантский час, собралась возле школы, скандируя и крича на засевших внутри десантников. Американцы скажут потом, что протестующие размахивали оружием, что раздавались выстрелы. Как бы то ни было, десантники открыли шквальный огонь, убив семнадцать и ранив семьдесят демонстрантов. Следователи из Human Rights Watch позже не нашли следов пуль на стенах школы, где были расквартированы войска. Иракцы кипели негодованием, но Зейдан был среди тех представителей своего племени, кто призывал к сдержанности. “Мы изо всех сил старались не создавать проблем с американцами”, – скажет он через несколько лет. Главы крупных кланов центральной провинции Анбар устроили неофициальное совещание, чтобы обсудить возможные решения, а затем выбрали послов для переговоров с американскими командирами в Фаллудже.
“Мы пришли к ним и сказали: мы, племена, можем предложить решение – заплатите дийю, деньги за убитых, – вспоминал Зейдан. – У них [убитых] остались семьи, у некоторых дети. Заплатите семьям деньги, чтобы обеспечить их будущее, и их дети не уйдут в сопротивление”. Ответ пришел через несколько дней. Да, Соединенные Штаты выплатят компенсацию. По три тысячи долларов за каждого погибшего иракца. Зейдан пришел в ярость: “Три тысячи долларов? Да это цена служебной собаки в американской полиции!”
“После этого нам стало ясно: американцы и не думали ни о какой справедливости”, – вспоминал он.
Это было первое из несчастливых открытий для Зейдана – казалось бы, потенциального союзника любой армии, которая свергнет Саддама Хусейна. Ему не было тридцати, когда члены его племени поддержали попытку государственного переворота, организованную генералом военно-воздушных сил, выходцем из известного клана Анбар. Заговор раскрыли, Хусейн арестовал и казнил более ста пятидесяти армейских офицеров и бросил в тюрьму более тысячи иракских суннитов, включая Зейдана и одного из его братьев. Зейдан, приговоренный к смертной казни вместе с другими, в последнюю минуту был помилован по всеобщей амнистии: Саддам хотел исправить отношения с могущественными суннитскими кланами, которые помогали ему оставаться у власти.
Но даже после смертного приговора и несмотря на неприятие многого из того, что делал диктатор, Зейдан испытывал по отношению к нему странно двойственные чувства. Его восхищала твердость Саддама. Как частное лицо он приветствовал бесстрашное сопротивление Хусейна Западу, которое у многих суннитов пробуждало воспоминания о славном прошлом, когда Ирак был частью могущественной империи, а Багдад – мировым центром науки и образования. При всех своих технологиях американцы были наглыми выскочками, неспособными по достоинству оценить культурное богатство страны, давшей миру письмо, математику, астрономию и юриспруденцию. Ирак был не просто линиями, прочерченными на колониальной карте, землей, вся ценность которой заключалась в нефти, погребенной под ее песками. Это была земля племен, ведущих свою родословную от начала цивилизации. “Американцы и их СМИ заставили нас вообразить, что Ирак никогда не будет Ираком, пока не уйдет Саддам Хусейн, – говорил Зейдан. – Ираку семь тысяч лет. Америке всего двести. “Мерседес” – и “хёндаи”.
И все же Зейдан даже после убийств в Фаллудже, всего в сорока милях от его скотоводческой фермы, видел мало смысла в противостоянии американской оккупации: “Мы не армия, мы не хотим выглядеть сопротивленцами”. Однако через год после вторжения его сомнения по поводу намерений США умножились. Зейдану стало ясно, что американцы расположились в Ираке на неопределенный срок. Хуже того, они отняли власть у долго находившихся у руля иракских суннитов и передали ее шиитам, которых Зейдан считал “ворами и бандитами”, лояльными Ирану. Сунниты в Багдаде теперь подвергались нападениям рыщущих по городу отрядов шиитской милиции. Зейдан с противоречивыми чувствами наблюдал, как члены его племени образуют тайные ячейки, первоначально для самообороны, а позже – чтобы производить молниеносные атаки на американские войска. Поползли слухи о том, что какой-то загадочный иорданец платит чистоганом любому иракцу, который присоединится к его движению. Зейдан никогда бы не присягнул на верность джихадисту, называвшему себя Заркави. Но другие дулаймиты уходили к иорданцу.
