Узловатая рука, лежащая на колене, сжалась в кулак. Уолтер положил монеты на стол. Пальцы его слегка дрожали.
— Спасибо, Полвил. Я рад, что Джейбс вам все рассказал. Можно посмотреть этот листок?
Полвил бросил на него недоверчивый взгляд, потом медленно подал бумагу.
— Нате, глядите, сэр, да только уж не забудьте отдать обратно. Может, она мне еще понадобится.
— Уолтер разгладил скомканную бумажку, посмотрел на нее и передал Беатрисе. На листке рукою Фанни было написано:
«Турецкие сласти — 5 фунтов».
— Спасибо, — сказала Беатриса и вернула бумагу старику.
— Полвнл, — сказал Уолтер, — мы с сестрой вам очень благодарны за то, что вы пришли прямо к нам. Поверьте, если бы мне нужно было то, что могло быть в этой коробке, я достал бы это сам, а не подкупал бы мальчика и нс посылал его на опасное дело. Теперь, когда вы Нам рассказали, я могу обещать вам, что это не повторится.
На этот раз, поколебавшись с минуту, старик пожал протянутые ему руки.
Он пошел к двери, потом вернулся и положил бумагу рядом с деньгами.
— Оставьте себе, сэр.
После его ухода они заговорили не сразу.
— Что ж, — нарушила молчание Беатриса. — Надо распутать это до конца.
Может быть, позовем Повиса и постараемся узнать, что ему известно?
Уолтер нашел Повиса в кухне, где тот в белоснежном поварском одеянии показывал Эллен, как по всем правилам искусства печь воздушное пирожное.
— Зайдите, пожалуйста, в кабинет, Повис, когда освободитесь. Мы с миссис Телфорд хотели бы поговорить с вами.
Повис ответил долгим многозначительным взглядом из-под насупленных бровей, молча кивнул и продолжал колдовать над тестом. Благополучно посадив пирожное в печь, он поглядел на часы.
|
|
— Вытащите через пятнадцать минут, Эллен. Да смотрите, чтоб остужать как полагается.
Он снял колпак н фартук, тщательно вымыл руки и появился в дверях кабинета.
— Вы желали что-то сказать мне, мэм?
— Да. Повис. Скажите нам, пожалуйста, вы не знаете, что такое «турецкие сласти»? Он ответил не сразу.
— Стало быть, вы узнали?
— Приходил Полвил, — объяснила Беатриса. — На той неделе Джейбсу пообещали две гинеи, если он тайком купит эти «сласти» у какого-то матроса в Падстоу за пять фунтов.
— И он пошел?
— Нет. Он сперва согласился, но потом испугался и не пошел. А сегодня во всем признался отцу.
— Его счастье. Такому, как Джейбс, самое лучшее быть честным. Какой из дурака преступник. Изловили бы его за милую душу, и тогда бросай все дела да иди доказывай, что это не письма из Франции. Со шпионами нынче не шутят.
Он замолчал, мысленно оценивая положение вещей.
— Да, я как поглядел на нее нынче утром, так и подумал, что она дошла до крайности. Верно, вырвалась на минутку да передала своим бристольским приятелям, чтоб прислали зелье с падстоуской рыбачьей шхуной.
Никто ни разу не произнес имени Фанни.
— Но что это такое? — спросила Беатриса. — Я не понимаю. Яд?
Повис покачал головой.
— Не тот, что вы думаете, мэм. Верно, штука ядовитая, но не для того ее покупают, чтоб людей травить.
— Для чего же?
— Слыхали вы про опиум?
— Опиум!
— Он самый.
— «Турецкие сласти», — прошептал Уолтер и обернулся к Повису. Он был почти страшен, но по-прежнему нс повышал голоса.
— И давно вы знаете об этом?
— С тех пор, как она пыталась подкупить меня, чтоб я добыл ей зелье.
|
|
— Когда это было?
— Месяца через полтора после вашей свадьбы.
— И все эти годы вы знали и скрывали от меня?
— Да, сэр. Уолтер отвернулся.
