Всего обвинялось тридцать восемь человек, девять из них – за подготовку и организацию бунта. Некоторые подследственные, не хотевшие брать на себя основную вину, возмущались: «В бунте принимало активное участие больше половины зоны, а это тысяча с лишним человек. Почему тогда судят только четыре десятка?»
С таким фактом не хотели мириться и адвокаты. Данное дело, рассматриваемое в суде, очень серьезное и за последние годы самое громкое. Естественно, власть не хотела мириться с тем, что группа заключенных пыталась продиктовать свои условия, а потому прокуратура основательно подготовила обвинение и не желала слушать об оправдательных вердиктах.
Десятки томов уголовных дел рассматриваются выездной коллегией Московского суда. Несколько десятков томов обвинительных заключений. Десятки свидетелей из числа заключенных, сломленных во время следствия, получили защиту и изоляцию от общего количества обвиняемых.
Вечером, 23 марта, некоторые камеры тюрьмы открылись, и по зачитываемому списку тридцать восемь человек с вещами были препровождены в общую камеру, чтобы на следующее утро всем предстать перед судом. Процесс должен проходить в здании областного суда по улице Писарева.
Только двадцать шесть человек встретились в общем боксе, остальные тринадцать изолированы от общей массы – это те, кто не выдержав прессинга и нападок следователей, дали показания в угоду власти.
Можно представить себе радостные лица знакомых и друзей, которые не виделись полтора года. Только в очередной раз открывалась дверь камеры, как громкие восклицания раздавались при входе заключенных. Смех, обнимания, братания, веселье – трудно передать все чувства, вырывающиеся наружу от долгожданной встречи.
Сашка Воробьев горячо обнял своих друзей: Сережку Зельдмана, Лешку Глазунова, Матвея. Они стояли несколько минут, образовав кольцо, и крепко обняв друг друга за плечи.
Большим удивлением для Воробьева и остальных бунтарей, было появление Жеки - Пархатого, чудом оставшегося в живых. После событий в зоне, его чуть живого отправили на больничку. Жеку тоже обвиняют в участии в бунте, в покушении на жизнь лейтенанта Брагина и освобождении из изолятора заключенных. Сашка считал его погибшим, но вот он предстал перед ним во всей красе: лицо было в глубоких и страшных шрамах, и никто не мог понять откуда они у него. Пархатый объяснил, что убегая от разъяренных ментов, запутался в колючей проволоке, и когда его волокли за ноги, ободрал лицо колючкой. В момент встречи никому не было дела до рассказа Пархатого, но все были твердо убеждены: Рыжков во время бунта вел себя, как истинный каторжанин и ворошить прошлые его косяки, никто не хотел.
Надзиратели, проходившие мимо камеры, уже не старались утихомирить бывших бунтовщиков, которым за время пребывания в тюрьме часто перепадало только за одно участие в беспорядках. Даже запахи нелегально сваренного чая, уже так не бесили охранников тюрьмы, они понимали, что после суда, будучи осужденными, эти заключенные не станут так бурно проявлять свою радость.
Не оказалось среди собравшихся в камере Алексея Сибирского и Сергея Ирощенко, их особняком под усиленной охраной доставят в суд, только там друзьям посчастливится встретиться.
Когда сварили чифир и разлили по кружкам, Сашка попросил тишины. Он заговорил уверенно и громко, в его словах присутствовали твердость и решимость:
– Братва, минуло полтора года, после того, как мы вынужденно покинули свой лагерь, многое нам пришлось пережить и испытать, и увидеть такого, что никогда в жизни не пожелали бы своим врагам.
Все время, пока шло следствие, я не преставал о вас думать, я всегда ощущал ваше присутствие кругом: за стенами камеры, прогулочных боксах и внутри себя, вы всегда были рядом со мной, даже когда комитетчики и опера со следоками пытались выбить из меня угодные для них показания. Те – два дня, что мы стояли на баррикадах, как не заживаемые раны в памяти не дают покоя и до сих пор. Давайте пацаны вспомним добрым словом тех, кто уже никогда не будет с нами рядом: это Лешу Дронова, Симутина Васю, Игоря Семченко, Сережку Соколова и всех пацанов и мужиков, кто погиб при волнениях. Вечная им память!
Все молча поднялись с пола и, обнажив головы, минуту стояли не шелохнувшись. Кружки с чаем передавали по кругу. Поминали погибших друзей и просто людей, которые остались там навечно.
Всю ночь говорили, рассказывали случаи из жизни, просто молчали, никому не хотелось спать. Казалось, что не существует иного мира, жестокого и неумолимого к ним, крепко сковавшего по рукам и ногам, вцепившегося в сознание людей. Но все понимали, что грядет что-то страшное, зловещее, не менее ужасное, чем сам бунт, от которого не оттолкнешься и не открестишься.
