Капитан Ермолов, затаив злость на Воробьева, тем временем перевел его в другую камеру, в которой находился беспредельщик, – Акула. Ермолов прекрасно знал, куда направляет спесивого парня. Слухи о беспределе Акулы в камере выплеснулись за пределы этажа и многие заключенные грезили, как бы его случайно встретить в общем боксе или в автозаке. Акула нагло держал камеру в «черном теле», забирая самые лучшие пайки хлеба. Передачки с воли проходили только через его руки, отсортировав продукты и вещи, он бросал бедолагам остатки, а себе отщипывал все самое «центровое».
Акула был главным, «старшим по камере», его назначила администрация СИЗО. Вместе с ним правили в хате два отмороженных типа. «Старенький», которого выбрали сами арестанты и «первый по хате» – оба крепкие мужики. Акула мог сказать: «фас», и послушные шестерки чинили все, что он пожелает.
Сашка, пробыв день в камере, осмотрелся и понял, куда он попал. Видимо опер Ермолов не зря его сюда посадил: за участие в бунте, Воробьева ждали дальнейшие неприятности.
Акула, узнав, что Сашка сидит под следствием за бунт, однозначно расценил эту новость, и принялся нападать на него словесно:
– Вы, что там намострячили? Мужиков запретесняли, из-за вас теперь кругом идет духота ментовская,– распалялся он, – вы что там себе надумали на общаке? Подняли бузу, под палками мужиков заставляли бунт поддерживать, суки!
Сашка, наблюдая, как Акула его провоцирует, больше не стал терпеть нелепые обвинения.
– Сам ты сука недорезанная, тебе ли шавке судить о пацанах, которые за такую падаль, как ты, отдали свои жизни
Обстановка накалилась до предела, трое обступили Воробьева со всех сторон.
– На парашу его пацаны, голову воткнуть вместо затычки! – издал боевой клич Акула.
Но разве эти отморозки знали, на что способен Воробьев. Удар «бычком» в нос «первому по хате», и вот он уже отлетает к той же параше. Затем молниеносно с левой, припечатал кулаком «старенькому» в область виска. Третий повис у Сашки на шее за спиной. В следующий момент Воробьев захватил его левую руку и, резко наклонившись вперед, со всей силы бросил противника через себя. Падение пришлось левым боком о стол, заключенный завыл от боли и откатился в сторону. Никто из мужиков даже не пошевелился, чтобы помочь отморозкам. Воробьев бросился к худому Акуле, и подмяв его под себя, сгреб в охапку. Не обращая внимания на вопли, Сашка понес его к унитазу, но тот успел ухватиться рукой за железный уголок шконки и протащил ее за собой до середины камеры. Еще не успели опомниться побитые шестерки, как Сашка сунул голову Акулы в дырку толчка и, придавив ее коленом, дернул ручку сливного бачка. Безумный визг разнесся по камере, никто их мужиков и парней даже не пытался кинуться заступиться за беспредельщика Акулу.
В тот же миг двери камеры открылись и три дубака, цепляясь за Воробьева, оттащили его от Акулы. Сашку выволокли в коридор и стали избивать.
В голове промелькнуло: «Ну, козлы, так просто я вам не дамся».
Закрываясь рукой, чтобы дубинка не угодила в голову, он ударил несколько раз по корпусу одного, затем другого из нападавших дубаков. Изловчившись, Сашка схватил дубинку и ловко, развернув мента к себе спиной, придавил его горло. Прикрываясь тюремщиком, Воробьев пинал ногой наседавших на него ментов. По коридору уже неслась подмога, размахивая «дубиналами»[194], вскоре, общими силами им удалось скрутить ему руки назад и надеть наручники.
Дальше все было сплошным, страшным сном: его привели в небольшое помещение, обитое поролоном и дерматином – это была знаменитая «комната смеха», так прозвали ее арестанты тюрьмы.
Через несколько минут в комнату вошли четыре жлоба в военной форме – цвета «хаки», названных среди зэков в тюрьме «футбольной командой». Сашку били методично, стараясь не наносить синяков и, выбирая места побольнее. Увертываться от ударов этих бугаев не было смысла, оставалось только расслабить мышцы и ждать окончание побоев. Насытившись, дубаки сделали Сашке «ласточку», приковав запястья рук к ступням ног за спиной. В неудобном, выгнутом положении, он пробыл целый час, затем его увели и поместили в холодный карцер.
