– На воле классической борьбой года три занимался, потом на бокс ходил, а в основном: улица научила, частенько приходилось справедливость кулаками восстанавливать.
– А разве так бывает?
– Бывает, когда толпа на толпу, там времени нет, разъяснениями заниматься.
– Уходи от этих понятий, здесь политика – семеро одного не боятся, не канает.
– Еще как канает,– улыбнулся Сашка.
– А-а! Ты это о Пархатом и его пристебаям, против них тоже надо скопом, одному без толку.
– Да я на свободе старался выходить один на один, но не всегда удавалось.
– Значит ты Санек, баклан[107], по хулиганке больше предпочитаешь.
– Не совсем так. Там, где свои, я еще могу разнять, объяснить, а с соседскими не со всеми получалось. Леха, не называй меня бакланом, мне в свое время люди объясняли, что пацанов так называть не принято.
– Да, есть такое дело, на воле ты баклан, а здесь нет такой масти, есть просто «боец», но ничего, зона из тебя сделает такого дипломата, потом словом бить будешь, а задатки у тебя есть. Больше спрашивай –это не стремно, тебе же в пользу, а уж когда пехота не понимает слов, тогда бей, но не по репе[108], а по корпусу, как тебя в боксе учили и не при свидетелях, а то из трюма[109] не будешь вылезать. Ладно,Санек, сегодня жди в гости, мы вечером с братвой этих упырей проведать придем. Да, все хотел у тебя спросить, у тебя братья есть?
– Нет, я один в семье. А что спросил?
– Да есть в тебе, что-то такое,– загадочно улыбнулся Леха,– знаешь, когда полгода в тюрьме просидит человек – это еще не показатель, а ты выходит не по годам смышленый.
– Меня тоже было кому учить, батя мой сидел не раз, порой под хмельком начнет про лагеря рассказывать, а я все на ус мотал.
– А характером ты тоже в него?
– По части драк, видимо в него, но больше я в мать и в деда своего пошел. Мама у меня очень справедливая, а терпения у нее на десятерых таких, как отец хватит, она у меня хорошая.
– Ой, Санек, а у кого из нас матери плохие, мы только здесь начинаем понимать, что роднее и ближе матери, нет человека. На свиданки они, передачки, тоже они. У меня мамка болеет, а все равно возле зоны иногда бывает, не знаю, дождется ли,– грустно сказал Леха, она ведь еще и к отцу на свиданки ездит. Жалко мне ее.
– Тебе сколько еще до конца срока осталось?– спросил Сашка.
– Да фигня – двушка, на одной ноге на толчке просижу,– повеселел Сибирский,– а тебе сколько?
– Четыре с хвостиком еще, здесь на двух ногах придется стоять, на одной долго,– пошутил Санька,– Леха, а как быть с моими, так сказать подельниками с Зелей и Глазуном? Не смогу я их бросить.
– А вот с них и начни. Они пацаны еще не испорченные, разжуй им, что к чему, объясни, кто такие Равиль с Пархатым, и создавай свою семью. Не бойся, ты же Жеке шнопак[110] развернул, если что и Равилю поправишь, а пацаны тебе будут хорошим прикрытием, тем более вы одной делюгой [111]повязаны,– засмеялся Сибирский.
Они попращались до вечера, крепким и дружеским рукопожатием. Воробей, не откладывая в долгий ящик решил поговорить с Зелей и Глазуном. Если вечером заварится каша, то ему придется брать сторону Сибирского, а его пацаны из Равилевской семьи окажутся по другую сторону.
«Во! На ловца и зверь бежит»,– подумал Сашка, увидев выходящего из отряда Зелю.
– А где Глазун?
– Там в отряде, подушку ухом давит.
– Зеля, зови его, разговор есть серьезный.
– На сколько тысяч?– пошутил он.
– Бери больше, говорю тебе – серьезный.
Через пять минут пацаны собрались на улице и, направляясь к центральному плацу, не спеша, пошли к бане. Там располагался более спокойный закуток, где можно посидеть и поговорить, не боясь быть услышанными.
