Он был прозрачно спокоен и говорил почти ласковым голосом, без фальши:
— Пельмень, вы с Чалдоном задушите мента. Ираклий, покарауль это животное за ящиком. Нож при тебе?
— Все есть.
Никанор Евстафьевич не спеша вынул из мешка веревку. отрезал кусок, бросил Пельменю:
— Ему положено помереть тихо.
Стадник распахнул дверь так свободно, словно входил в родную хату, шагнул и лишь перед следующим шагом заподозрил неладное.
— Ну, здравствуй, Ипполитыч! — грустно произнес Дьяк.
— Я здесь, гражданин начальник! — закричал Колос.
Захлестнувшая горло старшины петля опрокинула его на пол сарая. Он захрипел, бордовый от напряжения, начал медленно подниматься, ухватившись за края веревки и не давая петле затянуться до конца. Воры тянули изо всех сил, по Стадник вставал, оскалив зубы и вытаращив из орбит глаза. Стадник почти выпрямился… когда перед ним возник Упоров. Еще оставалось сомнение, в глазах напротив — мольба. Как перешагнуть такое?! Вопрос не родился. Раньше был мощный апперкот в солнечное сплетение «Ипполитыча». Он вякнул, а через секунду был мертв…
— Ну и бык, — Дьяк заметно взволновался. — Положите его под пол. Фигура — при нем? Нету. Инструкцию соблюдает. Ираклий, веди сюда это гнойное существо!
Вор поймал за пуговицу телогрейки Колоса, укорил с отцовской простотой:
— Пошто баловал-то? Убьет тебя гордец. Он такой! Поведешь и знай наперед — другого пути у тебя нету.
— Никанор Евстафьевич…
— Буде каяться. Время торопит. Держи вот, собачке дашь.
Дьяк протянул Колосу кусок колбасы, тут же предупредил:
— Сам не слопай. Яд в ей. Сожрешь — и прощай твой коммунизм.
— С вами доживешь…
— С нами зачем? Со своими жировать будешь. Нам одну услугу оказать придется. Дело свое сделаешь строго. Иначе у этих головорезов пощады не проси. Сам видал, что они с Ипполитычем сотворили. Царство ему небесное!
Дьяк перекрестился, приподняв над головой кепку — восьмиклинку.
— Загорится в старой котельной. Начальство знает — там вся накипь собирается, может, шибко горевать не стоит. Коли словят вас, дело-то обоюдное — Ипполитыча на себя не берите. Найдем, кому грех одолжить. Поклажу не теряйте. Многих воровских жизней она стоила. Вам доверена, с вас спросится…
Глухой взрыв потряс сарай. С потолка посыпалась земля.
— С Богом!
Дьяк опять перекрестился. Помог беглецам надеть половчее мешки с грузом. Молча пожал каждому руку, ладонь Упорова придержал, чтобы сказать:
— Не бери воровского креста, парень. На том кресте себя распнешь!
— У меня свой крест, Никанор Евстафьевич!
Упоров успел заметить, как Ираклий уронил в дыру под полом тело старшины Стадника, и подумал о черной свече, что будет освещать ему дорогу.
Колос постарался усмирить дрожь в голосе:
— Зачем курок взвел? Зачем?
— Чтоб знал — тебя не бросят.
Пельмень скрипнул зубами с особенной выразительностью, и это подействовало без слов.
Колос приклеился грудью к плоскому песчанику, пополз, стараясь держаться против ветра. Овчарка все-таки поймала его запах. Шерсть на ее загривке пришла в движение, верхняя губа освободила два белых клыка.
— Горда, — задыхаясь, позвал человек. Уши собаки заострились, голова медленно склонилась набок. Она узнала голос. — Иди сюда, собачка, иди!
Колос с трудом выговаривал слова, шаря в кармане телогрейки. Запах колбасы вызывал головокружение.
Зэк боролся с диким желанием сожрать ее. Он ел ее кожей, чувствуя, как весь превращается в мешок слюней, они уже текут через край. Невыносимо дышать!
Собака приблизилась осторожно и не агрессивно.
