СОЛНЕЧНЫЙ ИДОЛ В АКАДЕМГОРОДКЕ

На протяжении сотен тысячелетий на экране сибирской истории шли события каменного века, как мы видели, далеко не простые. Появлялись и исчезали культуры, тоже далеко не примитивные. Чем дальше двигалось время, быстрее, стремительнее мчалось оно вперед, тем сильнее, разумеется, нарастало новое в жизни и куль­туре, еще более они усложнялись.

Со временем сначала в степях, а затем в тайге Северной Азии распространился металл. Началась новая индустриальная эра, эпоха бронзы, а затем и время, когда появилось и стало основой производства железо. Распространение металла повлекло за собой коренной перелом, привело к возникновению в степях Южной Си­бири нового, более прогрессивного хозяйственного укла­да — к разведению скота.

По всему огромному пространству Евразии вместе с металлом, единообразными формами металлических предметов вооружения — кельтами, кинжалами, ору­диями труда, украшениями и утварью, например, кот­лами скифского типа, удилами и псалиями, распростра­няются также кони и колесницы.

Складываются и новые социальные структуры. Уже на рубеже II и III тысячелетия до нашей эры возни­кают первые скотоводческие общества в великом степ­ном поясе Евразии.

История не знает эпохи матриархата как всеобщего и обязательного правления женщин. Но существовало реальное равенство возможностей для мужчин и жен­щин, основанное на примитивном равенстве в производ­стве, отсутствии прибавочного продукта и естественном разделении труда внутри первобытной общины. История знает общество с групповым браком и вытекающим из него материнским правом.

Теперь наступает время общественного неравенства, основанного на более прогрессивной экономике общества скотоводов, возникает отцовское право и реальная власть мужчин, о чем так ясно писали и Ф. Энгельс и Г. Морган. А вместе с тем и первая форма классовой структуры — рабовладение. Характерная черта этого времени — разрушение былой замкнутости древних общин, занимавшихся охотой, рыболовством и земле­делием.

Происходит небывалое прежде по масштабам взаи­модействие культур. Идет широкий синтез разнородных по происхождению и характеру культурных элементов. Поскольку месторождения меди и олова расположе­ны в определенных местах, например на Алтае или за Байкалом, древние металлурги и литейщики должны были входить в различные контакты друг с другом, что­бы получить необходимое для своей работы рудное сырье. Одновременно распространялось и многое дру­гое: художественные образы и стилевые черты искусства. Как завершение и наиболее яркое выражение всего этого процесса рождается наконец одно из самых ярких явлений в истории культуры древности — степной «скифо-сибирский» звериный стиль. В нем контрастно соче­таются два противоположных качества: реалистически точная передача тех или иных признаков формы живот­ного и необычная их стилизация. Наблюдается смелое сочетание обыденного и фантастического. Произведения этого стиля отмечены динамизмом, наполнены борьбой и страстью. В них нет и следа ясного спокойствия, той былой уравновешенности, которая наполняет бесчисленные композиции неолитического времени на скалах и в тайге.

По мере накопления документального материала о ранних культурах эпохи металла в Сибири, прежде все­го в богатой памятниками археологии Минусинской котловине, на Среднем Енисее, у Абакана и Минусинска, все острее становилась потребность разобраться в слож­ной мозаике фактов.

Это стремление выразилось уже в первых попытках классификации древних могильных памятников, пред­принятых в XVIII веке академиками Г. Миллером и И. Гмелиным. Она была составлена по расспросным све­дениям «бугровщика» — вольного старателя, искавше­го золото в курганах на Енисее и Селенге, который так и носил прозвище Селенга. Как ни удивительно, но именно грабитель курганов Селенга положил своими весьма толковыми рассказами и опытом начало первой классификации древностей Южной Сибири.

Решающий сдвиг в этой области произошел лишь в 20—30-х годах нашего века, когда выдающимся сибир­ским археологом С. Теплоуховым была выявлена клас­сическая картина смены культурно-исторических этапов в степной Минусинской котловине.

От медно-каменной культуры афанасьевских пле­мен — первых скотоводов и земледельцев Сибири — развитие идет к культурам «средней бронзы» — карасукцам. От них к тагарцам, строителям громадных, не­редко монументальных курганов.

Тагарцы уже обладали превосходным железным ору­жием. Они были современниками скифов и, нужно ду­мать, говорили на восточноиранском языке. Об этом сви­детельствует название одной из великих рек Северной Азии, на которой ныне стоит полуторамиллионный го­род Новосибирск. Это Обь, ее название означает у тад­жиков «воду».

