НА КРУТОМ УЛАЛИНСКОМ ХОЛМЕ

А. ОКЛАДНИКОВ

ОТКРЫТИЕ

СИБИРИ

МОСКВА

«МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ»

 

 

63.3(2Р5)

0-50

2-е издание.

 

О	70302 – 006	Без объявл. 0501000000
078(02) – 81

 

© Издательство «Молодая гвардия», 1979 г., 1981 г.

_______________________________________________________________________

СОДЕРЖАНИЕ

 

От автора

Открытие Сибири

На крутом Улалинском холме

«Троглодиты» Алтая

«Эскимосы» ледниковой эпохи

Звери Ярмы

Солнечный идол в Академгородке

Первые рудокопы Сихотэ-Алиня

В стране трех сопок

Спящая красавица

Поклонники крылатого быка

Одиссея землепроходца Пенды

Якутский «царь» Тыгын. Легенды и действительность

Третье открытие Сибири

 

ОТ АВТОРА

 

Эта книга родилась, вернее, рождалась в палатке. В экспедици­онных лагерях, на раскопках. По­левая жизнь, творческий поиск, на материалах которых строится изло­жение, продолжались более 50 лет.

Мне выпало на долю большое счастье видеть родную землю, пла­нету, с разных концов. И с юга и с севера. Но больше всего Азию, а в ней Северную и Центральную Азию.

В книге аккумулированы волне­ния и идеи, мысли и чувства, ро­жденные десятками лет путеше­ствий по просторам азиатской части Советского Союза — Сибири, При­морья, Приамурья, а также Сред­ней Азии (Киргизии, Таджикиста­на, Туркмении, Узбекистана) и Монголии. Даже Кубы и Алеутских островов.

Наша палатка, моя и Веры Дмитриевны Запорожской — верно­го спутника и товарища, стояла и на Крайнем Севере Советского Со­юза, у вечных льдов Таймыра, у мыса Челюскин в Северном Ле­довитом океане, и на крайнем юге — у афганской границы.

Там, на берегу Амударьи, на­шим лагерем была просторная ме­четь Хакими-термези, построенная еще до Чингисхана, в IX веке. По ее стенам и потолкам, по высоким сводам со свисающими вниз гроз­дьями сталактитов бегали цепкие ящерицы геккончики. Они с любо­пытством смотрели вниз на при­шельцев, особенно во время обеда. В расщелинах древнего здания прятались скорпионы. Вместе с комками земли из-под кет­меней рабочих во время раскопок выскакивали жирные фаланги с длинными волосатыми ногами.

Под сводами древней мечети укрывались сотни ле­тучих мышей. Но стоило выйти наружу, как над купо­лом мечети раскрывался второй, еще более грандиоз­ный и величественный, — черная бездонная глубина, усеянная звездами астрологов и поэтов: Улугбека, Авиценны и Омара Хайяма! В зыбком мареве песчаной пу­стыни высились руины призрачного города, растоптанного монгольской конницей Субудая в XIII веке.

В безбрежной ангарской и ленской тайге наши палатки стояли у подножия отвесных скал, с которых смотрели изъеденные временем лоси каменного века и молитвенно воздевшие к небу руки шаманы в рогатых шапках, извивались гибкие змеи. Те же змеи, только живые серые гадюки и полосатые родичи гремучей змеи — щитомордники шипели под йогами в пахучем багульнике.

В Якутии наши олени как бы плыли, широко рас­ставляя ноги, по обманчиво-зеленой поверхности «тра­вяных речек». Колыхалась и гнулась торфяная крыша болота, готовая каждую минуту прорваться и укрыть оленей вместе с путешественниками в своей холодной как лед темной глубине. Кругом роились полчища таеж­ного гнуса, осатаневших от жадности комаров и мошек.

Содержание книги в значительной мере автобиогра­фично. Однако автор не забывает, что радости и труд­ности полевой жизни делили вместе с ним участники экспедиций, интернациональных по составу, — русские, буряты, туркмены, якуты, евреи, узбеки, наконец, алеу­ты, американцы.

Идеи, о которых пойдет речь в книге, рождались в атмосфере дружеских дискуссий с товарищами-друзь­ями, с противниками и единомышленниками в науке. Правильнее сказать: все в этой книге — результат кол­лективного труда. И автор будет счастлив, если сможет в какой-то мере ввести читателя «Эврики» в орбиту творческих поисков, в атмосферу переживаний и идей сибирских историков сегодняшнего дня.

Наш рассказ об открытии Сибири делится на три тематических раздела. Они являются своего рода стержнями. На них нанизаны как бы отдельные новеллы, в которых представлены характерные, главные черты происходивших в Сибири исторических событий.