– Короче, пацаны, рассусоливать не буду, говорю прямо: положение наше незавидное, мы сейчас находимся между молотом и наковальней. Сибирским все известно, темнить не буду, нас троих «круто» подставил Равиль, – пацаны напряглись, слушая, не совсем понятное начало Воробья,– мы за него сделали грязную работу,– серьезно заметил Сашка.
– Но подожди, ведь Равиль все это делал с подачи Дрона,– запротестовал Зеля.
– То-то и оно, что никто не знает всю правду. Братва в зоне осуждает этот наезд, тем более он был не по понятиям: одним словом, стремно все прошло.
Чтобы сразу не ошарашить пацанов своей новостью, Санек решил сначала обрисовать картину в общем, а затем признаться им во всем.
– Равиль по натуре своей – трус и перестраховщик, а Пархатый – беспредельщик и бык без мозгов, но обложив себя такими, как мы, они диктуют условия всем в отряде и кое-кому в зоне. Сегодня вечером выходит из ШИЗО Пархатый, а Леха Сибирский со своей братвой придет спросить с него за ночной инцидент.
Зеля и Глазун еще не совсем поняли, куда клонит Сашка, но с тревогой в глазах продолжали молча слушать.
– Вы понимаете, в какую историю мы влипли? Если Дрон выйдет с кичи и соберет зоновский сходняк, то братва будет разбираться. Сибирские – уважаемые пацаны и как сход решит, так и будет. Пархатый отойдет в сторону и будет продолжать изгаляться в отряде над всеми, а Равиль вывернется. Пострадаем только мы трое, нас обязательно пустят крайними, потому как, никто не захочет взвалить на себя этот груз. Дрон и братва шутить с нами не будут, либо на ножи нас посадят, либо… Ну, сами понимаете,– мрачно закончил Сашка.
– Слушай, а чё теперь делать? Мы же не попрем против Равиля, – тревожно заметил Глазун.
– Я вижу пока два выхода,– продолжал Воробей,– либо мне в изолятор сесть и просить, чтобы Дрон выслушал меня, а там будь, что будет или уйти от Равиля и создать свою семью.
– Как ты себе это представляешь, ты что, к мужикам пойдешь?– изумленно спросил Зеля.
– А мужики, что по-вашему – быдло, или дубины неотесанные? Это вы со слов Равиля и Пархатого судите о них так, как -будто они лучшего не заслуживают. Где вообще уважение! Вы-то сами пришли сюда мужиками, это уже потом определились, кем быть и за кого. Сибирские к своим мужикам относятся по-человечески, у них нет беспредела, а у нас в отряде мужики бесправные, бугры и эти двое им духоту создали. Пацаны, нам надо решить и уйти из семьи Равиля.
– Сань, ты думаешь, чё говоришь, кто ж нас отпустит, нам же блатные весь кислород перекроют!– еще больше запротестовал Зеля.
– Я, наверно в отличие от вас, думаю. Вами сейчас руководит страх и отчаяние, а вы стряхните с себя эту дремоту. Зеля, кого ты называешь блатными? Горелого! Да у него броня во лбу четыре пальца, он только руководимый или все остальные из их семей по-твоему тоже блатные.
– Что ты предлагаешь?– спросил Глазун.
– Сегодня после разбора, мы втроем объявим Равилю о выходе из семьи.
– Сань, да это мужикам хорошо, погрызлись между собой и оттолкнулись друг от друга. Я говорю тебе, нам не дадут.
– Слышь Зеля, хорош труса праздновать, я предлагаю нам создать свою семью. Ну, кто нам запретит? Равиль или Пархатый? – Сашка обвел пацанов взглядом,– я за вас! Сашка протянул руку ладонью вверх,– а вы?
Настал переломный момент. Сашке хотелось верить в этих двух, еще не тронутых зоновской гнильцой пацанов. Первым его ударил по ладошке Зеля:
– А, будь что будет, я с тобой.