Для судебного процесса был выделен самый большой зал, вместивший в себя множество народа. Сидячих мест не хватило, потому принесли дополнительно скамейки и стулья.
Суд был закрытым, и приглашались только свидетели - потерпевшие со стороны администрации. Заключенных, давших показания против бунтовщиков, содержали рядом с основными фигурантами дела. Конвой разделил их, во избежание ненужных стычек.
Судья – дородная женщина, лет пятидесяти, восседала в главном кресле, обводя сквозь стекла очков строгим и поглощающим взглядом собравшихся в зале. Такой взгляд не предвещал милости. В прошлом через ее руки прошли сотни уголовных дел и было озвучено немало приговоров, так что ждать снисхождения от такой судьи было бессмысленно.
Сашка сразу обратил внимание на судью и подумал: «Да, от такой пощады не жди. Как-то мне приходилось слышать о Молотове – бывшем министре Иностранных дел, его прозвали «каменной жопой», так эта дамочка своим тучным видом, перещеголяла его».
По бокам судьи расположились двое заседателей: сухонький, пожилой мужчина в строгом, сером костюме и женщина, с видом «строгой училки», со стянутыми к затылку редкими волосами.
Молодая секретарша ходила от стола к столу и собирала какие-то бумаги.
Саша увидел маму и Александра Петровича, они сидели в средних рядах. За последнее время мама немного осунулась и, казалось похудела, но тем не менее стала еще краше. Она изредка кивала головой, как бы подбадривая сына. Сашка отвечал ей легкой улыбкой.
Слушание дела началось.
По мере того, как судья монотонно зачитывала формальные стороны дела, на окружающих это наводило скуку, но когда процесс чтения углубился, в зале стали раздаваться реплики и недовольные высказывания, каждый раз прекращающиеся ударами молотка по столу.
На самом деле картина вырисовывалась ужасная: от составленных протоколов, допросов и признаний заключенных веяло фальсификацией. Все подследственные знали, в чем их обвиняют, но их матери, отцы и сестры с братьями, услышали это впервые.
Жестокосердные дознаватели и следователи сделали свое дело.
В основном уголовное дело было сфабриковано, в материалах не упоминалось о каких либо требованиях, предъявляемых заключенными. Свидетели, напуганные или подкупленные властями, показывали, что блатные зоны под предводительством вора в законе решили устроить переворот. Обманами и посулами они заставили основную массу участвовать в общих волнениях, их целью было очистить зону от активистов, и установить свою, блатную – черную власть. А дальше было еще круче: создав группу, подчинявшуюся только вору в законе, организаторы вооружились самодельными бомбами и остроколящими предметами, попытались прорвать оцепление охраны и спецподразделений, но были отброшены назад. Затем бунтовщики переключились на активистов, и жестоко избив их, взяли в заложники. Также бесчеловечно были избиты и покалечены сотрудники учреждения. Во время штурма колонии бандитское формирование упорно сопротивлялось, и в результате погибли трое военнослужащих и несколько десятков человек получили ранения различной степени тяжести. На предложение сдаться, бунтовщики ответили выстрелами из захваченного оружия и ранили при этом начальника оперчасти майора Ефремова.
Комитет госбезопасности и управление ИТУ по решающему звонку из Москвы, были вынуждены отдать приказ о ликвидации главарей. Силами внутренних войск и спецподразделений бунт подавили и оставшихся в живых организаторов, зачинщиков и участников волнений изолировали и разместили до суда в следственном изоляторе.
– Многое, что там написано – вранье! – выкрикнул Сибирский.
– Нас под пытками заставляли подписывать протоколы,– раздались реплики со стороны заключенных.
– Почему нет документа о наших требованиях?
– Кто ответит за смерть заключенных?!
Судья остервенело застучала молотком:
– Прекратите галдеть! Иначе я прерву заседание. Отвечать будете, когда вас спросят. Не мешайте судьям заниматься своим делом.
Родственники заволновались, с их стороны посыпались вопросы:
– Гражданочка судья, нам не давали встречаться с детьми, и постоянно подсовывали информацию, не имевшую ничего общего с правдой. Мы хотим знать всю правду. Вы обеспечите нам такое право?
– Граждане, задавайте вопросы по - существу дела, а всем остальным должна заниматься прокуратура. И вообще, перестаньте шуметь! Делаю вам последнее предупреждение: я буду вынуждена прервать заседание и возобновить через два дня.
Волнения утихли, в зале наступила тишина, только в рядах раздавались всхлипы и тяжелые вздохи.