Первый раздел, самый большой по объему, посвящен первоначальному заселению Северной Азии древней­шими палеолитическими людьми. Это история дорусской Сибири. Она, как показывают новейшие археологиче­ские открытия, уходит и необъятную и неизведанную глубь прошлого человечества.

Далее рассказывается о том времени, когда Сибирь вступает в эпоху неолита, а затем бронзы и железа. Позднее в результате достижений предшествующих времен возникают первые государственные образования. Это было, образно говоря, первое открытие Сибири ее аборигенами, прасибиряками. Оно было длительным процессом и, если мы не ошибаемся сегодня, охватыва­ло почти миллион лет.

Затем следует второе открытие Сибири. Этот раздел посвящен русской Сибири, деятельно­сти первых истинных преобразователей Сибири. Не во­евод, и не купцов, а русских крестьян и передовых рус­ских людей, боровшихся с суровой природой, с цариз­мом. Раздел начинается с Ермака. Для нас это не про­сто конкретное действующее лицо, сам по себе Ермак Тимофеевич, а своего рода символ мужества и творче­ской деятельности первопроходцев, первооткрывателей Сибири и всей Северной Азии. С его похода и разгро­ма Кучумова царства, «Сибирского юрта», начинается новая эпоха в жизни огромного края.

Третье открытие Сибири, настоящее ее открытие для будущего, происходит на наших глазах. Оно началось в октябре 1917 года и продолжается сегодня, будет про­должаться и дальше. Его содержание — всемирно-ис­торический подвиг советских людей по социалистическо­му преобразованию Сибири, по превращению ее в плац­дарм строительства нового, коммунистического обще­ства.

Автор книги останавливается на пороге этих собы­тий, перед ними, чтобы дать другим возможность про­должить рассказ более широко и основательно, как то­го заслуживают исторические масштабы этих грандиоз­ных по значению для мировой истории, для человече­ства событий...

 

ОТКРЫТИЕ СИБИРИ

 

Если заходит речь об открытии Сибири, то первая дата, которая вспоминается сразу, это, конечно, 1581 год, когда Ермак и его дружина перешагнули Ка­менный Пояс, оставили позади Уральский хребет и дви­нулись на восток, к Иртышу. В 1981 году исполняется четыреста лет этому знаменательному событию рус­ской и мировой истории.

Земли, расположенные восточнее Урала, привлекали внимание русских людей и ранее. Новгородцы-ушкуй­ники еще в XIV веке принесли на Русь полулегендар­ные, во многом фантастические сведения о «человецех незнаемых в Восточной стране»... Сказание начинается так: «Над морем живут люди самоедь зовомые молгонзеи. А ядь их мясо оленье да рыба. Да между собою друг друга ядят. А гость к ним откуды приидет. И они закалают дети свои на гостей, да тем и кормят. А кото­рый гость у них умрет и они того снедают, а в землю не хоронят, а своих також. Сияж люди невеликы взърастом. Плосковидны. Носы малы. Но резвы велми и стрельцы скоры и горазды. А ездят на оленях и на со­баках. А платие носят соболие и оленье...

В той же стране иная самоедь такова ж... Лете ме­сяц живут въ мори. А на сусе не живут того ради, занеж тело на них трескается и они тот месяц въ воде лежат, а на берег не смеют вылести.

В той ж стране есть иная самоедь. По пуп люди мохнаты до долу, а от пупа въ верхъ яко ж и прочий человеци. А ядь их рыбы и мясо. А торги их соболи и песцы и олений кожи.

В той ж стране иная самоедь. Въверх рты на теме­ни, а не говорят, а образ в пошлину человечь. А коли ядят, и они крошят мясо, или рыбу до кладут под кол­пак или под шапку, и как почнут ясти и они плечима движут въверхъ и вниз.

В той ж стране есть иная самоедь. Якож и прочий человеци. На зими умирают на два месяца. Умирают тако, как где которого застанет въ те месяцы, тот там и сядет. А у него из носа вода изойдет как от потока да примерзнет к земли и кто человек иные земли неведанием поток той отразит у него и сопхнет с места и он оумрет, то уже не оживет. А не сопхнет с места, той оживет, и познает и рече ему о чем мя еси друже поуродовал. А иные оживают как солнце на лето вернется. Тако на всыкый год оживают и умирают...

