— Не хорошенькой, а красавицей. Возьми зеркало и посмотри на свои ресницы.
— Хорошо, ресницы я так и быть тебе уступлю.
— И глаза.
— Ну и глаза тоже. А теперь рассказывай свои секреты. Он помолчал.
— Это только один секрет.
— Да? Наверно, он важный, раз тебе так трудно с ним расстаться. Уж не влюбился ли ты?
— Не угадала. Дело в том, что из этого, возможно, ничего и не получится. Не обольщай себя надеждами, шансы очень невелики. Один лионский врач открыл способ лечения болезни тазобедренного сустава. Я узнал об этом месяц назад и написал ему. Он ответил, что в ряде случаев ему удалось при помощи своего метода излечить даже такие запущенные случаи, как у тебя.
— Излечить!
Щеки Маргариты порозовели.
— Хромота, конечно, осталась, и весьма значительная, но ходить они могут.
Маргарита отвернулась, потом снова посмотрела на Рене и взяла его за руку.
— Дорогой, зачем тешить себя сказками. Даже если какой-то знаменитый доктор в Лионе и вылечил несколько — человек, какой мне от этого прок — здесь, с нашими лекарями?
— Доктор Бонне приедет к нам на будущей неделе.
— Рене!
— А почему бы и нет? По крайней мере будем знать правду.
— Но это безумие! Он все равно скажет, что сделать ничего нельзя, — все это говорили. И откуда нам взять денег, чтобы заплатить ему? У нас нет ни гроша; в прошлом году урожай был совсем плох, а издание книги отца обошлось очень дорого.
— У меня есть деньги.
— Откуда? Ты откладывал из твоих ста пятидесяти франков в месяц?
— Нет, из того, что мне давал отец, когда я учился, и из подарков дяди Гарри ко дню рождения. Я скопил больше двух тысяч франков.
— За сколько лет?
— Не помню. Подумай только. Ромашка! Если бы ты вылечилась, а мне бы дали хорошую должность, может быть, мы на будущий год сняли бы с тобой квартиру в Париже и…
|
|
— Рене, Рене, замолчи! Этого не будет, этого никогда не будет! Так не бывает в этом мире.
— Но почему? Растет же в этом мире душистый майоран. Разве ты не имеешь права на свою долю счастья, как и другие? Она обвила его шею руками.
— У меня есть мое счастье — у меня есть ты.
Скоро Рене сообщил и остальным членам семьи, что к Маргарите приедет доктор Бонне; и когда тот прибыл, его уже ждал домашний врач. Прежде чем отправиться к Маргарите, приезжая знаменитость задала множество вопросов. Затем последовал долгий и тщательный осмотр, после которого оба доктора удалились посовещаться. Наконец они вернулись в комнату больной, где в ожидании приговора собралась вся семья.
Вопреки ожиданиям, доктор Бонне их обнадежил. Он сказал, что растущая слабость, которая так пугала близких Маргариты, была вызвана случайным осложнением, которое легко поддается лечению. Пока оно не будет устранено и больная не окрепнет, начинать борьбу с самой болезнью бесполезно, поскольку потребуется операция, которую больная в таком состоянии перенести не сможет.
Он уже объяснил доктору Моро, как следует лечить осложнение; но окончательное излечение, если они на него решатся, может быть осуществлено только им самим. Однако гарантировать благоприятный исход он не может.
— По-моему, попробовать стоит, — добавил доктор Бонне. — Но предупреждаю вас, что процесс лечения будет очень длительным и болезненным, а исход его все-таки сомнителен. Надежда на излечение есть, и по моему мнению, значительная, — это все, что я могу сказать. Я не настаиваю на своем предложении, тем более что коллега против, но я считаю, что шансы на успех оправдывают мою готовность взяться за это дело.
|
|
Маркиз сидел, нервно теребя подбородок и глядя в сторону. Он со страхом думал, что должен будет высказать свое мнение. Он всегда терялся, когда от него требовали немедленно что-нибудь решить. Прижав к груди руки, Анжелика повернулась к племяннице. Ее выцветшие глаза были полны слез.