После отсидки десяти суток в каменном мешке, где стены плакали от сырости, его перевели в другую камеру. Там народ подобрался свойский, его приняли, как настоящего арестанта.
Капитан Брагин, выйдя из отпуска, узнал, что его коллега совсем «замордовал» подследственного Воробьева и решил поговорить с Ермоловым.
– Он тебе что, на одно место соли насыпал, что ты не отпускаешь прессинг.
– Сергей, ты почему защищаешь его? Ты знаешь, что он таких, как мы, убивал в мятежной зоне.
– Ермолов, дуру не гони мне, Воробьев никого не убивал, а чтобы тебе яснее выглядело, то он лично спас моего брата.
– Анатолия?!– удивился Ермолов.
– Да, брата чуть не убили, а Воробьев помог вернуть его в руки военных.
– Я не знал об этом.
– И еще, Воробьев освободил учительницу, а ее насильников они избили до полусмерти.
– Отчаянный он парень, ты бы видел, как он нашим навтыкал, я слышал он спортсменом был на свободе.
Не советую тебе встретиться с ним на ринге в открытом бою,– Брагин улыбнулся,– ну, так как, отпустишь прессинг?
– Бери его под свое покровительство, раз такое дело.
– Договорились.
В народе говорят: «Земля круглая, на другом конце свидимся», она прямо коснулась Сашки Воробьева. После прогулки, его вызвали и повели по коридорам, заставляя при встрече с других заключенными отворачиваться лицом к стене.
Завели в комнату, по виду напоминавшую ту, где они встречались с мамой. Переступив порог, Воробьев от удивления приостановился, за столом сидел Брагин. Тот самый лейтенант, которого во время бунта Сергеев и Сашка спасли от неминуемой смерти. Тогда его лицо представляло собой сплошную кровавую массу, сейчас о тех ужасных событиях напоминали только багровые рубцы на носу.
– Здравствуй Воробьев, – офицер протянул руку. Сашка кивнул в ответ, но руки не подал.
– Здорово командир, а тебя каким ветром сюда занесло?
– Я к тебе специально приехал, поблагодарить за помощь, ведь если бы не ты, Александр,– он назвал Сашку по имени,– ты поступил, как настоящий человек.
– Командир, о чем ты,– улыбнулся Сашка,– не стоит благодарностей, я же не зверь, и мне совсем не хотелось чьей-то смерти.
– Я слышал, как ты освободил с другими парнями учительницу – ваш поступок заслуживает уважения.
– Лучше не напоминай мне о тех мразях. Ненавижу таких подонков!
– Исходя из твоих поступков, я сделал вывод, что ты мог случайно оказаться на стороне бунтовщиков.
Сашка прищурился и грубовато отреагировал:
– Сети плетешь начальник, на чувствах моих решил сыграть.
– Ты неправильно меня понял, я имел ввиду твой характер и твои человеческие поступки.
Сашка остался удовлетворен ответом лейтенанта.
– Ты знаешь, сколько погибло при бунте человек? – спросил Брагин.
– Конечно знаю, но погибли они во время боевых действий. Заметь командир, ни один активист не был убит при волнениях.
– А сколько друг друга поубивали и искалечили.
– Это они свои масти перебирали, устроив междоусобные разборки,– Сашка старался увести разговор в сторону от своих друзей.
– Ладно, Саш, Бог с ними, суд решит их виновность и причастность к бунту. Ты-то хоть понимаешь, что тебе грозит?
Саша молча кивнул.
– Ничего-то Александр ты не понимаешь: девяти человекам, применяют расстрельную статью, и тебе в том числе.
– Обвинить можно любого, нужно еще доказать его виновность.
– Ты разве сомневаешься в этом?
– А я уже ничему не удивляюсь, многим из наших уже вправили мозги.
– Так может тебе не артачиться, а пойти навстречу следствию.
– Командир, по-твоему я должен предать память своих погибших друзей и тех, что остались живыми.
– Хорошая в тебе черта – благородство, но этим ты не поможешь себе.
– К чему ты клонишь?