Но время шло, и многое изменилось. Старая карти­на смены древних культур Сибири, нарисованная Тепло­уховым, наполнилась новым содержанием, а вместе с тем и новыми загадками. Особенно много сделал в этой области продолжатель дела Теплоухова и его сотрудник профессор М. Грязнов. Невозможно рассказать в этой книге обо всем, что накопилось в сибирской археологи с 20-х годов. Оно, это новое, не вместилось и в пятитомную «Историю Сибири». Но все же можно привести два примера новых открытий, новых загадок, существенно меняющих сложившиеся представления.

1970 год подарил археологам Сибирского отделена Академии наук, музею истории и культуры народов Северной Азии при Институте истории, филологии и философии подлинную сенсацию, удивительную и неожиданную находку. Она замечательна прежде всего тем, что обнаружена на территории Новосибирского академгородка. Первая археологическая находка в самом Академгородке, находка уникальная!

Чтобы оценить ее, вернемся к началу сибирской археологии, в первую половину XVIII века, когда 61 продолжалось первоначальное освоение Сибири, изучение богатств ее древних культур, когда на смену вольным старателям-бугровщикам, грабившим сокровища скифских вождей, пришли ученые, историки и археологи.

Почти два с половиной века тому назад Д. Мессершмидт, естествоиспытатель и смелый путешественник, посланный в Сибирь Петром Первым изучать неведомые растения, минералы и земли, собирать антиквитеты куриозитеты для знаменитой Петербургской кунсткамеры, остановился в широкой Минусинской долине. Перед его изумленными глазами из дикой, нетронутой человеком земли вырастал каменный столб, вытесанный из огромной глыбы гранита. Она была каким-то чудом перетащена сюда в далекие первобытные времена от синевшей вдали горной гряды в эти просторные степи, поросшие ковылем и горькой полынью.

На столбе четко и явственно проступали неведомые письмена. Не латинские, не греческие, но чем-то напо­минавшие руны, волшебные магические знаки, выбитые на каменных глыбах у высоких могильных курганов варяжских конунгов языческой Скандинавии.

На том же столбе из-под загадочных надписей, остав­ленных неизвестным народом, явно достигшим высокой ступени культуры, выступали какие-то личины, похо­жие на человеческие, но вместе с тем снабженные зве­риными деталями. У них были видны развилистые рога, похожие на оленьи или на бычьи, острые, как у вол­ка, уши и три глаза. И еще были удивительные волнистые полосы, изображающие змей или каких-то стран­ных червей-многоножек.

Эти стелы с удивительными рисунками на них, за­гадочные надписи и вдохновили аббатаБальи на дерз­кую идею об атлантах-сибиряках, об Атлантиде в сте­пях Южной Сибири.

Тайна древних надписей Енисея была разгадана ге­ниальным филологом В. Томсеном и одним из величай­ших тюркологов — академиком В. Радловым, повторившими открытие Ф. Шамполиоиа. Они установили, что надписи оставлены древними тюркскими племенами Южной Сибири и Монголии, создавшими во второй по­ловине первого тысячелетия до нашей эры грандиозную, но недолговечную кочевую империю.

Однако понадобилось еще несколько десятков лет, прежде чем удалось раскрыть происхождение загадоч­ных древних изваяний, на которых тюрки высекали свои надписи-эпитафии.

Древние тюрки — енисейские кыргызы — не имели никакого отношения к создателям этих стел, как не были их творцами и тагарцы. Тюрки Среднего Енисея пользовались готовыми каменными столбами, чтобы походя, мимоходом высекать на них свои руны, эпита­фии в память и честь павших героев. Не были создате­лями минусинских стел и предшественники монголоидных тюрков европеоиды, рыжеволосые и голубоглазые иранцы татарской культуры.

Лишь совсем недавно, несколько лет назад, археоло­ги почувствовали такое же волнение, какое некогда испытывал Мессершмидт. Перед их глазами открылась целая цивилизация со столь же высоким, своеобразным, а вместе с тем древним искусством, существовавшая где-то в начале второго тысячелетия до нашей эры, то есть по крайней мере четыре тысячи лет назад! А мо­жет быть, и раньше. Она получила наименование окуневской культуры по могильнику вблизи Окунева улуса на Енисее, в Минусинской степи.