— Я верил вам, — сказал он не сразу, очень тихо.
— Да, сэр.
Настала тишина, от которой звенело в ушах.
— Не горячись, Уолтер! — вырвалось у Беатрисы. — Ведь это ради тебя.
Повис не шевельнулся, он по-прежнему стоял в своей привычной позе застыв, как бывалый солдат по команде «смирно». Уолтер все так же смотрел в сторону.
— Может быть, вы скажете мне, — медленно начал он, — почему все-таки вы молчали?
— Могу и сказать, сэр. Только, по-вашему, это, верно, выйдет не слишком вежливо.
— Забудьте вы о вежливости, я хочу знать правду.
— Я не против. Правда, вот она, если хотите знать: у вас уж больно сердце доброе.
— Иными словами…
— Вы никогда не оставите ее, нипочем. Вы только все будете собираться.
Уж до этого-то она вас обязательно доведет. А потом и поплачет, и прощенья попросит, — вы и простите, и на другой раз простите, и семью семьдесят раз, как нам ведено по писанию. А это долгий счет, и половины не отсчитавши помрете от разрыва сердца и книгу свою не допишете. И мне или другому кому только и останется, что выкопать вам могилу.
Уолтер слушал молча, не поднимая глаз. Повис сделал шаг к нему.
— Вы говорите: «все эти годы». Что ж, может, я и виноват, сэр? А что мне было делать, скажите на милость? Как мне, по-вашему, было защищать вас все эти годы, кабы мне нечем было ее припугнуть? Что толку грозиться, что я, мол, расскажу, когда вы уж и слыхали и простили. Как бы я, по-вашему, заставил ее дать вам покой на целый год без месяца, а месяц уж как-нибудь претерпеть можно?.. Как бы помешал занимать от вашего имени деньги у иностранных джентльменов, которые приезжают к вам работать, у важных друзей мистера Телфор— Да и у кого попало? Да она бы последнюю вашу рубашку заложила ради этого зелья, если бы я не мешал. Может, по-вашему, все эти годы я сидел сложа руки?
|
|
Уолтер рассмеялся почти ласково, и от этого смех его был как удар хлыста.
— Короче говоря, я был простачком вроде Джейбса. Как видно, я должен быть вам очень признателен за то, что вы столь искусно меня опекали.
Одна лишь Беатриса заметила, как дрогнуло лицо Повиса. Когда Уолтер поднял глаза, оно уже снова было, как всегда, непроницаемое и хмурое.
— Не стоит благодарности, сэр. Это было одно удовольствие.
— Уолтер, — сказала Беатриса. Голос ее зазвенел, и Уолтер невольно обернулся. — Знай, что на месте Повиса я поступила бы точно так же, если бы только у меня хватило мужества и самоотверженности.
— Вот как, мэм? — сказал Повис. — Что ж, могу гордиться, если вы меня одобряете.
— Простите. Мне не следовало вмешиваться, и вы совершенно правы, что сердитесь.
Уолтер встал и протянул руку.
— Сестра права, я был несправедлив. Простите меня, Повис.
Привычная насмешливая улыбка смягчила каменное лицо Повиса.
— Мне нечего жаловаться, сэр. Господь по неисповедимой премудрости своей определил меня приглядывать за вами. За что это мне — не пойму, разве что за грехи. Но раз уж такая моя работа, должен я терпеть и ласку и таску.
И чего уж вас осуждать, если после такой передряги вы малость погорячились?
Скверная история, что и говорить; и жалко, что миссис Телфорд досталось столько хлопот. Сдается мне. ей и без того солоно пришлось за последние две недели, а ведь ей велено лежать и чтоб никакого беспокойства. Беатриса засмеялась.
— Ничего не поделаешь. Повис. Мы живем на беспокойной планете.
— Верно, мэм. Ну вот, теперь вы оба всЈ знаете. Что ж дальше-то будет?
Надо же что-нибудь делать, раз уж дошло до того, что таких вон дурачков, как Джейбс, уговаривают за две гинеи лезть в петлю.
