– А кино здесь показывают?
– Бывает расслабуха по воскресеньям, привозят из военной части какой-нибудь фильм. Месяц назад «Итальянцев в России» показывали, так менты на волосатиков облаву устроили: у входа в клуб разворачивали и в парикмахерскую. Успел подстричься – значит повезло. Я не успел. Менты позорные!– снова выругался Матвей.
– Матвей, я слышал здесь в столовой погано готовят.
– Есть такое. О наших поварах-поварешках отдельный разговор: заходим мы в столовку, у каждого свои места за столом, у мужиков и блатных отдельно, у петухов строго свои. Шнырь[54] в шлюмки помои разливает и пайку хлеба раздает. Блин, представляешь Санек, мы называем этот хлеб «спецвыпечкой», сдавишь его в кулаке, а назад он форму прежнюю не принимает, жуешь его родимый, а он к небу и к зубам прилипает. Идем дальше: первое блюдо, (мать его растак) если его можно так назвать, состоит из подсоленной кипяченой воды, в которой плавает подобие жиринок, маргарина из нефтепродуктов. Гоняешь по миске листок капусты, ловишь его, поймаешь – довольный! А уж мясо-то: попадется кусок жира – значит совсем праздник. На входе в столовку деревянная бочка с селедкой стоит – вот этого добра ты можешь хоть задницей есть, – Матвей поморщился,–только жрать ее невозможно – протухла, зато поварешки соли не пожалели насыпать туда, чтоб опарыши не заводились.
– Матвей закурил, и посматривая, чтоб его завхоз не засек, продолжил:
– Я не утомил тебя, Воробей?
– Да ты что, мне вся эта подноготная интересна, не так ужасно будет с ней столкнуться.
– Ну, тогда слушай дальше: захожу я как-то раз в столовку, мужики сказали на обед уху сварили. Глянул я на нее, а она синяя, как покойник, вместо минтая, одни хребты костяные плавают. Плюнул я, и попросил у шныря второе – значит капусту. Блин, да она вся квашенная, кислая, от ее вкуса аж рот за уши уводит. Давай, говорю мне чай, а он вместо него кипяток мне наливает с закрашенными квартами[55], короче – седьмая вода на киселе и тихо так, на ушко говорит: «Твой чаек Матвей, поварешки схавали». А вот картошка Санек – это продукт по праву считающийся дефицитом! Ее блатные растаскивают по отрядам. Зэки, отправленные на дежурство в столовую, при очистке разворовывают ее. Повара картофан бережно в супы заправляют, да в мизерном количестве. Зато в бараках стоит запах вареной картошки: вечерами, гудят самодельные машины-кипятильники, готовят ее в двух - трех литровых банках.
– А с передачками и посылками здесь как?
– Плохо Сань, хоть они и утешение, посланное родными с воли но и тут нас ждет опричнина: десять установленных процентов сдай в общак отряда и от тебя отстанут "сборщики налогов", а не сдашь, могут и силой отнять. Вот для этого Пархатому и Равилю нужны такие быки, как Горелый и Чуркин.
– Матвей, так по - тюремным понятиям – делиться должен каждый сознательный зэк– это же незыблемое правило.
– Воробей, я тебя умоляю! Конечно, если ты играешь в карты, плати рубь с выигрыша, и чем больше ставка, тем выше налог. Я знаю, что блатные не куражатся, некоторым даже за честь пополнять зоновский общак. Наши пацаны греют изолятор, БУР[56], спору нет – поддержка нужна. Мы же встречаем своих близких друзей, знакомых, отсидевших срок в изоляторе. Кого-то осудили в зоне за новое преступление по статье, мы провожаем того, собрав в дорогу мешок с вещами и с табаком. Объектовые зоны, куда вывозят на работу часть заключенных, кормят зоновский общак, там дела куда серьезнее, об этом ты еще узнаешь. Но когда у тебя забирают продукты с передачки, магазина или той же скудной бандероли, то мне лично: на хрен не нужен такой общак.