Окуневскую культуру характеризовали прежде всего удивительные антропоморфные изображения-личины и причудливые мифические звери. Появление этого стран­ного и поразительного художественного мира суще­ственно изменило старую, классическую картину эволю­ции культур средней и ранней бронзы на Енисее. Оказа­лось, что карасукские стелы со скульптурными изображениями быкоголовых божеств вовсе не карасукские, а старше их по крайней мере на 500, если не на 1000 лет. Так был развеян грандиозный мираж происхождения карасукской культуры с «Востока».

Именно они, окуневцы, люди ранней бронзы, воздвигали в минусинских степях свои удивительные стелы с изображениями личин, наполовину человеческих, наполовину звериных.

Окуневские изваяния непохожи друг на друга, но у них есть и одна общая черта: все это большие, нередко огромные стелы, издали видные на просторах степей. И лишь одно такое изваяние можно бы считать миниа­тюрным, почти карманным. Его длина около полуметра. Хакасы назвали его А. Липскому «ребенком каменной старухи».

И вот второе такое портативное изваяние найдено в Академгородке — второе в Сибири и второе в мире. Как и само по себе изваяние, необычна история его по­явления. При работе на строительстве здания бульдозер вывернул длинный камень, похожий на сигару. Камень подобрал старшина, по своей должности человек хозяй­ственный, и приспособил в качестве гнета на кадку с кислой капустой. О находке узнали любознательные курсанты и тайком от старшины «увели» к себе. Их за­интересовали старинные узоры на камне.

С тяжелым камнем на плечах жарким июльским днем через весь городок пришел к В. Запорожской кур­сант А. Конопацкий. Это была вторая его замечательная находка. Первую уникальную бронзовую статуэтку бохайского чиновника он принес археологам института, когда шел его первый год обучения в училище. Ее наш­ли воспитанники военного училища, когда копали кар­тошку вблизи Уссурийска. Вторая, о которой здесь идет речь, новосибирская, оказалась еще древнее, еще уникальнее.

Она двойник минусинского изваяния, но богаче по узору и необычнее по форме. Если смотреть на извая­ние спереди, в лоб, видна морда рыбы с четко выражен­ным ртом и большими круглыми глазами, с длинным туловищем, похожим на туловище сома.

Однако древнему скульптору бронзового века мало было рыбы. На ее спине он изобразил личину с такими же, как на гигантских стелах из Минусы, тремя боль­шими круглыми глазами и кривым бычьим рогом над ними. Вторая личина, размером поменьше, выбита у хвоста каменной рыбы. Так же тщательно и столь же тонко украшены волнистыми линиями узкие ребра скульптуры.

На широкой нижней поверхности, на уплощенном «брюшке» каменной рыбины, один за другим располага­ются три глубоко врезанных, правильных по очертаниям круга. Каждый круг пересечен крестом — символом космоса, знаком четырех сторон света. Это солнечные космические круги, признак солнечной природы боже­ства — рыбы. Там же еще более глубоким и широким желобом выбита другая фигура, на этот раз явно змея. Может быть, злая, может быть, добрая, она свернута восьмеркой и заканчивается большой острой головой, типично гадючьей.

В завершение всей композиции около трех солнц тонкими, хотя и достаточно отчетливыми линиями выре­зана миниатюрная фигурка оленя с ветвистыми рогами, скорее всего благородного оленя, марала.

Олень, и притом именно такой — благородный — был тотемом древних обитателей степной Евразии, начиная от Ордоса и скалистых нагорий Тибета на востоке и кончая Причерноморьем, долинами Днепра и Дуная. Всюду, где кочевали скифы, где оставляли они свои высокие сопки-курганы, встречается и солнечный олень, светлое зооморфное божество, золотые рога которого, по скифскому поверью, освещают землю днем, приносят людям радость и счастье. На стеле есть также волнистые линии, возможно, олицетворяющие воду.

Одним словом, окуневская стела из Академгородка несет на себе двойную космическую нагрузку. В ней ви­ден скульптурный образ живой зооморфной вселенной, как рисовалась она нашим далеким предкам. Рыба — обитатель вод и змея — житель преисподней олицетво­ряли в их сознании «нижний мир», преисподнюю, стра­ну мертвых. Солнечные круги и мифический тотемный олень — «верхний мир», небесную стихию.

Изображения на стеле, которую можно назвать по месту ее находки «академической», вызывают в памяти неожиданно далекие и соблазнительные яркие ана­логии.