— Какой ужас! Как можно!.. Моя бедняжечка! Подумать только…
— Погодите, тетя! Мы еще не слышали мнения доктора Моро.
Это сказал Рене суровым, напряженным голосом. Он встал между Анжеликой и кушеткой, как бы защищая Маргариту от тетки. Анжелика робко отступила и села на свое место.
Доктор Моро решительно высказался против предложенного плана.
— Это будет бесполезная жестокость, — сказал он. — Мадемуазель Маргарите придется претерпеть огромные мучения, сопряженные даже с некоторой опасностью для жизни. Долгие месяцы ее близкие будут томиться в неизвестности, и в конце концов их, возможно, постигнет разочарование. Доктор Бонне говорит, что за последнее время у него был ряд поразительных исцелений, но я хотел бы спросить — какой ценой? И сколько было неудач?
Тут Анжелика снова не выдержала.
— Этьен! — воскликнула она и разрыдалась. — Этьен не разрешайте им… Это неслыханно… неслыханно! Этьен…
Маркиз ничего не ответил; он взглянул сначала на Маргариту, а затем на Рене. Они смотрели друг на друга. Он встал и, как много лет назад, сделал единственное, чем он мог им помочь, — оставил их вдвоем.
|
|
— Мне кажется, нас здесь слишком много, — сказал он. — Может быть, Маргарите хочется побыть одной. Она сама должна решить. Спустимся вниз.
Все вышли. Анжелика обливалась слезами, а Анри утешал тетку, шепотом уверяя ее, что это чудовищное предложение ни в коем случае не будет принято. Они услышали, как в замке повернулся ключ.
Просидев взаперти с Маргаритой почти целый час, Рене спустился в гостиную.
— Спасибо, отец, — сказал он,
Никто не понял, за что он благодарит отца. Рене подошел к доктору Бонне.
— Сестра просила передать вам, что она согласна. Она вполне сознает, что операция будет мучительной и возможен неудачный исход, но готова пойти на все это в надежде на излечение…
— Рене! — негодующе прервал его Анри. — Ты ее уговорил! Это возмутительно!
— Она не понимает, что делает! — воскликнула Анжелика. — Ведь она еще дитя!
— Боюсь, — добавил доктор Моро, — что мадемуазель Маргарита горько раскается в своем решении.
Маркиз не проронил ни слова. Бледный как полотно, он смотрел на Рене, который продолжал все тем же ровным тоном:
— Единственное, что нас смущает, это вопрос о расходах, связанных с лечением. Как вы думаете, во сколько все это обойдется?
— Точно я не могу сказать. Конечно, ей придется приехать в Лион и пожить там несколько месяцев, соблюдая особый режим. Ей будет нужен хороший уход, и, мне думается, при ней должен все время быть кто-нибудь из родных. Путешествие, конечно, обойдется недешево, и лечение также повлечет за собой значительные издержки.
Рене взял карандаш, лист бумаги и стал записывать предстоящие расходы, ставя приблизительную цифру, называемую доктором. Затем он прибавил к колонке цифр гонорар врача, подвел итог и подал листок отцу. Тот молча взглянул на цифры, показал листок Анри и, опустив голову, вернул его Рене.
— Это невозможно.
— Это полное разорение, — прошептал отцу Анри. — Нам пришлось бы продать почти все, что у нас есть. Даже если она вылечится, мы останемся без всяких средств к существованию. Дом, возможно, тоже пришлось бы продать.
Рене сидел неподвижно, держа в руке листок с цифрами. Он был почти так же бледен, как маркиз.
— Благодарю вас, — сказал он, вставая. — Я пойду к сестре.
— Слава богу, что мы бедны! — воскликнула Анжелика, когда за ним закрылась дверь.
Маркиза невольно покоробило — зачем докладывать лионскому доктору о бедности де Мартерелей?