В ходе дальнейшего судебного разбирательства, судья не особо обращала внимание на реплики подследственных об убитых, избитых и покалеченных военными, заключенных. Процесс продвигался медленно, иногда его откладывали на несколько дней и снова возобновляли. Возмущенные матери, отцы обвиняемых, требовали возобновления экспертизы, которая могла бы подтвердить жестокость солдат, рубивших тела заключенных саперными лопатками.
Порой атмосфера в зале накалялась до такой степени, что судье приходилось прерывать заседание. Охрана выводила возмущенных людей в коридор и на улицу. После перерыва, заседание вновь продолжалось. Здание было оцеплено милицейскими нарядами, а за закрытыми воротами во внутреннем дворе здания, располагались бойцы- автоматчики, готовые в любой момент подняться по тревоге.
Любопытные граждане стояли возле здания областного суда и пытались узнать, что происходит, кого судят?
И получали разные ответы:
– Зэков судят, они бунт в зоне подняли, говорят, они много убили людей.
– Да что вы врете, это менты их избивали, а они пытались защищаться.
– Правильно мужики подняли бунт, видно эти твари - менты им действительно духоту создали.
– У меня сына на следствии заставили признаться в участии бунта, где же справедливость?
– А моему спину разрубили, огромный шрам остался.
– А моего сына так избили, что теперь он инвалид, у него рука левая сохнет.
– Да кто избил то, сами же зэки и покалечили.
– А ты откуда знаешь, ты там был?
– Я нет, но ведь говорят…
– Да мало ли, что говорят: говорят – в Москве кур доят. Не знаешь, и не трепись тут.
– А у меня сына убили там, еще до их бунта, я до сих пор не могу добиться правды, мне следователь сказал, что дело о смерти моего сына будут здесь рассматривать.
Это действительно было правдой, в зал суда была приглашена мать Равелинского.
Дело в том, что следствие все - таки доказало вину Дронова: его обвиняли в организации убийства Равелинского. Так же суд рассматривал версию, что после убийства Равелинского и начались неповиновения заключенных, которые переросли в кровавый бунт. Судья выявила несколько несоответствий в деле Равелинского и направила его на доследование, чтобы выявить исполнителя приговора воли Дронова.
Саше постоянно приходилось смотреть в сторону мамы. Екатерина все время пыталась держаться, чтобы не расплакаться на глазах у людей. Многие из матерей не могли сдерживать себя, то и дело в зале раздавались всхлипывания, а порой стоны, так режущие слух судье, заседателям и всему присутствующему составу.
Пришло время опроса пострадавшего лейтенанта Брагина, который сообщил суду о событиях рокового дня.
Судья, внимательно выслушав его, задала вопрос:
– Вы утверждаете, что именно Вас и еще троих служащих смены контролеров, удерживали, как заложников?
– Да, товарищ судья.
– Вам отказывали в пище и в приеме воды?
– Совершенно верно, также мне отказали в медицинской помощи, но потом нашлись люди и помогли мне.
– Кто Вам оказал помощь?
– Осужденный Сергеев, он многим оказывал квалифицированную помощь, так как на свободе работал врачом. И осужденный Воробьев, напоил нас всех водой и принес в изолятор хлеб.
– Вы просили Воробьева, чтобы он посодействовал Вашему освобождению?
– Нет, осужденный Сергеев просил его о помощи, объясняя о моем тяжелом состоянии.
– Воробьев передал мятежным главарям Ваше прошение?
– Да, он уговорил своих,– Брагин замялся, подбирая нужное слово, но не желая повторять слова судьи, продолжил, – непосредственных организаторов беспорядков,чтобы меня отдали в руки врачей, находящихся за забором.
– Вас освободили?
– Да, меня на носилках унесли на КПП и отдали дежурившим военным.
– Вы можете остаться в зале суда и сесть на скамью зрителей,– сказала судья, обращаясь к лейтенанту.
– Товарищ судья,– обратился к ней Брагин, прошу Вас учесть еще один важный момент. Пожалуйста, возьмите во внимание, что осужденный Воробьев со своими друзьями добровольно вызвались освободить из рук насильников - бандитов школьную учительницу, благодаря их действиям, она теперь жива и здорова.
– – В деле присутствует этот факт, я приму его к сведению.
Екатерина с гордостью взглянула на сына, подбадривая его кивком головы.
– Обвиняемый Воробьев, что Вы можете сказать по существу этого факта?
– Ничего гражданин судья, я полностью согласен.
– Вам не препятствовали в вашей просьбе.
– Нет, все решили, что так будет правильнее, я даже дословно могу процитировать слова Дронова.
– Любопытно, что же он сказал?