Глазун посмотрел на свою ладонь, повертел ею, как бы раздумывая и тоже хлопнул Саньку по руке.
– Пацаны, я вас никогда не предам, и не брошу в беде, за вас буду стоять горой до конца, главное: вы не думайте, что Равиль и Пархатый – это все. Просто мы будем жить сами по себе, пусть только попробуют натравить на нас своих псов, а нормальных пацанов мы переманим на свою сторону.
– Ладно Воробей, семь бед – один ответ,– сказал Зеля.
– Я хочу вам одну вещь сказать,– обратился снова Санька к пацанам,– я стараюсь вывести нас из-под удара, а потому принял такое решение: навести мосты с Сибирскими пацанами. Я был у них, и они все знают, за нас не переживайте, здесь они нас простили и в случае чего, Лехины пацаны окажут нам поддержку. Это я все говорю к тому, чтобы в дальнейшем между нами не было тайн и недомолвок.
– Сань, как ты решился? Тебя ж могли затоптать,– замотал головой Зеля.
– А потому и не затоптали. Это и есть настоящие пацаны, которые сначала выслушают, а потом уже решают, а не то что наши быки, в начале жути нагонят, прессанут как следует, а потом и деваться некуда, как этим тварям руки лизать. Все братва, вечером все будет ясно, одно скажу, что сегодня мы станем самостоятельными, если что, будем биться, но под этих мразей не ляжем, хороших пацанов в зоне не мало, нас поддержат, нам главное не упасть в ихних глазах.
Подошел срок выхода с ШИЗО Пархатого, все ждали его вечером. У администрации были правила: забрали нарушителя в шесть вечера – значит через пятнадцать суток он выйдет в тоже время, это также верно, если его посадили первого числа и выйдет он на свободу через пять лет в такой же день.
Воробьев получил козырное спальное место в проходе, где располагалась семья Равиля. Присматривался к окружающим, больше задавал вопросов и внимательно слушал. Он никогда не брезговал посидеть с мужиками-работягами, ему было безразлично, что об этом подумают блатные. Знакомился Сашка быстро, у него был особый нюх на хороших людей: короткий обмен личными данными, где жил на воле, кто друзья и в принципе знакомство набирало ход. Матвей – его земляк, проинформировал своих мужиков, что Сашка парень мировой и с ним можно общаться по-простецки.
Только настороженно Воробьев относился к блатным, хотя его статус и позволял держаться с ними на равных. Пока его считали, просто бойцом: крепким, нетрусливым, отчаянным пацаном, который еще ничего такого серьезного не насобирал в свой жизненный рюкзак, ведь за плечами отсижено всего-то ничего.
Но была в Сашке какая-то своеобразная изюминка, стержень, заложенный в его характере. Может быть его манера независимого поведения. С работниками администрации он вел себя уверенно, никогда не пасовал и не прогибался, отвечал четко и грамотно. С осужденными шел в контакт легко, в его манере общения просматривались лидерские наклонности. Имел трезвый, справедливый взгляд на вещи. Иногда он казался странным для окружающих, слишком задумчивым, но это не от тоски по воле, а от обдумывания разных ситуаций. Он мог часами проворачивать в голове те или иные комбинации, в этом отношении Воробьев был дотошным, раскладывал все по полочкам, что-то просчитывал и смотрелся он со стороны не по годам смышленым.
Одно обстоятельство не выходило у него из головы, увидев в первый раз Пархатого, он, почему-то решил, что где-то его лицо уже мелькало. Но где? Не мог припомнить. Единственное, что можно было сопоставить, это представить длинные волосы на голове Пархатого. Нужно присмотреться к нему внимательнее, в тюрьме он не мог его встретить, Жека уже четыре года сидит. Нет, почему-то Воробей ассоциировал его встречу именно на свободе и с длинными волосами на голове. Определенно, ему нужно присмотреться к Пархатому.