– Матвей, я в курсе некоторых дел, но то, о чем ты рассказал, мне будет полезно знать. Мы с тобой земляки, и в моем понимании мы должны помогать друг другу. Короче, благодарю тебя за «политинформацию».
– Кушай с булочкой Санек! На здоровье,– улыбнулся Матвей.
Во многое Сашка Воробьев еще не успел вникнуть, но как говорится верхушек он нахватался, а главное, потихоньку разобраться во всей этой зоновской карусели, и не делать ошибок, ведь права на исправление их, порой не бывает; не детские это игры – лагерные, суровые будни.
Сашка прошел на свое место и прислонившись к стене, подумал: «Да, придется торчать четыре с половиной года в этом гадюшнике. Ну, ничего, как говорил мой батька: «Где наша не пропадала!».
– В чужом проходе без хозяев находиться не положено,– прервал его мысли голос подошедшего зэка,– здесь принято разрешение спрашивать, да и в тумбочку пока ничего не ложи, придет братва, вот тогда и положишь кружку с ложкой.
– Земляк, а ты объясни, почему нельзя?– спросил его Сашка. Тот посмотрел, что никого рядом нет, и тихим голосом произнес:
– Бытует здесь положение: вдруг ты кому из босоты[57] не понравишься, вот и могут тебе подляну подстроить, скажут, мол, в тумбочке червонец[58] под газеткой лежал, пришли с работы пацаны, а ловэшок[59]-то тю-тю и предъяву тебе. Да ладно, ты не парься, это я тебе так, к примеру, чтобы без хозяев в чужие проходы не заходил, ты же новичок, а как своим станешь, так и все будет на мази.
По разговору чувствовалось, что парень не из простого десятка.
– Ладно, пошли чифирнем[60], познакомимся. Кстати меня Яшкой зовут, я освобожден от работы, приболел трошки, вот и разлагаюсь. Я увидел, как ты с Матвеем долго что-то перетирал. Ты его знаешь?
– Мы с ним по свободе земляки, а говорили в основном о жизни.
Прошли в другую спальную секцию, в самом дальнем углу сидели еще двое заключенных. Сашка заметил: руки в наколках, роба черная, выглаженная, волосы на голове больше положенного отращены.
«Видать не простые, либо бугры[61], или из пацанов»,– подумал он, мельком разглядывая их.
– Ну, заходи, присаживайся.
Сидевший на кровати коренастый зэк приподнялся и подал руку.
– Равиль,– представился он,– а это Леха «Богомол».
Сашка пожал обеим руки.
– А меня Воробьем кличут: Сашкой звать.
– Да мы уже знаем,– сказал Равиль,– и про битву твою с Пархатовскими пацанами наслышаны, и как нормальным парнягой себя показал, кумовьям не сдал братву. Кстати тебе привет от Пархатого, – и Равиль от души засмеялся,– слушай Санек, ну ты мастерски ему шнопак развернул. На киче братва диву давалась, кто это покусился на нос Пархатого. Да, повезло тебе Воробей, могли бы втоптать в пол. Ничего, если я буду так тебя звать? – спросил Равиль.
– Да, все нормально,– ответил Сашка.
– Где так хлестаться научился?
– На воле занимался борьбой и боксом, приходилось частенько на разборах между пацанами присутствовать, да и учителя были неплохие.
– А ты с какого района?– спросил Леха Богомол.
– С Железнодорожного, с Бана.
– Ты же земляк Пархатого, он тоже с Железнодорожного,– удивленно воскликнул Леха.
Третий заключенный представился «Пельменем» и налил в эмалированную кружку чай. Сделав три глотка, вручил следующему: так и передавали по кругу, пока не допили чифир. Пельмень положил кружку с отжатыми нефелями[62] в тумбочку.
– Потом подмолодим свежей заваркой, еще чифирнем,– ответил он на вопросительный взгляд Воробья, – в зоне нефеля не выбрасывают, считают, что в них еще остается чай, несколько щепоток свежего чая – это и есть подмолодка. Усекаешь? – кивнул он Воробью.
