Ограды из железа, да видано ли дело?! В лесок зашёл, да и срубил што надо. Тут тебе и польза, и прогулка приятственная.
Штоб себя занять, да не перетрудиться, сушняк принялся собирать. Собираю, да сам нет‑нет на небушко поглядываю – не пора ли мне? Известное дело, с утра крестьянский люд по хозяйству занят, што зря тревожить‑то? А потом, уже к полудню ближе, можно и сесть передохнуть.
Вот тогда‑то мне в Бутово и показаться надо. Штоб вежественно, значица, и без торопыжности дурной.
Агась, вот и солнышко к полудню подходит, пора и мне. Я ж не напрямки иду, а окольно. А ну как не сговоримся ни о чём? Тогда им и не нужно знать, где балаганчик. От греха подальше.
В Бутово вошёл аккурат в полдень, специяльно для того в кустах рядышком высиживал, до времени. Важно иду, спокойно. Народу почитай и никого по летошнему времени, только бабки старые, да дети малые. Страда!
Ан нет, вона и мужики! Напрягся было, но мимо прошли, только взглядом так, будто кнутом. Известное дело, не след мужикам в дела детворы встревать, коли дела эти не зашли вовсе уж куда не следоват.
И бабы, бабы тоже – вона, кверху жопами на огородах, токмо сраки и виднеются, юбками обтянутые. А, ну да… дачное ж село, с дачников живёт. Не столько пшеницу да рожь, сколько репку всякую на прокорм господ. Хитро!
– Не засцал, – Встретил меня Гвоздь с дружками, да и дружков ентих чтой‑то больно много, почитай с десяток! Стоят, ухмыляются!
– Чего сцать‑то? – И на землю пыльную слюной цвирк! – Если ты пообещался за себя и за всех бутовских, то нешто врать в таком деле будете!?
Рожи у некоторых такие, што понятно, енти смогут. Они ж не обещались‑то! А Гришка? Што Гришка? Тут робятя и постарше ево стоят, мало что не усы под носом расти начали. Взрослые совсем, по четырнадцать годков небось!
А я такой давлю словесно, хотя поджилки у самого и потряхивает:
– Врунов‑то нигде не любят! На Хитровке, оно ведь ежели что все быстро узнают – вруны бутовские и слово держать умеют. А моё слово там среди годков не последнее!
– А вот мы чичас и проверим, – Ответствовал один из тех, что постарше, скидывая картуз на руки дружкам, да закатывая рукава. А ведь чужинец он, ей‑ей чужинец! По своим знакомцам деревенским помню – всё ж до мелочи копеешной в таких вот случаях енто… отрепетовано. Кажный шаг знаешь у дружков, коли с ними с детства титешного привык хороводиться.
А тута – шалишь! Картуз бросил, да поймали едва, чуть не у земли поймали. И расступилися не сразу, круг образуючи. Значица, не привыкли ловить‑то и расступаться. Ён, долговязый, скидывать привык, а они не… Значица, с другой деревни наняли кулачника, вроде как за их теперя вытупает. Хитро!
– Как звать‑то, боец? – Спрашиваю вежественно, – Что на могилке писать, кого поминать?
А сам смотрю, значица – как ходит, как дышит, как кулаки разминает.
– Сёмка Длинный, – Ухмыляется, – для тебя Семён Анкудинович, сопля.
– Семён Анкудинович Сопля? – Я к таким разговорам привык, на Хитровке без их никуда. Не токмо кулаки важны, но и штоб слово твоё в кармане не потерялося.
Задышал, озлился… горяч, значица. А я продолжаю:
– Эк у тебя отца прозвали‑то интересно, – И смешки пошли, самую чуточку. Я ж говорю, што чужинец! Над своим, каким бы ни был, небось не стали б смеяться‑то. При чужом‑то чилавеке.
– Раз хлопну, да второй и прихлопну! – И замах богатырский. Ну я уклонился вниз, и в пузо, только охнул супротивник. Но и Сёмка оказался не лыком шит, второй рукой успел махнуть. Коряво, но грабки у его длинные, уворотиться успел не так чтобы очень, по уху зацепило. Ажно в голове шумнуло!