Рене вышел из комнаты Маргариты, чтобы попрощаться с доктором Бонне и немного проводить его. Доктор, на которого Рене и Маргарита произвели сильное впечатление, при расставании предложил взять за лечение, «если это изменит дело», только половину обычного гонорара. Рене покачал головой.
— Я очень вам благодарен, доктор, но сестра никогда на это не согласится. Да и независимо от гонорара стоимость лечения превышает все наши возможности. Но если — скажем, года через три — положение изменится и у нас окажется необходимая сумма, вы согласитесь ее лечить?
— Безусловно.
— Ну что же, тогда до свидания, доктор. Большое вам спасибо.
Рене вышел из коляски и долго бродил по полям. Домой он вернулся поздно вечером, сумрачный и молчаливый, и после ужина поднялся к сестре. Маргарита была одна.
— Я сегодня лягу пораньше, — сказал он. — Устал что-то. Тебе ничего не нужно?
— Нет, спасибо. Спокойной ночи.
Они расстались молча, не поцеловав друг друга, ничем не выдав обуревавших их чувств. Всю ночь Рене ходил по комнате из угла в угол, а Маргарита безутешно рыдала в темноте. Она совершенно потеряла способность здраво рассуждать и забыла о том, что ее участь облегчится хотя бы тем, что будет устранено обнаруженное доктором Бонне осложнение. Какое все это могло иметь значение, если отчаянное усилие, которое ей пришлось сделать, чтобы найти в себе достаточно решимости, оказалось напрасным и если Рене покинул ее в такую тяжелую минуту… Уйти и оставить ее одну сегодня!.. Сегодня, когда он ей так нужен!
Прошло несколько дней. Брат и сестра были необычайно молчаливы; она, плотно сжав губы, смотрела тоскующими глазами; он, казалось, был поглощен своими мыслями. Анжелика изо всех сил старалась помочь им благочестивыми советами, — она так и не научилась понимать, что иногда людей лучше оставлять в покое. Анри посматривал на них грустно и нерешительно: ему очень хотелось выразить свое соболезнование, но, познав на горьком опыте, что с этой непонятной и трудной парой нужно обходиться осторожно, он не мешал им переживать свое горе в одиночестве, хотя и не понимал такой потребности. Маркиз же все понимал и не заговаривал с ними.
Друг с другом они были так же сдержанны, как и со всеми остальными. Но однажды вечером, когда они остались вдвоем, Рене наконец заговорил.
— Ромашка… — тихо начал он и запнулся. — Я хочу тебе сказать, Ромашка…
Маргарита отчужденно молчала, и он с трудом договорил:
— Я скоро уеду.
— В Париж? Еще до сентября?
— Нет… очень далеко. И вернусь только года через три-четыре.
Маргарита резко приподнялась. Рене так и не смог привыкнуть к этому напряженному, неловкому движению — ему всегда становилось тяжело. И сейчас он тоже отвел глаза.
— Куда ты едешь? — зло спросила она.
— В Южную Америку. Туда отправляется экспедиция, и я буду в ней географом.
Она молчала, прерывисто дыша.
— Когда…
— Мы отплываем из Марселя первого октября.
— Нет, я не о том… Когда ты принял это назначение?
— Мне предлагали это место незадолго до того, как я приехал сюда. Сначала я отказался, а потом… — он поднял на нее глаза, прочел обвинение в ее взоре, отвернулся и неловко закончил: — А потом принял.
— Когда?
— На прошлой неделе.
— После визита доктора Бонне?
— Да. Сегодня я получил ответ. Меня включили в состав экспедиции. Я… это вовсе не так уж долго, только сначала так кажется.
Она не отрывала взгляда от его лица.
— Наверно, эта работа хорошо оплачивается? Поэтому ты и согласился, да? Он не ответил.
— Поэтому? По крайней мере, скажи мне все прямо.
— Да, поэтому.
Рене встал и начал ходить по комнате.
— Послушай, Маргарита, мы должны глядеть правде в глаза, — никакой другой возможности достать денег у нас нет. Да и что тут такого? Сколько народу ездит в тропики! Возьми хоть англичан — для них ничего не стоит съездить в Индию. Через четыре года мы вернемся, может быть даже через три. Возможно, они…
— Очень может быть. Но поскольку ты с ними не поедешь, не важно, когда они вернутся.