В той ж стране иная самоедь. По обычаю человеци, но без глаз. Ръты у них межи плечми. А очи въ грудех. А ядь их головы олений сырые. А коли им ясти и они головы олений возметывают себе врот на пле­чи и на другый день кости измещуть из себя тудаж, а не говорят. А стрельба же их трубка железна въ руце. А в другой руце стрелка железна. Да стрелку туж вкъладает въ трубку. Да бьет молотком въ стрелку... Вверх тоя ж рекы великия Оби есть люди ходят поподземлею иною рекою день да нощь съ огни. И вы­ходят на озеро и над тем озером свет пречюден. И град велик, а посаду нет у него. И кто поедет къ гра­ду тому и тогда слышити шюм велик въ граде том. Как и въ прочих градах. И как приидут в него и людей в нем нет и шюму не слышити никоторого. И ни иного чего животна.

Но въ всякых дворех ясти и пити всего много и то­вару всякого кому что надобе. И он положивъ цену противу того, да возьмет что кому надобет и проч отхо­дят. А кто что без цены возьмет, и прочь отидет и то­вар у него погыбнет. И обрящется пакы въ своем ме­сте. И как проч отходят от града, того и шкш пакы слышети какъ и въ прочих градах...»

Фольклорные рассказы о диких людях продолжались и позднее. В феврале 1685 года «почала быль словесная речь меж всяких чинов, будто в Енисейском уезде, вверх по Тунгуске-реке явились дикие люди ободной руке и об одной ноге». Узнав об этом, воевода; в Енисейске велел расспросить чадобских (ангарских) тунгусов, «где те дикие люда живут и каковы они в роже, те люди, и какое на себе платье носят».

Первым отвечал воеводе тунгус с Каты-реки Богдашка Чекотеев. Он сказал, что вверх по Тунгуске на ле­вой стороне, против деревни Кужем-скай„ где живет па­шенный крестьянин Васька Панов, видел он в трех вер­стах от реки на высокой горе «в Камени» яму. «И ис той де ямы дух исходит смрадной, человеку невозмож­но духа терпети. И у той де ямы стоять де он, Богдашко, долго не мог. И отошед де от ямы лежал от того духа головною болезнью день». А у своей братьи, у тун­гусов,, он, Богдашко, слыхал, что «живут де в той яме люди, а имяна тем людем чюлюгдеи, а ростом де те люди человеку в груди,, об одном глазе и об одной руке и ноге. А глаз у него, чюлюгдея, и рука с левую сто­рону, а нога с правую сторону».

Еще Богдашка-тунгус добавил,, что братские ясач­ные тунгусы ставили самострелы на зверей и в одном самостреле нашли «застреляного того дикого человека, а платье де на том человеке тулунец кожаной, опушен белою козлиною, а в руках де у него пила железная». Богдашка видел и след дикого человека: «на снегу хожено одною босою ногою, а тот де их след гораздо мал, как пяти лет ребенка».

Второй тунгус, Имарга, сказал, что тоже видел яму, из которой несло смрадным духом, которого человек не может терпеть, а «тот де дух таков, как железо горит».

Однако никакие слухи о диких людях и чудовищах неизведанного Севера не могли остановить движение землепроходцев в поисках неведомых земель, и народов в «Восточной стране». Вся логика истории вела тех, кто строил русское централизованное государство под эгидой Москвы, все дальше и дальше, навстречу солнцу. Неоспорима заслуга тех, кто первым вышел на про­сторы Сибири, стал там прочно и навсегда...

На «диком бреге Иртыша» стоит «объятый думой» суровый воин, закованный в тяжелые бронзовые латы. В руках боевая секира, на груди распростер широкие крылья двуглазый золотой орел, дар царя. Не о тяже­сти ли царского дара думает свою думу казачий ата­ман? И не о том ли, где ждут его дружину, казаков и беглых от боярского гнета холопов, вольная воля и не тронутая плугом земля — мужицкое счастье?

Таким предстает Ермак в бессмертной скульптуре М. Антокольского и в думе «Смерть Ермака» декабриста К. Рылеева.

Рядом с Ермаком из глубины минувшего встает идругой образ, изваянный Антокольским, величественный и трагический, до конца еще не понятый историками Иван Грозный. Так история свела царя — покорителя Казани и Астрахани, последних гнезд татарского ига на Руси, с предводителем казачьей вольницы, который разгромил «столицу» татарского ханства в Сибири.

В думе Рылеева присутствует еще один царь — хо­зяин Кашлыка, столицы сибирского ханства, шейбанид Кучум. «Тать презренный...» — сказал о нем поэт-декабрист.

Впрочем, Кучума нельзя считать царем Сибири в полном смысле этого слова: он был всего лишь од­ним из тех хищных степных феодалов, которые сменя­ли друг друга в мутном мареве междоусобиц после раз­вала империи Тамерлана. Реальная власть Кучума ед­ва ли распространялась дальше самого Кашлыка.