Отскочил я подале, стоим, дышим. В глаза у длинного опаска уважительная, уже не ругаится, дыхалку бережёт – после мово‑то кулака!
Язык иму показал – дразнюся, значица. Так дети малые дразнятся, вот я показываю, за ково его держу‑то. Озлился Сёмка, да как шагнул вперёд! Голенастый, широко шагает, слишком даже.
Под руку ему поднырнул, да ну по пузу! Солнышко, да под микитки, да по жбану волосатому, как наклонился. Попал, да не свалил, всё ж таки старше насколько.
И снова уклоняться пришлося, да не до конца получилося. Скулу рассёк. Отскочил я, и так весело стало, што засмеялся.
– В кои‑то веки боец добрый попался! – Стою, смеюся – весело мне, значица. Азарт пошёл боевитый, но не злой, – Ну, Семён, помашемся кулачками‑то!
– А и то! – Длинный засмеялся в ответ, сперва чуть понарошку, а потом и ничего, взаправду, – Мал ты, да ловок как чёрт! Помашемся!
И ну махаться! Без злобы, со всем нашим удовольствием. Ребята бутовские тоже подобрели так, азартничают.
Минут несколько махалися, потом я всё ж ссадил его на землю – в бок, где печёнка, попал ловко. Но и сам тово, пострадал. Ухо чутка заплыло, да скула рассечена, ну и лоб мал‑мала. Но лоб, ето тьфу! Больше кулаки Сёмкины пострадали, чем лоб. Кость!
– Проверили? – Спрашиваю.
– Проверили, – Ответствовал Гвоздь чуть уныло, – Стоящий ты кулачник, Конёк, да и ты пойми – никак мы тебя пропустить не можем на дачи! Вот ей‑ей!
– С ягодами или вообще?
– С ягодами, грибами, – Гвоздь только руками разводит. Видно, что пондравился я ему после боя‑то с Сёмкой, задружиться не прочь. Но никак! – Помочь если с дровами, тоже наше, бутовское.
– А с травами?
– Для чаёв‑то?
– Не! От живота, к примеру.
– А соображашь? – Оживился один из знакомцев новых.
– А то! У дружка мово лепшего бабка травница, да деревне подпаском пришлось потрудиться. Дед Агафон чудной мал‑мала, но в травах знатно разбирается.
Переглядываются, но мнутся пока – понятно, сами решить не могут, без взрослых‑то. Попереглядывались, да один из мальчишек с места и сорвался. Спрашивать, значица. Быстро обернулся.
– Можно, – Говорит. Киваю, но травы, это так. Господа, они в аптеках лечиться приучены, ну или у бабки какой, штоб не меньше ста лет было. А енто всё так, маркетинг! Мне бы хучь ноготок ухватить, а тама и всю руку угрызу!
Травы попервой отгрыз, снова разговоры разговариваем. Бутовские пообещалися верши мои не трогать и вообще не шалить. Девчонки подтянулися, а ничево такие! Смешливые да смазливые, только наглые больно. Известное дело, при господах, да не господа. И не прислуга, чтоб вежество соблюдать, и не крестьяне уж, наверное. Так, серёдка‑наполовинку.
Смеются девки, подначивают меня. А мне што? В штанах пока не зашевелилось по возрасту, да и невест присматривать нет пока нужды. Ну так и што на девок внимание обращать? Дразнятся, и пусть, я своё гну.
Нагнул, значица, что травы могу лечебные продавать, да бездешушки всяки‑разные из дерева. Ну и так, помочь што по дому, но токмо если попросят! Не ходить и не орать по посёлку.
И канешна, как я там проходить буду на дачи и буду ли вообще, то не их дело. Ничё! Я не я буду, а просочуся! Как вода в худой башмак. Ибо маркетинг и енто… психолухия!
* * *
– Бутово? – Портной несколько удивился письму, – Кто бы это мог быть?