В свое время выдающийся исследователь древнейших культур Кавказа и в особенности первобытной религии кавказских племен академик Н. Марр опубликовал изображения загадочных, гигантских по размерам извая­ний, которые встречались в пустынных нагорьях Арме­нии вблизи источников и около пастбищ, где веками пасли свой скот кочевники. Вишапы Кавказа имели, как показал Марр, рыбьи головы и туловища совсем как у нашей «академической» стелы. И точно так же образ рыбы на них дополнен изображениями водных струй и бычьих рогов — символами «нижнего мира» в перво­бытном эпосе кавказских народов. На вишапах есть зна­ки солнечного характера, в том числе кресты, птицы вес­ны и плодородия — аисты.

Как полагают исследователи, вишапы были высече­ны людьми бронзового века, то есть принадлежат той же большой культурно-исторической эпохе, что и камен­ные идолы окуневской культуры.

Есть и другие аналогии. На этот раз далеко на юго-западе от Оби и Новосибирска. Это многочисленные «оленные камни» Тувы, Монголия и степного Забай­калья, о которых в связи с вишапами писал ученик Н. Марра академик И. Мещанинов.

Так из тьмы времен встают контуры великого куль­турного синтеза, возникшего вместе с кочевым бытом первых номадов (кочевников) в те времена, когда Кав­каз служил им мостом между Азией и Европой.

Самое выразительное свидетельство этому — заме­чательная находка в Академгородке, в которой солнеч­ные круги и личины окуневской культуры так неожи­данно сочетаются с образами кавказской рыбы-вишапа и скифского оленя.

Не отсюда ли, не с берегов ли Оби, двинулись в свои дальние походы на восток и запад новые поклонники;^: солнечной рыбы-божества?

Если «солнечный идол» Академгородка ведет исследователей прошлого Северной Азии с юга Сибири ещё дальше на запад и на юг, то не менее интересны перс­пективы, которые в том же бронзовом веке и в то же время — в II—III тысячелетии до нашей эры открываются отсюда, с берегов Оби и Томи, на север и на восток Северной Азии. Последнее десятилетие вызвало новые идеи, новые мысли о процессах, которые происходили в лесных обла­стях: сибирской тайге, в Приуралье и в европейской ча­сти России.

Здесь, в лесах, лишь изредка встречаются отдельные бронзовые предметы, явно доставленные из степных металлургических центров: карасукские по типам меч и кинжалы, такие же литые бронзовые втульчатые топоры-кельты, наконец, типичные скифские котлы. Керамика же совершенно иная. В корне отличны от окуневских или татарских памятники наскального искусен

Внимательно вглядываясь в многочисленные, но характерные бронзовые изделия из тайги, а также изображения, например, обнаруженные на скалах Саган-Зас в районе Байкала, можно наблюдать интереснейший факт.

Бронзовые топоры-кельты в тайге имеют не собственно карасукский облик, а ближе всего к найденным на Урале и в Поволжье, связанным с лесными культурами бронзового века. Культуры эти получили у В. Городцова по первым находках наименование сейминских, а позже сейминско-турбинских (по могильнику у деревни Турбиной на Урале). Такие же связи с лесными районами Западной Сибири и лесной полосы Вое точной Европы обнаруживаются в петроглифах Байкала.

Существовал, следовательно, в лесах Евразии своего рода второй коридор, параллельный степному, по которому распространялись культурные влияния, протекал процесс взаимосвязей и взаимодействия.

Без учета такого взаимодействия не понять и столь важное явление в духовной жизни лесных племен, какшаманизм. Не случайно же и в бронзовом литье, и на петроглифах-писаницах именно в этом направлении, вдоль пути «сейминских бронз», обнаруживаются образы шаманов и шаманских духов в характерном облачении, с рогами на головных уборах. Писаницы с шаманами встречаются на скалах у Байкала, в низовьях Ангары, на реке Томи и в Приуралье. Такие же образы видны на керамике: рогатые человечки с поднятыми вверх руками, адоранты. В бронзовом литье литые маски, личины.

Как ни далек от нас бронзовый век, но и тогда, вероятно, мир был тесен для людей и для идей. Иначе как бы могли появиться на скалах Ангары и Лены фигуры ряженых танцоров с длинными хвостами и воздетыми к небу вмолитве руками, точь-в-точь такие, как на петроглифах далекой Скандинавии, Швеции и Норвегии! Или процессии лодок, правда, более схематичные, но так живо напоминающие нам наскальные ком­позиции с лодками в Скандинавии и Карелии?