Шейх попытался еще раз встретиться с американскими военными командирами в Фаллудже. По его воспоминаниям, это произошло четвертого июля. Зейдан и несколько других вождей появились без предупреждения; они принесли дар – цветы в честь американского праздника. Офицер морской пехоты, встретивший иракцев, Зейдану показался перевозбужденным и подозрительным. Возможно, у него были на то причины: иракские лидеры, как правило, являлись на базу по договоренности – и обычно по поводу компенсации за какую-нибудь несправедливость или ущерб. Несколько лет спустя Зейдан не мог вспомнить причины встречи, но вспыхнувший спор запомнил надолго.
В какой-то момент американский командир умудрился оскорбить посетителей комментарием, который словно объединял иракцев и террористов. Один из шейхов в гневе обвинил американцев в том, что они пошли на поводу у Ахмада Халаби, шиитского политика в изгнании, который предоставил бушевской администрации ложные разведданные об оружии массового поражения. “Мы знаем, что прийти в Ирак вас надоумил Халаби!” – заявил шейх. Зейдан пытался смягчить разговор, но было ясно: встреча окончена. Последовали еще оскорбления, один из иракцев звучно ударил по столу.
Уходя, Зейдан поразился невероятной разнице между человеком в камуфляже и иракцами в национальной одежде. Даже при том, что они использовали один и тот же лексикон, их слова каким-то образом не были одними и теми же.
Однако последнее слово все же осталось за Зейданом. “Вы не сумеете остаться в Ираке”, – сказал он офицеру.
Зейдан видел, что пожар уже запылал, но не сделал ничего, чтобы остановить его.
“В этот момент, – говорил он впоследствии, – и началась настоящая битва”.
Глава 10
“Мятеж, вот чего мы хотим”
Вянваре 2004 года, месяцев через десять после своего прибытия в Багдад, Абу Мусаб аз-Заркави сидел за компьютером, сочиняя письмо Усаме бен Ладену. Прошло два года с тех пор, как он покинул Афганистан и почти четыре – с тех пор, как основатель “Аль-Каиды”* отказался лично встретиться с ним в Кандагаре. Теперь Заркави был готов предложить перемирие.
Он начал письмо сентиментально-цветисто.
“Мы далеки друг от друга, но расстояние между нашими сердцами невелико”, – писал он человеку, стоявшему за терактами 11 сентября 2001 года.
Со времени их общения произошло много чего, и Заркави чувствовал себя обязанным отчитаться о времени, проведенном в Ираке, словно бен Ладен мог пропустить новости о партизанской войне. Ситуация в Ираке отличалась от всего, с чем оба они имели дело в Афганистане, писал Заркави, и в хорошем смысле (иракцы говорят по-арабски), и в плохом (ужасная территория, мало мест для укрытия). Заркави утверждал, что многого добился в ходе начатой им кампании, и выражал надежду, что бен Ладен захочет помочь. Но сначала следовало изложить джихадистский взгляд на район боевых действий и очертить главные действующие силы, включая его собственную маленькую армию.
Заркави начал с американцев. При всей своей огневой мощи, писал он, они “самые трусливые из тварей господних”, они бегут настоящей битвы и предпочитают отсиживаться на базах. Но, предсказывал Заркави, американцы скоро уйдут, предоставив вести войну в Ираке другим.
К суннитскому меньшинству Ирака – группе, которая с наибольшей вероятностью могла бы симпатизировать его движению, – Заркави проявил столько же презрения. Сунниты, мол, не имеют лидеров, они разобщены, “беспомощны хуже сирот среди развратников”. Даже иракским солдатам, присоединившимся к джихаду, не хватает настоящего боевого опыта, и они предпочитают бросать гранаты и время от времени стрелять из миномета, вместо того чтобы встретиться с врагом лицом к лицу.