– Поверни дело так, что тебя запугали и заставили участвовать в бунте, на тебе только останется избиение активистов, по крайней мере, тебе дадут лет пять, но не высшую меру.
– Командир, я понимаю тебя – это твоя работа, не выполнив ее как положено, ты потеряешь ее, но у меня нравственная сторона, я действительно не могу предать своих друзей и товарищей.
– Саш, мне кажется, ты начитался книжек о благородных пиратах и разбойниках, и не вполне осознаешь своего реального положения. Вор и блатные повели себя, как звери, взбунтовав мужиков и таких, как ты, они-то преследовали свои, шкурные интересы.
– Если ты говоришь о Дроне, то глубоко ошибаешься. Он не призывал убивать козлов и ментов, а только выдвигал коллективные требования, и он не прятался за спины других, а смело шел до конца. Просто вы нас за людей не считаете, и чтобы, как-то оправдать свои действия, вам необходимо навешать на нас ярлыки убийц и погромщиков. Я уже неоднократно говорил об этом следакам и комитетчикам.
Брагин не перебивал его и продолжал слушать.
– Не нужно всех людей грести под одну гребенку. Мне, к примеру, не нужны ни ваши смерти, ни заключенных, я всего лишь противник беспредела со стороны администрации. Вы гнете свою линию, и вам дела нет до наших проблем: в каких условиях мы содержимся, да ты и сам понимаешь командир, ты ведь тоже подневольный.
– В отличие от тебя я соблюдаю законы и живу в обществе, а не сижу в тюрьме.
– Сейчас ты говоришь так, потому-что условия пребывания у нас разные, сменил бы ты шкуру на время, я думаю, заговорил бы по-другому.
– Не знаю, может по-своему ты и прав, но я зарабатываю деньги, а не краду их из кармана граждан.
– Я тоже не краду, мать меня этому не учила.
– Вот потому Александр, я уверен, что ты из другого теста, тебе не место среди блатных.
– На свободе – да! Но здесь я сам решаю, как мне жить и чью сторону принимать, слишком много несправедливости творится вокруг: и со стороны ментов, и со стороны зэков.
– Ладно Александр, ты парень не глупый, разберешься, что к чему, но только время у тебя ограничено, скоро состоится суд, а там с тобой не будут демагогию разводить. Жаль мне тебя, хороший ты парень.
– Скажи командир, тебя послали провести со мной беседу?
– Нет Саш, у меня здесь брат работает, старшим инспектором оперчасти, когда он случайно узнал, что ты тот парень, спасший мою жизнь, он кое-что сделал, чтобы оградить тебя от неприятностей. Это его нужно поблагодарить, что ты не сидишь больше в камерах с отморозками и не гниешь по карцерам, а помогаю я тебе от чистого сердца, как присуще человеку, который не желает оставаться в долгу.
Сашка проникся уважением к режимнику - лейтенанту, что-то человеческое исходило из глубины его души. Наверное, это было чувство взаимопомощи.
– Я буду выступать свидетелем на судебном процессе и дам правдивые показания в твою сторону. Саш, ты еще молод, и как человек ты просто затерялся в массе обстоятельств, оказавшихся не в твою пользу. Мне хочется хоть как-то тебе помочь. Я знаю, как заключенные относятся к нам – людям в погонах, но уверяю тебя, и среди нас есть нормальные, способные разобраться и понять вас, как ты выразился: «Не нужно всех грести под одну гребенку». Говорю я это не их чувства солидарности к тебе, а по моему глубокому убеждению: в любых условиях необходимо оставаться человеком, и ты показал себя именно таким. Если б ты видел благодарные лица моей жены и маленькой дочери, когда я рассказал, кому обязан жизнью,– лейтенант на миг замолчал,– пусть у нас с тобой разные взгляды на жизнь и наши убеждения расходятся во многом, но таких как ты, редко встретишь. Тебе можно сказать светит «вышка», а ты продолжаешь отстаивать интересы своих друзей, и к тому же не хочешь запятнать их память. Я не за предательство и измену, а многие из вас уже предали своих товарищей на следствии. Скажу тебе по секрету, у тебя хорошие товарищи, и ты не один такой, видимо ты умеешь выбирать себе друзей по духу.
Сашка удивился либеральным взглядам офицера режимной части, и тому, как он дал оценку его действиям.