Смеясь и плача, она протянула к нему руки.
— Неужели ты думал, что я на это соглашусь? Мой милый глупыш! Подумать только — Южная Америка!
— Все уже решено, Ромашка.
У нее перехватило дыхание. Рене подошел к кушетке. Маргарита схватила его за руку.
— Но это невозможно!
— Это необходимо. Я тебе ничего не говорил, пока все окончательно не решилось, чтобы избежать напрасных споров. Я уже подписал договор, и они выслали мне деньги на предварительные расходы. Не надо… Ромашка, не гляди на меня так! Я же вернусь!
Рене высвободил руку и побежал за водой, напуганный выражением ее лица. Когда к Маргарите вернулся дар речи, между ними начался напряженный, мучительный для обоих поединок.
— Ты не имеешь права! — кричала она. — Это мое дело решать, какую цену я согласна платить за возможность излечения, — такую я не согласна!
— Согласна же ты вынести курс лечения доктора Бонне?
— Какое тут может быть сравнение? Это слишком дорого мне обойдется. Я ни за что не соглашусь! Потерять тебя на целых четыре года… отпустить в дикую страну, где тебя в любую минуту могут убить… Куда вы едете? В Чили? В Парагвай?
— В Эквадор, на северо-западные притоки верхней Амазонки. Мы выйдем из Гуаякиля, пересечем Анды и спустимся в Бразилию.
— Северо-западные притоки Амазонки! Но это же совсем не исследованный край! Тебя могут растерзать хищные звери или убить дикари… Нет, ты не поедешь!
— Но мы ведь будем вооружены, дорогая. Это большая экспедиция; нас поведет опытный человек, полковник в отставке, участник алжирской войны. Вместе с проводниками и носильщиками нас будет человек двадцать-тридцать. Это ведь совсем не то, что малярийные болота Центральной Бразилии, — мы пойдем по горам. Вот увидишь, я вернусь цел и невредим, а когда ты вылечишься…
— Рене, я не возьму этих денег! Подумай, чего ты от меня требуешь: чтобы я согласилась излечиться или получить надежду на излечение ценой твоей жизни. Я не пойду на это, твоя безопасность мне дороже ноги.
— Взгляни на дело с другой стороны, подумай, чего ты требуешь от меня: чтобы я остался дома, зная, что ты лишаешься единственного шанса на выздоровление.
— Нет, зная, что у меня остается моя единственная радость. У меня, кроме тебя, никого нет, Рене! Я не могу тебя потерять… я… не могу… — Она горько зарыдала.
Глядя на сестру, Рене почувствовал, что к горлу подступает комок, и закусил губу. Но он был непреклонен.
— Все уже решено, родная. Ты только понапрасну себя терзаешь.
Наконец Маргарита, обессилев, сдалась и в немом отчаянии спрятала лицо в подушку. Рене отправился в кабинет и сообщил отцу о своем решении. Ему хотелось поскорее со всем этим покончить. После ужасной сцены, которую он только что выдержал, ничто, казалось, не могло больше причинить ему сегодня боли. И чем скорее родные узнают о его предстоящем отъезде, тем скорее примирятся они с неизбежным. Для них же будет лучше, если они узнают правду сразу.
Тем не менее реакция отца на этот новый удар застала его врасплох. Сидя за столом, маркиз безмолвно выслушал сына, а когда Рене кончил, некоторое время сидел не шевелясь, прикрыв глаза ладонью.
— Она знает? — спросил он наконец.
— Да.
Рене ни словом не упомянул ни о Маргарите, ни о причинах, вынудивших его принять это решение, однако притворяться друг перед другом было бы ребячеством.
— Тебе удалось ее уговорить?
— Нет, придется обойтись без ее согласия.
— А Анри ты сказал?
— Нет еще, ни ему, ни тете. Я хотел, чтобы сначала узнали вы.