“Иракские братья предпочитают безопасность и хотят вернуться в объятия своих жен, где ничто их не пугает, – писал Заркави. – Иногда они хвалятся среди своих, что никто из них не был убит или взят в плен. Мы часто говорим им, что безопасность и победа несовместимы, что древо побед и жизненной силы не вырастет могучим без крови и презрения к смерти”.
Шиитскому большинству Заркави посвятил несколько пропитанных желчью страниц.
“Непреодолимое препятствие, притаившаяся змея, хитрый, злобный скорпион, шпионящий враг, всепроникающий яд”, – исходил метафорами Заркави. Он с пренебрежением писал, что религия иракского большинства хуже, чем язычество, и не имеет “ничего общего с исламом – кроме того общего, что иудеи имеют с христианами: и те и другие – люди Писания”. Шииты вознамерились уничтожить суннитскую веру и коварно объединились с американскими оккупантами. “Всю историю, все прошедшие века они оставались сектой вероломных предателей”, – провозглашал Заркави.
Избрать адресатом столь напыщенных речей бен Ладена было странно. Основатель “Аль-Каиды”*, сам будучи суннитом, видел, однако, себя объединителем мусульман и никогда не выказывал интереса к нападению на невинных шиитов. На самом деле он осуждал подобное, и Заркави, без сомнения, это уже знал. Возможно, он верил, что сможет переубедить бен Ладена, поскольку продолжал двигаться дальше, к сути своего послания: плану грядущей битвы, призыву убивать как можно больше шиитов. Подобная кампания, аргументировал он, позволит достичь одновременно трех целей: дестабилизировать Ирак, уничтожить опасную ересь и, самое важное, заставить суннитов взяться за оружие и вступить в войну, которая приведет к их освобождению, – войну, которую он разожжет, – “пробуждение дремлющего, пробуждение спящего”.
Решение, которое мы видим, и Всевышний свидетель, для нас – толкнуть шиитов к сражению, ибо это единственный путь продлить бой между нами и неверными… Единственное решение для нас – уязвлять веру, армию и прочее шиитов, пока они не покорятся суннитам. Кто-нибудь скажет, что мы торопимся, мы безрассудны и ведем [исламский] народ в битву, к которой не готовы, битву, которая обернется мятежом и в которой прольется кровь. Но именно этого мы и хотим.
Заркави просил об одолжении: его группа, хоть и небольшая, стояла почти за всеми крупными терактами в Ираке, включая расположенные далеко на севере города, – в общей сложности двадцать пять атак, по его собственному счету. Но он мог бы достичь гораздо большего при официальной поддержке “Аль-Каиды”* и ее международных ресурсов. “Мы надеемся лишь стать острием стрелы, сильным передовым отрядом и мостом, по которому исламский народ пройдет к обещанной победе”, – писал он. Если бен Ладен согласится с его стратегией – “если вы примете ее как путь и если вы согласны сражаться с еретиками”, – Заркави готов присягнуть ему на верность. “Мы, опытные бойцы, встанем под ваши флаги, будем выполнять ваши приказы”, – убеждал он.
Если же союз не сложится, никаких обид, уверял Заркави бен Ладена. Но так или иначе, лидер “Аль-Каиды”* услышит о нем. Очень скоро, говорил Заркави, он выйдет из тени и заявит миру о себе. “Не сразу, но мы обрели достаточный вес”, – писал он. И теперь “переломный момент близок”.
Холодной февральской ночью, через несколько недель после того, как Заркави сочинил свое письмо, бригадный генерал Стэнли Маккристал стоял на лестнице погруженного в темноту таунхауса в Фаллудже, бурлящем ненавистью центре иракской партизанской войны. Его солдаты обшаривали дом, ища боевиков и тайники с оружием. В эти минуты объект его поисков тоже ждал в темноте, чутко вслушиваясь в звуки: тихое урчание дизельных моторов на холостом ходу, стук металла по дереву, выкрики на английском, лай собак, хруст стекла под тяжелыми ботинками.