Сказать, что волновался Сашка по поводу встречи с ним, наверно нет. Но чувство неприязни сохранилось, да и отзывы о нем были не самые лестные. Действительно, когда вечером, помывшись в бане, Пархатый пришел в отряд в сопровождении своих «торпедоносцев», тоже вышедших из ШИЗО, Воробей невольно заволновался и, не подав виду, поздоровался со всеми за руку. Горелый слегка оскалился и отошел в сторону, двое других «крестников» тоже, поздоровавшись с Воробьем, отодвинулись. Пархатый задержал руку Сашки дольше, чем следовало, как бы прощупывая его, но затем резко осклабился и громко произнес:
– Кто старое помянет, тому глаз вон.
Сашка про себя подумал: «А кто забудет – тому два».
– Тем более Сандро, мы с тобой земляки.– и потрепав локоть Воробья, Пархатый пригласил всех в проход. Мужики приветствовали Жеку: кто с натянутой улыбкой, кто равнодушным кивком головы. Не думается, что кто-то из работяг и прочих, был в восторге от освобождения Жеки, тем более слух уже прошел по всей зоне и по отряду, что Пархатый теперь назначен главшпаном отряда. У кого-то мурашки пробежали по телу, а те, кто были в шестерках, вздохнули свободнее, им теперь открывалась зеленая дорога.
Между Равилем и Пархатым вышел краткий диалог:
– Ты обыграл меня с Сибирским, наказав его, а я тебя с местом главного. Пожалуй, мы квиты,– прошептал Жека, нагнувшись к уху Равиля.
Вдруг, сквозь гвалт разговоров, на входе в спальную секцию послышались множественные шаги, и по мере того, как они приближались, шум в помещении затихал. По главному проходу шли заключенные – человек семь. Четко слышался стук каблуков, идущих прямо к проходу Пархатого. Это приближались пацаны из десятого отряда, во главе со своим паханом. Остановившись в проходе, Леха Сибирский кивком поприветствовал собравшихся, он не был намерен раскрывать тайну пацанов, испортивших робу. Вынув из подмышки пакет, он бросил его к ногам Жеки.
– Что это за хрень?– привстав со шконки, процедил Пархатый,– Вы, что себе позволяете? Вы – быки приопущенные!
Сибирский, после его слов, сунул руку под куртку, и по всей вероятности взялся за рукоятку ножа.
– А это не только тебе предъява,– дерзко заявил Леха, –а всей твоей пехоте.
На полу лежали пять комплектов робы, сожженных кислотой.
– Я еще не знаю точно, с чьей подачи ваши чемергесы накатили на мою семью, но по понятиям вы должны были собрать сходняк и не вам шакалам решать, кого из пацанов опускать. Я объявляю, что вы затеяли беспредел. – Леха внимательно следил за действиями Пархатого и его быков, но удостоверившись, что те опешили от его решительности, продолжил,– вся братва в зоне вправе выслушать нас, а потом решать по «чесноку»[112].
– Подожди Сибирский, он же в изоляторе чалился, когда на вас наехали,– заступился за Жеку Равиль.
– Да что ты мне мозги полощешь, с вашего отряда замутили беспредел. Пархатый за порядком смотрит, ему и отвечать. Он ткнул пальцем в грудь Рыжкова и продолжил,– мы нормальные пацаны, и требуем к себе уважения, нас поддержат все босяки в зоне, как только мы узнаем, какой псарь натравил на нас свою свору, будет крутой разбор.
Пархатый немного опешил, то ли оттого что Сибирский со своей братвой взял быка за рога, то ли он не понимает на кого замахнулся. Но вот, опережая Пархатого, выступил вперед Равиль и встал буфером между Рыжковым и Сибирским.
– Братва, давайте успокоимся и по разумному разложим все по полкам.