Распечатав конверт, Федул Иванович Жжёный принялся вчитываться в неровные, прыгающие буквы чудовищно безграмотного письма, написанного химическим карандашом.
– зДрасте дядинька Фидул иваныч, пишит Вам Игорка, што раньше у сапожника Митрия палыча обретался, который пропойца совсем и руки роспускаит. За то иго Боженька и покарал.
Несколько зачёркнутых строк…
– … у Миня всё Харашо, живу сытно и вольно, чичас в лису. С ворами не вожуся, можете не волноваиться. И Мишку успокоте. Плескаюся кажный день…
– В реке, видимо, – пробормотал мастер.
– Рыбу ем от пуза, покудова влезет. Харашо Живу! Пиридайти Мишки, что по осени в город вернуся, да можит быть и с гостиницами, енто как получится.
– А хде я Живу, то есть тайна, вот!
Портной негромко засмеялся, но встав, поджёг конверт и положил его в нерастопленную по летнему времени печь и проследил, пока он прогорел.
Двадцатая глава
Усатый человек с чуть рябоватым лицом, одетый в заштопанный френч, взошёл на сцену под громкие овации. Встав, он положил руки на трибуну и окинул взглядом сидящих. За спиной усатого виднелся красивый герб с обвитыми кумачом колосьями.
Buddy you’re a boy make a big noise
Playin’ in the street gonna be a big man some day
You got mud on yo’ face
You big disgrace
Kickin’ your can all over the place
We will we will rock you
We will we will rock you
Человек во френче пел, чуть раскачиваясь, наклоняясь иногда к залу и отбивая ладонями ритм по трибуне. Кресла куда‑то пропали, и люди встали с зажигалками, раскачиваясь в такт песне и подпевая.
Проснулся с толикой сожаления – в кои‑то веки сон не страшный и не противный, от которого не покрываешься горячечным липким потом. Ну а странный, так и пусть. А здорово усатый пел!
Дружище, ты мальчик, но так сильно шумишь,
Играя на улице. Однажды ты вырастешь и превратишься в мужчину!
… We will we will rock you
We will we will rock you
Напевая, встал постели и прервался ненадолго, напившись из чайника. Минут с несколько танцевал и пел всяко‑разное, пока не надоело.
– Эге‑гей!
Скинув одёжку, с превеликим шумом добежал до реки и плюхнулся в воду. Наплававшись, проведал верши и достал с десяток раков. Не зря вчерась рыбку подтухшую в верши‑то поклал! Раки, они падаль любят.
Пристроив раков, занялся упражнениями, и разогревшись хорошенько, попробовал плясовые коленца, снившиеся ранее. А ничего! Нога ишшо тово, чуйствуется, но можно уже выкаблучиваться! Осторожно, но можно.
Наевшись раков, заварил чаю и долго пил, отдуваяся. Вкусно! Пусть без сахара, пусть кружка из бересты, но зато и не торопит никто. Сижу барином перед костерком, веточкой от мошкары отмахиваюся. И никуда‑то тебе не нужно – ни в поле, ни на завод, ни на мастера‑пропойцу по хозяйству спину ломать. Эх‑ма! Хороша жизнь господская!
Надувшись чаем, ну чисто комар, уселся с поделками. Я тогда с Бутовскими договорился об ентом… разделе сфер влияния, значица. А што‑пошто господам продавать, и не знал толком. Так, лишь бы договориться.
Грибы‑ягоды нельзя, значица. Травы, оно вроде как и можно, но што прибыли с их? Копейки! Там же ентот… натураж важнее. Иль антураж? Штоб мудрый старец, значица, иль бабка столетняя. Ну иль продавать мало что не копнами. А кто малолетке поверит, што травы он по всем правилам собирал, значица? Так што дай Боженька пучков несколько продать, где уж там копну!
Поделки всякие ишшо можно, значица. Но берестяные туесочки, они тово, без ягод в их работают плохо. Маркетинг! То исть можно и без ягод, но тогда прям такие‑растакие нужно делать, чуть не кружево берестяное. Ан не умею. Руки‑то не из жопы растут, но и не учили. Пока своим умом дойдёшь, тут и лето закончится.