— Герда, — прочмокал Колос. — Вот возьми, возьми!
Она повела глазами в сторону водовода, где прятались зэки, слегка рыкнула.
— Тише, тише, собачка, — успокаивал ее трясущийся зэк, зная наверняка — первая пуля достанется ему. — Кушай, кушай!
Герда взяла колбасу, без жадности съела, вильнула признательно хвостом.
— Вот и молодец, — облегченно выдохнул Колос.
Повернул голову, но, увидав торчащий из куста ствол нагана, почувствовал себя плохо. Собака лизнула ладонь, он ее тут же отдернул, вытер о телогрейку. Герда решила — с ней играют, лизнула его прямо в губы. Он спрятал лицо в землю, вытер о землю губы и попятился. Герда присела, дернулась. Распрямиться уже не могла, свалилась набок, загребая сильными лапами сухую траву. А Колос все полз, вернее — пятился, стараясь не замечать страдающих глаз Герды.
— Вы куда, Михаил? — спросил подползший Малина. — Двигайте вперед!
Гримаса ужаса стерла траур с лица бывшего чекиста, оно обрело землистый цвет.
— Вы же обещали, — прошептал Колос, — Никанор Евстафьевич лично.
— Ползи вперед, Михаил! — голос обрел топ приказа. — Ползи, у меня немеет палец…
Колос всхлипнул. Он не хотел умирать. Потому и полз, изредка вытирая слезы, проклиная родного отца, не сумевшего отстоять сына перед этим выжившим из ума партизанским вожаком. Что-то булькало в его большом теле от неудобства передвижения по мерзлой земле, покрытой в углублениях зачирелым снегом. Отношения с Русланом уже не казались столь унизительными. Хотелось вернуться на нары — к водянистой баланде и обещанному ему отходчивым Андрощуком месту нарядчика.
Теперь при нем остались одни мечты да трижды проклятые воры с пистолетами…
В кочкарнике, у тощих, настеганных лютыми ветрами березок, сделали первый привал. Распаренные быстрой ходьбой и ощущением нахлынувшей свободы, сидели на мешках, похрустывая сухарями, черпая пригоршнями из темной лужицы меж кочек еще не успевшую хватить весеннего духа безвкусную снеговую воду.
Первым поднялся Пельмень, ткнув стволом в сторону Колоса, приказал:
— Поднимайся, боров! Идешь впереди нас. Ты! — Ствол указал на Упорова: — За ним! И предупреждаю, Фартовый. В случае…
— Оставь свои ментовские замашки! Меня уже предупреждали, — Упоров потянулся с полным пренебрежением к нагану в руке вора. — Слишком много погонял для одного побега!
Пельмень побагровел, но Малина его одернул:
— Спрячь фигуру, Шурик. Ты ведь не хочешь спалить всех нас?
— Побег воровской!
— Согласен. Бери у фраеров три сидора, тащи. Теперь слушайте меня: если кто-нибудь попробует замутить поганку, у нас появится лишний сидор. Менты хипишнутся часа через четыре, тогда вам будет не до склок, Шурик.
— Отпустите меня, — промямлил Колос, пряча в ладони лицо.
— Нет, Михаил, — Малина вздохнул. — Друга я не брошу. Двигай!
Беглецы пересекли болото с волчьей осторожностью, хоронясь за высокими кочками. Минут через сорок болото начало переходить в лес. Появились ели и лиственницы с причудливо изогнутыми ветром мускулистыми стволами. Бездонные ключи тайги еще не начали серебристые разговорчики о своих темных тайнах, спрятанных где-то глубоко под моховой подстилкой.
Треск слева лавиной обрушился на обострившийся слух беглецов. Пельмень выбросил в сторону шума наган, успев дернуть на себя курок.
— Не дергайся, Шура, — прошептал не больно твердо сам заволновавшийся Чалдон. — Лось ломится. Спал, должно, или кормился. С подветру оборотились, он и чухнулся…
На северном склоне небольшого хребта, где снег держался плотной, слегка зачирелой поверху массой, пошли след в след, с трудом одолевая трудный подъем.