— Если хочешь, я пойду к ним вместе с тобой.
— Спасибо, сударь, так будет действительно лучше. И еще… если бы вы могли оградить Маргариту… чтобы они не беспокоили ее после моего отъезда. Она так тяжело это переживает.
— Я сделаю все, что смогу. Они, наверно, спросят, почему ты решил уехать.
— Я… не хочу об этом говорить.
— Разумеется. В таком случае, чтобы избежать в дальнейшем всяких разговоров — они могут быть очень неприятны для Маргариты, — может быть, объясним твое решение честолюбием? Карьера исследователя новых земель может показаться заманчивой для молодого человека, который должен сам пробиться в жизни. Тетя Анжелика, пожалуй, поверила бы в версию о неудачной любви, но эта роль тебе не очень-то подходит.
— Да, не очень. Благодарю вас, сударь. Хорошо, пусть будет так. Я не честолюбив, но мог бы быть честолюбивым.
— Да, — ответил маркиз, — большинство из нас не то… чем мы могли бы быть.
Он встал и оперся о стол обеими руками. Листок бумаги слегка затрепетал под его пальцами.
— На случай, если мы больше не увидимся, если ты почему-нибудь не вернешься или я тебя не дождусь, — я хочу тебе сказать, что мне бы хотелось… быть тебе не отцом, а братом. Роль брата, может быть, удалась бы мне несколько лучше, чем роль отца, и я был бы рад любому проявлению братских чувств с твоей стороны. Хотя, конечно, рано или поздно, ты бы все равно во мне разобрался. Некоторые вещи я понимаю очень хорошо. Иным взамен удачи дается ясность понимания. Ну что же, пойдем к тетке и Анри?
Когда они спускались по лестнице, Рене казалось, что его душат. Никогда в жизни не чувствовал он себя таким бездушным скотом — кем нужно быть, чтобы не найти ни единого слова в ответ! Но что он мог сказать?
После этого безмолвного спуска по лестнице было уже легко перенести возражения, мольбы и слезы, заполнившие следующий час. Все же Рене вздохнул с облегчением, оказавшись у себя в комнате, — это был тяжелый вечер.
— Пожалуй, нельзя вырывать все зубы сразу, — пробормотал он, бросаясь на кровать. — Даже у Исаака из Йорка вырывали только по одному в день.
По мере того как приближалось первое октября, ему стало казаться, что у него вырвали больше зубов, чем бывает во рту у одного человека. Каждый день тетка встречала его приготовления к отъезду новыми потоками слез, а Маргарита — протестами. Получение официального документа — согласно которому «Рене Франсуа де Мартерель. именуемый также Мартель», назначался географом, геологом и метеорологом «экспедиции, возглавляемой полковником Дюпре, которая направляется для исследования северо-западных притоков верхней Амазонки», вызвало в доме целую бурю. Один маркиз хранил молчание.
Дядя Гарри приехал из Англии повидаться с племянником и, проведя в замке три недели, вернулся домой грустный и озадаченный.
— Не могу понять, в чем дело, — сказал он жене. — Они все очень любезны и приветливы, но кажется, что все время ступаешь среди стеклянной посуды. Эта больная девушка смотрит ненавидящими глазами на каждого, кто приближается к ее брату. А Этьен! Он вежливо поддерживает разговор, шутит, а у самого такое лицо, словно он увидел призрак. Я было спросил Рене, чем вызван его отъезд, но он только молча взглянул на меня. Я убежден, что за всем этим скрывается какая-то трагедия. Он всегда был таким открытым, веселым мальчиком.
Рене действительно нашел прибежище в молчании. Ему хотелось только одного — поскорее уехать. Он не мог дождаться первого октября — тогда по крайней мере все будет кончено и он сможет сосредоточиться на работе. Однако, когда настал час расставания, оказалось, что Рене даже не представлял себе, каким будет прощанье с Маргаритой. До самого последнего дня девушка отказывалась примириться с отъездом брата, но когда настала роковая минута, она уже не спорила и не умоляла понапрасну, а лишь в немом отчаянии судорожно обнимала Рене.