— Да, — согласился Уолтер. — И сделать это должен я. Я и так слишком долго пренебрегал своими обязанностями.
— И что же вы хотите делать, сэр, если мне позволено будет спросить?
— Прежде всего отвезу миссис Риверс в Лондон к доктору и выясню, можно ли как-нибудь излечить ее от этой привычки.
— А она поедет?
— Ей придется поехать.
— Как же вы это устроите?
— Еще не знаю. Завтра поеду в Тренанс, тогда видно будет.
Помедлив, Уолтер добавил:
— Спасибо вам, Повис.
— Вам спасибо, сэр… Могу вас порадовать, мэм. у Эллен легкая рука на воздушное печенье. Еще несколько уроков, и я сделаю из нее неплохого кондитера… для женщины, конечно.
Глава 26
Назавтра поздно вечером Уолтер вернулся из Тренанса. У него был такой измученный вид, что даже Генри не стал его ни о чем спрашивать. Утром он заговорил сам.
— Генри, мне очень неприятно бросать вас, но я должен ехать в Лондон.
— Ты хочешь увезти Фанни?
— Да. Я еду завтра рано утром.
— Она согласилась показаться доктору?
— Да, но очень неохотно. Если дать ей опомниться, она передумает, и придется воевать заново. Надо спешить, это единственный выход.
Оставшись наедине с сестрой, Уолтер заговорил несколько откровеннее. Он провел ужасный день. Сперва Фанни все отрицала, шумно возмущалась таким нелепым, оскорбительным подозрением. Полвилы выдумали все с начала до конца, и уж конечно по наущению Повиса. Она в жизни не разговаривала с Джейбсом; она всегда думала, что «турецкие сласти» — это какая-то смесь клея с розовой водой.
Увидав свою записку, она разразилась слезами; рыдая, во всем призналась и умоляла мужа простить ее. Она валялась у него в ногах, целовала ему руки, клялась, что никогда больше не притронется к окаянному зелью. Потом распалила себя до бешенстза и накинулась на него с невообразимой бранью, с проклятиями, с кулаками, пыталась плюнуть ему в лицо и угрожала покончить с собой. Потом вдруг успокоилась, вновь стала в позу оскорбленной невинности, и все началось сначала.
— Это было отвратительней всего, — рассказывал Уолтер. — Можно было подумать, что она, словно заводная кукла, способна разыгрывать одно и то же представление снова и снова, без конца. Ей, как видно, это ничуть не надоедало.
Так продолжалось весь день. Только под вечер она погрузилась в мрачное молчание и впервые выслушала ультиматум мужа.
— Что же ты ей сказал?
— Сказал, что если она не поедет со мной в Лондон к доктору и не постарается отстать от своей пагубной привычки, мы перестанем видеться, я не буду считать себя ответственным за ее долги и не дам ей ни гроша сверх самого скромного содержания, которое она будет получать через мистера Уинтропа. Кроме того, если она вновь появится в этих краях или попытается войти в какие-либо отношения с моими арендаторами или соседями, я предупрежу всех окрестных рыбаков, чтобы они остерегались ее.
— И тогда она уступила?
— Пришлось уступить. Своих денег у нее нет, а доктор Томас и его жена больше не в силах ее терпеть. Завтра рано утром он отвезет нас в Падстоу, а оттуда уж мы как-нибудь доберемся до Эксетера. Ему смертельно надоела вся эта история. И я не могу его осуждать… этот ее визг… Вчера была минута, когда мне показалось, что он вот-вот вышвырнет нас обоих из улицу.
— Что ты собираешься делать в Лондоне?
— Прежде всего хочу посоветоваться с другом отца, доктором Терри.
Помнишь его? Он все еще практикует, и он ведь очень умный человек. Он сделает для меня все что можно.
— Непременно возьми с собой Повиса.
— Нет, он может приехать позднее. Сейчас он должен остаться здесь и позаботиться о тебе.
— Ни он, ни я не согласимся на это. Позови его, и сам увидишь.