Думал‑думал… ажно думалка заболела! А потом дошло. Господа, они ж такие, на ерунду падкие. Когда не думаешь, на што пожрать, во што одеться и где жить, начинаешь денежки на ерунду всяку тратить.
Кто на воды иностранные ездит, значица, кто картинки всяко‑разные скупает. Хотя картинки, оно тово, красиво! У тётки в избе два лубка висело, а и хорошо ведь смотрелися! С Бовой королевичем и с медведем, где тот репу с мужиком делит. Искусство, надо понимать!
Таку вот красотень сделать не могу, зато могу сувениры! Помню, ну то есть снилося – сувениры, енто такие штуки копеешные, за которые рубли можно драть. Главное, штоб угадать с моментом – што делать, да и когда енто што впихивать.
На отдыхе, значица, господа расслабленные и желают веселиться всячески. Господское што я сделать не могу, да и не знаю толком. Ложками расписными, да и туесками, никого и не удивишь.
Вот и придумал – маски из коры делать, ну вроде как у аборигенов. Копейца с наконечниками из ракушек, топорики каменные. Здеся што главное? Штоб смотрелось антуражно и чудно, да смех вызывало.
Я б может и не додумался до такого, да когда из струментов един только ножик из железа говённого, поневоле изворачиваться приходится. Голь на выдумки хитра, енто про меня! Самая голь что ни на есть!
Господа, они поздно встают, потому как бездельники. Так што и я к дачам отправился позднёхонько, чуть ли не за полдень. На сами дачи мне хода нет – чужинец потому што, если только кто из господ не проведёт.
– Ф‑фу, – Поставил корзину на землю и утёр лоб, – Еле дотащил!
– Сейчас обратно потащишь, – Посулил один из сторожей, яря собаку на поводке.
– С чего бы, дяденька? Я ж на дачи не лезу – так, с краешку.
– С краешку он, ракалия, – Шевельнулись сиво‑жёлтые усы под красным носом с сизыми прожилками, – а потом добро с дач пропадает!
– Я не таковский! – Ажно обидно стало, но заприметил несколько барышень молоденьких, стайкой прогуливающихся. Скинул рубаху, пока близко не подошли, и тут же натянул цыновку с дыркой, пончей именуемую. На голову шляпу травяную – точь в точь такую, над которой барышня смеялася, а всё едино купила. Юбочку ишшо из травы, прям поверх порток – иначе совсем срамота, ожерелья дикарские всяко‑разные.
Охранники ажно обомлели, только рты так – открыли, закрыли, ну чисто рыбы.
– Вот ей‑ей, дяденьки! Понравится енто дачникам! Им же развлекаться надобно, а тут так глупо, что аж смешно!
– Ну… – Второй охранник, помоложе, чуть призадумся и кивнул нехотя, – но смотри!
– Ага… Налетай! Торопись! Покупай живопись!
Приплясываю с копьецом ракушечным, прям мумба‑юмба какая. Выплясываю вокруг охранников, а тех ажно собаки в ногах спряталися. Не привышны потому как!
– Тока севодня! Акция! Купи два сувенира и третий тожить купи!
– Это как, – Зашевелил мозгой сивоусый, – а… хитро! Ха‑ха‑ха! Ярмарка как есть, зазывала готовый!
– Аттракцион неслыханной щедрости! Ударим глупостями по дачной скуке!
Барышни подошли и обступили, вот прям плотно так. И всё хихикают о чём‑то, да пахнут приятственно.
– Как вас зовут мальчик? – Поинтересовалася одна, тёмненькая да щекастая, чуть картавая.
– Егором родители назвали, милые барышни, – Снимаю шляпу и раскланиваюся курвуазно, со всем нашим почтением. Те снова – хи‑хи, да ха‑ха! – Робинзоню я в местных лесах, но токмо без Пятницы, Субботы и прочих Четвергов!