Таков этот удивительный бронзовый век, время брон­зовых копий и топоров, продолжающий волновать нас, как и поколения наших предшественников, своими тай­нами и загадками, тем, что скрыто в монументальных курганных насыпях степей и в кладах тайги, в ее жерт­венных местах — настоящих ритуальных музеях лесных племен.

За бронзовым веком следует железный, не менее, если не более, насыщенный событиями. Народы Сибири теперь не только вступают в новую индустриальную эру — в железный век, но с течением времени создают и собственную государственность.

Факт существования таких государственных образо­ваний известен давно, но из него не было сделано сколько-нибудь широких выводов. Более того, имела ме­сто и принципиально неправильная его оценка: мысль о том, что государственность была привнесена извне. А между тем для истории народов Сибири и Дальнего Востока в целом он имеет исключительно важное зна­чение. Прежде всего как свидетельство закономерности исторического процесса и как выражение их творче­ской силы.

Четко выделяются два принципиально важных, а вместе с тем и качественно отличных этапа. Первый соотносится со временем возникновения первых госу­дарств рабовладельческой Евразии и Переднего Восто­ка. Второй средневековый.

Что касается первого периода, то обращает внимание такой феномен, каким являются наземные саркофаги — плиточные гробницы Забайкалья и Монголии. Конечно, эти могильники тотально и неоднократно задолго до археологов раскопаны алчными до золота грабителя­ми. Но и то немногое, что сохранилось внутри них, а также сам по себе характер могильных сооружений мо­гут многое рассказать об исчезнувшей некогда культуре. Замечательно уже то, что плиточные могилы охваты­вают поистине колоссальную территорию степной поло­сы Евразии. Их граница на юге заканчивается у Тибета и Великой китайской стены. На севере самые отдален­ные от центра плиточные могилы обнаружены к запа­ду от Байкала, на горе Манхай и Кудинской степи. На западе они простираются по крайней мере до Тувы. На всем этом пространстве, где позже развертывается начальная история и тюрков и монголов, плиточные мо­гилы обнаруживают поразительное единообразие ритуа­ла и погребального инвентаря, а также искусства, пред­ставленного такими эффектными образцами, каковы «оленные камни» и родственные им по стилю и сюжету петроглифы «скифосибирского круга».

Здесь нет монументальных единичных захоронений. Погребения «плиточников» строятся одинаковыми па­раллельными рядами, состоящими из равных друг дру­гу ящиков. Такое единообразие свидетельствует о проч­ности родовых связей, о социальном единообразии, о равенстве погребенных. Но что это за равенство, кто кому равен?

Судя по немногим сохранившимся, но все-таки из­редка присутствующим даже в ограбленных могилах украшениям из камней-самоцветов, по дорогим «импортным» бусам, бронзовым кинжалам, золотым укра­шениям, плиточные могильники принадлежали не просто родовой общине, а малой общине. Притом богатой, аристократической. Неизвестно, правда, где хоронилась и как погребалась основная масса общинников. Но не для всех же строились монументальные сооружения из огромных каменных плит, доставлявшихся нередко изда­лека, за многие километры. Не все имели в изобилии золото, драгоценные бусы и другие вещи.

Примерно во второй половине II тысячелетия до на­шей эры в степях Забайкалья и Монголии уже сложилось, должно быть, огромное по территориальным масштабам племенное объединение. Оно имело однород­ную внутреннюю структуру. Вело одинаковый образ жизни. Создало единую духовную культуру, свидетельством чего служит единство искусства, своеобразный «звериный стиль» с образом солнечного златорогого оле­ня в своей основе.

Из Забайкалья перейдем к Алтаю, к алтайским ски­фам. Новые раскопки в Туве, возглавленные тончайшим знатоком культуры степных племен эпохи раннего ме­талла М. Грязновым, снова потрясли нас не только выра­зительностью и монументальностью изученного погре­бального сооружения, но и тем ярким светом, который брошен на социальные проблемы древнейшей, как ока­залось, скифо-сибирской культуры.

Огромный курган Аржан, представляющий собой единый и вполне законченный в архитектурном плане комплекс, был последним пристанищем множества захо­роненных в нем людей. Он прочтен Грязновым как кра­сочное повествование о социальных отношениях у мест­ных скифов, свидетельство о структуре скифского обще­ства, документ о его политическом строе.