Повис был непреклонен:
— Виноват сэр, но без меня вы не поедете.
— Миссис Телфорд больше нуждается в вашей помощи, чем я.
— Миссис Телфорд знает, что это не так, сэр.
— Разумеется, — подтвердила Беатриса. — Не глупи, Уолтер. У нас здесь худшее уже позади, а тебе нужен кто-то, кто не дал бы Фанни сбежать, пока ты нанимаешь лошадей или советуешься с докторами. Я сама помогу Эллен по хозяйству.
— И к тому же будешь давать уроки Артуру, и ходить за Диком, и покупать мебель, и следить, чтобы Мэгги и Билл не ссорились из-за мальчика, не рвали его на части? Ты забываешь, что тебе самой еще нужен уход.
— Когда мы вернемся домой, я смогу лежать в постели сколько вздумается.
Придется моей спине потерпеть до лучших времен. Ученье Артура тоже потерпит, и они с Гарри помогут мне ухаживать за Диком. Всем троим это будет очень полезно. Дику последнее время уделяют столько внимания, что он, пожалуй, чересчур к этому привыкнет, а Гарри с Артуром все еще никак не освоятся друг с другом, они все время как на иголках.
— А как же Пенвирны?
— Им придется понять, что и у других людей есть свои заботы. И если Мэгги займется выбором мебели, у нее останется меньше времени доводить Билла до белого каления. Не поднимай ты суеты, Уолтер, ты меня только утомляешь…
О господи, что это со мной? Я уже и на тебя огрызаюсь, бедный ты мой, как будто тебе без меня мало достается.
Уолтер улыбнулся.
— Наконец-то в тебе заговорил живой человек!
Первые три дня после отъезда Уолтера и Повиса Генри преданно ухаживал за больными, читал Дику вслух, не давал Беатрисе лишнего шагу ступить и приводил в отчаяние Эллен и Робертса, изо всех сил стараясь им помогать. На четвертый день он был мрачен, выбранил Эллен за ее стряпню и пожаловался, что совсем заплыл жиром от недостатка моциона. На пятый день он поехал верхом в Падстоу и вернулся поздно ночью, весь забрызганный грязью, не в состоянии связать двух слов. Если бы не умный конь, едва ли Генри благополучно одолел бы крутую, опасную дорогу.
Слуги крепко спали. Одна Беатриса услыхала, как он пытается открыть дверь, встала и, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить мальчиков, открыла ему. Видя, что он неспособен позаботиться ни о лошади, ни о себе, она разбудила Робертса. Вдвоем они ввели его в дом, сняли перепачканное платье. вытерли мокрым полотенцем лицо и руки. Он уже храпел в постели, когда в дверь заглянул полуодетый Гарри.
— Помочь тебе, мама?
— Нет, милый. Все уже сделано. Иди спать. И, пожалуйста, ничего не говори Дику.
— Хорошо, мама.
В эту ночь Беатриса больше не сомкнула глаз. Она и прежде нередко видела Генри подвыпившим, но никогда еще он не возвращался в таком состоянии.
Наутро он был зол и отчаянно сконфужен и избегал встречаться глазами с Гарри. Поняв, что мальчик знает о случившемся больше, чем он сам, он сделал робкую попытку оправдаться, но это оказалось не так-то просто.
— Знаете, сэр, — несмело, но с укором начал сын, — маме вредно такое беспокойство среди ночи, да еще слуги слышали… и вообще. Я уж непременно извинился бы перед ней, если б я…
— Если бы ты хоть раз доставил кому-нибудь лишнее огорчение, неожиданно раздался голос матери; никогда еще Гарри не слышал, чтобы она говорила так резко.
Она стояла в дверях с охапкой грязного белья, бледная, усталая, под глазами темные круги, губы сурово сжаты. Мальчик вспыхнул, отвернулся и прикусил губу. Генри умоляюще протянул руки.
— Дорогая моя, мне так неприятно, что я тебя обеспокоил. Я совсем не хотел…
Слова, беспощадные, как удары хлыста, обрушились на него, и он умолк.