– Какое прелестное дикарское ожерелье, Фаина, – Сказал та, что беленькая – с лицом, похожим на козью мордочку, – и как уместно оно на этом молодом человеке!
– Хи‑хи‑хи!
Обступили ишшо тесней, и ну трогать! Одной пончо антиресно, вторая за ожерелья трогает, третья копьецо в руках вертит. А сами, невоспитанные такие, и не представилися!
– Пойдём, – Поманила меня рукой щекастая, и уже сторожам – пропустите!
Народу на дорожках пока немного, рано ишшо для дачников. Крестьяне в это времечко успели уж спины наломать, да обедать усаживаются, а енти токмо на веранды выползают, зеваючи. Известное дело, господа!
Козьемордая с подружкой маски у меня взяли, и ну бегать вокруг, дурачася. Кобылы здоровые, а туда же! Но пусть, енто маркетинг и реклама. Полезно!
– Смотри, Марочка! – Смеялася одна, всё прячася за мной, – Я злобный абориген‑людоед из далёкой Тасмании! Буу!
И из‑за спины у меня высовывается, воздухом ухо щекотит. Приятственно!
Наконец привели меня к дому – большому, но такому несуразному, что сразу видно – холодничок, зиму в таком не переживёшь. Места вроде и много, а бестолково всё, не по уму. В сам дом заводить не стали, но оно и понятно – где я, а где они!
На веранде хлопотала немолодая, никак не меньше двадцати пяти годков, служанка, накрывая на стол и поглядывая в мою сторону неодобрительно. Пожилой толстый господин сидел с книжкой поверх уложенного на коленях живота и любопытственно поглядывал на нас. Щекастая Фаина переглянулсь с им, вроде как незаметно для меня. Маскировщица!
– Мальчик, что ты хочешь за эти безделушки? – Голосок такой презрительный, что прям фу ты ну ты!
– И‑эх! – Сымаю шапку и вручаю козьемордой, – Спешите видеть! Атракцион! Неслыханная щедрость против уникальной жадности! Спешите делать ставки!
Господин в голос расхохотался. Будь он из мужиков, я бы сказал – заржал конём. Но господа, они завсегда смеются, даже когда ржут.
Фаина нахмурила брови, пока подружки её смеялися заливисто, друг за дружку держася.
– И‑эх, госпожи хорошие! Нешто не войдёт абориген из лесов бутовских в положение конкистадоров иноземных! Поиздержалися в пути, нетути золота и серебра, обнищали совсем. Но мы, индейцы свирепые лесов здешних благодатных, принимаем в оплату всё! Могём медью звонкою, могём одеялами иль рубахами, топорами и ножами, да хучь и солью!
– Честная мена! – Усмешливо сказал господин с веранды, картавя так же, как его дочка, – Ну что, Фаина?
Щекастая оглядела меня и кивнула, прищурив и без того небольшие чёрные глазки.
– Пойдём‑ка! – Поманила она меня к сараю коротки пухлым пальцем, где взяла топор, держа так неловко, что ясно – чуть не впервые струмент схватила, – Меняю топор железный, кузнецами умелыми скованный, на все твои топоры каменные, поделки неудачника криворукого.
Подруги её тут же вертятся, смеются.
– Ах, милая барышня‑рыцарь из конкистадоров заморских, – Кривляться я умею не хужей, чай на Хитровке таких умельцев побольше, чем в гимнасиях водится! – Поделка фабричная противу оружия священного, в речке‑говнотечке освященного, по завету предков сделанного!
Торговалися мы долго, чуть не цельный час на потеху публике. К подружкам ейным ишшо какие‑то девки присоединилися, да детвора всяка‑разная. С ними няньки‑мамки‑бабки‑дедки. Соседи и знакомцы, я так мыслю.
Крутились‑вертелись, вопросами раздёргивали. Некоторые пыталися купить у меня, но господин с веранды осёк их:
– Это неспортивно, господа.
Ах ты, думаю, скотина такая! Чилавек денюжку пытается заработать на пожрать, а тебе неспортивно! Но смолчал, чего уж там, только торговаться злее стал. Но и Фаина картавая тоже не лыком шита, всякого хлама в ответ наменяла немало.