Он сам не помнил, как вышел из ее комнаты и простился с остальными родными. В нем все онемело. Анри проводил Рене до Марселя, а маркиз нашел предлог остаться дома, чтобы, согласно своему обещанию, оградить Маргариту от ласк и слез Анжелики. Он и не подозревал, что небрежно брошенное им: «Поезжай лучше ты, Анри, у меня что-то ревматизм разыгрался», — едва не вернуло ему утраченную семь лет назад любовь младшего сына.
* * *
Огни Марсельского порта растаяли в серой дали. Рене спустился к себе в каюту, насвистывая веселый мотив, К счастью, у него много дел. Он взялся за изучение испанского языка и решил заниматься им в пути по пять часов ежедневно. Кроме того, он должен готовиться к предстоящей работе и вести дневник для Маргариты. В общем, хандрить ему будет некогда, по крайней мере до мыса Горн.
Вдобавок ко всему Рене. великолепно переносивший качку, вскоре оказался по горло занят уходом за страдавшими от морской болезни товарищами и распаковкой их багажа. Попутно он старался составить себе представление о характере каждого из них. К тому времени, когда берега Африки скрылись за горизонтом, он уже немало знал о людях, с которыми ему предстояло жить бок о бок. В сведениях недостатка не было. Наоборот, главная трудность заключалась в том, чтобы, выслушивая от каждого из своих спутников кучу сплетен обо всех остальных, составить себе о них независимое и беспристрастное суждение.
Не успевал он расположиться на палубе со словарем и грамматикой, как голос эльзасца Штегера, ботаника экспедиции, вторгался в его сознание и вытеснял испанские глаголы.
— Как вам нравится нахальство этих щенков? Умора, как они дерут носы!
— Какие щенки? — бормотал Рене, не отрывая глаз от глаголов.
— Да эти офицеришки. Дали им отпуск на время экспедиции, так они уж вообразили себя настоящими исследователями. Так бы они его и получили, не приходись де Винь племянником военному министру. Этот оболтус убедил дядюшку, что старик Дюпре никак не обойдется без него и его дружка Бертильона. Подумать только! Когда Дюпре вышел в отставку, этот Бертильон еще пирожки из песка делал и получал шлепки от своей няньки.
— Ну, пожалуй, вы преувеличиваете.
— Разрешите сказать вам, мой дорогой, что наш уважаемый командир отнюдь не юноша. Ему уж наверняка под шестьдесят, и, между нами, ему больше подошло бы проветривать свои ордена и воспоминания об Аустерлице, прогуливаясь в садах Тюильри, чем возглавлять экспедицию в эту дикую глушь. Там, куда мы направляемся, гораздо важнее иметь голову на плечах, чем грудь в орденах, а бедняга Дюпре звезд с неба не хватает. Зато гонора хоть отбавляй. Слыхали, как он на днях обрушился на Лортига, когда тот, обратившись к нему, забыл сказать «полковник». Если бы Дюпре только знал, как они его величают за спиной! «Педель» — неплохо, а?
Штегер распространялся в таком духе до тех пор, пока Рене под каким-нибудь предлогом не уходил вниз. Ему не хотелось обижать эльзасца, но мелкие слабости их командира его ничуть не интересовали, и ему не терпелось вернуться к грамматике. Однажды, когда он спасался от Штегера на нижней палубе, его изловили молодые офицеры и гасконец Лортиг, большое, самодовольное, сильное животное, сытое и холеное. Страстный охотник, он отправился в опасную экспедицию в надежде пострелять ягуаров.
Завидев коротко остриженную голову Рене, Лортиг лениво подошел к нему, и его чересчур красные губы под черными блестящими усами раздвинулись в улыбке, открывая два ряда чересчур белых зубов.