Долгие годы Беатриса была кротка и рассудительна, и для него было полнейшей неожиданностью услыхать от нее, да еще при сыне, что таким свинством можно в педелю доконать и здоровую жену.
— Может быть, ты будешь любезен отнести эту грязь в прачечную, пока я приберу за Диком? Он выбрал самую подходящую минуту, чтобы опрокинуть на постель поднос с завтраком. А Гарри, я вижу, запачкал скатерть вареньем. Я позавтракаю на кухне с Эллен, если у меня вообще найдется время завтракать.
Она брезгливо кинула на пол свою ношу и вышла, вся дрожа от гнева.
«Ну, если, по мнению Уолтера, это и значит становиться живым человеком, — сказала она себе, — ты, как видно, делаешь успехи. Со школьных лет ты ничего подобного себе не позволяла. Возьми себя в руки, моя милая, не то тебя, пожалуй, примут за Фанни».
То, что самообладание вдруг изменило ей, было для нее не меньшей неожиданностью, чем для мужа и сына, которые покорно принялись подбирать с полу грязное белье.
До самого обеда Беатрисе удавалось держаться с обычным своим спокойствием. Но она была счастлива, когда настал час послеобеденного отдыха. Бессонные ночи, напряжение последних недель — все сказалось теперь.
Слава богу, сегодня ее уже едва ли кто-нибудь потревожит. Генри, все еще в покаянном настроении, ушел в поселок посмотреть материалы для постройки;
Гарри, тоже смущенный и присмиревший, отправился с ним, чтобы принести Пенвирну запоздалые извинения за себя и за брата. Артур и Робертс уехали за покупками в Падстоу. Дику Гарри строго-настрого наказал, чтобы после обеда он тихонько занялся чем-нибудь и «хоть в кои-то веки дал маме передохнуть».
Она сможет полежать по меньшей мере два часа, и тогда боль немного утихнет.
Беатриса через силу добрела до кабинета и со вздохом облегчения легла.
Но, повернув голову к окну, за которым то и дело пролетали чайки, в надежде, что птицы, однообразные взмахи их серебристых крыльев успокоят ее, она увидела, что по тропинке взбирается Мэгги Пенвирн с большой корзиной.
Беатриса поспешно приподнялась, кусая губы, чтобы не застонать. Ну да, она ведь просила Мэгги как-нибудь прийти поговорить об Артуре, и конечно же бедняга должна была выбрать именно этот день!
Очевидно, это торжественный визит. Обычно босая, Мэгги была сегодня в тяжелых бесформенных башмаках, которые она надевала лишь по воскресеньям; платье и чепец из той же выцветшей клетчатой ткани, что и полог над ее постелью, были выстираны и туго накрахмалены.
Беатриса стиснула зубы.
Ну— Ну, не давай себе воли. Ты должна принять ее и быть с ней ласковой.
Должна. Ничего не поделаешь. Даже если целая волчья стая вонзит тебе в спину клыки, бедная женщина все равно должна почувствовать, что ты ей рада. Будь это кто-нибудь другой, можно было бы извиниться и не принять, но надо совсем не иметь сердца, чтобы неприветливо встретить эту несчастную, беззащитную Мэгги. Однако подняться было так мучительно, что ей удалось улыбнуться, только когда Мэгги уже переступила порог.
Беатриса пригласила ее войти, и она поставила на пол корзину и отерла разгоряченное лицо рукавом; она немного запыхалась и от смущения запиналась на каждом слове:
— Лов был удачный. Вот тут немного рыбы, может пригодится, и еще хороший омар…
Когда Мэгги открыла крышку и в корзине зашевелились черные свирепые клешни, Беатриса с трудом подавила дрожь. В первую минуту она подумала было, что Мэгги хочет продать улов, но, к счастью, вовремя поняла свою ошибку и не совершила гибельного промаха.
Нет, то был дар от чистого сердца! И по здешним понятиям дар щедрый, такие огромные омары попадаются редко, и ее ни в коем случае нельзя обидеть.
