Галина скомкала в руке письмо, и в сердцах швырнула в дальний угол комнаты. Упала на диван, и уткнувшись в подушку, разразилась беззвучными рыданиями.
После того, как она успокоилась, к сердцу подступила жалость, но не к Ефремову потянулись сразу мысли, а к Алексею. Галя поднялась с дивана, прошла в угол комнаты и подняла письмо. Разгладила бережно его рукой и еще раз прочла.
«Поеду завтра на работу, может узнаю подробности всего этого ужаса. Никитке нужно как-то помягче сообщить о смерти отца, хоть их отношения не были хорошими, но все равно, будет справедливо предупредить его.
СЛЕДСТВИЕ
Подследственных заключенных, которым было предъявлено обвинение в организации и участии в бунте, насчитывалось тридцать восемь человек. Из них, как организаторов, обвинили девять заключенных, в том числе: Воробьева, Зельдмана, Глазунова, Ирощенко, Сибирского, Матвеева.
Сергей Ирощенко с тяжелым ранением в бедро был направлен в хирургическое отделение МОБ. Пуля, слегка задев берцовую кость, засела в глубине мышц.
Сделав операцию, и удалив пулю, врачи убедились, что кость нераздробленна, но заключенный пойдет на поправку не скоро. Комитетчики и управление ИТУ по Новосибирску не сочли нужным держать его под охраной в больнице и отправили Ирощенко в следственный изолятор, где он был размещен под присмотром врачей в спецкоридоре блока «В». В этом помещении содержались приговоренные к расстрелу, ожидавшие своей дальнейшей участи. После кассационной жалобы следовал пересмотр дела или отказ о помиловании и после чего их отправляли по этапу в исполнительную тюрьму, где приговоренные заканчивали свою жизнь. Подобная участь неминуемо ожидала и Сергея Ирощенко.
Следственный комитет, сформированный из высококвалифицированных специалистов - следователей, раскручивал машину дознания на полную мощность. Были среди них следователи - колольщики, способные любыми способами добиваться желаемых результатов, они еще славились тем, как грамотно проводили допросы и фальсифицировали протоколы признания заключенных.
Кроме зачинщиков и участвующих в бунте числились и погибшие, таких было тринадцать человек, но комитетчикам быстро удалось выровнять ситуацию, которая поначалу сложилась не в их пользу.
Родные погибших уже плотно осаждали прокуратуру и следователей, пытаясь получить достоверную информацию о смерти своих близких. К ним присоединились множественные родственники искалеченных и изувеченных осужденных, которых насчитывались десятки.
Целью следственного комитета, в первую очередь было выявление остальных зачинщиков бунта. Оперативники КГБ неустанно вели допросы бунтовщиков и других осужденных, находящихся в колонии. Понятное дело: им необходимо было повернуть дело так, что группа заключенных, под руководством вора в законе, захватила власть в зоне в свои руки. Затем создав мощную вооруженную группу, силой заставили принимать участие в бунте основную часть осужденных. Под антиправительственные лозунги, дезорганизировав заключенных, они сделали попытку прорыва несколькими группами оцепления военнослужащих, но потерпели отпор со стороны спецподразделений. Вымещая зло на активистах колонии и взятых в заложники работников администрации, бандиты всяческими способами пытались держать обстановку в колонии в своих руках и выдвигать свои требования. Путем шантажа и насилия ввергли ни в чем неповинных заключенных в участие в жестоком бунте.
Вот такую «правдивую» информацию они выкладывали назойливым родственникам.
Начались несанкционированные пытки заключенных, чтобы склонить их к даче показаний, угодных следователям. Оперсостав СИЗО, перехватывая записки с воли, в которых делали свое обращение к зэкам уголовные авторитеты, повели игру противодействия. Они подсаживали в камеры своих людей, которые распространяли лживые слухи о беспределе вора в законе Дронова, и о том, что после бунта в самой колонии, в разных тюрьмах и зонах стало намного тяжелее с режимной точки зрения. Якобы обозлив администрацию того или иного учреждения своими действиями, бунтовщики создали предпосылки к последующим волнениям. Лагерное и тюремное начальство было вынуждено принять беспрецедентные меры по устранению дальнейших попыток совершать перевороты. Московские проверки следовали одна за другой и проблемы решались, но не в пользу заключенных, а наоборот, в ужесточении режима содержания осужденных.