– А с нами поступили разумно?– не унимался Сибирский, решительно отстаивая свою правоту, – ты в отряде главный! – он снова ткнул пальцем в грудь Пархатого,– а ведь на тебя братва зоновская может и бочку накатить[113]. Сколько ты опустил мужиков в отряде? Ты должен по понятиям разруливать ситуации, прислушиваться к мнению мужиков, а они в свою очередь тебя должны уважать и защищать от беспредела ментовского. Кто за тебя встанет? Пиковину ты в бок скоро заработаешь. Вот выйдет Дрон, мы тебя еще раскачаем,– решительно заявил Сибирский.
– Ну, подождите пацаны,– как можно мягче успокаивал Равиль, – без пахана мы не можем созвать сходняк. На днях в зону должен выйти Дрон, и мы все разберем и улаптюем.
Равиль понимал, что одно брошенное с любой стороны обидное слово взорвет обстановку, и в ход пойдут не только кулаки, но и ножи.
– Вот рассудите сами, зачем Дрон из правильной зоны сюда подкатил? Чтобы у нас было все в пучком и ништяк,– продолжил Сибирский,– но какие бесы воспользовались его временным пребыванием на киче и решили нас раскачать? Мы пацаны правильные и себя в обиду не дадим, соберется сходняк и как братва решит, так и будет, и Дрону придется считаться с нами, мы косяки не пороли и обращаться с нами, как с быдлом не дадим. Я лучше сдохну на сходке, но себя и своих пацанов в обиду не дам и ты мне не указ, – Сибирский слегка отстранил рукой Равиля.
– Вот и добро, вот и ладушки,– уже примирительно произнес Пархатый, чувствуя, что накал проходит,– на сходняке все и порешаем.
«А поджилки-то у Пархатого задрожали,– подумал Сашка,– еще бы, у таких тварей душонка заячья, трусоваты они по жизни, только шестерками, да быками себя обкладывают, за счет их и живут».
Глава 12
КОПРОМАТ НА НАЧАЛЬНИКА
До слуха Дрона дошла одна новость, что в зоне сидит старый пройдоха, который в далекие сороковые годы отбывал срок на Колыме и вроде по рассказам и по понятиям не был простым мужичком. Хотя Макар – так звали бывшего сидельца ГУЛАГа, скрытничал о своем прошлом, не распространялся и не встревал в разговоры со своими советами. Советский суд, исходя из общего законодательства, счел возможным дать ему семь лет общего режима, а прошлые судимости за давностью лет уже не имели свою силу, вот и попал этот старый кадр в данную колонию. Но Макар, не смотря на свой пройденный и тяжелый путь, никогда не унывал и считался среди мужиков балагуром и весельчаком
По рассказам сидельцев в изоляторе, Дрон заметил одну особенность, что в некоторых семьях во втором отряде пили чифир, делая по два глотка, как это делали в давние времена, а по теперешним порядкам делают три глотка и передают по очереди. Может быть Макар привил кое-кому давние традиции? По крайней мере, на Сибирских командировках принято делать три глотка, может это, и было не столь важно, но Дрон зэк был матерый, разборчивый и умный. Он, конечно, прощупает почву и узнает, что это за мужичок, сдавалось Дронову, что был Макар прошляком.[114]
Сидя в одиночке, Алексей шел впереди на шаг любого зэка в этой зоне, все просчитывал и обдумывал. Что творилось в отрядах и даже среди администрации становилось его достоянием. В зону он и сам не торопился выходить, знал, что она просто наводнена активистами и тихушниками с оперчасти и каждый его шаг будет отзываться эхом в кумовском кабинете.
Когда он пришел в зону, его сразу без разговоров препроводили в ШИЗО. Пришел начальник оперчасти майор и первое, что он предложил Дронову – идти с бригадой вновь прибывших осужденных копать ямки на месте строительства здания нового ШИЗО. Вор наотрез отказался и получил за отказ от работы пятнадцать суток. Странно, почему-то всем отказникам полагалось по десять суток ШИЗО, а здесь сразу пятнадцать. Отсиженный срок прошел, и вновь предложение копать ямки – снова отказ, еще пятнадцать суток и так три раза.