— Как вы добры! Конечно, нам это очень пригодится. Свежая рыба для пас роскошь; Уорикшир слишком далеко от моря. И какой огромный омар! Да я такого в жизни не видала. Это будет великолепное угощение для мужа и мальчиков: они так любят омаров.
Хоть бы уж Мэгги наконец закрыла корзину! Чудовище возьмет да и вылезет. И почему они сперва не убили его? В доме, наверно, никто и не знает, как к нему подступиться. Как их убивают? Похоже, он сам мастер убивать.
— Прошу прощенья, мэм, — начала Мэгги и остановилась; видно, у нее что-то на уме.
— Я слушаю вас. Да садитесь же, отдохните. Вы, должно быть, устали, пока поднимались в гору.
— Прошу прощенья, мэм… — не подумайте только, что я навязываюсь… для меня будет честью помочь вам со всякой уборкой — полы помыть, или постирать, или еще что… Мистер Повис уехал, а тут у вас больные, хозяйство…
— Спасибо за внимание, дорогая миссис Пенвирн, но у вас ведь и дома хватает дел. А Эллен сегодня утром уже покончила со стиркой, и завтра Робертс натрет полы. Лучше присядьте и поговорим, раз уж вы здесь. Эллен приготовит нам чай.
Но Мэгги все еще топталась на одном месте. Как это утомительно! Хоть бы уж она села или бы совсем ушла! Так больше невозможно, никто бы этого не выдержал — стоять и говорить любезные слова… а лицо Мэгги то расплывается, то сморщивается, то совсем исчезает…
Мэгги подхватила ее.
— Сядьте, мэм.
Беатриса беспомощно повиновалась, закрыла глаза. Когда все вокруг перестало качаться, она снова открыла глаза, выпрямилась и попыталась рассмеяться.
— Господи, как глупо! Не пугайтесь, я никогда не падаю в обморок.
Просто я немного устала… и не совсем здорова… Глаза Мэгги на мгновение стали совсем как у сына.
— Да, мэм, я знаю… Ваш хозяин говорил, как вы разбились, когда хотели спасти младшенького… жалость-то какая…
— Нет, нет!
Беатриса приподнялась, обеими руками зажала себе рот. Нет, только не об этом! Это нечестно. Никто не должен говорить с ней о Бобби…
Но тут в ней что-то надломилось. Она перестала сопротивляться, перестала бодриться, снова упала на стул и, уткнувшись в клетчатый подол, зарыдала, — зарыдала громко, неудержимо. Мэгги обхватила ее обеими руками.
— Ох, бедняжка, бедняжка! Мужчины, они разве что понимают. Только мы, женщины, и понимаем, право слово, Бедняжка вы моя, потеряли своего маленького, вот и я своего теряю.
Наконец Беатриса перестала плакать. Она села, негромко высморкалась и сама себе показалась до отвращения раскисшей и жалкой.
Ну, можно ли вести себя нелепее! Право же, надо извиниться перед этой женщиной. Но у нее не нашлось никаких слов.
— Мне надо пойти умыться, — только и сказала она. Вымыв распухшие глаза и приведя себя в порядок, она заглянула в кухню и попросила Эллен поставить чайник, потом, призвав на помощь все свое достоинство, вернулась к гостье.
Засучив рукава и подвязавшись фартуком, Мэгги вытаскивала из-под омара тряпку. Она обернулась, лицо у нее было такое же, как всегда.
— Вы уж простите Артура, мэм. Он вчера совсем расстроился, что окна забыл вымыть. Он всегда про что-нибудь забудет. Уж позвольте, я вымою. Это ведь недолго, и я с радостью. Как ветер задует с моря, нанесет пены, стекла делаются совсем мутные.
Они стояли и глядели друг на друга. Потом Беатриса склонила голову, словно ей оказали великую милость.
— Благодарю вас. Да, он в самом деле хотел вымыть окна, но мальчики всегда забывчивы. Я попрошу Эллен принести вам ведро воды.