– Вот его слова: «Мы не должны с позиции силы решать судьбу кого-либо, тем более наш неприятель сейчас немощен. Сейчас, в конкретном случае, я говорю о лейтенанте, и как человек, я не бью слабого, и мое последнее слово: я призываю братву – отдать Брагина».
– Надо же, какое благородство со стороны бандита,– в словах судьи прозвучали нотки сарказма.
– Гражданин судья, разве это не поступок?– просил Сашка
– Воробьев, я сейчас расплачусь. Не делайте из Дронова героя.
Садитесь на свое место.
Сашка сжал челюсти, в его глазах сверкнула злость, но заметив умоляющий взгляд матери, промолчал и сел на скамью.
Процесс шел своим чередом: опросы, вопросы, ответы, уточнения. Уже две недели длился суд, казалось, не будет конца и края поездкам в тесных автозаках.
Затем настали черные дни обвинения. Прокурор четко гнул свою линию. Двадцать шесть человек обвинялось по 77 статье, части первой, за дезорганизацию, сопротивление администрации и участие в преступных группах. Статья предусматривает наказание в виде лишения свободы от трех до восьми лет. Девять заключенных обвинялись по статье 77, части второй, за создание вооруженных формирований и повлекших за собой гибель людей, этот пункт гласил: от восьми до пятнадцати или смертная казнь с конфискацией имущества.
Прокурор делал особый нажим в сторону Ирощенко, Сибирского и Рыжкова, называя их оголтелыми бандитами и убийцами. Они единственные из оставшихся в живых, кого обвиняли в убийстве военнослужащих.
Адвокатам, защищающим своих подследственных, порою становилось жарко, приходилось, чуть ли не с боем отстаивать правоту действий своих подзащитных.
Шоком для прокурора, послужил факт передачи адвокатом судье документа, являющегося копией списка требований заключенных. Хотя в ходе предварительного расследования это действие упорно скрывалось. В документе насчитывалось триста восемьдесят подписей осужденных данной колонии. Также адвокаты предъявляли десятки документов судебно-медицинской экспертизы, показывающие, что большое количество заключенных было жестоко избито сотрудниками администрации, солдатами и заключенными активистами.
После опроса и дачи показаний, Сашке наконец-то удалось встретиться с Сибирским и Ирощенко, он был рад живому общению с ними. Друзья долго разговаривали, вспоминали. Сергей Ирощенко часто вздыхал, когда упоминали о погибших друзьях. Рана на ноге больше не тревожила, зажила, как на собаке.
– Сереж,– обратился Сашка к Ирощенко,– почему только вас с Лехой Сибирским подводят под «мокрую статью»[195], Пархатого адвокат отшивает, ему хотят статью переквалифицировать. Практически вся зона бунтовала. Вы что, выходит крайние?
– Санек, Совдепия не дремлет, из тех, кого бы они хотели расстрелять, мы с Лехой только и остались. Вы еще совсем пацаны, дадут вам по десятке, может кому и больше перепадет, а я с «вышаком» уже смирился, пусть адвокат упирается, меня все равно судья не будет слушать.
– Но ведь тебя не могли видеть, ты же не убивал!
– Не забывай, что я был «военным консультантом» у нашего «генерала», и я захватил у солдат автоматы. А Ефремова подстрелил?! Тем более Санек, фотографии – вещь упрямая, я на них, как раз запечатлен во время метания «ежей». Техника, брат мой, с ней не поспоришь.
– Может это подстава?– не унимался Воробьев.
– Может, Сашка, может. Устал я пацаны,– произнес он печально,– хотите, по секрету скажу, никому больше, только вам двоим. Сломали они меня, каждую ночь комитетчики вели допросы, потом уводили в карцер. На следующую ночь все заново, и так день за днем.
Я удавиться хотел, так они круглосуточное наблюдение за мной установили, не дали твари, посчитаться с жизнью. После попытки самоубийства, меня вообще догола раздевали, только на следствие давали одежду. Я никого не сдал, но и не отрицал, что кого-то убивал, семь бед – один ответ.
– Серега, так давай сейчас на суде и скажи, как эти твари с тобой обращались, судьи - то Московские, может помогут.
– Санек - Санек,– произнес с сожалением Леха Сибирский, то-то и оно, что Московские, они и раскрутят нас по полной, на - то они и выездная, судебная коллегия. Ты думаешь они нас слушать будут? Вот хрен нам! Они для проформы процесс ведут, чтобы матери наши не возмущались много. Все они заодно: и прокурорские, и адвокаты.
Ты смотри, защитники наши языки в задницы позасовывали, вроде поначалу был от них толк, а теперь видно им хвосты поприжали.
– У тебя Сашка адвокат путевый, грамотно за тебя стоит. Кто нанимал? – спросил Ирощенко.