Но Рылеев смотрел на Ермака и Кучума глазами народа, и с тех пор стоят в думе друг против друга молвой неразлучные казачий храбрый атаман и ко­варный татарский царь.

А тогда, четыре века назад, к востоку за Иртышом для Ермака еще лежала огромная и неизведанная зем­ля — Сибирь. Необъятные просторы то тайги, то тунд­ры, то степей. Где-то вдали плескались холодные волны Байкала, а совсем далеко гремел прибой Тихого океана...

Все это Ермаку могло рисовать только воображение. Со своей дружиной он сделал лишь первый шаг в страну солнечного восхода. Навстречу солнцу, на «край света», туда, где старинные легенды и хронографы помещали сказочные народы «Гога и Магога», придут уже другие.

Удивительная жизнь и подвиги Ермака стали до­стоянием легенд вскоре после его гибели в водах Ирты­ша. Смерть Ермака еще долго не давала покоя его вра­гам. Татарская легенда, сохраненная сибирским лето­писцем С. Ремезовым, передает, как воины Маметкула и Кучума стреляли в мертвое тело атамана из луков. К ужасу татар, кровь лилась из него как из живого. Птицы не смели клевать труп и испуганно шарахались в сторону, а ночью над могилой сиял огненный столб. Похоронив Ермака «под кудрявой сосной» на своем Бегишевом кладбище, татары насыпали над могилой высокий курган и, чтобы успокоить грозный дух, устро­или богатую поминальную тризну: на ней было съедено 30 быков и 10 баранов. Такими поминками жители сте­пей издавна чтили память своих героев.

...Прошло тридцать шесть лет после тризны у Епанчинских юрт, и первый сибирский митрополит Кипри-н собрал в Тобольске старых казаков, сподвижников Ермака, чтобы записать их рассказы о былых сражени­ях и походах. С тех пор в соборной церкви в Тоболь­ске пели вечную память павшим в боях за Сибирь, а в сибирских городах завелись собственные сибирские летописи. И, раз уж речь идет об Ермаке, следует ска­зать, что не все еще исчерпано историками из его био­графии, волнующей ученых четыре века.

Могло показаться, что трудно добавить хотя бы не­сколько строк к тем документальным свидетельствам о нем и его казаках, которые извлечены были из архи­вов к нашему времени.

Однако существует у историков редкий дар первоот­крывателей письменных сокровищ. Есть чутье, позволя­ющее догадываться, где в громаде древних бумаг долж­ны лежать ключи к тайнам веков.

Недавно сибирская исследовательница Е. Ромодановская обнаружила (и где — в Москве, в Историче­ском музее, рядом с Кремлем!) затерянный синодик Ер­маковым казакам. Синодик сохранил их имена, напол­нил реальностью события тех далеких дней.

На моем столе лежит письмо автора замечательных книг об Иване Грозном и Борисе Годунове ленинград­ского профессора Р. Скрынникова.

Письмо отправлено в Новосибирск 1 февраля 1979 года. Привожу текст письма, чтобы и мои читате­ли сопережили минуты волнения:

«Глубокоуважаемый Алексей Павлович!

Мне хотелось бы поделиться с Вами результатами моего исследования о Ермаке. Я получил неопровержи­мые факты насчет того, что поход начался не в 1581 го­ду и не в 1578—1579-м, а в 1582-м. Не было двух- или трехлетнего кровавого завоевания (с многими сражени­ями) Сибири, а был молниеносный набег казачьих бы­стрых челнов.

Путь от Чусовой до Искера отнял два месяца.

Удалось найти некоторые новые архивные данные, но небольшие. Главное же, удалось выделить известия о походе Ермака, которые восходят непосредственно к приказному архиву документов из Посольского при­каза. Это меняет очень многие представления об обсто­ятельствах первой сибирской экспедиции...

...Я постарался вложить все силы в работу о Ерма­ке... Работа без каких бы то ни было ухищрений. Най­денные решения на удивление просты. Я просто выде­лил комплекс самых ранних, современных Ермаку до­кументов. И увидел, что они все строго согласуются между собой — дают абсолютную дату начала похода и т. д.

О финале экспедиции: гибель всех казаков на Вагае — миф, точнее, поздняя редакция. А ранняя редак­ция: бегство большинства отряда и гибель нескольких человек, включая Ермака. Вождь остался верен себе: он прикрывал отход до последней минуты».

Таковы чудные подарки археографов к славной го­довщине открытия Сибири.