Через пару часов идти стало полегче. Шли по льду ручья, радостного и певучего, как молодой скворец.
— Отсюда до тракта двадцать минут ходу, — Денис Малинин поглядел на те самые часы, которые Упоров видел в руках Филона. — Полковник Губарь уже волнуется.
— На ночь глядя собак не пустят. Да и траур у них нынче…
— Траур трауром, но рвать когти следует пошустрей. Верно, Михаил?
Колос обидчиво отвернулся, хотел сдерзить, но Малина покачал укоризненно головой:
— И зачем ты меня только в это дело втянул?! Хрен отбазаришься от прокурора!
Метров за сто до дороги начинался низкорослый кустарник, и зэки пошли полуприсядью, а где и ползком.
Наконец Денис остановился, сбросил мешок, переводя дыхание, произнес вполголоса:
— Сидора оставляем здесь. Мишу связать. Ты же не будешь обижаться на тех, кто подарил тебе свободу? Договорились?
Чалдон повалил Колоса на живот, завернул руки, ловко спеленал его припасенной веревкой. Но на всякий случай встряхнул, будто мешок картошки, и бросил рядом с мешками.
— Теперь ты упакован, Мишаня. Лежи и помни — я промахов не знаю. Двигай первым, Чалдон!
По пути к дороге зэки спугнули стайку куропаток.
Птицы кружнули над березовым околком и уселись неподалеку от большой ели, где дорога начинала забирать вверх.
Беглецы нашли старую валежину, приволокли ее к тракту, положили сразу на выходе из поворота, так, чтобы водитель не мог увидеть бревно заранее.
— Если сверху поедут? — спросил Упоров.
— Некому сверху: них сегодня поминки, собрания по поводу будущей бдительности. У всех, окромя оперативников и почтарей. Давай еще одно бревнышко приволокем для верности, Вадим.
Принесли еще одну крепкую валежину, присели на нее все четверо.
— Дай закурить, Денис, — попросил Чалдон, протянул руку, но не взял протянутую папиросу, замер, чуть приоткрыв широкий рот. — Кто-то катит…
— Еще не время, — шепотом возразил Малина. — Померещилось.
— Тсс. Катит!
Все осторожно поднялись. Рев мотора возник неожиданно. Вадим послушал и сказал:
— «Додж».
— Значит, оперативники. Три человека с автоматами, не считая водилы.
— Сегодня менты могут быть пьяные.
— Дал бы Бог! Пельмень, если они проскочат бревна, шмальнешь водилу. Дальше разберемся. Линяем!
Машина выскочила на перевал, лихо срезав вираж и обдав грязной галькой плотную стену кустарника.
Она почти приканчивала поворот, когда шофер увидел преградившую путь лиственницу. Не успев нажать на тормоз, он рванул руль влево. Устойчивый «додж» прыгнул на край высокого кювета, царапая беспомощным левым колесом пустоту, проюзил на брюхе и ткнулся тупым носом в кустарник. Медленно наклонился, после чего завалился набок.
Выскочившего из машины сержанта Пельмень сразил выстрелом в голову, тот сел рядом с колесом, уронив автомат на колени. Через несколько мгновений автомат оказался в руках Чалдона, который тут же кубарем откатился от «доджа».
— А ну, подлюки, выходи! — крикнул Пельмень из-за большой ели.
Скрипнула дверца. Шофер прежде высунул руки, сказал просяще:
— Братцы, я без оружия!
— Ползи сюда, раз без оружия! — весело распорядился Денис. — Кто еще есть в машине?
— Товарищ старшина, — пролепетал длинношеий ефрейтор, не опуская рук. — Ранены они. Стонут.
— Ежели он хипишнется — убьем тебя! Так и передай товарищу старшине. А ну, ползи сюда, пидор!
Ефрейтор лег на землю, пополз, не спуская глаз с Пельменя, повторяя только для него одного:
— Я ж без оружия, братцы! Без оружия…
Чалдон мягким шагом подошел к машине, распахнул вторую дверцу. Глянул и облегченно улыбнулся. По-деловому вытащил еще один автомат, снова улыбнулся кому-то в кабине.