– Мама говорила, что знакомые помогли, пришлось заплатить, я тоже слышал, что он в золотой пятерке адвокатов участвовал, защитник от Бога.
– Это потому Санек, что он на совесть учился, а не штаны протирал, как эти недотепы трусливые, может и отвоюет тебе адвокат пару - трешку лет.
– Серега, если вышак судья зачитает, ты не опускай крылья, надо бороться, помнишь, как Леха Дрон, тот шел до конца.
Ирощенко усмехнулся.
– Леха, говоришь. Ты Санек попомни мое слово, больше ты никогда в жизни не встретишь такого человека, а тем более вора в законе. Сдается мне, что они вымрут скоро, как мамонты, и менты помогут им в этом. Леха, он к нам, словно дар с неба спустился, я сам не встречал таких людей, сколько бы я не пытался подметить за ним хоть один косяк, да так и не вспомнил. Даже Пархатого с Вороном он пожалел, а то ведь летали бы сейчас по жизни петухами. А когда он уговорил братву лейтенанта отдать, я его еще больше зауважал. Вот он был правильный человек, для него общее – это было наипервейшим, а потом все остальное.
– Да, Серега, я о Лешке того же мнения,– согласился Сашка.
Сибирский, кашлянул, как бы извинившись, что прервал их беседу.
– Санек, просьба к тебе необычная, если со мной что случится… Сашка многозначительно взглянул на Леху.
– Ну, я в том плане, если мне лоб зеленкой намажут. Получишь строгач, и если попадешь в одну зону с моим отцом, расскажи ему сам обо всем. Я знаю, ты пацан что надо, не приврешь, и не преувеличишь. Он в зоне человек авторитетный, для него ты будешь, как родной. Алексей замолчал и, крепко стиснув зубы, старался взять себя в руки, чтобы не расчувствоваться.
– Леш, ты что?! Сергей! Завязывайте с этим делом. Вы, что тут заупокойную затянули, никто вас не будет шмалять, мы вас отмажем, суд еще не закончился.
– Саш, пойми – это Московский заказ, никто нас с Серегой так просто не оправдает, уже все решено, суд – это формальность, по-ка-зу-ха! Хочешь спрогнозирую: кому сколько влепят, а кому вышку дадут.
– Не надо Леха, давай оставим сладкое на потом,– пытался отшутиться Сашка.
– Да ты не дрейфь, Санек, я же тебе не конец жизни предсказываю, а по существу нашего дела. Начнут давать по - мизеру – это тем, кто перед следоками сломался, и заработал себе малые срока, потом покрупнее пойдут до восьми лет, кто просто участвовал. Вот тебе могут пятнашку вкатить, а если твой адвокат окажется проворнее прокурора, десятку впарят – минимум, с учетом твоих неотсиженных. Корешам твоим и прочие – по двенадцать. Пархатому могут пятнашку дать, ну, а нам с Серегой по босяцки отвалят, что хватит до исполнительной тюрьмы донести.
Сашка был удручен таким подробным раскладом.
– Ладно, Леха, не забегай вперед, ты надави на чувства судьям, помнишь тебя бугаина - офицер бил, чуть до смерти не запинал, если б не Васька Симута…
– Да, Васек, царство ему небесное, если бы не он…
Лешка замолчал, вспомнив Ваську, которому он был обязан жизнью.
– Мне бы сейчас автомат, я бы напоследок помесил их,– со злостью проговорил Сибирский.
– И мне тоже, я бы себя на тот свет отправил. Погано пацаны у меня на душе,– высказался Ирощенко.
– А мне бы сейчас в тайгу, отдышался бы немного, а потом… Сашка махнул рукой.
– Да ладно, пацаны, держите хвосты пистолетом. Если бы - да кабы: размечтались мы. Если бы у бабушки был х.., то она бы была дедушкой,– разрядил Сибирский обстановку, перед тем, как их снова повели в зал судебного заседания.
К концу третьей недели судья скомкала процесс. Она практически не заслушивала обвиняемых, а затыкала им рты и лишала слова. Адвокаты, отчаявшись делали свои формальности.
Прокурор запросил применение трех высших мер: Сибирскому, Ирощенко и Рыжкову. Сашке и четверым подследственным – по пятнадцать и так далее, кому больше десяти, кому меньше.