История Сибири начиналась, впрочем, не только ле­тописями. Сосланный в Тобольск писатель и ученый XVII века Ю. Крижанич назвал свою рукопись о Сиби­ри и ее народах, написанную на латинском языке, «Ис­торией Сибири».

Конечно, это не была история края в собственном и настоящем смысле слова. Но она в какой-то мере уже отвечала все более нараставшей потребности образован­ных людей всего тогдашнего мира понять, что такое Сибирь. Какова ее история, ее прошлое, что значит эта обширная окраина централизованного русского государ­ства для России, для русского народа и, наконец, для всего мира.

Неудивительно поэтому, что в следующем, XVIII сто­летии появилась первая и многотомная, поистине гро­мадная академическая «История Сибири» Г. Милле­ра, и теперь поражающая массой фактов и вложенного в нее труда.

С тех пор прошло много лет. История Сибири, исто­рические судьбы ее народов неизменно привлекали все большее внимание историков в нашей стране и за ее пределами. В 1963 году, например, вышла в Токио кни­га К. Кюдзо объемом в 200 страниц иероглифического текста, написанная, кстати, со знанием дела, достаточ­но объективно и с явной симпатией к новой, социали­стической Сибири.

Наконец, в наши дни была создана новая, пятитом­ная история Сибири с древнейших времен и до наших дней.

Если академик Миллер мог ограничить свои задачи простым описанием хода событий, не пытаясь заглянуть в глубину потока исторических фактов, если он имел перед глазами панораму каких-нибудь ближайших двух веков, то в наше время громада проблем сибирской ис­тории усложнилась и выросла неизмеримо.

Историк нашего времени должен охватить своим взором груды документов, накопившихся после Милле­ра, обобщить колоссальный исторический материал. Ученый призван критически рассмотреть работы своих предшественников и пойти далеко вперед по сравнению с ними, руководствуясь материалистическим понимани­ем истории. Ему надлежит как бы вновь осмыслить про­шлое народов Сибири и проследить его от истоков исто­рии до сегодняшнего дня. И даже более того — уви­деть день завтрашний.

Разумеется, одному человеку сегодня не под силу работа такого масштаба, хотя бы он и обладал талан­том В. Ключевского или трудолюбием С. Соловьева и Н. Карамзина. Такой труд мог принять на свои плечи только коллектив, и притом хорошо организованный, спаянный единством цели.

И вот на столе у нас лежат пять томов академиче­ской «Истории Сибири», подготовленной к печати кол­лективом Института истории, филологии и философии Сибирского отделения АН СССР в Новосибирске в со­дружестве с историками других городов Сибири и Даль­него Востока (Иркутска, Томска, Омска, Кемерова, Улан-Удэ, Читы, Якутска, Магадана, Владивостока, Хабаровска), Москвы и Ленинграда. Около двухсот ученых приняло участие в создании этого труда, удосто­енного Государственной премии СССР.

Интерес к прошлому Сибири понятен: речь идет об огромной территории в 10 миллионов квадратных кило­метров!

Что такое Сибирь, где границы этого понятия, про­странственные и хронологические, где она начинается и кончается? И что значит «открытие Сибири»?

Принято полагать, что в географическом плане Си­бирь охватывает колоссальные пространства от восточ­ных склонов Урала и далее до Яблоневого хребта, до тех мест, где собственно сибирская, северная тайга сменяется широколиственными лесами уссурийской тай­ги с их третичными реликтами, а слившиеся Аргунь и Шилка получают название Амура.

Отсюда на восток простирается Приамурье, а еще восточнее и южнее — Приморье, севернее — Чукотский полуостров и Камчатка.

Все это вместе взятое при всем разнообразии при­родных условий имеет так много общего в естественно-географическом и историческом плане, что объединяется еще более широким понятием — «Северная Азия». Ис­конно русская, советская земля, то, что прежде называ­лось Азиатской Россией.

Могут, кстати, спросить, а как же возникло это странное и загадочное слово «Сибирь»? Какой народ и когда дал этим просторам такое имя?

Как и другие старинные и общеупотребительные ге­ографические названия, например Волга, происхожде­ние термина «Сибирь» и его смысл вызывали и до сих пор вызывают дискуссии.

Одно из таких толкований: слово «Сибирь» европей­цы услышали впервые во времена Марко Поло, когда до них дошли увлекательные рассказы о чудесах дале­ких стран великого хана. Название «Сибирь», как по­лагают некоторые ученые, производное от монгольского слова «шевер» (шавар) — «болота» и первоначально означало лесостепь и лесные районы, куда не проника­ли монгольские кони Чингисхана; непреодолимыми пре­пятствиями стали болота и таежный гнус.