— Отвоевался, мусор. Щас подсоблю.
Он запустил обе руки в кабину, потянул к себе. Сразу раздался крик:
— Нога! Ой, лышенько! Пощади, ирод!
Старшина был белый от терзавшей его боли, но, оказавшись на земле, попытался подняться. Чалдон стукнул его по голове прикладом автомата. Старшина упал на четвереньки.
— Стой! — поднял руку с наганом Пельмень. — Боле не бей.
На лице вора играла шаловливая улыбка. Он выдернул из кобуры старшины пистолет ТТ и протянул его белобрысому ефрейтору. В этот момент старшина произнес с усилием:
— Сволочи…
Пельмень вернул ТТ себе в карман, пошевелил старшину носком сапога:
— Не заговаривайся, мусор! Как бы пощады просить не пришлось.
Упоров проверил показания приборов. Бензобак был почти полон.
Он мельком взглянул на старшину, а тот упрямо повторил:
— Сволочи! Все равно вас изловят.
— Хочешь жить? Как там тебя? — Пельмень обратился к ефрейтору, слегка покривив губы. Им владело плохое чувство. Вероятно, он еще не остыл после убийства автоматчика и желал продолжения…
— Тимофей! — вытянулся перед ним ефрейтор. — Жить я хочу. Не убивайте меня, дяденька!
— Застрели эту падаль и живи!
— Да нет… этого нельзя делать, — он смотрел завороженно на протянутый ему ТТ. — Не могу я, дяденька. Кто же меня потома пощадит за такое злодейство?!
Чалдон воткнул в зад белобрысого нож.
— А! А! Не надоть, дяденька!
— Целься, сука! В лоб целься!
— Как же так?! — ефрейтор все еще не мог прикоснуться к оружию. — Не хочу я! У меня мама одна-одинешенька, пощадите, дяденька!
Он все время обращался к Пельменю, словно чувствовал, что судьба его находится в руках этого безжалостного человека.
— Обожди, Тимофей. Не блажи, — попросил все осознавший старшина. — Дай поднимуся. Негоже фронтовику лежмя умирать.
Поднимался он тяжело, но без стона, сцепив замком зубы.
— Вроде все, — сказал он, опираясь на голый ствол лиственницы. — В сердце целься, Тимофей. Это мой приказ!
— Да не могу я! — опять запричитал ефрейтор. — Ой, Боженька — Боже! Как же так можно?!
Вадим глянул на Дениса Малинина, зло захлопнул капот машины и сказал:
— Одумайся, Денис!
— Ну же, ну! Ткни его еще раз, Чалдон, чтоб не сомневался!
— Не надо, мужики! — попросил старшина. — Малого хоть пожалейте. Ты, Тимофей, стреляй. Одна нога ведь…
И начинало уже казаться — сейчас будет выстрел, но Малина шагнул к ефрейтору, вырвал из его руки пистолет, рукояткой наотмашь ударил в челюсть. Тимофей грохнулся спиной на землю, схватившись руками за лицо.
— Все — в машину! Цирк устроили! Прощай, старшина. Шутка была глупой.
— Очко жмет, Малина?! — Пельмень крутнул пистолет вокруг указательного пальца, ловко поймал рукоятку. — Кого щадишь?!
— Я сказал — в машину! Не перечь мне, Шурик!
Они уже захлопнули дверцы, уже взревел мотор, когда раздались два выстрела подряд, и старшина, скрючившись, осел на жухлую траву. Третью пулю Пельмень послал ему точно в лоб.
— Уважаю только мертвых ментов. Живых не терплю! — Пельмень смерил Дениса оценивающим взглядом, устраиваясь на заднем сиденье. — Ну, чо ты, в рот меня кормить! Чо ты лупишься?! Замазал вас всех и себя тоже. Никто теперь не проканает чистеньким! Две мокрухи хватит на всех!
Малина опустил сверкнувшие недобром глаза и пожал плечами. Он бы успел выстрелить раньше Пельменя, но как быть с лишним мешком?…
— Поехали, — произнес сквозь зубы Денис.