Анатолий Брагин поднялся, пожал крепко руку Сашке, и передал ему большой, увесистый пакет.
– От меня и от моей дочурки, не отказывайся – это от чистого сердца, – и подойдя к двери, стукнул в нее два раза.
Когда гость выходил из комнаты, Сашка окликнул его:
– Командир, спасибо тебе за все!
– Тебе спасибо, и от брата моего тоже, терпимости тебе.
Саша глубоко был тронут откровенностью лейтенанта, и только теперь до него дошло, кто прекратил его мытарства по беспредельным хатам и карцерам.
Шло время: месяцы, год, как затихли отголоски вспыхнувшего бунта. Потихоньку память притухала, и уже не так напоминала заключенным о событиях годовой давности. Следствие затягивалось, уже десятки томов уголовных дел были подшиты и готовы к закрытию. Прокуратура строила свое черное обвинение. Приближался ответственный и тяжелый момент в жизни обвиняемых.
Сашка еще раз встретился с мамой, опять помогли прежние знакомства, теперь уже переросшие в крепкую связь. Воробьева часто посещали мысли, касаемые одного человека. Он терялся в догадках, вспоминая, где ему приходилось слышать имя Аркана: «Уж не тот ли это Аркан, который встретился нам с дедом на болотах. Имеет ли, что общего тот Аркан с теперешним, который постоянно подогревает нас в тюрьме?».
Если это так, то Воробьев отдавал себе отчет, что будет с ним, выплыви тайна наружу, а может он ошибается, мало ли по Союзу бродит Арканов. Имея справедливый характер, он рассуждал: «Мы с дедом поступили правильно, и кто бы не был этот Аркан, я всегда сумею доказать свою правоту».
Сашка потихоньку приобретал славу, почет и уважение среди братвы и мужиков. Тюремные слухи, они ведь всегда имеют почву под собой: здесь, в изоляторе, так просто человека не оговоришь и не скажешь о нем того, чего он не заслуживает. Он умел себя держать с администрацией СИЗО, никогда не заискивал, и сколько бы он не попадал под ментовский пресс, оставался несгибаемым.
С пацанами и мужиками он всегда держал себя предельно вежливым и внимательным. Случались незначительные разборки или кто-то с кем-то цеплялся, он всегда находил аргументы для того, чтобы развести по мирному ссорящихся сокамерников.Уроки Дрона, Макара и Сибирского во многом помогли ему разобраться в отношениях между людьми, он стал еще более рассудительным. Опасение – стать приманкой для нераскрытого тихушника, делали его немногословным и осмотрительным.Материнская черта – грамотно и убедительно доказывать свою правоту, делала его почитаемым среди заключенных.
Однажды произошел случай, заставивший по-иному взглянуть сокамерников и даже администрацию на поступки Воробьева. Все, кто его знал, видели, что Сашка не промах в отношении кулачных разборок, и потому в наглую, мало кто решался с позиции силы диктовать ему свои условия. Тюремщики тоже имели некоторое представление о его статусе бесстрашного спортсмена - бойца.
Капитан Брагин, в свое время замолвивший словечко перед начальством, чтобы прекратить прессинг Воробьева, как-то вывел его из камеры и проводил в свой рабочий кабинет.
– Воробьев, я тут немного наслышан о твоих подвигах.
– Каких именно?
– В колонии, и здесь в СИЗО.
Сашка промолчал, ожидая дальнейших объяснений.
– Мне хотелось узнать твое мнение по поводу одного дикого инцидента, произошедшего на днях в одной из камер между двумя подследственными. Я понимаю, что это чушь, и поэтому хочу, чтобы ты со своей колокольни рассудил о действиях этих лиц.
Одного кличут «Граком», другого «Седым», они постоянно делили главенствующее место среди заключенных в камере. У Грака соскочил чирей на заднем месте, и он попросил Седого проткнуть иголкой нарыв, тот оказал ему эту услугу. Ты же знаешь, что иголки в СИЗО запрещены, – пояснял Брагин, – в камере была на всех одна иголка.
Седой, оказался любителем чистки зубов после еды, и взяв злополучную иглу, стал копаться ею в зубах. Грак, увидев это, напустился на него с обвинением:
– Ты что, чушка, запомоился, я этой иглой в заднице ковырялся, а ты ее в рот.