– Мусор на мусор! – И смеётся!
– Ещё приходи! – Попросила меня козьемордая, – Я велю сторожам, чтобы тебя пускали!
– Как только, так сразу, милая барышня, – Ответствую со всем вежеством, складывая наторгованное в корзинчатый короб и закидывая его за спину.
Пущай денег и ни хренинушки не получил, как мечталося, но то ерунда! Главное, теперича меня на дачи велят пускать, так‑то! Да и наменянное – пущай хлам на хлам, оно девка верно сказала‑то. Но топор теперича имеется, одеяло и вообще всяко‑разного.
С дач шёл так быстро, как только можно. А вдруг! Это с бутовскими у меня договор, а тот же смотритель станционный иль сторож – догонит, да и заберёт добро! Оно ить топор иль одеяло старое, всякому сгодятся! У сироты‑то.
До балаганчика дошёл пока, так совсем умаялся и запыхался. Занёс короб вовнутрь, да и начал вещи доставать по одной. Смакую, значица!
Перво‑наперво почти с четверть мешка муки ржаной. С жучками, канешна, иначе так бы и отдала служанка! Ништо, сгодится. Потом топор – хороший, без изьяну, ручку только поменять да ржу соскоблить. Одеял – два! Одно с дыркой прожженной, но заштопано хорошо, второе почти новое, только протёрто сильно. Портки – большие, никак господина тово пузатого? Сгодятся! Нитки с иголками тоже наменял, перешью! Бутылок стеклянных несколько – не знаю пока, для чево, но сгодятся. Кастрюля помятая, но годная, будет теперь в чём уху варить!
Пробка ишшо от графина, хрустальная. Красивая, страсть! Расчёска поломата, зато ишь ты, из сандалового дерева. Пахнет!
Отдельно несколько книг, на растопку отдали. Одна хорошая, только страниц половины не хватает и обложки, щенком погрызена, арифметика с простейшими уравнениями. Другая новая почти совсем, только хранилася видно плохо, страницы все набухли от влаги да послипалися. Adventures of Oliver Twist. Dickens. Ну и вовсе хлам, что только зад подтирать.
Разложив всё добро так, штобы в глаза бросалася, вздыхаю счастливо. И‑эх! Сказала бы тётка сейчас, что дармоед! За один‑то день такое богачество!
Прошёлся вблизи, насобирал грибов да случайно подбил молодую утку, не вставшую ишшо на крыло. Специяльно хрена бы вышло, а тут на тебе! Не день, а прям‑таки Рождество с именинами!
Сидя перед пристроенной на огонь кастрюлей, помешиваю изредка, добавлю што надо, да в книгу поглядываю.
«Глава I
повествует о месте, где родился Оливер Твист, и обстоятельствах, сопутствовавших его рождению.
Среди общественных зданий в некоем городе, который по многим причинам благоразумнее будет не называть и которому я не дам никакого вымышленного наименования, находится здание, издавна встречающееся почти во всех городах, больших и малых, именно – работный дом. И в этом работном доме родился, – я могу себя не утруждать указанием дня и числа, так как это не имеет никакого значения для читателя, во всяком случае на данной стадии повествования, – родился смертный, чье имя предшествует началу этой главы.
Здорово ведь пишет, а!? Дура, што отдала, небось и не читала даже! Хотя… известное дело, господа! Все они с придурью.
Двадцать первая глава
Козьемордая налетела на меня у самого входа на дачи, схватив за руку и потащив было за собой, но несколько шагов спустя остановилась, будто запнувшись.
– Почему так долго не приходил, мальчик?! – Голос такой недовольный, будто мужа после загула встречает, – И что это у тебя?!
– Доспехи, барышня, – И глазами на неё луп‑луп, кругля их старательно. Известное дело – перед лицом начальственным вид нужно иметь лихой и придурковатый.
У крестьян так издавно заведено – не можешь коли сопротивляться чему, барин там приехал, исправник иль чиновник какой? Шапку долой, кланяйся почаще и невпопад, да мало что слюни не пускай, будто блаженный.