Если раньше чувствовалось послабление режима в тюрьме, на которые администрация СИЗО смотрела сквозь пальцы: можно было разговаривать после отбоя, петь песни, в кое в каких камерах играть в карты, при поверке не вставать со спальных мест, перекрикиваться с соседними камерами и так далее, то теперь это считалось грубым нарушением режима содержания и провинившиеся строго наказывались, вплоть до водворения виновных лиц в карцер.
Естественно появились недовольные из числа подследственных, и также осужденных, которые ощутили на себе изменение режима, начались разбирательства между людьми. Одни отстаивали правоту взбунтовавшихся, другие обвиняли их в всеобщем беспределе.
Тем не менее, замысел вора Аркана сработал, когда пацаны и мужики стали возвращаться в камеры со следственных мероприятий избитыми и изрядно потрепанными, начались массовые голодовки. Отказывались принимать пищу все подследственные в камере, потому как невозможно, чтобы все поддерживали голодовку, а один зэк оставался равнодушным. Тюремный закон обязывал поддерживать попавших в беду людей, и это было не единичным случаем. Отказавшегося принимать пищу, работники тюрьмы совместно с врачами насильно кормили через трубочку, но в сложившейся ситуации оборудования и тюремщиков не хватало. Хотя требования голодающих и было направлено на поддержку избиваемых людей, но следователи упорно продолжали выполнять приказы сверху.
Тогда в ход пошли лезвия бритвочек: участились случаи вскрытия вен и полости живота, в основном это делали подследственные, которые имели только такие меры воздействия на зарвавшихся комитетчиков и следователей.
Что доведись до прокурорских, которых положение обязывало разобраться в бесчинстве дознавателей, то их обещания разобраться во всем, так и оставались пустыми.
И все же, несмотря на указания сверху, дознавателям и следователям пришлось отступить. Прессинг постепенно ослабевал, а это значило, что показания, которые давали обвиняемые в бунте, не соответствовали чаяниям властей. От подобных акций протестов, обвинение конечно не распалось, но многим подследственным это спасло жизнь, ведь фабриковали уголовные дела многих таким образом, чтобы подвести под расстрельную статью. Тяжело вздыхали подследственные люди и в безумной круговерти следственных экспериментов, возмущались: «Что взять с правовой системы в наше время?! С заказных судов, да пересудов, когда следствие, прокуратура и судебные инстанции повязаны одним окончательным решением – строго покарать, в назидание другим, чтобы остальные боялись, потому и стремятся власти впаять нам огромные срока «под самый потолок» и расстрелы».
По истечении полумесяца можно было увидеть сложившуюся картину: не все обвиняемые дойдут до суда непоколебимыми духом, непокорившимися системе. Многие сломаются под тяжестью улик и обвинений, под пытками и унижениями, обманами или просто испугавшись, после всего пережитого.
Но оставшийся в живых костяк восстания, продолжал жить и бороться за свою дальнейшую жизнь и судьбу.
Сашку, как и большинство других бунтовщиков, перевели в общие помещения. Он попал следственную камеру № 206, где вместо положенных восьми человек, сидело двадцать шесть. Не удивительно, что численность арестантов доходила в некоторых восьмиместных камерах до тридцати человек, мест в тюрьме катастрофически не хватало.
Он зашел, поздоровался, и бросив матрац на первую шконку, поинтересовался кто в хате старенький. Костяк из пяти человек, сидели за столом и играли в домино.
– Ты кто и откуда?– спросили его.
– Я, Сашка, кликуха моя Воробей, под раскрутку иду.
– А я Сережка Синичкин, иду на «вышак»,– видно хотел сострить подследственный Кулагин, но Сашка тоже решил отреагировать шуткой:
– А ну-ка Синичка, вспорхнул отсюда, мне с братвой поговорить нужно.
– Ты что, фраер, на грубость нарываешься?– окрысился Кулагин.
– Да ладно земляк, не мети пургу, я же пошутил,– улыбнулся Сашка и подсел к столу,– так с кем мне поговорить?– обратился он к братве.
– Смотря на какую тему,– ответил тот, кто был в камере главный.
– Пацаны, меня с общака сюда пригнали, в зоне бунт был, сейчас крутят.
В камере все оживились.
– Так ты с бунтарской зоны? А чё сразу не сказал.