Седой, посчитав, что Грак прав, ничего не ответил и проглотил обиду.
Грак козырнул этим делом и принялся держать главенство в камере или, как по - вашему – стал «стареньким по хате».
Брагин изредка изъяснялся на тюремном сленге. Сашка внимательно слушал, с серьезным видом поглядывая на опера.
– Через какое-то время Грак объявляет Седого полуопущенным и ставит его в ранг обиженных. Никто в камере не воспротивился решению Грака, его побаиваются. Ну, что скажешь?– обратился опер к Воробьеву.
– Бред какой - то! Ты знаешь капитан, но мы в зоне за это наказывали, это уже беспределом попахивает.
– Я понимаю тебя Воробьев, по вашим понятиям ты не можешь принимать от меня эту информацию, а вдруг я эту прокладку специально тебе подсовываю. Пойми, тут другое поражает, даже для меня оперативника эта пошлятина кажется сущим беспределом. Чтобы ты сделал, окажись в одной камере с ними?
– Сначала мне попасть туда нужно и во всем разобраться, тогда а найду справедливое решение. А почему ты его сам не накажешь, если чувствуешь, что Грак ведет себя, как последний отморозок?
– Так вы же все солидарные, начни справедливое разбирательства, вы переходите в конфронтацию к ментам. Не правда ли, интересное решение?
– Да, здесь ты прав, этого у нас не отнимешь.
– А если я помогу тебе и предоставлю возможность посетить камеру?
– Хорошо, я только с братвой компетентной свяжусь и поставлю их в известность, чтобы мое решение не было единоличным.
– Ну, что же, действуй.
Придя в свою камеру Сашка рассказал пацанам все до подробностей, правда не раскрывая тайны, что опер является его потенциальным знакомым. Пацаны одобрили решение Воробьева, зайти в хату и навести там порядок.
Сашка отправил несколько маляв братве, имеющих авторитет в тюрьме, и незамедлительно последовал ответ: «Если камера возьмет сторону беспредельщика, то накажи их по справедливости, а Седой должен сам получить с Грака. Если у тебя есть возможность зайти в хату: иди, ты поступаешь правильно».
На следующий день Сашку, как вновь прибывшего, с матрацем и вещами посадили в камеру, где правил Грак. Тот встретил Воробьева нагло, решив пощупать на «масть», бросил ему под ноги вафельное полотенце. Сашка вытерев ноги, прошел и сел за стол. Присмотрелся к сокамерникам, и пригласил к столу Грака и Седого.
– Ты что, земляк, кого ты за стол тянешь, он же без пяти минут петух.
– А кто его опускал, и за что? – спросил Сашка.
– Ты борзый что ли, с ходу тут почву промацываешь, ты вообще кто такой?
Грак подступил вплотную к Воробьеву.
– По ходу ты здесь борзый, раз так встречаешь людей, которых никогда в глаза не видел.
Сашка схватил всей пятерней левое плечо Грака и с такой силой надавил под ключицу большим пальцем, что тот ойкнул от боли и присел на край лавочки.
– Мое погоняло – Воробей, я послан авторитетной братвой провести разборки в этой хате. До наших ушей донесли, что ты беспредельничаешь,– Грак хотел вскочить, но Сашка опять надавил ему на плечо,– будешь дергаться, успокою.
– Мужики, да эту борзоту надо гасить…
Но это были его последние слова, Сашка сильным ударом в живот, выключил на несколько секунд Грака, потом подошел к нему, и взяв за шиворот куртки, как напакостившего котенка, посадил на лавочку.
– Я тебе сказал, не дергайся, в следующий раз что-нибудь сломаю, понял меня?
Грак мгновенно присмирел и согласно кивнул.
Сашка начал опрашивать мужиков, выслушивая всех по-порядку. «Все верно, получилось именно так, как говорил опер, видимо у него здесь своя наседка сидит», – подумал он, осматривая лица парней и мужиков.
– Седой,– обратился он к униженному,– я даю тебе поддержку и ты должен решить, что с ним сделать, но предупреждаю, если ты ему спустишь, твой статус останется прежним, и тогда тебе никто не поможет.