Вор вступил в полемику с начальником, ведь по его утверждению копание ямок – это общественные работы, а не основное производство. Ефремов гнул свою линию и доказывал, что Дронов обязан отработать два часа на общественных работах. Но вору претило само определение – общественность.
Дрон уже досиживает сороковые сутки. Опер Ефрем, конечно обрисовал, что ждет его дальше: перевод в помещение камерного типа, карцер за нарушение режима содержания и так далее, затем суд и тюремный режим.
Все бы произошло именно так, как обещал ему начальник оперчасти, если бы неделей назад в открывшуюся кормушку не влетел запечатанный пакет, содержимое которого было зашифровано, и прочитать его мог только вор.
Вскрывая пакет, Дронов пробежался взглядом по внутренней стороне: «После прочтения уничтожить». Если кому-то из посторонних попадет в руки эта информация, то на первый взгляд покажется несуразицей и сущей белибердой.
Дронов, ознакомившись с закодированным посланием, был сильно удивлен. Потирая руки от радости, он два часа ходил по камере туда-сюда, обдумывая свежую информацию. Затем развел небольшой костерок на параше из листков ценного пакета. Приоткрыв маленькую форточку окна, стал выгонять дым из камеры. По коридору послышались шаги надзирателя, и предостерегающий оклик:
– Третья камера, почему от вас дымом несет, что в карцер захотелось?
– Командир, да спички закончились, пришлось на лампочку вату ложить[115], прикурить не чем,– оправдывался вор.
Сержант открыл кормушку и отмахиваясь от дыма произнес:
– Дронов, ты мне дуру-то не гони, прекращай там чифироварение, а то действительно накажу.
– Ладно старшой не злись,– и тихо добавил,– вызови начальника Режимно-Оперативной части майора Кузнецова.
Сержант пообещал исполнить его просьбу.
В пакете находилась действительно очень ценная информация, а исходила она от самого Колдуна, но была переправлена со свободы вором в законе Арканом – сподвижником Дрона. Передавалось многое: нелегальные поступления в зону запрещенных предметов, указывались каналы поставок, имена вольнонаемных работников и сотрудников колонии, завербованных в свое время Колдуном, имена осужденных, являющихся авторитетами в зоне, поставки всего необходимого на объектовые зоны, каким образом выстраивалась иерархическая лестница. Кого нужно было опасаться, на кого можно было опереться, но самое главное – это информация о начальнике из числа администрации колонии, способного оказать содействие уголовным авторитетам. Далее шли слова пароля при встрече. В самом конце – постскриптум:
«Строго для Дрона. Прояви особое внимание и осторожность в отношении нач. оперчасти Ефремова – этот кадр старается "подсидеть" и скомпрометировать начальника...– В место фамилии стояло многоточие,– «При случае поредай эту информацию Ему».
Выходит, что теперь ангелом-хранителем Дронова будет начальник Режимно-Оперативной части колонии.
«Вот это да!– попытался одернуть себя вор,– а ведь стремная штука, якшаться вору с начальником оперов и режимников. Но если повернуть эту ситуацию по-другому, то имея такой компромат на руках, я могу противопоставить ментам свою структуру, а при надобности разморозить зону и поднять на ней бунт. После встречи с Кузнецом я выйду в зону и наведу железный порядок».
Начальник РиОР Кузнецов, начинал свой рабочий день с обхода штаба колонии и посещения штрафного изолятора. Сержант надзорной службы передал ему просьбу осужденного Дронова, что тот просит встречи с ним. Зайдя в ШИЗО, майор прошел в дежурный кабинет и попросил начальника смены контролеров привести к нему осужденного с третьей камеры, через пять минут в кабинет ввели Дронова. Начальник попросил дежурного оставить их одних и закрыть дверь. Прапорщик слегка засомневался, но спохватившись, выполнил приказ.