– Вот говорю. До вас тоже слухи дошли?
– Нам маляву загнали,– сказал крепыш, одетый в черную майку,– ну, вы там и намесили ментов. Меня Юрком зовут, можешь меня Трактором погонять, я старенький в этой хате.
Сашка перезнакомился со всеми аборигенами. Трактор указал глазами сокамернику, и тот передал свернутую в рулончик бумажку.
– Вот – малява со свободы пришла, такие по всей тюрьме разослали, прочти,– и Юрка протянул бумажку Воробьеву.
Текст в маляве гласил:
«Братва! Пацаны! Мужики! До вас стучится вор в законе Аркан и еще ряд авторитетных людей Новосибирска. В зоне общего режима № 2 в Толмачах, на днях правильные пацаны организовали бунт против ментовского беспредела. Во главе пацанов стоял вор в законе Дрон, который погиб во время бунта. Отдали Богу душу еще несколько пацанов и мужиков, которые не желали жить по ментовским меркам и терпеть рядом с собой прихвостней лагерных мусоров. Сейчас в тюрьме сидят босяки, которых менты крутят за организацию бунта и участие.
Всей братве, блатным, стареньким по хатам и мужикам, всячески содействовать пацанам, которые пострадали за наше дело. Не чините препятствий и не отказывайте в их просьбах. Призываю вас поддержать братву и помочь им, в чем только они нуждаются. Если следаки и опера из КГБ начнут прессовать пацанов, поддержите их всеобщей голодовкой и неповиновением.
Принято на воровской сходке 29.08.1977г.
Распространить по всей тюрьме».
Когда копия такого воззвания попала в политотдел и оперативно-розыскные части, на Аркана, и без того отыскиваемого властями, были спущены все «ищейки».
После отсутствия объективной информации о состоянии дел всех бунтарей, у Сашки зашлось сердце. «Оказывается нас не забывают, это наверно тот самый вор Аркан, о котором Леха Дрон рассказывал, он с воли нам поддержку бросает. Леха- Леха, – вздохнул горестно Сашка,– он позаботился заранее о нас.
– Ты чё, Санек? – голос сокамерника вывел его из раздумий.
– Да вот, пацаны перед глазами стоят, мы до последнего отбивались от ментов и солдат, забаррикадировались в двухэтажке на втором этаже. Леха Дрон, Сережка Сокол, их снайпера убили. Игорь Каленый себя сам застрелил, не хотел сдаваться ментам, они знали, что им высшая мера светит, потому не сдались живыми.
Мы с пацанами среди них самые молодые были, теперь нам суждено через ментовский ад пройти, нас уже комитетчики под пресс пустили.
– Ты давай, расскажи все: о Дроне, обо всех. Выговорись, тебе же легче будет,– попросили Сашку пацаны и мужики.
Сашка начал свой рассказ. Он говорил спокойно, не торопясь, чтобы не сбиваться на эмоциях, иногда смолкал, вспоминая до подробностей ту, или иную картину, и снова продолжал. В камере все внимательно слушали, вникая во все подробности описываемого бунта. Иногда во время рассказа, кто-нибудь из сокамерников ругался, выражая свой протест или присвистывал от удивления.
Незаметно летело время, открылась кормушка и баландеры, развозившие бачки и термоса, кормили тюрьму ужином. Некоторые не стали даже есть, чтобы не отвлекаться.
Прозвучала команда «отбой», а Сашка в полголоса продолжал подробно описывать ужасные события. Два раза дубак[190] подходил к двери, и ударял ключами, предупреждая, чтобы прекратили разговоры. Далеко за полночь Сашка закончил историю о страшном подавлении бунта.
– Да, пацаны, пережить, такое, и в страшном сне не приснится. Нервы крепкие надо иметь,– посочувствовал «Томский» – один из подследственных.
– Слушай, разморозить полуссученную зону и поднять мужиков на бунт, не каждому под силу. Да, Дрон действительно был настоящим вором,– выразил свои симпатии Трактор.
– Человеком с большой буквы,– поддержал его Сашка,– сначала, когда он с ШИЗО в зону вышел, мы думали что просто цену себе набивает, и даже предположить не могли, что Дрон наведет порядок. Видно он для себя потом решил, что только ценой жизни можно, что - то исправить, иначе менты запрессовали бы его. – Сашка замолчал и обведя всех взглядом, решительно заявил,– а знаете пацаны, лично мне все это по сердцу, и никогда не буду жалеть, что все произошло, не мы, так другие бы подняли бунт, как говорят: «Всему свое время».