А Пельмень, уже держа пистолет в боевом положении, продолжал рычать:
— Чтоб не кроили! Любого грохну, кто пасть откроет! Вор должен умереть вором!
Вадим старался его не слушать, он думал о своем и не хотел умирать вором. Вообще не хотел умирать. Ну разве что неожиданно, чтоб не мучиться…
— Свет! Впереди — свет! — Малина выбросил вперед руку, затем рукояткой нагана стукнул по голове впрягшегося Колоса. — Пригнись, Михаил! Пригнись, сука, застрелю!
— Лесовоз, — успокоил Упоров заволновавшихся беглецов. — Больше трех человек в кабину не войдет.
Он прижался вправо, повел машину по самому краю колеи. Громадная «Татра», пахнув отработанной солярой, пронеслась мимо, быстро исчезая в наступающих сумерках.
— Ты чо фары не включаешь?! — спросил все еще не успокоившийся Пельмень. — Залетим куда-нибудь!
— Да пошел ты, животное! Не лезь не в свои дела! Погонял мне и в зоне хватало!
— Ты! — Пельмень задохнулся от неожиданной дерзости фраера. — Ты! Слышь, Малина, я его забочу. Пешком пойду, но…
Денис поднес к носу вора автоматный ствол. Вначале разглядывал Пельменя с равнодушной издевкой, а затем сказал:
— Какие фары, лошадиные твои мозги?! Менты засекут нас за пять километров. Сиди и молчи. Пока мне не надоел твой базар…
Пельмень молча смотрел на автоматный ствол с тухнущей злобой.
Поселок открылся далекими огнями, слегка приподнявшими покров ночи. Машина сбавила ход, покралась на малой скорости, осторожно переваливаюсь по растолканной дороге. Свет впереди таил опасность, она, как холод, проникала в замерзшие души зэков.
— Это Юртовый, — стараясь говорить спокойно, проговорил Чалдон. Чихнул и вытер лицо о телогрейку Колоса. — Кассу здесь брал…
— По наколке?
— Вслепую не работаю. Местный наводил, партейный. Так при делах и остался. У них партбилет, как шапка — невидимка.
— Останови, Вадим. Вон туда приткнись, чтоб с глаз долой. Пойдем, Чалдончик, проведаем твоего подельничка.
Малина в темноте сунул Упорову ТТ. Они осторожно выползли из машины и, согнувшись, ушли в сторону огней. Настороженная ночь чутко берегла молодую тишину. Минут через тридцать ее нарушил характерный скрип, и по дороге проехала телега. Она начала рассказывать о своих хворях еще задолго до того, как поравнялась с машиной, укрытой в плотной тени ельника.
Поймавшая незнакомый запах лошадь фыркнула, взяла в сторону.
— Т-пр-р, халява! — проснулся возница. — От себя шарахаешься.
Голос и скрип ушли в темноту, остался теплый запах конского пота, принесенный со стороны дороги и ветерком.
— Фить! Фить! — донеслось из ельника.
— Малина, — выдохнул Упоров и опустил пистолет.
Уже по тому, как они подошли к машине, было ясно — в поселке не все благополучно. Денис отхлебнул крепкого чаю из фляги убитого старшины и указал большим пальцем за спину:
— Засада! Нас пасут с шести вечера. Такой день! А они людей ловят, — ему трудно шутить, но он был старшим в побеге, который нельзя провалить. — Объездной дороги нет, а наша лайба, насколько я разбираюсь, не летает. Что посоветуешь, Михаил?
— Сдаваться надо, все равно поймают!
— Нет, голуба, мы пойдем другим путем… Поканали. Минут через десять подельник Чалдона организует короткое замыкание. Ментовская машина стоит с проколотыми шинами. Остальное в твоих руках, Вадим. Всех предупреждаю — по цели не стрелять, над головами, иначе они начнут чесать всю тайгу.
Машина выползла с приглушенным урчанием. Стволы автоматов легли на опущенные стекла.