Перетянут плетью по хребту раз‑другой, да и плюнут на дурачка. Не всегда, канешно, но часто так бывает. И остаются крестьяне при своём, а баре с таком восвояси уезжают. Правда, и у бар на такое свои хитрости есть.
– Я вижу, что доспехи! – А голосок такой начальственный, вот её мужу‑то будущему не свезёт! – Почему доспехи? Маски где? Пончо?
– Ну дык… я ж не старьёвщик‑то, – И глаза округляю – синие‑пресиние! Морда лица у меня обычная, на пучок пятачок, а вот глаза, девки на Хитровке говорили, красивые. И хозяйки, когда по Москве ходил, руки свои в работы предлагаючи, тожить. Синие патаму што, ну прям совсем пресовсем, а ресницы тёмные. Выразительные глаза, вот, – Мне муки порченой да портков господских ношеных, не по размеру, и не нужно больше.
Козьемордая тряхнула головой, посмотрела на меня и тряхнула ещё раз, ажно волосёнки светлые из‑под шляпки выбилися. Блёклые.
– Причём тут старьёвщик, мальчик?
– Ну так… поторговаться для веселья, как на ярмарках, оно как бы и можно, но денюжек‑то с ентой барышни, Фаины, так и не получил. Сама не дала и другим запретила. Я и подумал, значица, что чем другим торговать надобно, а то опять… так вот…
– Вот оно в чём дело? Ну, Фая… Не бойся, мальчик, – И по руке гладит, – Приноси. Маски в другой раз приноси. Пончо.
Слова так по отдельности, будто с дурачком деревенским разговаривает.
– А… ну как барышня Фаина снова захотит чево‑ничево из старья? – Чево бы дурачка‑то не закосить? Хотит барышня, так и на ей! – Ну, заместо денег?
– Я поговорю, – А сама ажно ножкой притоптывает, злиться начала, значица.
– Вы‑то, бырышня, и тово… А ну как та барышня тоже… тово?
– Задаток тебя устроит?
– Ну, оно как бы и да, – Подпускаю в голос сомнений, и козьемордая, топнув снова ногой, потащила меня за собой. Проживает она, как мне и думалося, по соседству с щекастой той старьёвщицей. Не столько подружки, значица, сколько соседки. Вроде как дружат, а вроде как и поддруживают.
– Жди!
Оставив меня на лужайке перед домом, она легко взбежала на веранду и скрылась внутри. Стою, в носу ковыряяся, пока служанка пялится неодобрительно. Ишь! Будто не знаю, что при людях козявки из носа добывать не принято! Чай, не уголь. А што она? Смотрит так, будто я рубль одолжил и возвращать не спешу. Ты здеся наёмный персонал, ну и неудовольствие своё не мне выказывай, а дочке хозяйской! А то пялится!
Минут через несколько барышня вернулася, сунув в руку три рубля медной мелочью.
– Задаток, – Сказала она, – За маски и пончо из травы. Спросишь Елбуговых. Лиза Елбугова, это я.
– Так значица, приятственно познакомится, – Ответствую вежественно и ногой босой по земле – шарк! – А я Егорка, значица.
Лицо у козьемордой барышни Лизы сделалося таким, что и непонятно – стукнуть ей меня больше хочется, иль посмеяться. Снова головой так – дёрг! Не падучая у неё? Отдвигаюся подальше, а ну как заразное што? Не хватало ишшо вот так вот на Хитровке задёргаться! Или енто от умственности лишней, што из мозгов через ухи вылазит?
А барышня тем временем перечисляет, што ей нужно, и как енто што должно выглядеть. Оно несложно вроде как, но переспрашиваю кажный раз, што и как. Злится барышня, ан не зря переспрашиваю. Понятно, што ей самой и непонятно толком, што же ей хотца. Известное дело, баба! Така маленькая, а уже голову морочит и злиться на меня за то, што сама бестолковится.
– Анфан террибль[56]!
– Сама такая!