Есть гипотеза, что слово это родилось в еще более далекие времена, почти две тысячи лет назад, когда Азия, «далекая и таинственная», выплеснула с востока на запад волны переселяющихся народов. В крови и за­реве пожаров рождалась новая, варварская Европа. Гунны сражались с защитниками Рима на Каталаунском поле. И тогда прозвучало чуждое европейскому уху имя одного из азиатских племен, родичей гуннов, савиров.

Всего вероятнее, что по этому племени и получила Сибирь свое имя, поразившее слух потрясенной Евро­пы на рубеже античной и феодальной эпох. «Великая Татария» — так позже назвали колоссальные простран­ства Евразийского материка ученые начала XVIII сто­летия, современники, Петра I, когда перед ними, евро­пейцами, впервые по-настоящему, во всей их грандиоз­ности открывались пространства, лежащие к востоку от Каменного Пояса, от Уральских гор.

Нынешняя Сибирь, чем шире раскрывается она ми­ру, тем более привлекает и волнует современное чело­вечество — как наших друзей, так и противников. И не­вольно вспоминаешь слова А. Радищева. Еще в ХУШ веке он писал:

«Как богата Сибирь своими природными дарами, Какой это мощный край!

Нужны еще века; но как только она будет заселена, Ей предстоит сыграть важную роль в летописях мира».

Сибирь поражает воображение не только своими размерами, но и колоссальными ресурсами производи­тельных сил. В ее недрах большая часть разведанных в стране запасов угля, нефти, газа, золота, алмазов, цветных и редких металлов, не говоря уже о традици­онном богатстве края — пушнине. «Эти богатства из­вестны всему миру. Безбрежные лесные просторы, ка­кие не знают ни Канада, ни США, и лежащая среди них Братская ГЭС, равной которой нет в мире. Это сочета­ние природных богатств и индустриальной мощи яви­лось самым глубоким из первых впечатлений о Совет­ском Союзе», — сказал после посещения Братска один из крупнейших промышленников Японии, Асада.

Но главное богатство Сибири не только алмазы, уголь и нефть, не только колоссальные запасы чистого воздуха, чистейшей в мире байкальской воды. Это прежде всего человек, его творческая сила, духовное богатство.

На территории Сибири живут представители различ­ных языковых групп, каждая из которых имеет свою историческую судьбу. Многочисленные тюркоязычные народности представлены здесь, начиная с потомков кучумовых татар в Западной Сибири и кончая самыми се­верными в мире тюрками — якутами. Вдоль склонов Урала на побережье арктических морей живут и теперь финноугры и ненцы. В том числе среди сибирских угров-уральцев есть близкие родичи венгров — ханты и манси, которые прежде назывались обскими остяками и вогулами. В Прибайкалье начиная от Нижнеудинска и далее у Байкала и за Байкалом расселены монголо-язычные буряты.

В тайге от Хингана и до Ледовитого океана — мно­гочисленные группы, говорящие на тунгусском языке, в том числе амурские племена, нанайцы и ульчи.

Наконец ученым еще в XVIII веке стали известны загадочные «палеоазиаты», чьи языки непохожи на все другие и вместе с тем резко отличны друг от друга: чукчи, коряки, ительмены и юкагиры на северо-востоке, нивхи на Амуре, кеты на Енисее.

Следует также добавить, что, говоря о народах Си­бири, мы нередко применяем термин «коренные наро­ды», «аборигены», подразумевая под этим словом по­томков населения Сибири, обитавшего здесь до прихода русских. Разумеется, этот термин условен. За четыреста лет русские стали таким же коренным населением Си­бири, как и все другие ее обитатели. Они внесли огром­ный вклад в жизнь и культуру ранее живших там на­родов.

История Сибири, следовательно, есть история не только огромной страны, не только колоссальных ее пространств и их освоения, но и всего этого разноязыч­ного и разнокулътурного множества племен и народов. А вместе с тем история их сложных связей и отношений с народами не только соседних, но нередко и весьма от­даленных стран Востока и Запада. Короче, это неотъ­емлемая, значительная часть всемирной истории.

История Сибири столь же обширна по масштабам, по сложности стоящих перед исследователями проблем, сколь мало изучена и исследована. Во многом еще та­инственная и загадочная, она полна «белых пятен», про­валов и пробелов часто на самых интересных, наиболее важных ее страницах.

Соответственно всевозрастающей роли Сибири в со­временности, в строительстве нового, социалистического общества увеличивается, растет непрерывно и заинтересованность историей ее народов как у нас, так и за ру­бежом. Но, как и все в нашем мире, этот интерес выра­жается в различных формах, находится в непосред­ственной связи с классовой идеологией историков, с идеологической борьбой нашего века. И не только нашего!