– Ну-с, осужденный Дронов, я Вас внимательно слушаю, что у Вас там стряслось, выкладывайте,– с тенью сарказма произнес Кузнецов.
– У меня-с, гражданин начальник, все тип-поп, а вот у Вас?!
– Что Вы себе позволяете?– возмутился майор.
Дронов обернулся к двери и,убедившись, что она плотно закрыта, тихо произнес:
– Тихо начальник, не кипишуй, дело у меня к тебе, неотложное,– и еще тише сказал:
– Курица весит три килограмма, а когда она стоит на одной ноге, какой ее вес?
Это был вопрос пароля. Дронов ожидал ответа.
– Конечно полтора, но учитывая, что мы с вами разумные люди, все три,– ответил майор.
Вор облегченно вздохнул и решил сразу брать быка за рога:
– Точно, в цвет майор! Чтобы нам попусту время не тратить, перейду сразу к делу. Колдун – мой предшественник передал мне все дела, если говорить серьезно, то наш контакт и будет началом.
– И что же он тебе передал?
– Тебя начальник интересует твои непосредственные сношения с авторитетами зоны или вне ее? Давай начистоту, чтобы не питать иллюзий – фамилия Говоров тебе о чем нибудь говорит?
– Ну, допустим,– сказал Кузнецов, а про себя подумал, что его теперешний оппонент получил в наследство очень многое.
– Говоров – это серьезный козырь, а еще что тебе передали?– спросил заинтересованно майор.
– Если серьезно, майор, то твой тыл в зоне, пока надежно прикрыт, о твоих делах никто из начальства не догадывается, но есть одно но…
– Что еще за «но»?– с тревогой спросил Кузнецов.
– А твой «хвостик» или как правильней его назвать – твоя непосредственная неприятность. Помнишь Тернова, который был раскрыт и его пришлось устранить,– Дрон провел ребром ладони себе по горлу.
– Да-да конечно.
Майор начал проявлять беспокойство. Разве можно забыть, как Тернова, бывшего раскрытого агента Ефремова, придавило листовым железом, соскользнувшим на него с самосвала.
– Колдун вычислил Тернова и его причастность к куму, то есть к оперу Ефремову, ты был на волоске от провала. А знаешь, почему тебя не сдал твой подчиненный?
– Наверно доказательств у него не было.
– Не скажи начальник, а по моим сведениям у Ефремова полно неопровержимых доказательств о твоих делах, просто он хочет войти к тебе в долю. Ты знаешь о его первых шагах в системе органов?
– Ну, так поверхностно, характеристики и прочее. А что, есть какие-то другие зацепки?– спросил заинтересованно Кузнецов.
– Имеются,– хитро улыбнулся Дронов,– Ефремова турнули из оперов, когда он работал в Дзержинском РОВД, и он вынужден был сменить работу, благодаря связям, он и попал сюда. Мы кое-какую почву прозондировали под его ногами, а разве с тобой Колдун не делился своими соображениями?
– Колдунов занимался моим прикрытием и смотрел за порядком в зоне и сильно не посвящал меня в подробности.
– Ну, тогда открою тебе маленький секрет, последний разговор «сексота» с опером был подслушан человеком, подосланным Колдуном, тому пришлось провести ночь и половину дня в кабинете Ефремова, лежа на дне его кожаного дивана.
– Хм! Ну, вы и артисты!– Кузнецов скривил в усмешке губы.
– Да уж поверь, тот артист и спас тебя. Ефремову стало известно о твоей расконвоированной бригаде, которая строит твое безоблачное будущее, о кое-каких поставках на выездные объекты, о землях под нелегальное строительство…
Кузнецов внутренне собрался, он не хотел подавать вид, что его удивляет откровение Дронова.
– Больше Ефремову ничего не известно, но он роет под тебя здесь в зоне, пытаясь насадить своих людей, но его потуги похожи на пробуксовку на месте. Главное – это твои законспирированные связи с подполковником Говоровым из управы. Дальнейший путь цепочки некоторых лиц остается недосягаемым для него.