Сашка ответил ему взаимным кивком.
Равиль намекнул, чтобы все прогулялись, а Воробья попросил остаться, видимо ему было, что сказать Сашке.
– Короче, Санек, видно пацан ты с головой, о тебе ничего плохого по тюрьме не говорят. Авторитетный человек в зоне за тебя слово замолвил. Дрон – он же вор в законе, сейчас на киче, его кумовья в зону не пускают. Когда ему обсказали твою ситуацию с Пархатовскими, он балдел не меньше нашего. Пархатый по натуре властолюбивый, да злопамятный, кулаками все стены в хате поиздолбил. Говорит: «Выйду, завалю этапника». Скажу тебе по секрету,– тихо заговорил Равиль,– Пархатого ночью к Дрону в хату запускали, и после этого Жека отказался от мести в твою сторону, и как бы в знак примирения привет тебе передает. Дрона вся братва уважает, его слово – закон, как скажет, так и будет, так что еще раз говорю, повезло тебе Санек.
– А как по-твоему, почему за меня Дрон заступился?
– А ты не врубаешься! Да таких случаев в нашей зоне совсем не бывает, чтобы нам пацанам кто-то крутую отмашку дал: месили всех, за милую душу, ты чё, здесь строго, если накосячил, опускаем быстро. Видно ты по делу им всем салазки[63] выправил, вот Дрон и замолвил за тебя слово.
– А кто решает, кого опустить, кого помиловать?
– Ясен пень – блатные в отряде.
– А блатных, кто, Дрон назначает?
Равиль прищурился, и как бы внимательно оценивая взглядом Воробья, сказал:
– Ты вопросов пока много не задавай, определись, с кем жить будешь: с мужиками – значит пахать будешь, как папа Карла, а если с блатными, то есть с нами пацанами, значит почет тебе и уважение.
– А я хочу жить сам по себе,– твердо заявил Сашка.
– Золотую середину выбирать тебе не дадут, здесь или - или, правда есть еще одна дорога – в петушатник. Не в обиду тебе будет сказано, если бы ты себя поставил по-иному, и не впрягись за тебя Дрон, одним словом: я бы тебе не завидовал.
– Я уже об этом думал. А здесь в отряде кто блатной?– спросил Сашка.
– Пока две семьи – это моя и Пархатого. Скоро будет известно, кого паханом назначат в отряде.
Первое знакомство Воробьева с блатными в отряде прошло на ура. Он сам был удивлен положительным исходом дела, а то ведь пришлось бы ему свою честь до последнего защищать. В душе он люто ненавидел свору подонков: они как волки, все на одного, не огрызнешься, разорвут в клочья, а здесь в зоне один конец, удавку на шею и пускают по кругу.
Этого Сашка больше всего опасался, из подтишка сомнут его, опустят, а жить после этого он не сможет: сам себе вены вскроет, или в запретку[64] кинется, и часовой расстреляет его из автомата. Но другой, более суровый, внутренний голос направлял его мысли в другое русло: «Ночью всех гадов переколю, как кроликов, никто и пикнуть не успеет, а там пусть мне за них зеленкой лоб намажут[65]».
Но видимо жизнь по-иному распорядилась на этот раз: Саньке стало спокойнее на душе, но интуиция подсказывала ему, что это только начало. Впереди еще четыре с половиной года. Как все ляжет? «Поживем, увидим!» И он пошел прогуляться на воздух.
Глава 8
ВОР В ЗАКОНЕ
Да, Сашке Воробьеву действительно повезло. До Дрона дошли слухи, что кто-то из этапников избил братву в шестнадцатом отряде. Первая мысль пришла в голову: «Наказать борзого бойца, чтобы другим неповадно было оборотку пацанам давать». Но когда он узнал подробности, что хотели его ободрать, как липку и били - то в принципе человек десять, и выстоял парняга. Потом еще прикалывался, когда менты его уводили, но пацанов не сдал, увел разговор в другую сторону. Тогда Дрон решил сначала держать спрос с Рыжкова.