— Страшно, Миша? — хихикнул не очень весело Пельмень. — Лежал бы сейчас на теплых нарах с шерстяным Русланом…
В это время в поселке погас свет. Мотор не прибавил оборотов. «Додж» продолжал подкрадываться к первым барачным постройкам. Где-то во дворе испуганно взлаяла собачонка, оборвалась пьяная песня, но немного погодя возобновилась:
Выпьем за Родину!
Выпьем за Сталина!
Выпьем и снова нальем!
Певец споткнулся, упал в грязный снег. Шлепок получился коротким, как удар конского хвоста о воду. Но его будто ждали замлевшие от сдерживаемой злости цепняки. Их дружный лай заглушил шум мотора. Упоров даванул на газ. Луч мощного фонаря ударил ему по глазам. Малина полоснул очередью из автомата выше света, и перепуганный человек шарахнулся в темноту.
Фары выхватили из мрака четырех солдат, бегущих к дороге. Их прижала автоматная очередь. «Додж» зацепил кого-то бампером, перепрыгнул через кювет, объехал приготовленный завал, понесся вдоль домов. Машина мчалась по глубоким рытвинам, не снижая скорости. Временами казалось, что, взлетев, она уже никогда не приземлится.
— Жми, Вадим! — Чалдон повис над водителем. — За тем хребтом лежневка метров двести, дальше — хорошая дорога. Жми!
«Побег был продуман», — Упоров взял руль круто влево, фары выхватили из темноты четкий силуэт лося.
Зверь вздернул голову, одним прыжком покинул полосу света.
«Впереди ментов нет! Раз зверь гуляет, путь свободен!»
Прогремевшие за спиной выстрелы не волновали беглецов: они были надежно защищены стеной леса.
Лежневка оказалась старая, едва держала «додж», то и дело задирая вверх сгнившие концы бревен.
— По такой тяжелая машина уже не пройдет! — радовался Пельмень.
— Бензина осталось километров на тридцать!
— Хватит, — успокоил Чалдон. — Через двенадцать верст будет обрыв. Спустим лайбу, дальше пехом, южным склоном. Там сухо. Посуху собакам трудно…
— Я не пойду с вами! — ожил Колос. — Я все сделал, как вы хотели. Имейте совесть!
— Шо ты кокетничаешь, подлюка?! — Пельмень поймал Колоса за подбородок.
— У меня терпенье не алмазное, хоть я и сам — золотой!
Минут через пятнадцать Чалдон попросил остановиться. Первым выскочил Колос, поскользнулся, на четвереньках пробежал несколько метров, но, встав на ноги, произнес с внушительной угрозой:
— Прошу запомнить: если с моей головы упадет хоть один волос, этим вопросом займется лично Ковпак!
— На кой хрен нам такая голова?! — Пельмень уже был в хорошем настроении. — Я лучше из твоей прямой кишки ножны сделаю.
— Вы интеллигентный человек, Шура. Вы изучали анатомию, — Малина жестом показал Колосу, что он пойдет впереди. — Постерегите Мишу, пока мы спустим машину под откос.
Они шли каменистой грядой, стараясь не оставлять следов на голой земле. С гряды спустились в болото, где хватали ладошками на ходу вытаявшую прошлогоднюю клюкву. Пельмень толкал прикладом автомата в спину Колоса всякий раз, когда тот пытался задержаться у кочки, чтобы хорошо загрузить живот.
Шли полный день с одним коротким привалом, уже не заботясь о промокших сапогах и стертых до крови ногах. Лишь когда солнце начало скатываться к белым вершинам Волчьего хребта, а Упоров подумал, что теперь придется двигаться по звездам, Чалдон втянул в себя воздух и присел.
— Дошли, — сообщил он. Поставил автомат на боевой взвод, остальные сделали то же самое.
— Пойдем — взглянем, — Малина сбросил со спины надоевший мешок, с силой толкнул его ногой к стволу листвяшки.
— Дыхало не работает, — пожаловался Пельмень, завалившись прямо с грузом на снег. — Если нас там пасут, чо тогда?
— Чо тогда? — повторил Денис Малинин вопрос и сморщился, потрогав замлевшую шею. — Пока мы ходим, Вадим перетаскает сидора к той болотине. Сховай под мох. Начнут шмолять, беги куда подальше.