Она молча вернулась в кухню. Да, ей дали понять, что минутная близость безвозвратно миновала и предана забвению. Снова одна из них леди, другая жена рыбака, и никто никогда не узнает от Мэгги, что мать, потерявшая сына, однажды рыдала в ее объятьях.
Генри уже начинал беспокоиться, что не попадет домой к весенней пахоте и распродаже скота. И когда доктор наконец разрешил Дику ехать, все вздохнули с облегчением.
В это время приехал Повис и застал все семейство за сборами в дорогу.
Уолтер прислал его закрыть дом на зиму. Весною здесь поселится ученый, которому передана неоконченная работа о доисторических памятниках. Уолтер снял квартиру в Лондоне, по соседству с доктором Терри, и будет жить там с Фанни, чтобы она была под постоянным наблюдением врача.
Услыхав все эти новости, Генри встревожился.
— Это влетит ему в копеечку.
— Да, сэр. Чтобы покрыть все расходы, ему пришлось заложить этот дом, подтвердил Повис. Генри досадливо прищелкнул языком.
— Ну и ну! Вот это он напрасно. Я бы мог поручиться за него, чтобы он взял ссуду в банке.
— Он не хотел беспокоить вас, сэр. Сказал, что у вас и без того хватает расходов. И потом, если не ошибаюсь, он уже взял работу, так что будет чем платить по закладной. Перевод с персидского, или с арабского, или еще с какого-то чудного языка для министерства иностранных дел. Вот и сидит день и ночь, а то все у нее на побегушках, как мальчишка все равно. Только и слышно: «Поди сюда», «Подай то», «Сделай это», — хоть уши затыкай. Теперь кто-нибудь другой допишет его книгу и присвоит себе всю славу, а ведь книга уж на три четверти готова. А чего ради? Экая глупость, право слово.
— Так, значит, доктора считают, что это неизлечимо? — спросила Беатриса.
— Один считает одно, другой другое. Так ведь всегда бывает, когда их сойдется несколько человек. Доктор Терри качает головой и говорит:
«Запущенный случай». А двое других говорят: «Не все потеряно», — а раз не все потеряно, ясное дело он не отступится, хоть бы это стоило ему жизни. А так оно и будет, уж можете мне поверить. Если она не угомонится, это его убьет.
— Она ведет себя хуже прежнего с тех пор, как они уехали?
Повис пожал плечами.
— Видите ли, мэм, пока мы не переехали на новую квартиру, она была тише воды ниже травы. Понятное дело — перепугалась. Была слаще меда, пока не увидала, что он завел себе отдельную спальню, — и что за спальня, посмотрели бы вы! Конура, в которой и собака-то не станет жить, не то что христианская душа. Зато замок в двери крепкий, уж об этом я позаботился. Господи, да она готова была выцарапать ему глаза. Только и утихомирилась, когда доктор Терри пригрозил запереть ее в сумасшедший дом, если она не попридержит язык.
— Почему же конура? Разве их квартира неудобна?
— У нее-то комната очень удобная, можете не сомневаться. У нее ни в чем не будет недостатка, даже если ему придется для этого снять с себя последнюю рубашку. Да ведь ей не того надо, не при вас будет сказано, мэм.
На его лице выразилось такое отвращение, что Беатриса не сдержалась:
— Повис, а может быть, вы уговорите его? Это же просто невозможно, чтобы он вот так принес себя ей в жертву. Если ее нельзя вылечить…
— А если бы и можно, мэм, что толку? Ведь тогда ему до самой смерти от нее не избавиться. Так она, может, хоть кончит сумасшедшим домом, и чем скорее, тем лучше. Ей там самое место.
— А до тех пор?
— А до тех пор она сведет его в могилу, разве что в один прекрасный День лопнет мое терпение и я ее придушу. Тогда уж я кончу каторгой, и, право слово, оно того стоит, лишь бы наконец заткнуть ей глотку. Будь он поумнее, он давно бы сам ее придушил. Да ведь дурень он дурнем и останется, не в обиду будь сказано.