Дронов был в курсе, как Пархатый держал в кулаке отряд, в этом отношении к нему было много претензий. Особенно напрягали вора слухи о том, как опускали кого-нибудь из провинившихся заключенных. Братва из числа зоновских авторитетов открыто заявляла, что Пархатый открыто беспредельничает. На предстоящей сходке Дрон, конечно выслушает всех, и примет справедливое решение.
Он считал, что массу мужиков нужно держать в порядке, а за блатными иметь глаз да глаз, чтобы между ними не было заварушек. Умные мужички тоже могут подбивать своих против блатных, а буфером между ними должен быть авторитет, которого обязаны слушать и те и другие. Возникнет, к примеру, стихийное волнение у мужиков против блатных этой зоны, которое потом ни менты, ни авторитеты остановить не смогут. Менты всех пацанов пересажают, по разным зонам и перифериям раскидают, с главного приглядывающего за зоной будет спрос, не смог вор, поставленный сверху овладеть ситуацией.
«Конечно ментам на руку, когда в зоне спокойно, у них совершенно другая политика: лучше плодить активистов, и с их помощью содержать зону в порядке, чем дать волю мне вору и разрешить управлять по-своему. Мы с хозяином, что два медведя в одной берлоге не уживемся. С Пархатым и ему подобными, если они окажутся виновными в беспределе, я жестко разберусь, а насчет пацана надо поручить Равилю, чтобы первую поддержку ему оказал, да приобщил к делам пацанским – это пока, а там будет видно» – размышлял Дрон.
Вор подошел к двери и постучал, в коридоре изолятора послышались шаги подошедшего, открылся смотровой глазок.
– Командир, после отбоя приведи ко мне Пархатого из второй хаты, базар есть.
Открылась кормушка в двери, и показалось лицо дежурного прапорщика:
– Дрон, я смену сейчас сдаю, передам Генке «Крокодилу», чтобы он к тебе его привел.
Крокодилом он называл своего друга прапорщика, с другой смены.
– «Кузя», как делишки?– поинтересовался Дрон.
– Да ничего, нормально,– замялся прапорщик Кузнецов.
– Как у тебя с ловэшками дела обстоят, может подкинуть?
– Да не откажусь, поиздержался капитально.
– Короче, дай знать Равилю, он в четвертой хате сидит, пусть его пацаны с отряда мне хавки[66]и курехи подкинут, да еще баул[67] зарядят, братву в карцере подкормить надо, скажешь от меня, они же тебя и филками[68] подогреют.
Видимо кто-то из обслуживающего персонала приближался по коридору, прапорщик захлопнул кормушку и строго произнес:
– Библиотека после пяти вечера будет, а пока читай газеты.
Все было у Дрона схвачено, хоть и пришел он в зону недавно, но связи передались ему по наследству. Его предшественника – Колдуна, администрация колонии за злостные нарушения режима содержания, все-таки отправила в тюрьму закрытого типа. Дронова в данную колонию из далекой зауральской зоны направили по «путевке»[69] воры в законе.
Начальник оперчасти колонии Ефремов пообещал его вслед за прежним авторитетом колонии отправить, нашел ведь «солдацкую» причину, вот уже три раза по пятнадцать суток досиживает Дрон в ШИЗО, а дальше опер грозился в БУР перевести. В дальнейшем парочку БУРов отсидит, и администрация направит в дело в суд. За злостные нарушения режима содержания, за создание в колонии условий процветания воровского сообщества, за сколачивание неблагонадежных группировок и так далее и тому подобное, и пойдет Дронов по этапу в тюрьму закрытого типа.
Но сам Дрон так себе думал: «Кишка тонка у кума-Ефрема, я - то в курсе, кто в зоне негласный хозяин: не начальник колонии, а его заместитель по Режимно-Оперативной части майор Кузнецов, это он будет решать, что со мной дальше делать».
Вечером, после отбоя, дверь камеры Дронова открылась и в нее по-тихому проскочил Рыжков.