— А я? — спросил с гонорком Колос.
Впервые за весь побег Малина не ерничал, объяснил все ладом:
— Тебя застрелит Шурик.
Потом они ушли и отсутствовали минут сорок. Вернулись с просветленными лицами, а еще — с прежним нахальством лихих людей.
— Там все на мази. Шура, развяжите Мишу.
Дверь большого, собранного из сухих стволов зимовья открылась бесшумно, на крыльцо, чуть щурясь в лучах заходящего солнца, вышел ширококостный бородач в накинутой на плечи оленьей парке. Вадима удивил вдумчивый, запоминающийся взгляд из-под кустистых седых бровей — взгляд самостоятельного человека.
— Здравствуй, Камыш! — хрипло бросил Пельмень, не протягивая руки бородатому. — Где Барма?
Хозяин зимовья не ответил ни на приветствие, ни на вопрос. Он просто кивнул всем вместе. Спокойно и независимо. После чего Вадим почувствовал — Пельмень придал холодному приему серьезное значение, опустив в карман телогрейки правую руку.
Малина сел на изрубленное топорами крыльцо, гостеприимно похлопал по крыльцу ладонью, приглашая того, кого звали Камышом, присесть рядышком:
— Тебе задали вопрос, Камыш. Не темни…
— Барму убили.
— Кто?! — Пельмень покосился на Малину, ища поддержки.
— Бармы нет. Будешь очень любопытный — спросишь у него сам.
— Ты что себе позволяешь, белогвардейский волк?!
Он протянул руку к автомату, лежащему на пне тут же у ельника стеганул выстрел. Пуля пробила насквозь пень в пяти сантиметрах ниже автомата. Пельмень отпрыгнул за угол зимовья, выхватил наган, не целясь, выстрелил в ельник.
— Что это значит, Ферапонт? — чуть приоткрыв глаза, спросил Малина.
— Ничего. Просто вы не в зоне.
Бородач зашел в зимовье, склонив большую, аккуратно причесанную голову, но через пару минут вернулся и сказал:
— Идите вечерничать. Наган-то спрячь, Саша, Чай, не грабить сюда явился.
Пельмень промолчал, а Упоров сразу зауважал хозяина зимовья. Сидя на широких полатях, он видел в оконце, как из ельника не спеша вышел человек, держа в опущенной руке винтовку. Суконная куртка на его поникших плечах висела мятым мешком, большой вязаный шарф, точно пойманный на помойке грязный удав, обвивал тощую шею. Человек шел прогулочной походкой пожилого бездельника и даже, кажется, что-то напевал. Только птичий взгляд близко посаженных к горбатому носу глаз был настороженно внимателен. Перед входом в зимовье он слегка поддернул из деревянных ножен рукоятку, прислонив винтовку к стене, осторожно тронул дверь.
— Здравствуйте, уважаемые!
Голос вошедшего был хорошо поставлен, здоровался он, как выходящий на сцену артист.
— Это ты, мухомор, хотел меня грохнуть?!
Пельмень держал в одной руке кусок оленины, в другой — наган.
Человек сконфузился, недоуменно посмотрел на Ферапонта Степаныча, ища защиты от бестактного вора.
— Кабы хотел — грохнул! — произнес хозяин зимовья с некоторым раздражением. — Садись, Тиша. Еще не разливали.
Тиша сел, успев деликатно всем поклониться с приятной улыбкой воспитанного гостя. От него даже в этом прокопченном доме пахло лесом и дымком. Он был похож на лесного гнома, нежданно — негаданно подросшего до величины среднего человека.
Поднятая из-под стола бутылка со спиртом поклонилась каждой аккуратно обработанной по краям консервной банке, и последний луч пропадающего солнца коснулся потянувшихся к ним рук.
Неугомонившийся Пельмень вскочил, поднял на уровень рта свою банку. Обвел всех налитыми кровью глазами и сказал:
— За то, чтобы наши следы остыли раньше, чем на них встанут псы!
К его банке потянулся только Колос, все смотрели на хозяина зимовья. Он произнес сидя:
— За то, чтоб с земли русской исчезли воры и коммунисты!