Барышня козьемордая вылупилася на меня, а я в ответ, значица. Дескать, што смотришь‑то? Снова головой дёрнула, но смолчала. Решила, наверное, што показалося. А то! Глаза ж у меня выразительные, дяденьки разбойники говорили, што такие гляделки – первеющее оружие для мошенника. Вот так луп‑луп, и верится.
– Всё понял?
Киваю головой так, што куда там лошади, когда та от слепней отмахивается!
– Так ли беспочвенны мои сомнения в этом мелком индивидууме? – Еле слышно пробубнила козьемордая Лизавета.
– Ась?
– Пойдём, – Поманила она меня пальчиком, – познакомлю тебя с моим кузеном, он ещё не вышел из того возраста, когда интересуются солдатиками.
Подхватываю своё добро и тяжело топаю за ней. Вот ей‑ей, перестарался сиводня! Хотелося притащить прям все превсе свои поделки – штоб видели, значица, и знали, што можно купить иль заказать. Ну и как‑то дохренища вышло, чуть не десять разов по дороге останавливался на передых.
Кузеном ейным оказался мальчишка моих примерно лет, но в коротких штанах, будто маленький. Шляпа ишшо белая на голове и плат голубой на шее повязан. Чудно смотрится, ну да известное дело, господа! Всё у них не как у людёв.
– Доброе утро, Митенька.
– Доброе утро, Лизочка, – Мальчишка отвлёкся от ковыряния складным ножиком садовой скамейки, и послушно поздоровался с ней, косяся одним глазом в мою сторону.
– Родители уже встали?
– Да, Лизочка.
Козьемордая барышня ушла в дом, а Митенька мигом бросил своё дурацкое занятие, подбежав ко мне.
– Ух! – Тыкает пальцами, – Щит прямо как настоящий, только что из лозы!
Торжественно передаю ему на предмет пощупать, и пока тот примеряется по всякому, вытаскиваю из корзины такой же плетёный шлем. Оно на самом‑то деле просто верша – недоделано‑переделанная, ну да кто што скажет?!
Голову, канешно, поломать пришлося, но зато и вот! Результат! Хошь, будет тебе шлем как у древних русичей, островерхий. Хошь, как греческий, што на картинках были, в бумагах от Фаины. Могу и вовсе – лыцарский! Но тот совсем простой – корзина как есть, только с щелями для глаз похитрить нужно, да мал‑мала с украшательством.
– Здоровски! – Вырывается у него, и мальчишка тут же оглядывается, не слышал ли кто? Эк затуркали! – С плюмажами! Сколько? Сколько стоит?!
– Щит за тридцать копеек, – Ответствую степенно, – но енто без герба. Коли захотишь чего, то за отдельную плату, значица. Но никак не меньше полтины! Кропотливая работа, меньше никак.
– А шлемы? – Сам же примеряется.
– От рубля до рубля с полтиной.
– Уу… мама! Папа! – Орёт вышедшим на веранду родителям, напялив греческий шлем и размахивая щитом, – Я потомок троянского Энея, великий воин Дмитрий Ярославцев!
– Только копья не хватает, – Улыбается мать, глядя на сынка во вроде как греческих доспехах. Ха! А я ведь ишшо и пансырь из лозы сплесть могу! Хорошая мысля.
– И мускулатуры, – Ядовито добавляет коземордая кузина, но Митенька предпочёл не услышать.
– Здравствуйте, молодой человек, – Женщина смотрит доброжелательно, но где‑то в глубине, в глазах, чуйствуется што‑то такое, навроде как ледок.
– Здравствуйте, барыня, – Снова ножкой – шорк! Барыня еле заметно морщится, – Я Егорка. Всё это моё рукомесло, значица.
– Я Варвара Ильинишна, – Представляется та, – а этот так и не представившийся юноша мой сын Дмитрий.
– Ма‑ам, – Тянет тот неловко.
– Достаточно оригинальные поделки, – Женские пальцы касаются шлема, – хотя не могу не заметить определённой схожести с корзиной нашей служанки Клавдии..