После того, как Анатолия Брагина, чуть живого привезли в Облбольницу и после нелегкой операции положили в реанимационную палату, прошло больше двух недель. Его родные: жена Лена, дочурка Женечка и родной брат Сергей регулярно посещали, переживая глубоко за его состояние. Приходили сослуживцы и делились последними новостями. Он уже знал, что бунт был жестоко подавлен, ибо другого пути у власти не было. Узнал, что главные зачинщики погибли, а многих приверженцев главаря отправили в СИЗО. Колонию постепенно расформировывали: меняли руководство, а заключенных отправляли по другим зонам.
Анатолий шел на поправку, но еще побаливала лобная кость. Хирург собрал его нос из раздробленных кусочков хряща. Конечно, на переносице останется шрам, его никуда не спрячешь.
Анатолий переживал тяжелый кризис в плане психологического и морального состояния. То, о чем он порой задумывался – случилось. Он не любил свою работу, а вернее людей, с которыми ему приходилось выполнять общее дело. СИЗО и колония, где он столкнулся с отверженными обществом людьми, постепенно меняли его психику. Естество, сидевшее в глубине его души не давало покоя, он не мог спокойно смотреть, как его сослуживцы издеваются на заключенными.
И вот, черная и глубокая борозда разделила прошлое и настоящщее. Остались за чертой его размышления о правильном подходе и воспитании к оступившимся людям. В своих воспоминаниях он уже не хотел видеть их вставшими на путь исправления. Жестокий бунт перечеркнул все его чаяния. Злость закипала при мысли, что вот эти звери способны на человеческие поступки. Появлялось отторжение и отвращение к подобной среде, из которой он начал черпать злобу, жестокость и ненависть к людям.
Анатолий узнал из рассказов брата, как основных бунтовщиков встретили в СИЗО: жестоко избивая физически, подавляя морально и, уничтожая психологически.
И всеже, не смотря на всплески злости, у Анатолия появлялись признаки жалости к этим людям, и наверное они зарождались из воспоминаний о тех заключенных, кто в трудную для Брагина минуту, оказал ему помощь. Осужденные: врач - Сергеев или тот парень-Воробьев, именно им Анатолий был обязан жизнью. Он поделился с Сергеем и женой об поступке этих людей и его родственники тоже признали, что не стоит набрасывать ярлык «подонков» на всех заключенных
Скоро Анатолия должны выписать и ему предстояло принять решение, куда пойти работать. Он больше не хотел служить в системе, где происходят страшные вещи: человек перестает быть человеком, независимо в какой среде он находится: охраняющий заключенного или же лишенный свободы. Они оба варятся в одном котле, у них зарождается одна и та же лексика: матерки, тюремный жаргон и отвратительные повадки хищника – «Сильный должен уничтожать слабого». По этому поводу с братом Сергеем часто проводились дискуссии:
– Сережа, что мешает образованным и интеллигентным людям усвоить для себя важный принцип: – Жить по совести!
– Убогость в мышлении, не смотря на статус интеллигентного человека. Принято и необходимо считать, что движущей силой в сознании человека является его совесть, которую с измальства воспитывают в людях. Совесть – чувство нравственной ответственности перед людьми за свои поступки, за слово, которое дается людям. Не взирая на степень грамотности и положения в обществе, совесть должна присутствовать у всех: чиновников, представителей администрации колоний и осужденных. Об этом ты хотел услышать?
– Очень жаль, что многие наши начальники перепутали места, где должна находиться совесть. Многие из них открыто выражаются так: «Где была совесть – там уже давно вырос "мужской орган".
– Делай выводы брат.
– Я сделал, и потому хочу уволиться из системы МВД.
– И куда ты решил пойти?
– Пока не знаю. Выпишусь из больницы, тогда будет видно.
– Я понимаю тебя, и тех офицеров, уволившихся после бунта из колонии.
– Сереж, а как ты со всем этим уживаешься? Я же знаю, что тебе приходится делать недозволенные вещи, ты ведь прогибаешься под своего начальника. Шилов не станет держать старшего инспектора оперчасти с независимыми взглядами, противоречащими системе ИТУ.