Долго уговаривать Седого не пришлось. Он со всего размаху ударил по лицу Грака, тот слетев с лавочки ударился головой об угол шконки. Не чувствуя сопротивления со стороны Грака, Седой пнул его два раза по боку, и схватив за шиворот, потащил к унитазу. Грак ухватился за шконку, да так крепко, что его трудно было оторвать.
Приговоренный верещал:
– Седой, не надо! Пацаны ну скажите ему…
Но Седой не слышал, и ударив Грака по руке, отцепил от шконки. Кто-то из мужиков дернулся помочь, но его сдержали. Все кончилось тем, что беспредельщик был наказан а Седой, удовлетворенный своими действиями, ехидно бросил Граку:
– Ты же хотел быть главным в хате, теперь ты король параши, отныне это твой законный трон.
Воробей долго разговаривал с мужиками и объяснил им простую истину:
– Не нужно бояться ситуаций, в которые вы попадаете. В тюрьме много нормальных и правильных людей, способных разобраться в ваших проблемах. Вам предстоит жить в зоне, а в каком статусе, это уже закладывается здесь – в тюрьме. Вот таких отмороженных беспредельщиков нужно сразу ставить в стойло, а не дожидаться, когда за вас их накажут. Отписывайте и гоните малявы, справляйтесь у братвы об истинном состоянии дел, интересуйтесь, как поступать в таких случаях.
После обеда Сашку увели из камеры. Потом он получил от Седого маляву, он благодарил за оказанную помощь, и передал от всех мужиков привет. Теперь у них в камере тишь, да благодать: имея такого короля параши, можно спокойно решать насущные вопросы.
Прошло еще шесть месяцев. Неминуемо приближался день суда.
Сашке изредка удавалось перекинуться записками со своими друзьями: Зелей и Глазуном. С Сибирским и Ирощенко было сложнее, они находились в спецкоридоре, куда весточки совсем не доходили.
Воробьеву нашли хорошего адвоката, в этом заключалась помощь его родных и знакомых. Сашка даже не предполагал, сколько людей было подключено, чтобы приблизить к делу квалифицированного защитника. Несколько юристов отказались участвовать в процессе, а этот адвокат, зная отлично процессуальный кодекс и, имея хорошее образование, использовал углубленные знания норм уголовного законодательства. Он со знанием дела включился в работу, и как клещ цеплялся за малейшую деталь. Ему понравился независимый и рассудительный парень. Беседуя с его матерью, защитник понял, что Саша за личность: убеждать или уговаривать, чтобы тот поменял свои показания, было бесполезно. Найдя массу белых и темных пятен в деле Воробьева, адвокат решил побороться на суде за своего подопечного. В процессе следствия адвокату приходилось присутствовать при допросе Александра, и как говорится не раз ставить на место ретивого следователя.
Прошел месяц после подписания 201 статьи, дело было закрыто и передано в Областной суд. Оно предвещало быть громким, и судебное заседание должно было проходить в закрытом режиме. В зал суда допускались только близкие родственники и свидетели. Основными очевидцами бунта являлись заключенные, и присутствовать на процессе не могли, фигурировались только их письменные показания.
Со стороны администрации свидетелей тоже хватало, хотя по правилам законодательства, органам не разрешалось принимать участие в освидетельствовании, и даже с простой точки зрения можно судить, что наговорят служащие данного учреждения, свидетельствуя против заключенных.
Сашка получил на руки обвинительное заключение, напоминавшее по формату и содержанию большую энциклопедию. Читали вслух, чтобы слышали все. Кое-кто не понимал, почему Сашка часто возмущался. А все потому, что дело «сшито белыми нитками». Хотя бы взять такой момент: в процессе следствия были противоречивые показания подследственных, которые утверждали, что видели, как Ирощенко метнул штырь и убил военнослужащего. Другие отрицали этот факт и говорили, что убийство совершил погибший Семченко. Сам Ирощенко категорически был против обвинения в каких либо убийствах. Кроме этого Сергея обвиняли в ранении Ефремова, и в умении рассредоточить основные силы заключенных, применяя свои навыки в боевых действиях. Много опасных эпизодов приписывались тем заключенным, которые не могли себя защищать по одной простой причине – их не было в живых. Вот поэтому всю тяжесть преступлений следователям и прокуратуре пришлось взвалить на тех, кто остался в живых.