Екатерине стало плохо, она побледнела и прислонилась к плечу Александра Петровича. У Саши заколотилось сердце, он не думал сейчас о сроке, который ему заказывал прокурор, а с тоской смотрел на маму. «Переживет ли она этот срок? Она все чаще стала сдавать, осунулась, появились темные пятна под глазами». Конечно, он понимал, что сам является причиной ее недомогания. Сашка сидел, опустив голову, и думал: «Скорее бы все закончилось, к одному уже берегу, надоело смотреть на эти физиономии, восседающие в трех креслах. Сколько грязи и неправды вылилось со страниц уголовных дел. В зоне, исключая учительницу, не пострадал ни один вольнонаемный работник, не было грабежей и поджогов зданий, мужиков не заставляли насильно участвовать в бунте. Судья даже не удосужилась заглянуть по ту сторону волнений. Почему произошло неповиновение? Почему список требований не обнародовали, и не придали огласке? Разве причиной бунта стала смерть Равелинского? Нет!»
Теперь уже точно Сашка знал причину отклонения всех ходатайств адвокатов. «Власти нужен этот процесс. Пусть он будет не показательным, но управление лагерей этой области, преподнесет информацию так, как выгодно ей. Они распечатают в местных зоновских газетах и листках о нашем беспределе, еще раз обзовут зону – «Спецлютой», а главное для мусоров,что не один из бунтовщиков не ушел от возмездия, все получили сполна, чтобы все знали и видели, как Советская власть умеет карать недовольных. Типа: пусть зарубят у себя на носу блатные и их предержащие, что администрация учреждения и впредь не будет спускать с рук наказаний и преступлений».
Мысли роились в голове, переполняя чувства, не давали Сашке покоя: «Ну, хорошо, пусть мы тоже виновны, но с себя вину менты почему-то сняли, свалив все на нас. Выходит, мы зря все начинали? Но ведь это неправда, так же не было! Мне представлялось все в другом цвете. Да, видимо правды нам не добиться. Ну, что ж, и менты не забудут эти два дня, пусть хорошенько помнят и делают выводы, как закручивать гайки, срывая резьбу. Резьба – это наши нервы, подточенные несправедливым обращением к нам. Сегодня, завтра, через какое-то время, все равно люди поймут, что так относиться к своим согражданам нельзя, не стоит забывать одну простую истину: «Как аукнется, так и откликнется».
В день, когда зачитывали приговор, вокруг здания суда: внутри и в самом зале заседаний, усилили конвой. Начальнику охраны был отдан приказ: при выводе обвиняемых из комнаты ожидания в зал, надеть всем наручники.
Всем отвесили столько, сколько решила судья или, как высказался Сибирский: «Отвалили, что донесем до исполнительной тюрьмы».
Один смертный приговор – Ирощенко Сергею.
Воробьеву Александру – десять лет строгого режима, по совокупности статей и присоединением неотбытого срока, итого: дали ему семь с половиной лет. Нужно отдать должное его адвокату, ведь статья шла до пятнадцати.
Глазунову Алексею – тринадцать лет строгого режима,
Зельдману Сергею – двенадцать лет строгого режима.
Рыжкову Евгению и Сибирскому Алексею – по пятнадцать лет особого режима, их признали особо опасными рецидивистами и вменили 24 статью.
Остальным участникам бунта, разные срока, самые маленькие достались сломленным и подкупленным властями.
Мама Саши стойко перенесла приговор, вынесенный сыну. Адвокат заранее ее подготовил к такой цифре, сделать большего он был не в силах. Подкупить прокурора и судью в данной ситуации – сродни самоубийству.
Что сильно удивило Сашку во время зачтения приговора – это появление его отца! Сын едва узнал его – это был согбенный старик, с опухшим и пропитым лицом. Он безучастно выслушал приговор и, покачав головой, вышел вон из зала, наверное, заливать водкой событие, которое ничуть не тронуло его безразличное сердце.
Кассационные жалобы отправленные адвокатами были отклонены высшими инстанциями. Кто-то пытался писать в Верховный суд и подавать на пересуд, ответ был один – осужден справедливо!
Аркан, вернувшись из Алтайского края, выпал из поля зрения правоохранительных органов, считавших его погибшим в болотах сибирской тайги вместе со своими корешами. После бунта в колонии, когда он подписывался под малявами, засылаемыми по разным зонам, оперативники опять пребывали в замешательстве. Но тактический ход, предложенный Сергеем Крутовым, выправил ситуацию. Уголовный розыск через своих сексотов получил информацию, что под именем Аркана действует совершенно другой человек.
На самом деле Садовников исчез даже для братвы, изредка получавшую малявы и указания. В основном все держалось на тройке: Круте, как положенце в области и его подручных: Гвозде и Лешем.
Аркан давно сделал переоценку своей жизни и спокойно расстался со своей внешностью и прочим багажом. Чтобы жить, руководить братвой и проворачивать дела, он сменил фамилию и жил уединенно. Со стороны больше был похож на мужчину, готовящегося к пенсии. Прошло время, когда он мог «махать шашкой» налево и направо, и смело заявлять, что он – вор в законе.