— Сбежали от Кислой Капусты? — спросил он, передразнивая немецкий акцент Штегера. — Не так-то это просто, а? Такие твари, у которых рот словно полон теста, а мускулы висят, как тряпки, присасываются накрепко. А вот и Гийоме наконец выполз! Не человек, а прямо червяк. Знаете, что я вам скажу, Мартель, — кроме нас двоих да еще вот этих ребятишек, во всей компании вряд ли найдется человек с приличными бицепсами. И это экспедиция в страну дикарей!
— Ну что вы, — сказал Рене, — не так уж все плохо. Господин Гийоме, правда, на вид не слишком силен, но и то заранее ничего сказать нельзя, а за остальных волноваться не приходится. Штегер, я уверен, может переносить тяготы пути не хуже любого другого, командир у нас тоже человек крепкий. Ну, а у доктора Маршана одной энергии хватит, чтобы справиться с любыми трудностями.
— Маршан — совсем другое дело. Если бы не его враг — бутылка, он был бы великим человеком. Говорят, до этой гнусной истории он считался одним из лучших парижских врачей. Подумать только — загубить такую блестящую карьеру из-за какой-то глупой бабы!
Рене нахмурился.
— Личная жизнь доктора Маршана мне неизвестна. Вы читали его книгу по этнологии? Очень интересно.
— Да? — спросил, зевая, Лортиг. — Так вот, когда он обнаружил, что любовник его жены…
— Прошу прощения, но меня, кажется, ждет полковник, — сказал Рене, отчетливо выговаривая каждое слово, и ушел.,
Из люка показалась огромная седая грива Маршана. Нимало не смутившись, Лортиг двинулся ему навстречу.
— А, вот и вы, доктор! Как там Гийоме, отлежался? Держу пари, что мы с ним еще понянчимся, когда будем переходить через Анды!
Этнолог, маленькие ноги которого не соответствовали его крупному, массивному телу, мрачно оглядел трех бездельников из-под косматых бровей.
— Займитесь делом, — рявкнул он вместо ответа. Офицеры только рассмеялись, ничуть не обидевшись.
— Зачем нам заниматься делом, доктор? Мы же не Мартели.
— Тем хуже для вас, — сказал Маршан и посмотрел вслед Рене. — Но найти себе какое-нибудь занятие вы можете. Сразу видно, что вы не знаете тропиков. Если вы будете целыми днями торчать на палубе, бить баклуши и сплетничать, — его глаза, внезапно широко раскрывшись, метнули в них пронизывающий взгляд и снова сощурились, — то к тому времени, когда мы прибудем в Напо, вы станете такими же дохляками, как Гийоме.
— Только не я, — сказал Лортиг. — Стоит мне добраться до дичи…
— И не мы с Бертильоном, — добавил де Винь. — Мы едем охотиться.
Суровый рот Маршана растянулся в усмешке, но от этого его лицо отнюдь не стало дружелюбнее.
— Вот как, охотиться? Ну что ж, мои крошки, судя по всему, будет вам и охота, будут и всякие другие развлечения. Гийоме тоже говорит, что едет охотиться.
— Гийоме? Да он не отличит приклада от дула! Все знают, почему он едет, — его отец оплатил чуть ли не половину расходов экспедиции, чтобы услать сына на время из Брюсселя, пока не уляжется шум вокруг этой истории с мадам…
— Опять сплетни! — оборвал его Маршан. — Послушайте, ребятишки, неужели ваши безмозглые головы ничто больше не занимает? Оставьте такие разговоры для Гийоме и ему подобных.
Молодые люди дружно расхохотались, сверкнув крепкими белыми зубами.
— А вы, дед, оставьте проповеди для полковника и ему подобных.
— Полковник стоит полсотни таких, как вы, — проворчал Маршан и, бесцеремонно отодвинув их плечом, стал спускаться по узкому трапу. У него были манеры медведя, но ему почему-то все прощалось.
Вечером он подошел к Рене, который стоял у борта и смотрел на искрящийся пенистый след корабля.