– А-а! Пархатый! Ну, садись, гостем будешь, разливай чаек и рассказывай что там в зоне, в отряде творится. Рыжков обсказал вору все новости, которые знал, заодно и свою историю не забыл рассказать.
– Я ему шакалу всю ж… на восемь клиньев раскрою,– не унимаясь, злился Жека,– он у меня из петушатника до конца срока не вылезет.
– Я смотрю, ты прибурел здесь,– перебил его Дрон,– ты что же мурло, судьбами тут вершишь, давно ли свое свиное рыло на пацанское сменил? Тебя кто уполномочил пацана опускать, вы же по беспределу на него наехали, разуть, раздеть хотели. А вдруг он моим бы братом или знакомым оказался, да я бы вас чертей всех в запретку загнал.
Дрон умел наводить ужас на окружающих, тем более ему вдвойне было приятно унизить беспредельщика Пархатого. Проучить его было просто необходимо, а- то он такой ход набрал, пора было останавливать.
– Последний раз слышу о твоих зехерах, если не уймешься, самого опустим, ты разбор - то делай, что всех подряд прессуешь, мне на твои падлючьи выходки братва уже не раз малявы[70]загоняла, просили, чтобы я тебя урезонил.
– Дрон, прости, ну гадом буду, больше ни-ни. Зуб даю, мамой клянусь,– пролепетал испуганный Пархатый.
– Ты на малолетке[71] был?– спросил его Дрон.
– Ну-да, в Горном двушку оттарабанил.
– А что мамой клянешся, смотри, а то спрошу с тебя за мать,– и, увидев, как глаза Пархатого еще больше округлились, уже с улыбкой добавил:
– Да ладно не тушуйся, я тебя предупредил, не разобравшись, мужиков не наказывать, в отряде продолжай держать мазу, назначаю тебя главным, пока ставить некого. Все дела на тебе, в подручные тебе семью Равиля и вот еще что, присмотрись к этому, ну, как его?
Пархатый догадался о ком просит вор, и с радостью в голосе, чувствуя, что накал проходит, произнес:
– К Воробью! Леха, да все будет ништяк, я поддержу его.
– Да прощупайте его, чтобы не кумовским оказался и аккуратнее с ним, а то опять свои беспредельные методы будешь применять. Скоро Равиль с суток выйдет, пусть дождется твоего выхода с трюма, вы с ним обмозгуйте, как в десятом отряде с семьей Сибирского разобраться. До меня слухи дошли, что в отрядный общак поступления нехилые идут, а как коснется передачи набранного в зоновский общак, так начинают причитать: сборы хреновые, самим мало Надо разобраться, либо шнифтари[72] отрядные кроить стали или пора «верхушку» в отряде менять
– Да прожирают они сами, бесы прибуревшие,– поддакнул Пархатый,– сделаем Леха, все будет в лучшем виде.
– Без мордобоя только, дойдет до кумовьев, опять тоскалово[73] начнется, мозгуйте лучше! Понял меня.
– Да, все будет ништяк.
– Ну ладно, иди в хату. Баул вот прихвати, вам братва подогнала: хавки, курехи. Дрон подошел к двери и слегка стукнул. Рыжков также тихо выскользнул в открывшуюся дверь, как и вошел. В изоляторе стояла тишина, только слышно, как удалялись по коридору шаги надзирателя.
Глава 9
НОЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Через пять суток Равиль вышел с изолятора и сразу приступил к разработке плана по поводу семьи Сибирского, он не стал ждать выхода Пархатого, а захотел загрести весь жар своими руками. Да, мозги у него работали, тем более косвенное добро от авторитета было получено, и пока Дрон окончательно не разобрался с Сибирским – его необходимо унизить. Равелинский понимал, сделай он все быстро и без особого шума, Дрон подкинет ему плюсовых очков, и возможно в скором времени Равиль сместит с трона Пархатого и займет коронное место в отряде.