Теперь его зовут по-другому – Новиков Валерий Павлович, для основной массы знакомых, он – служащий конторы, под скромным названием «Утильсырье», с обыкновенной, неприметной внешностью: каштановыми волосами и немного раскосыми глазами, следствие перетяжки кожи.
Временно, потеряв над собой контроль, местные уркаганы неохотно отдавали дань новому главарю – Круту Сереге, но блатные крепко держали власть под чутким руководством Аркана.
Начало восьмидесятых – это время всеобщего застоя, дефицита, очередей. Кто курил сигареты и папиросы, те помнят, как исчез с прилавков добротный табак, как на витринах и прилавках лежали пачки корейских сигарет, с изображением птички на ветке. Отвратительные и вонючие сигареты. По мнению отдельных граждан: «Лучше курить завернутые в газетку сухие листья, чем тешить себя иллюзией, курнув такую сигарету».
Аркану подфартило, ему подвернулся знаменитый барыга, нуждающийся в крупной сумме денег на закупку нелегальной партии зарубежных сигарет «PALL MALL» и «BOND». Аркан вошел в долю и сделка с барыгой окупилась в несколько крат больше, чем он мог предположить, да и дефицитное курево теперь стало достоянием авторитетных уголовников.
Прошли годы с тех пор, как он бежал с зоны и волей рокового случая оказался в болотах сибирской тайги. Он считал и никогда не забывал, что виновником смерти Костяна и всех последующих неприятностей, были дед и внук. Не в характере Аркана, забывать такие вещи.
Его становление в уголовном мире и новый статус подпольного заправилы, отодвинули на задний план осуществление мести. Он постоянно думал: «Вот закончу с делами и пошлю кого-нибудь в таежную деревеньку, чтобы найти деда с внуком и накажу их по всей строгости». Но проходило время, и он отодвигал срок, но прощать им Аркан не собирался, хорошо помнил последние крики утопающего в трясине своего кореша Костяна и, как потом вместе с Сеней выбирались из болота и дебрей.
Как-то вернулся к этой теме и, заведя разговор с Крутом, попросил его обмозговать, кого из братвы можно снарядить в поход для розыска лесничего. Трогать его Аркан сразу не хотел, пусть посмотрит, как помучается его внук, а потом и деда пришить. Но как на отрезке между населенными пунктами найти нужную деревеньку, ведь он не знает ее названия? Единственное, что запомнил Аркан, это фамилию жены лесника – Замятина и что его звали Михаилом. Кое-что можно узнать у местных жителей прибрежных деревень: работа трудная и долгая, но пришла пора довести дело до конца.
– Я думаю, лучше послать Лешего,– сказал Крут,– у него язык подвязан и сображаловка работает. Откупим маломерный катерок, пусть бороздят правую сторону Оби в том районе, где вы лодку упустили. Дадим ему двоих человек в подручные и под предлогом скупщиков пушнины, они опросят местных. Найдут, Аркан, не переживай,– успокаивал его Крут.
– Объясни им, чтобы пока никого не трогали. Если отыщутся, мы сами с тобой решим, как с ними поступить,– напутствовал Аркан.
Леший был расторопным жуликом, раньше он предпочитал обчищать квартиры и небольшие магазинчики, но со временем, как только его подтянул к себе Серега Крут, он быстро пошел в гору. Аркан, когда скрывался на Алтае, самолично поручал ему следить за порядком в некоторых районах города, к тому времени была отлажена сеть сборов с подпольных предприятий и местных уркачей.
Леший все - таки смог добраться до Крутого Яра, где ему подсказали, что чуть ниже по Оби, в деревне Михеевка живет знаменитый лесничий – дед Михаил. Ни о чем не догадывающиеся жители деревеньки радушно отнеслись к скупщикам пушнины, и даже местные мужики продали им выделанные шкурки зверьков. Как бы между прочим разговор пошел о тайге, рыбалке, заказнике, и в конечном результате привел к лесничему. «Да, действительно, живет такой дед Михаил в десяти верстах от деревни в своем доме, правда один. Недавно его проведывала родная дочь, приезжала одна, без сына. Внук деда Михаила живет в городе Новосибирске с матерью».
Вот такой попался Лешему словоохотливый деревенский житель Ефим, особенно когда во дворе, на столе появилась бутылка водки. Без задней мысли Ефим и фамилии сказал Лешему: Екатерины Воробьевой и сына ее, Воробьева Александра», и для поддержания беседы много еще чего наговорил Лешему, но последнему нужны были всего две фамилии: Коростылев и Воробьев.