– Да, говорила мне наша мама, мы с тобой Толя, некие противоположности. Ради нашего с тобой дела я обязан лавировать среди неприятных мне людей, если я буду столь же категоричен, как и ты, то не продержусь и недели, мне ведь институт закончить нужно и содержать нашу организацию.
– Вот заканчивай и уходи из этого жуткого рассадника.
– Конечно уйду. У меня есть мечта – стать адвокатом. Независимым по убеждениям и взглядам. Неважно, что скажет или прикажет начальство, я должен буду объективно защищать людей.
– И сколько ты там продержишься? Неделю?
– Буду лавировать,– усмехнулся Сергей.
– А твои принципы?
– Ты говоришь о теории развития тоталитарного государства, против которого я должен противостоять.
– Т-ссс! – Анатолий приложил палец к губам,– Сереж, только не здесь.
– Ладно братишка, о политике поговорим позже. Ты мне скажи, тот подонок, что ударил тебя лавочкой, как его зовут? Если он остался жив, я найду его в СИЗО или в колонии, и обещаю тебе, что следственный изолятор сузится для него до величины спичечного коробка.
– Не нужно этого делать.
– Ты в своем уме?! Он чуть не убил тебя.
– Не усердствуй Сереж, он получит свое сполна, если попадет под суд. Я не хочу, чтобы его унижали.
– Надо же, какие мы справедливые…
– Ты забыл, таковы правила нашей организации: только справедливый подход в решении всех задач.
– Да, я помню об этом. Хорошо, пусть будет по-твоему, но назови этого урода, я хотя бы отслежу в изоляторе его жизнь.
– Повторяю, он найдет свое. Сереж, у меня к тебе просьба: позаботься об Александре Воробьеве, я не хочу чтобы этот парень ощущал на себе жесткие меры воздействия.
– Толя, зачинщики бунта пока сидят в камерах под особым контролем органов КГБ. Я не могу конкретно влиять на следователей, меня просто так не допускают в спецкоридор. Когда их переведут в общие камеры, я постараюсь ему помочь, хотя бы в плане смягчения режима содержания.
– У меня дома в зеленой папке найдешь заметки по убийству Равелинского, там имеются документы с опросами разных заключенных.
Помнишь знак «Черной молнии» – Сергей кивнул,– нам необходимо выяснить, кто подложил его в карман убитого.
– Убитого?
– Сереж, у тебя есть знакомые в Судмедэкспертизе?
– Нет, но долго ли завести. А что ты конкретно хотел?
– Заключение о смерти Равелинского даст нам ниточку, если он был убит, то мы найдем того человека, кто подбросил ему знак. Ты не догадываешься, о чем я?
Сергей прищурился и замотал головой.
– Проясни, я что-то не совсем тебя понял.
– Мне кажется – это цепочка. Я не верю в совпадение. Знак Черной молнии – это ответ на наш вопрос.
– Хорошо, я займусь этим. Ты давай скорее поправляйся, мы скучаем по тебе.
– Спасибо Сереж, твоими молитвами,– Анатолий сделал паузу,– затем спросил,– что у тебя с той девушкой?
– Какой девушкой? – Сергей нахмурил брови.
– Ну, с той, что в СИЗО познакомился.
– Ах! С Анжелой! Ну, как тебе сказать…
– До сих пор встречаешься?
Сергей кивнул.
Анжела была не только знакомой, двадцатилетней девушкой для Сергея, а осужденной на полтора года за непредумышленное убийство своего мужа. Он часто издевался над молоденькой женой, и дело доходило до избиения, а в последний раз Анжела, защищаясь, выставила перед собой нож, на который пьяный муж и налетел.
Брагину доложил дежурный старшина по коридору, что в общей камере побили осужденную девушку. Сергей разобрался и наказал провинившихся женщин, а Анжелу перевел в другую камеру. Узнав ее историю, Брагин проникся к ней не только жалостью, но и уважением, за то, что смогла постоять за себя. «Случайное убийство – это еще не повод ломать человеку жизнь до конца», – подумал он, и решил помочь бедной девушке. Через начальника СИЗО он помог ей перейти после суда в хозобслугу и устроиться уборщицей в административный корпус. Анжела наполовину стала вольной гражданкой, получив статус расконвоированного лица.