Равиля задело за живое: «Почему не меня, а Пархатого вор поставил главным в отряде, здесь любого жлоба задавит.[74] Я еще по малолетке помню, как в камерах меня частенько выбирали стареньким по хате[75]. Старшим по камере, назначало начальство, вроде, как старостой, а "стареньким", свои пацаны. И уважения было мне, как первому человеку в камере, а здесь вдруг – вторым. Ладно, проехали, будет и на моей улице праздник, Пархатого дожидаться с ШИЗО не стану, сам все решу».
Глазунов и Зельдман, семьянины Равиля, встретили своего пахана с изолятора по-королевски. Накрыли стол, собралась вся семья, в состав которой намеревались включить и Сашку Воробьева. Будучи приглашенным, он пришел поприветствовать освободившегося арестанта. Подошли пацаны из семьи Пархатого. Попили чай, поели, обговорили последние новости. Приближенные Равиля подсуетились и приготовили свежей картошки, сваренной в стеклянных трехлитровых банках. Заправляли варево мясными консервами: получалась тушеная картошка, от таких приготовлений у многих заключенных голова закружилась, так хотелось есть.
Сашка заметил, что блатные своих собратьев встречали с почестями: обязательно готовили к выходу чистое белье, новый малюстиновый или реписовый костюм, а по- иному робу. До зеркала начищенные новые сапоги, чаще кирзовые. Хромовые и яловые полагалось носить паханам, да и то при глобальном обыске, надзиратели забирали это богатство. Сашке рассказывали, что в зоне есть сапожные умельцы, мастерски обжигающие кирзу горячим железом, ее потом трудно было отличись от хрома.
Везде и во всем Воробьев подмечал шик: волосы на голове до двух с половиной сантиметров отращивали люди, имеющие привилегированное положение. Телогрейки черные, малюстиновые, шапки домиком и обязательно отороченный цигейкой козырек с ушными накладками, а все остальное обшито черным драпом. Рукавицы - шубинки с выворотом из меха норки или на крайний случай из сурка или нутрии, такие вещи были разрешены и режимники[76] их не забирали. Пройдет такой зэк по зоне; сразу видно из братвы, как говорится: «встречали по одежке».
Сашка тоже приоделся не хуже, он еще с тюрьмы привез с собой одежду, мама собирала вещи, да друзья с воли помогли.
После чаепития все разошлись по своим местам. Равиль оставил при себе Глазуна и Зелю. Подумав немного, махнул рукой Воробью, дав понять, что он ему нужен. Равелинский сразу же приступил к делу и предложил план по поводу семьи Сибирского, разработанный им еще в изоляторе.
Прежде чем Сашку вводить в семью, его нужно прописать, то есть проверить на деле – вот и решил Равиль подключить его к делу.
– Ну, во первых Санек, тебе протянута рука самого Дрона, а это почитай поддержка весомая. Мы –братва предлагаем тебе влиться в пацанскую семью, в мою или Пархатого, решать тебе.
– Равиль, да тут без вариантов, конечно в твою,– сказал Сашка.
– Все, заметано, отныне ты с нами, а значит, ты будешь посвящен в более серьезные дела нашей братвы. Слушайте сюда, расклад такой: в десятом отряде прибурела семья Сибирского, им неоднократно спускались предьявы. В наших кругах стали замечать, как они откусывают куски от общакового пирога, нам – авторитетным пацанам зоны один человечек, приближенный к той семье, цинканул[77], что они кроят от общака. Вот и поступило оттуда цэу[78],– Равиль кивнул головой в сторону изолятора,– чтобы наказать шакалов.
– Да прессануть козлов, щас братву соберем, кое-кто из Пархатовских тоже пойдет, – воодушевился Глазун.
– Думай, чё говоришь,– одернул его Равиль,– все нужно сделать без кипиша[79], ты что на воле находишься, чтобы полрайона на битву поднимать, сразу на кичу всех упрячут, а там и групповуху[80] могут пришить. Слышал я, по-другому можно им мозги вправить. Мне нужны три надежных человека. Равиль обвел взглядом всех троих. Дураку понятно, что это они: Глазун, Зеля и Воробей.