— Значит, каждый — за свое, — миролюбиво предложил Малина.
Некоторое время в зимовье слышалось сопение простуженных носов и голодное чавканье. Колос ел с двух рук, не обращая внимания на подтрунивавшего Дениса.
— Дальше бежать будет потрудней, граждане бандиты, — заговорил Камышин, разливая но второй. — В северах снега еще живые. Провианту на пару деньков дам, а там уж сами будете питаться, чем Бог пошлет. Денег у вас сколько?
— Десять тысяч.
— Мало. Тиша, дай им еще десять.
Кружился по пустеющей бутылке спирт, исчезая в закопченных банках. Упоров сидел, сложив на груди руки, ощущая себя в теплом мешке покоя, отгородившего душу от полыхающих вокруг страстей. Люди бормотали что-то о своем, неясном, их бормотание напоминало весенний разговор загулявших в болоте лягушек.
Он слушал себя, наблюдая в оконце за погибающим солнцем.
Тиша растопил печь, и зимовье быстро набрало тепло. Свет коптилки высветил блеск смоляных слезинок на желтоватых сучках.
«Ты был ишаком, выполняющим чужую волю, — грустно улыбнулся себе Вадим. — Воры везли на тебе свою кассу. Ладно… Зато ты свободен и у тебя есть маленькая надежда».
— Денис! — рычал захмелевший Пельмень. — С какого хера касса доверена фраеру, который нас презирает?!
— Так решила сходка.
— Врешь! Сходка решила передать груз Барме.
— Савелия застрелили два дня назад. Завязывай, Шура. С таким занудой я еще не бегал!
Упоров видит, как плотный дым отделил чуть приплюснутую с висков голову Пельменя от туловища, она будто висит самостоятельно под потолком. Его взгляд переместился в угол, где лежали мешки с воровской кассой. Задержался. И тут же, уже не лениво, даже слишком остро, подумалось: «Вот оно, твое благополучие! На всю оставшуюся жизнь хватит. Дом, яхта, нормальное человеческое существование в нормальной стране».
— Ты нас с коммуняками поравнял, Ферапонт, — стонал Пельмень, истекая потом. — Думаешь, тебе пролезет?!
— Пожалуй, я переборщил, — Ферапонт Степаныч огладил с улыбкой роскошную бороду и прикрыл глаза. — Согласен — переборщил. Куда вам до тех коммунистов! Они вона какую прекрасную страну в лагерь превратили. Это надо было до такого додуматься: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Соединились — теперь места на нарах мало.
— Воры! Воры при чем?! — Пельмень был готов заплакать от посетившей его обиды.
— Как это при чем?! Тож работать не хотите. Дьяк каким хозяином мог стать?! Партсобрания проводит, людей приговаривает.
— Сходки, Ферапонт Степаныч, — лениво поправил разомлевший Малина.
— Разницу не вижу. Что там, что сям, все равно не от труда живут. От обмана и ножа. Страх человеческий эксплуатируете!
Упоров увел сознание от разговоров, сосредоточив все внимание на брошенных вповалку у печи мешках с бесценным грузом. Он решил рисковать до конца. Осторожно перевел глаза в сторону автомата: «На это потребуется три секунды, ну, пять от силы…»
В душе что-то шевельнулось нехорошее, тогда он снова закрыл глаза, чтобы спокойно доиграть весь спектакль до конца. С выстрелами, диким метанием захваченных врасплох людей и их последними стонами. Последними… Больше ничего не будет. Через пять минут ты — богатый человек. Он увидел свои шаги по залитому кровью полу. Откроется дверь зимовья, откроется тайга, любой ключ спрячет твое богатство.
Упоров сделал глубокий вздох, расслабился, однако почувствовать себя богатым человеком не успел: только что мирно дремавший Тиша, глянув в его сторону, с доброй усмешкой отстегнул у автомата диск, еще немного погодя сделал то же самое с другим автоматом.
Вначале было ощущение — он умер, провалился в другой мир или слишком охотно туда захотел. Все обошлось остановкой сердца, короткой, но чувствительной…