— Ничего, все обойдется, — без всякого вступления сказал Маршан, попыхивая трубкой. Рене обернулся. — Да, да, мой мальчик, вы понимаете, о чем я говорю, хоть и предпочитаете помалкивать, — продолжал Маршан, кивая головой. — Но когда вы поболтаетесь по свету с мое, вы узнаете, что большинство людей гораздо лучше, чем они кажутся, пока не доберешься до места. Сейчас вы видите их в самом невыгодном свете. Приятели, а особенно сестры приятелей, убедили этих молодцов, что они герои, и теперь они, естественно, не могут подыскать себе достойного занятия; остается лишь слоняться без дела, сплетничать и выставлять себя круглыми идиотами. Стоит нам попасть в первую переделку, как все станет на свое место.
Он бросил на Рене быстрый испытующий взгляд.
— А в переделках мы побываем, можете не сомневаться.
— В тех краях, кажется, довольно опасно?
— Да, индейцы племени хиваро — трудная публика. Но полковник знает свое дело; я с ним еду не в первый раз. И мальчики наши тоже ничего. Если б только нам не навязали этого Гийоме… Но, в общем, они ребята неплохие и в тяжелую минуту друг за друга постоят, хоть и несут сейчас всякую чепуху. Сейчас вам довольно противно все это — и не удивительно, но через месяц-другой они образумятся, займутся своим делом и не будут мешать вам заниматься своим. А как испанский язык?
Этот неожиданный вопрос отвлек Рене от размышлений о том, откуда Маршану известно, что ему «довольно противно все это»?
— Так себе, — ответил он. — Языки мне всегда давались с трудом, но со временем я его, конечно, одолею. А как же будет с туземными наречиями, доктор? Кто-нибудь из нас их знает?
— К сожалению, нет. Мы будем целиком зависеть от переводчиков — разных прохвостов-метисов. Это очень скверно. Проводников и носильщиков мы наймем в Кито, значит, для того, чтобы с ними объясняться, нужно будет найти человека, знающего кечуа. Во внутренних областях нам потребуется переводчик языка тупи-гуарани, который к тому же должен будет хоть немного знать язык хиваро. Самое скверное в переводчиках то, что, как только что-нибудь случится, они немедленно дают тягу. И почему люди, знающие языки, по большей части такая шваль? В Атласских горах нам труднее всего было с переводчиками.
— Вы там, кажется, были вместе с полковником Дюпре?
— Да. Эта экспедиция — моя третья. Теперь уж я, наверно, до конца своих дней буду путешествовать. В первый раз мы ездили в Абиссинию.
— Вместе?
— Да. Дюпре и втянул меня в это дело. Мы с ним старые друзья, еще в школе вместе учились. Лет тридцать тому назад мы были такими же, как наши щеночки, — так же неразлучны и так же довольны собой и миром. Ну, спокойной ночи, я пошел спать.
Грузно и лениво ступая, Маршан двинулся прочь. Проходя мимо офицеров, которые, как обычно, болтали и смеялись, он небрежно хлопнул по плечу Бертильона. Тот чуть не свалился с кресла.
— Веселитесь, ребятки?
— А, дед! — откликнулся де Винь. — Сыграем в экарте? Но Маршан уже ушел, Рене, все еще смотревший на пену, бурлящую за бортом, услышал голос Бертильона:
— Оставь его в покое, он сегодня не в духе. Видел, как он за обедом отодвинул от себя вино? Да и мне тоже надо идти — никак не соберусь снять копию со списка снаряжения.
Подробности личной жизни доктора Маршана настигали Рене повсюду. Он слышал о них еще в Париже, но его никогда не интересовали пикантные скандалы, а когда он узнал, что доктор едет с ними в экспедицию, он вообще стал избегать разговоров на эту тему. И все же как-то ночью ему пришлось выслушать отдельные эпизоды этой истории, которую Гийоме, лежа на верхней койке, излагал для просвещения Штегера под аккомпанемент негодующих протестов Бертильона, заявлявшего, что смеяться над такими вещами «просто свинство». Лортиг перебивал Гийоме поправками, и они то и дело принимались спорить, потому что ни один из них не знал всех обстоятельств дела, а если бы и знал, то все равно ничего бы не понял.