Сергей, по натуре был однолюбом, и его первая жена Лариса целый год после свадьбы, в полной мере отвечала требованиям мужа. Но второй год их совместной жизни превратился в «тихий ужас», и Сергей понял, что жена никогда его не любила. Так и случилось, они развелись и Лариса уехала к своим родителям в другой город. А Сергей изредка знакомился с женщинами, продолжая искать себе ту единственную, которая была предначертана ему Богом.
После первой, интимной связи с Анжелой, он изредка встречался с ней. Девушке до конца срока оставалось четыре месяца, но Сергей в своем недалеком будущем не видел себя вместе с ней, и Анжелу по - ходу ее тюремной жизни устраивало подобное положение вещей, она не претендовала на звание «жены» с понравившемся ей, но не любимом мужчиной.
– Сереж, тебе нужно прекращать с этим делом, не дай Бог вылезет где ваша связь. Ты понимаешь, чем все это может закончится для тебя?
– Толя-Толя, какой же ты наивный. Ты даже представить себе не можешь, что творится в СИЗО с молодыми девушками. За символическую плату можно многих из них купить, я имею ввиду арестантам, а наши работники берут их даром.
– Фу! Мерзость какая, как будто ни у кого из них нет жен.
– Много ты видел среди них нравственных людей, когда работал в СИЗО?
Анатолий согласно кивнул. На этом разговор их закончился. Через три дня Анатолия выписали и, находясь на больничном, он решил помочь брату: провести расследование по обнаружению владельца таинственного знака Черная молния, а заодно закончить дело в отношении насильника-убийцы Кулагина.
Сергею Брагину посчастливилось, он обрадовался, когда подумал, что сам Всевышний помогает им с братом. Перед ним на столе лежала записка, только что принесенная старшим наряда охраны, обходившего по тропе контрольную полосу.
Дело было в следующем: когда Кулагин узнал, что из соседней камеры можно выпустить стрелу на свободу, он договорился с соседями. Подследственные умело отщепляли от деревянной лавочки щепу и изготавливали прямую стрелу, к которой привязывали записку с адресом, затем натягивали резину и выпускали ее сквозь узкие щели жалюзей. Люди на свободе подбирали послание и доставляли его по назначению.
Кулагин написал короткую записку, адресованную своей близкой подруге:
«Привет, Маришка! Короче, к моему сроку горит еще один довесок по 146 ст. за грабеж, у тебя в маленькой комнате висит гипсовая картинка, а за ней ксивы, сожги их, а не- то мне палево. Все пока, целую. Твой Кулага».
В конце текста прилагался адрес Маришки. Обычно стрелы улетали за забор, но в этот раз заключенного постигла неудача, она угодила в запретную зону.
Брагин был опытным оперативником в делах такого рода, тем более в записке упоминалась знакомая кличка «Кулага», и чтобы окончательно убедиться, что это его «клиент», он решил разыскать указанный адресат. Ему удалось быстро найти адрес подруги Кулагина, она проживала в частном доме за зданием Дворца Железнодорожников. Сергей представился девушке знакомым Кулагина и изображая из себя блатного, обратился к ней:
– Слышь ты, подруга, тебя Маришкой зовут?– произнес он, как можно развязаннее.
– Да. А ты кто такой?
–А я кореш Кулаги, привет тебе от него, он сейчас в тюрьме чалится.
– Спасибо, ну как он там?
– Да все ништяк, он меня попросил, чтобы я тебя кое о чем предупредил.
– О чем?
– Ты в курсе, что ему гоп-стоп светит.
– Так его же только что судили за убийство.
– Это одно, а сейчас ему еще один срок корячится.
– Он меня не о чем не предупреждал. Да, и вообще, после того, что он натворил, я не хочу больше о нем ничего слышать. Так что иди дальше, Кулага меня больше не колышет.
– Слыш ты, красавица, базар сейчас не о нем, а твоем соучастии в другой делюге.
– Чего-чего? Никаких дел я с ним не имела, не надо мне тут ля-ля разводить!
– Ладно-ладно, не кипишуй, у тебя в комнате за гипсовой картинкой лежат ксивы, Кулага просил передать их мне, а - то скоро легавые с обыском нагрянут, и ты залетишь с ним, как соучастница.
– Ни о каких ксивах он мне не говорил,– изумилась Маришка.