– Про куклуксклановцев что-нибудь слышали? – спросил Равиль.
– Да, это ненавистники негров и коммунистов, есть такое общество тайное в Америке,– сказал Сашка.
– А колпаки на их головах, вам, о чем нибудь говорят?– продолжал спрашивать Равиль.
– Острые колпаки из белой ткани, с прорезями для глаз,– опять подсказал Воробей.
– В цвет! – повеселел Равиль,– молодец Санек. Короче, расклад такой: ночью, а лучше под утро, когда все спят, втроем, напялите колпаки на головы, и зайдете в холл десятого отряда. Ты! – Равиль ткнул пальцем в Глазуна, – подставишь к горлу ночного дежурного нож и прикажешь ему молчать. Вы двое,– он показал на Зелю и Воробья,– проходите на цирлах[81] в левую секцию, в правый угол. Там четыре спальных места на первом ярусе. Возьмете два шприца, наполненные серной кислотой и обрызгаете всю робу, какая только там найдется. Даю гарантию: через час- два от этой робы одни лохмотья останутся. Ну, а потом мое дело, как Сибирским «хрен к носу» подвести.
– Идеально,– произнес Зеля.
– У - ух! – Потер руки Глазун.
– Ну, а ты что скажешь? – обратился Равиль к Сашке.
– Я считаю, что нужно открыто предъявлять им, все равно разборки потом будут, не лучше ли сразу вынести все это на сходку.
– Ты чё Санек, да им уже сколько раз говорили, тем более за них сам Дрон взялся, надо же кому-то Сибирских приопустить, вот мы и сделаем это,– горячо настаивал Равиль.
– Ну, раз так – добро. Я впервые в зоне буду в подобном мероприятии участвовать,– спокойно сказал Сашка,– меня здесь волнует одно, чтобы дневальный шум не поднял.
– Да я ему наглушняк пасть заткну,– вставил Глазун.
Равиль поддержал Сашку:
– Правильно - правильно, если тот поднимет шум, сразу рвите когти. При любом раскладе, сваливайте в уличный сартир, бросаете нож в дыру, да подальше с глаз. Наволочки принесете в отряд, я их потом закуркую[82].
На следующий день, ближе к утру, когда вся зона крепко спала, трое заключенных вышли украдкой из отряда. Они не боялись быть задержанными нарядом контролеров, потому-что туалеты находились на улице, и ночами многие ходили справлять нужду. Надели на головы колпаки, и тихонько прошли в холл десятого отряда, расположенного на противоположной стороне того же барака.
Ночной дежурный спал, положив руки на стол и уронив на них голову. Зажимать рот и подставлять нож к его горлу, не было нужды. Глазун на всякий случай спрятал нож под подкладку рукава, и встал над дневальным, а Зеля с Воробьем тихо прошли в левую секцию. Прошло несколько минут: первым в проходе показался Сашка, за ним крался Зеля, и в самый последний момент зацепил ногой стоящую возле шконки табуретку. С грохотом опрокинулась она на пол и разбудила дневального. Раскрыв широко глаза, и ничего не соображая, шнырь увидел перед своими глазами чудище в белом балахоне. Спросонок ему показалось, что смерть в белом обличии пришла по его душу. Он хотел закричать, но «Смерть» одной рукой закрыла ему рот, а в другой показался нож, и уже человеческим голосом прохрипела:
– Не дай Боже пикнешь, я тебе кадык вскрою.
Шнырь, пришедший в себя, понял, что это не смерть, потому спорить не стал, а понятливо закивал головой.
Глазун дождался, когда подельники закончат свое дело и покинут отряд. Он приставил к своему рту указательный палец и тихо сказал:
– Положил голову на руки и, как ни в чем не бывало, продолжаешь спать, если поднимешь кипишь, я тебя из-под земли достану.
Глазун, тихо скрывшись за дверью, догнал пацанов. Оказавшись на безопасном расстоянии,он разразился смехом:
– Вы бы на его рожу посмотрели, я чуть не упал: он в натуре подумал, что перед ним привидение.