С самого начала ученых волновал вопрос о месте на­родов Сибири во всемирной истории. О том, что они внесли в мировую культуру?

Еще в XVII—XVIII столетиях определились различ­ные направления исторической мысли, часто контрастно противоположные друг другу.

Первое такое направление — европоцентризм. (Это идеология европейских колонизаторов, которые не толь­ко порабощали, но и всячески унижали народы зависи­мых стран. Все лучшее в мировой культуре они выво­дили только из Европы.) Оно нашло выражение уже в первом обширном сочинении о Сибири и соседних с ней странах, которое принадлежало одному из видных ученых-гуманитариев конца XVII — начала XVIII века, другу Петра Первого Н. Витзену. Труд его имел назва­ние «Описание Северной и Восточной Татарии».

Витзен, пораженный художественными изделиями из драгоценных металлов, найденными в сибирских курга­нах, не мог поверить, что такие вещи, отмеченные пе­чатью творческой фантазии и тонкого вкуса, созданы предками проживающих в Сибири «диких и злых языч­ников».

В том же XVIII веке благодаря трудам путешест­венников Д. Мессершмидта и его спутника Ф. Табберта-Страленберга ученый мир Запада узнал об удивитель­ных и загадочных памятниках древности на Енисее. В том числе о стелах с какими-то странными изображе­ниями и надписями на неизвестном языке, о высоких курганах, огражденных вертикальными каменными пли­тами. И тогда же французский ученый, аббатБальи пришел к неожиданному выводу о стране мудрых ат­лантов и самой Атлантиде. По мысли Бальи, именно ат­ланты Платона, а вовсе не предки сибирских племен оставили после себя и эти курганы — целую страну курганов, и стелы с надписями...

Всего ярче такие взгляды на рубеже XVIII и XIX ве­ков выразил крупный историк с европейским именем А. Шлёцер, автор «Нестора» — монументального ис­следования русских летописей и «Всеобщей северной истории». Шлёцер, как и другие его современники, не допускал мысли, что у северных народов может быть собственная история. Он писал: «Каков был етот север до его открытия? Ето никому не известно, да и никто знато етого не может. Как населявшие его люди жили подобно диким, без всякого сношения с иноплеменными, не имея средства, ежели бы и делали что-нибудь досто­памятное, сохранить в чистоте память онаго хотя через один ряд человеческого века, то как же предполагать возможность, чтобы об них существовала история, хо­тя такая история наполняла бы азбуку в наших исто­рических системах?»

«Все эти, частично древнейшие, многочисленные и далеко распространенные нации (исключая одних мадь­яр), однако, никогда, — развивает он свою мысль, — на арене народов не играли никакой роли. Они не при­надлежат к империозис популис. Они не произвели ни одного завоевателя. Но, наоборот, были добычей сво­их соседей. К тому же не имели они и никаких соб­ственных летописей, но вся, целиком, их история за­ключена в истории их победителей».

Следует, кстати, отметить, что влияние традицион­ного европоцентризма сказывалось даже на взглядах тех историков и этнографов, которые в своей практиче­ской деятельности стояли на прогрессивных, демократи­ческих позициях, стремились защищать малые народы Сибири от хищнической эксплуатации купцами и ца­ризмом. Примером могут служить высказывания П. Словцова. Некогда воодушевленный радищевскими идеями, такой же убежденный «рабства враг и друг свободы», Словцов в своей сибирской истории писал, что в прошлом русской Сибири не было ничего «подлин­ного», ничего «самобытного».

Второе, столь же реакционное, враждебное истори­ческой правде, шовинистическое направление выдаю­щийся наш востоковед академик Н. Конрад назвал «азиацентризмом». Сторонники этого направления стре­мятся преувеличить историческую роль какого-то одно­го азиатского народа за счет принижения роли других. С их точки зрения, все эти народы являются народами «второго сорта», неполноценными, неспособными созда­вать собственные культурные ценности, народами «не­историческими». В сущности говоря, сегодня это направ­ление следует называть маоистским, поскольку оно связано с китаецентристской, агрессивно-гегемонистской идеологией и политикой нынешних правителей Ки­тая.

В историческом же аспекте оба эти направления имеют глубокие корни в прошлом. Европоцентризм в своих истоках уходит в политику и идеологию рабо­владельцев Древнего Рима. Исторические корни второ­го обнаруживаются еще глубже, в рабовладельческом Китае эпохи Чжоу, три тысячелетия тому назад.