Беатриса вздохнула и снова принялась укладывать вещи. Да, сейчас, видно, она ничем не может помочь Уолтеру; надо сохранить остатки сил для тех, кому она в состоянии помочь.
Больше всего она сейчас нужна Артуру. Подходит время расставанья, и он с каждым днем становится все бледнее, печальнее, покорнее, — и при виде этого молчаливого отчаяния сердце ее разрывается. Последние недели, когда бы к нему ни пришла мать, их сразу же оставляли одних. Но у Мэгги не хватало смелости приходить часто, и она никогда не задерживалась надолго: лишь в последний день мать и сын провели вместе несколько часов.
К вечеру пришел Пенвирн. Хмурый и неловкий, он пришел за сыном, чтобы Артур провел последнюю ночь под родным кровом, и угрюмо пробормотал:
«Спасибо вам, мэм». В своей новой одежде, которую ему купила жена, Билл показался Беатрисе каким-то слинявшим, хотя все здесь так одевались. Одежда была как одежда, разве только слишком уж новая, но вот Биллу она никак не шла. К его демонической внешности куда больше подходили его прежние лохмотья.
Наряд Мэгги, который она так долго, старательно выбирала вместе с Артуром, был куда менее удачен. Ей, видно, не хватало вкуса, а Артур страдал от его избытка. Новое платье матери было для него не просто платьем, то был символ новой жизни, открывшейся ей, точно по волшебству, его новыми родителями, как в сказке перевернувшими всю их жизнь. Мама должна ходить в голубом, потому что ведь небо голубое. Наверно, когда попадешь на небо, увидишь, что там все ангелы в голубом. А может, в белом, как морские ласточки? Нет, в голубом, с белыми крыльями. И ходят они прямо по голубому небу. И увидел я высокий белый трон…
К сожалению, ткани, продававшиеся в падстоуских лавках, были отнюдь не того голубого цвета, который способен навести на мысль об ангелах небесных.
Но даже в своем новом кричаще ярком платье цвета берлинской лазури Мэгги оставалась сама собой.
На другое утро, когда карета остановилась у подножья утеса, поджидая Артура, все жители рыбачьего поселка, кроме него самого и его матери, высыпали на берег. Те, кто так или иначе участвовал в спасении мальчиков, были одеты во все новое и показывали друг другу полученные подарки. Их менее удачливые соседи теснились сзади — отчасти из любопытства, отчасти в надежде, что и на их долю что-нибудь перепадет.
Новый люггер, приведенный для этого случая из падстоу— скях доков, гордо покачивался на якоре; его белые паруса были убраны, маленькая шлюпка подпрыгивала рядом с ним на волнах. Оба они были выкрашены такой ослепительной голубой краской, с которой могло сравниться разве что платье Мэгги. И на носу у обоих большими белыми буквами были выведено имя «Телфорд», данное им в честь их крестных родителей, а под этим более скромно, буквами помельче: «Владельцы У. Пенвирн и Т. Полвил. Падстоу».
Новенькая гребная лодка, вытащенная на песок, носила имя уже одного только Пенвирна. Около наполовину отстроенного дома, в новом хлеву, стояла молодая корова, а за хлевом, в свинарнике, — большая жирная свинья. Старик Полвил, в своем новом костюме равно походивший на церковного старосту и на гориллу, старательно, по складам читал восхищенным соседям надпись, выгравированную на его первых в жизни часах.
Билл, по обыкновению, резко выделялся в толпе улыбающихся и подобострастных соседей. Когда Генри высунулся из окна кареты и окликнул его по имени, он подошел, словно бы нехотя, и хмуро выслушал новые изъявления искренней благодарности. Губы его, как всегда, были сурово сжаты.
— Помните, Пенвирн: в любой беде, в любое время, пока я жив, я всегда вам помогу. Билл покачал головой.
— Нет уж, сэр. Больше мне ничего от вас не надо. Вы много сделали, куда больше, чем я бы сам попросил. Воспитайте моего парня честным человеком, выучите его на механика — и мы квиты.