– Ты думаешь он следит за мной за забором?– напрягся майор.
– Если он один, то не думаю – это слишком накладно и рискованно, у него нет столько денег и надежных связей, чтобы устраивать за тобой слежку. Сдать тебя в ОБХСС он не может, это не того сорта ягода, а вот твои деньги и связи… Мне кажется он готовит на тебя компру.
– Что за информация?
– У кума есть еще кто-то, кто сливает ему подноготною о серьезных делах в зоне.
– На-то он и начальник оперчасти, чтобы держать все под контролем, пусть занимается своим делом, а вот вынюхивание моих следов – это меня больше волнует.
– Я думаю, что он идет широким фронтом, сначала в его планах накрыть зоновский общак, а затем обложить тебя со всех сторон флажками, на него работает кто-то опытный. Знать бы – кто?
– Ты имеешь в виду кто-то из администрации или из числа зэков?
– У меня есть наметки, но без выхода в зону я не смогу вычислить тихушника. Да он и опасен только нам, блатным. Это пока. Ефремов через твою голову пишет рапорта хозяину или в управу?
– Не замечал, мне бы было известно в первую очередь, со всеми оперативками он делится со мной. Кстати о тебе тоже есть немало информации и до сегодняшней нашей встречи ты был на полном прицеле у меня и начальника колонии. Однако меня удивил неожиданный поворот в твоей судьбе. Я догадывался, конечно, что когда-нибудь, после этапирования Колдунова, кто-то займет его место, но чтобы вот так неожиданно! Да, воровской мир не перестает меня удивлять, но по моим сведениям, ты являешься вором в законе, не стремно тебе со мной общаться, ведь не по понятиям,– Кузнецов явно хотел завладеть ситуацией.
Дронов улыбнулся: знания азов воровского кодекса, свойственны администрации, иначе бы не существовало красных зон, куда вору заказан путь.
– Я согласен, когда затронута принципиальная точка зрения по поводу некоторых соприкасающихся интересов системы МВД и воровского сообщества, но от обоюдной выгоды, наша воровская эпархия не пострадает, в ней только прибудет. Мы приближаемся к восьмидесятым годам, и далекие тридцатые и сороковые уже имеют принципиальные различия с нашим временем: рождаются новые поколения, люди меняются, а с ними подмена воровских законов и понятий. В вашей системе ведь тоже идет смена,– Дрон испытующе посмотрел на Кузнецова.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну как?! Старики,служившие системе Гулага, передали эстафету сыновьям, и сейчас приходит номенклатура не чистая умами и на руку. Фронтовики и ветераны были идейные, можно сказать не припорошенные гнильцой преступного соблазна, а теперь их сменили новые, современные кадры. Я понимаю: жить хотят все, но не все умеют.
Я вот свою идею не продаю, меня сломать трудно, хотя методы КГБ и МВД сейчас достигли таких беспредельных высот, что не берусь судить о завтрашнем дне, – Дронов опять посмотрел пристально в глаза майору и как бы снисходительно добавил, – вы уже не те защитники Родины и меняетесь с поразительной быстротой, нам за вами порой не угнаться, вот и приходится воровскому миру пересматривать свои взгляды на жизнь и наводить мосты с вашей системой, учитывая финансовые интересы. Тюрьмы, лагеря остаются, а нашего брата все прибывает, и приходит, поверь не идейная блоть, а поросль, подернутая совсем другим покрытием.
– Дронов, тебя послушать, так мы должны изменить свои взгляды и либеральничать с ворами! Тогда завтра мы будем ходить на свободе по струнке, и жить по вашим воровским понятиям. Нет уж, уволь, лучше по закону!
– Это говоришь мне ты – идейный борец за капитальные вложения в собственный карман. Вот ты – начальник хочешь иметь все, но государство не дает тебе такой возможности. О каких законах ты говоришь? Да плевал ты на их законы! По сути – ты против государства, так как сам добываешь себе права на лучшую жизнь.