Разумеется, существовало и противоположное, демо­кратическое направление; По отношению к народам Си­бири оно начинается трудами С. Крашенникова, прони­занными гуманистическим подходом к этим народам, симпатией к ним и уважением к их культуре. Ученый отдавал должное не только стойкости в борьбе с при­родой, но художественным способностям северных пле­мен. Он с удивлением наблюдал у них, у этих «детей природы», проявления своего рода философской мысли, вплоть до стремления «изведать самую мысль птиц и рыб». С той же убежденностью в творческой силе наро­дов Сибири изучали их историю и культуру и другие прогрессивные русские и зарубежные ученые и писа­тели.

Яркую и сильную речь в защиту кочевников Азии произнес, например, 6 марта 1891 года на заседании Русского антропологического общества выдающийся общественный деятель и ученый Сибири, демократ по убеждениям Н. Ядринцев.

«Задавшись целью коснуться кочевого быта и его значения в истории человеческой культуры, — говорил он, — мы должны сказать несколько слов о тех пред­убеждениях и ходячих взглядах, какие по рутине уста­новились на жизнь кочевников. Эти воззрения состав­ляют характерную черту оседлого человека, смотряще­го на всякую другую форму быта как на крайнее за­блуждение и дурную привычку. Кочевник обыкновенно выставляется противоположностью культурного осед­лого человека, его антиподом и антагонистом. Все свой­ства кочевника выдаются как враждебные культуре и цивилизации. Кочевник считается варваром, угрожающим оседлому быту. Некоторые его называют «врагом Природы» и приписывают кочевому быту опустошение лесов и превращение плодородных мест в степи и пастбища.

...К сожалению, враждебный взгляд на кочевни­ков, — продолжал Ядринцев, — усвоили не одни рети­вые культуртрегеры, но иногда проникались им и не­осмотрительные ученые. Ясно, что ученые заражались здесь теми же предрассудками культуртрегеров и не хо­тели вникнуть в экономическую сторону быта кочевни­ков, как равно упускали из виду точку зрения, которая побуждает смотреть на различные формы быта в их последовательном историческом и культурном разви­тии, от форм менее совершенных к более высшим».

Ядринцев брал под защиту от культуртрегеров, то­гдашних идеологов колониализма, не только скотово­дов-кочевников, но и звероловов-охотников тайги и тундры. Он совершенно справедливо писал, что охотни­кам и кочевникам принадлежит заслуга создания соб­ственной материальной и духовной культуры. Еще бу­дучи охотником, человек создал «массу усовершенство­ванных орудий, доказывающих продолжительный опыт и упражнение в занятиях».

Перейдя на ступень скотоводства, от присваивающе­го хозяйства к производящему, кочевник поднялся на новую ступень экономического развития. «В кочевом быте появилась экономия человеческой силы, замена ее животным — он применяет ее везде. Жилище он везет, добычу охоты также (прежде он ее таскал на спине, на лыжах, на санках). Он придумал работу для лошади: валянье кошмы, войлока; впоследствии, при введении земледелия, он молотит конскими копытами хлеб.

Весьма слабый обмен в звероловную эпоху, в ското­водческую получает форму организованной торговли. Благодаря финикийским кораблям мир развил цивили­зацию. Мы отдаем этим финикиянам дань исторической благодарности и уважения. Но нельзя забыть в истории и тех, кто соединил пустыни и переносился от конца мира в другой, когда морские пути еще не были откры­ты. Как велика была эта торговля, какие отдаленные страны при помощи ее входили в сношение, это мы ви­дим, например, на индийской каурии (раковине. — Л. О.), являвшейся из Индии в Силезию и на север Си­бири, это можно видеть на тканях, которыми одевалась Греция, на мехах, на драгоценных металлах и драго­ценных камнях.

Начало торговли и обмена было уже началом циви­лизации. Следовательно, и здесь кочевники подготовили почву ей».

Замечательно и то, что теорию Ядринцев свя­зывает с живой действительностью своего времени: протестует против административного произвола цар­ских чиновников, пытавшихся сломать сложившиеся бытовые уклады «инородцев», против алчности кулачества, стремившегося лишить их лучших земельных угодий.

С такой же силой убежденности в том, что охотники и скотоводы по своим человеческим качествам не ниже земледельцев, последовательно отстаивает Ядринцев принципиально важное положение об их самобытности и оригинальном вкладе в мировую культуру: «Роль высо­ких плоскогорий и степей Центральной Азии далеко еще не изучена по отношению влияния их на жизнь челове­чества. Между тем несомненно, что в этих местах долж­на была развиться своеобразная культура».

Эта мысль, самые слова «своеобразная культура», сказанные почти сто лет назад, звучат удивительно со­временно, бьют всей своей силой не только по старому европоц