Могильник имел в центре саркофаг главного лица, даже не вождя, а царя скифов. От него в строгом по­рядке радиально, как лучи от солнца, отходили поло­сы — ряды других захоронений. При этом захоронения видных и богатых лиц, одетых некогда в роскошные одежды иноземного, древневосточного, происхождения, доставленные из далеких стран войной или торговлей. По мысли исследователя, это были не насильственно умерщвленные жертвы, не рабы, не военнопленные, а добровольно «соумиравшие». Такие же, как в историче­ских, засвидетельствованных письменными источниками случаях. Например, в раннефеодальной Японии покой­ного императора Тенно добровольно сопровождали са­мые близкие, наиболее преданные ему соратники.

И, соответственно, нужно сделать общий заключи­тельный вывод: на Алтае в VIII веке до нашей эры су­ществовало не простое родовое сообщество, а уже доста­точно развитое раннеклассовое общество с главным вождем — царем — во главе, как это было и на запа­де у причерноморских скифов времен Геродота.

Самое главное заключается в том, что скифское об­щество Тувы, как и Алтая, на этой ступени принадле­жит неожиданно раннему этапу, оно много старше, чем царские курганы Причерноморья.

Отсюда следует и другой важный для археологов Сибири вывод. О том, что глубинная азиатская Скифия Аржана и Пазырыка представляла собой не какое-то захолустье, а видный и влиятельный центр социального и культурного развития во всем сакском и скифском мире.

Примерно на том же уровне находилось гуннское объединение, о жизни и судьбах которого подробно сооб­щают древние китайские летописи. И не менее нагляд­но гуннские могильники Северной Монголии и нашего Забайкалья.

Важным вкладом в понимание гуннского общества явились, в частности, новейшие раскопки огромной кня­жеской могилы в Ильмовой пади около Кяхты, проведенные Бурятским институтом общественных наук. Из этих раскопок, осуществленных впервые в таком масштабе и так методично, получены новые представле­ния не только о сложном архитектурном устройстве это­го монументального сооружения, но и социальной струк­туре самого общества гуннов.

В тесной связи с гуннами Монголии и Забайкалья находились енисейские кыргызы, образовавшие на юге Западной Сибири государство, которое проявило удиви­тельную стойкость и жизненную силу на протяжении более чем полутора тысяч лет до монгольского завоева­ния, которым оно было уничтожено. В стране кыргызов согласно письменным источникам уже около двух ты­сяч лет назад и позже имелись административные став­ки-центры, существовала аристократическая верхушка и государственный аппарат во главе с правителем, но­сившим титул ажо.

Большим успехом сибирской археологии стало откры­тие в Хакасии монументальных сооружений дворцового типа, в том числе исследованных недавно Л. Кызласовым зданий вблизи Абакана. Очень важно, что государ­ство хакасов проявило большую устойчивость и жизнен­ную силу, оно окончательно пало, как полагает Л. Кызласов, лишь после карательной экспедиции юаньского военачальника Тутухи не в 1207-м, а в 1293 году, то есть спустя 86 лет.

На более низком уровне развития социальных отно­шений находились, по-видимому, соседи кыргызов, тюркоязычные курыканы на Ангаре и Верхней Лене. Одна­ко и там, судя по наскальным рисункам Шишинских скал и руническим надписям, была властная аристокра­тия. Существовал союз трех племен, во главе которых, как у хазар на Волге, стояли два вождя, сыгиня.

В Шишкине на Лене на скалах изображены сцены военных столкновений. Видны конные воины на богато украшенных лошадях, со знаменами в руках.

Зачатки государственности у курыканов, нужно ду­мать, были такими же в принципе, как у их современ­ников и соседей в Центральной Азии, орхонских тюрков первого и второго каганатов. В них причудливо сочета­лись, должно быть, элементы древнего патриархально-родового слоя и нового, классового, скорее всего фео­дального, общества.

Вторым центром государственности Северной Азии были Приморье и Приамурье, где существовали госу­дарства бохайцев и киданей, а затем возникла могуще­ственная империя тунгусов-чжурчжэней, овладевшая в XII—XIII веках половиной Китая и создавшая высокую самобытную культуру.

Об истории и культуре средневековых государств на­шего Дальнего Востока выразительно и полно говорят археологические памятники, в том числе грандиозные развалины городов и крепостей, которые вызвали раз­думья Пржевальского о былой славе и величии древних народов Приморья.

В распоряжении историков имеются и богатые пись­менные документы, в том числе летописи.

Есть в ней и в полном смысле этого слова таинствен­ные места, неразгаданные страницы.

Один такой загадочный, но яркий, можно сказать, удивительный памятник — пещера, которая получила романтическое название «Спящая красавица», хотя это, может быть, вовсе не красавица, а скорее мужчина...