Пацаны поддержали его веселым смехом. Проделав все, как было запланировано, тройка парней, сплоченная в деле, возвратилась в свой отряд. На улице забрезжило. Равиль не спал, и когда братва ввалилась в отряд, он всех завел в каптерку и, выслушав до конца рассказ, отблагодарил пацанов:
– Это вам!– он протянул каждому по пакету,– за благополучный исход дела.
В каждом из свертков лежали по две плиты чая высшего сорта и пять пачек папирос «Казбек». Папиросы такого сорта были острейшим дефицитом и, курившие их по тем временам в зоне, могли считать себя счастливыми людьми. А вышак[83] – плиточный чай мог проникнуть в зону только нелегальным путем, так как в зоновских магазинах продавали рассыпной чай по две пятидесятиграммовые пачки в месяц.
Зеля и Глазун остались довольные, но что с них взять, в юности и не такие проступки приходилось совершать молодым парням. Зато Санька был мрачнее тучи, он не был рад ночной вылазке, не по нутру ему было это тихушество, не привык он к таким вещам. Смелости и отваги ему было не занимать, он думал о справедливом подходе к любому делу, но зоновкая жизнь с ее извращенными порядками разрушала все его устои. Он прекрасно понимал, что кулаками и уговорами здесь не руководствуются, здесь идет хитрая, подковерная борьба, из подтишка, не в лоб решаются некоторые дела. Да и оперчасть не дремлет: малейшая драка, нападение, пьяная поножовщина и заключенный с добавочным сроком загремит в другую зону с более строгим режимом. Потому для Сашки было первостепенной задачей – все решать по справедливости. Но как избежать последующих поручений такого рода? В этом вопросе ему необходимо было разобраться.
По своей природе Сашка был не глупым парнем, и довольно глубоко проник в создавшуюся ситуацию: если он откажется выполнять следующее задание, его могут пустить под сплав. Как? И за что? Да тот же Равиль сдаст его Сибирскому, и будет у Сашки уйма врагов.
Да, не зря еще на свободе он всегда прислушивался к байкам рассказчиков, которые имели отношение к зоне, не знал для чего ему это, наверно было просто интересно слушать рассказы о лагерной жизни, особенно он много слышал от своего отца, когда тот был в нетрезвом состоянии.
Его мысли прервал Равиль:
– Ну, что Санек, не спится? У тебя все нормально?
– Да не совсем, не нравится мне это, надо было просто поговорить с пацанами, и убедить их в неправильности их поступков.
– Ты откуда такой взялся?– шепотом произнес Равиль,– да не нам с тобой решать, что здесь правильно, а что нет. Сань, я тебя умоляю,– с иронией проговорил он, – не будь таким наивным и прямым, как рельса, ты живешь в фаворе[84], благодаря им,– и он кивнул головой в сторону изолятора,– ну, иди к мужикам жить, да на тебе бугры, да мастера будут, как на коне ездить. Откажешься работать, они тебя упрячут. Попадешь в изолятор, там спросят с тебя. За отказ от работы в зоне стремно садиться на кичу. Кулаками не прошибешь эту стену, тут головой надо думать,– поучал его Равелинский.
– Вот я и думаю, что надо правильно все делать, по - честному.
– Санек, ты меня удивляешь, отошли те времена, когда на общаках думали так, как ты себе мыслишь, я пока не имею права раскрывать поднаготню всей нашей жизни – это касается не понятий, а типичных дел, которыми мы все здесь заняты. Запомни – мы волки и грызть будем друг друга до победного, а одиночки вроде тебя, здесь не выживают, ты сам сегодня убедился, как делаются темные дела,– он нагнулся к уху Сашки и прошептал,– если кое-кому будет угодно, придут ночью архаровцы, придушат тебя подушкой, и нет тебя.
– Да кто придет-то!– воспротивился Воробей,– такие же, как я, Зеля, Глазун! Я не больше пойду,– произнес он с гневом в глазах.