– Да как он тебе скажет, если с тюрьмы маляву трудно отправить на волю, он уже через знакомых передал мне о своем деле. Короче, если ты хочешь вместе с ним загреметь на нары…
Маришка помрачнела и, что-то бормоча себе под нос, направилась в дом. Через пять минут она вышла, держа в руках какие-то документы. Брагин взял их и предупредил девушку, чтобы держала рот на замке, иначе сама угодит по статье. Маришка понимая, закивала головой.
– Если будет возможность, передай ему, что он мразь, каких свет не видывал.
– Это ты о чем?
– За его изнасилование и убийство девочки. Ты понял меня, так и передай. Пусть дорогу сюда забудет.
Сергей мысленно согласился с девушкой, импонируя ее отвращению к Кулагину. «Ничего Маришка, скоро он исчезнет из твоей жизни навсегда».
Брагин показал документы брату Анатолию – это был паспорт и водительское удостоверение на имя Нестеренко Григория Николаевича, по всей видимости Кулагин ограбил этого гражданина, а документы по глупости, припрятал у своей любовницы, которая ни сном ни духом не знала о них ничего.
Разыскав по адресу дом, в котором был прописан предполагаемый потерпевший, Сергей увидел подвыпивших мужиков, расположившихся на детской площадке, и решил пойти на хитрость.
– Мужики, я вижу у вас с опохмелкой не совсем ладно, может я помогу вам,– обратился Брагин
Те заметно оживились, даже не поинтересовавшись, кто он такой.
– Конечно помоги, а что ты вообще хочешь?
– Нестеренко Григорий здесь живет?
– Гришка, конечно здесь, а ты случаем не мент?
Да нет, мужики, мы с одной работы. Дело у меня деликатное, вы же помните, что с ним случилось?
– А-а, это ты о случае, когда ему бухому голову пробили.
– Правильно-правильно, я как раз об этом и говорю, тогда у него еще что-то пропало.
– Документы все вытащили, Гришка потом замучился восстанавливать их, бегая по разным местам.
– Мужики, я собственно с отдела кадров,– Брагин достал синенькую бумажку из бокового кармана пиджака. Алкоголики впились глазами в пятирублевую купюру.
– Ну-ну, и что ты там в этих кадрах?
– Больничный лист ему могут не оплатить, он ведь пьяный был,– продолжал играть Сергей.
– Да Бог с ним, с больничным листом, главное – голова цела. Ну, чё ты там мужик о помощи какой-то грозился?
– Так в какой квартире он живет?
– Второй этаж, в седьмой.
Брагин отдал пять рублей, и довольный, что насобирал сведений о Кулагине, покинул детскую площадку.
Подытожив всю информацию о насильнике, братья пришли к единому мнению: тринадцать лет за убийство девочки – это не наказание, за подобное преступление он должен заплатить своей жизнью. Чтобы продлить пребывание Кулагина в тюрьме, Сергей направил документы оперативникам в Октябрьский райотдел, и буквально сразу же было возбуждено уголовное дело. Кулагина снова перевели из камеры осужденных в следственную камеру.
Сергей и так держал на крючке Кулагина, не распространяя о нем слухи, как о насильнике и убийце, он понимал, если в камере узнают о нем, то изобьют или лишат чести. Подобным типам иногда удается скрыть свое гнусное преступление, а оперативным частям во избежание самосуда над ними, приходится замалчивать дела такого рода. Ему с братом нужна была другая цель: довести этого подонка до «эшафота».
Завербованного агента периодически вызывали, якобы на следствие или к адвокату, а на самом деле он докладывал обо всем, что только могло заинтересовать Брагина.
В следующий момент Сергею понадобилось применить свои знания и умения в осуществлении неординарного поступка. Он посоветовался с Анатолием и предложил подключить к этому делу Воробьева Александра, недавно переведенного со спецкоридора в 206 камеру.
– Ты что, хочешь в открытую сообщить Воробьеву, что он насильник?
– Нет, моя изюминка заложена в другом: я «подтасую карты» и наведу Воробьева и костяк блатных в камере на Кулагина на то, что он является агентом оперчасти, а дальше мы рассчитаемся с убийцей по-полной.
– Ты хочешь подставить Воробьева? Ведь сокамерники же могут убить Кулагина.
– Нет, я буду держать все под контролем и постараюсь, чтобы Воробьев не пострадал. Можешь не напоминать мне, что он помог тебе, я учитываю это обстоятельство.