Аркан оценил труд Лешего и его подручных, и щедро отблагодарил. Уединившись с Крутом он решил поручить ему разыскать дочь лесничего и его внука.
Каково было удивление Аркана, когда через несколько дней Серега Крут выложил ему всю подноготною на Сашку Воробьева. Крут сам опешил, когда узнал, что это тот парень, которого он подставил под удар Кемеровской шайке пацанов. К тому же Воробей оказался подручным Лехи Дрона, с ним и Карзубым Крут беседовал на Тарбазе. Все тот же Воробей участвовал и был осужден за бунт и его сейчас они греют в тюрьме.
– Ну, что скажешь, Серега, что нам с этим птенчиком делать? – обратился вор к положенцу, ошарашенный новостью.
– Аркан, пацан он неплохой, по тюрьме себя показал хорошо, с Дроном был до последнего, пока того менты не ухлопали, на следствии никого не сдал, и вообще за ним никаких косяков нет.
– Как это нет! Ты чё Крут?! Ты ему такую характеристику накалякал, прям хоть сейчас корону одевай. Если бы я его в натуре не знал, то замолвил бы за него слово в зоне, как за правильного бродягу. Он со своим дедом нас развел на болотах и бросил подыхать. Ты думаешь я дурак, и не понял, почему вертолет кружил надо мной. Это они навели военных и легавых на то место.
Крут был единственным человеком в окружении вора, к которому Аркан относился по-свойски, он мог выслушать Серегу, когда тот не соглашался с его доводами. Крут снова воспользовался правом положенца.
– Аркань,– обратился он, как можно мягче,– ты же понимаешь, что тогда у них не было выбора, в принципе они спасали свои шкуры.
– Крут! И это говоришь ты, который со мной в огонь и в воду. Ты положенец в этой области, так какая на хрен сентиментальность забралась к тебе в голову. Серега, ты чё, совсем башку потерял?!
– Аркаш, я видел и знаю этого пацана, я думаю он заслуживает снисхождения. Не будь к нему жесток.
Крутов, пожалуй в первый раз увидел разъяренное лицо вора, было всякое, но чтобы так выйти из себя…
– Ты не был там, с нами, когда Костян захлебывался в болотном дерьме, и просил их о помощи, и ты не шел со мной, голодный, холодный и злой по топям и тайге, когда мною руководило только чувство мести,– распалялся Аркан,– я выжил благодаря ненависти к ним, что я их когда-нибудь загоню в могилу, это помогло мне справиться с собственным бессилием и обстоятельствами.
Крут помалкивал, он видел, как Аркан входил в «раж», и потому предпочел в этот момент не перечить вору.
– Сам посуди! Я признанный вор в законе, чудом остался жив, и вдруг мне улыбается фортуна, осуществить свою месть. А какой-то Крут, подсовывает мне слюнтявку, и начинает кидать поддержку моему врагу. Не думал я, что положенец в нашей области окажет сочувствие моим врагам. Ты что, Серега, хочешь подорвать наши отношения? Так давай, перечеркни все, что между нами сложилось за эти годы. Запомни одно, кореш! Все, что касается меня лично, лучше не лезь, и не впрягайся за тех, кого не знаешь на все сто. Ты меня понял? Или мне стоит по - другому тебе разложить все по полочкам,– уже более грозно произнес вор, – так я вынесу на авторитетный круг этот базар, тогда увидим, кто из нас прав.
Крут понял, что не сможет постоять за Воробья и пошел на попятную.
– Не надо Аркан, я все понял. Как скажешь, так и будет, из-за Воробья я не хочу портить с тобой отношения. Ты прав, я завязываю этот базар.
– Серега, я всегда знал, что ты на моей стороне, не обижайся братан, проси о чем хочешь, но не затирай мое чувство мщения. Так ты говоришь, он сейчас на тюрьме?
– Да, ему только что втерли червонец строгача.
– Далеко пойдет, останавливать пора,– пошутил Аркан,– Серега, давай через своих ментов, засылай маляву Волчонку, тот сейчас ждет этап на зону, пусть прозондирует почву, и нароет мне о Воробье побольше информации.
– Аркан, просьба к тебе одна.
– Ну, говори. Чего хочешь?
– Не опускай Воробья, лучше убей, он и вправду не заслужил унижения.
– Серега, ты что думаешь, я совсем отмороженный на всю голову. Конечно, мне его жизнь нужна, а не его честь, и запомни, истинный вор никогда из подтишка дела не делает. Предъява Воробью будет конкретная, единственное я могу тебе пообещать, что никто не будет знать, за что он лишится жизни. После его смерти снаряжай «экспедицию» в тайгу, и вслед за внуком отправим деда, но прежде, чем он сдохнет, узнает о смерти своего внука. Ты