Авторская редакция
Сказать, что книга необычна – мало сказать! Роман уникален по своей необычности. И дело тут вовсе не в том, что в романе много очень ярких откровенных эротических сцен, и довольно часто встречаются нецензурные слова и выражения. А дело в том, что, если можно так выразиться, степень естественности этих сцен, этих неудобных выражений настолько высока, что герои представляются совершенно реальными… живыми людьми, которые обитают в том же мире, в котором живем мы с вами, находятся между нами.
Да, герои романа живут между нас. Мы видим их, встречаемся с ними. Мы с ними дружим, и мы с ними ссоримся.
О чем роман? Можно много распространяться о составляющих мира этого романа, вычислять степень величины этих составляющих, сравнивать одно с другим…
Но стоит ли это делать? Совершенно определенно – не стоит!
На протяжении всего повествования показаны разные качества разных людей. Но одно человеческое качество над всем остальным возвышается абсолютной истиной: это человеческая доброта!
И именно об этой человеческой доброте и повествует роман.
Сотсков Е.А.
Год. Дмитров
Внимание!
Данное произведение содержит нецензурную лексику, а так же сцены откровенного эротического характера и не рекомендуется к прочтению лицам, не достигшим совершеннолетия, а так же впечатлительным лицам и лицам с неуравновешенной психикой.
Все события и персонажи являются авторским вымыслом. Любые совпадения имён, фамилий и должностей персонажей с реальными именами живых иди умерших людей, а также происходившими с кем-либо в жизни событиями – абсолютно случайны и совершенно непреднамеренны.
ПРОЛОГ
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
Иосиф Бродский
Этот год для меня (да и не только) был необычным и знаменательным во всех отношениях.
· В последние минуты года предыдущего самоотставился алкоголик государственного значения Ельцин Борис Николаевич, под занавес, принеся стране нелепые извинения.
· Катастрофы всемирного масштаба, которую предрекали многочисленные прорицатели, в том числе и научные, народы мира так и не дождались – «Миллениум» не состоялся.
· Израильский Кнессет избрал Моше Кацава в качестве восьмого президента Государства Израиль.
· Владимир Путин был избран президентом России на первый срок. Молодой, малоизвестный, внушающий уважение и подающий надежды.
· Знаменитая на весь мир страна-хулиган Америка выбрала своего сорок третьего президента Джорджа Буша-младшего.
· В Москве по-настоящему заработал бетонно-наливной Храм Христа спасителя.
· Лидер израильской оппозиции Ариэль Шарон посетил Храмовую гору, со всеми, вытекающими из этого последствиями.
· Появилось мощное орудие сексуального воздействия на мужчин России – группа «ВИА Гра»
· Зачем-то сгорела знаменитая железобетонная иголка всея Москвы – Останкинская телебашня.
· Я, молодой и беззаботный, потерял серьезную работу, на которой планировал отдавать себя государству всю свою жизнь. Новая же работа (конечно временная) не имела с прежней ничего общего. Предприятие наше только что возникло – мы начинали с нуля.
* * *
Давным-давно это было.
Молоденькая секретарша моего начальника Тонечка Воробьева была от меня без ума (как она сама очень дипломатично дала мне это понять) и, в обеденный перерыв, да и не только, бегала ко мне в мониторку.
Началось это так: в один из таких обеденных перерывов, Антонина зачем-то принесла мне в мониторку кусочек торта, конфет в дешевой алюминиевой миске и баночку (неполную) какого-то своего национального (Антонина была девушкой еврейских кровей) варенья из редьки, с непроизносимым названием айнгимацх, на удивление вкусным, и, с еле заметным смущением тихо проворковала:
– Женя (Женя это – я), наши решили микро сабантуйчик устроить, вот, поучаствуй…
В этот момент, неожиданно для нас обоих, в коридоре послышался голос нашего Босса. Антонина испугалась, быстро огляделась, задержав взгляд на дверце огромного встроенного шкафа.
– Тонь, ты что? – реально удивился я.
– Знаешь, Жень, – зашептала она, – Босс говорит, что я неровно к тебе дышу!
Я мгновенно оценил ситуацию. По отдельно понятым словам начальника предположил, что в мониторку он не зайдет, но виду не подал. Вместо этого, я приблизился к Антонине, слегка прижал ее к стене и, заглянув в ее распахнутые от страха глаза, голосом демона-искусителя произнес:
– Правда? М-м-м-м… И ты мне тоже нравишься!
Антонина хлопала глазами и молчала.
Я, продолжал глядеть в ее влажные карие глаза и, приблизив свои губы к ее губам, но, не касаясь их, еле заметно покачал головой из стороны в сторону. Заметив, как глаза моей пленницы подернулись легким туманом, а дыхание действительно стало неровным, я… ничего не сделал, медленно отпуская красивую еврейскую девушку на свободу.
И так, мы дружили. Дружба наша была столь крепка и незыблема, что мне иногда даже приходилось действительно прятать ее в шкафу, когда в мониторку заходил начальник.
Начальник – Исаев Александр Николаевич (в девичестве Самсон Абрамович Кацман) был молод, красив (для самого себя), неумен и амбициозен. Маленького роста, этакий холеный типчик, всегда в одном и том же, идеально сидящем костюме, голубовато сером и всегда в разных рубашках (золотые запонки в манжетах). На шее постоянный, как аксиома, полосатый галстук, лакированные туфли и классически картавая речь. Поговаривали (со слов Лешки, водителя Исаева), что имелась у него жена – дама невероятных размеров, потная и неаккуратная.
– Посмотри, – обычно говорил он, – посмотри по камерам, где моя Антонина, что-то ее нет нигде!
Я обыкновенно смотрел по камерам и, даже, если Тонечка Воробьева и обозначалась где-то, говорил неправду:
– Не видно. Может в лаборатории?
– Да нет ее там... – задумчиво так отвечал начальник и смотрел на меня подозрительно.
Тогда я, громко так, что б до шкафа дошло:
– Наверное, писает или какает!
– Издеваешься? – кривился начальник.
– Конечно! – бодро отвечал я (он же не знал, что я не над ним издеваюсь).
Когда начальник уходил, Тонечка элегантно выпархивала из шкафа, вся красная, хоть прикуривай. И тогда она мне очень нравилась!
Вот так мы и жили. На работе. Можно сказать, весело жили, интересно и разнообразно. И об этом далее…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В один из обычных дней тех стародавних времен, когда небо было голубее, трава зеленее и забористее, а Тонечка Воробьева была просто Антониной, я скучал, сидя за мониторами после глубокого здорового десяти часового сна на рабочем месте.
Маленькое пятнышко на экране быстро приближалось, преобразовываясь в странно хромающий девичий силуэт. Минуя свой офис, Антонина ворвалась в мониторку. Волосы растрепаны, не совсем отвалившийся каблук неестественно свернут на бок.
– Ты представляешь, – возбужденно прощебетала она, излучая красивыми карими глазами знакомую мужчинам энергию, – там такая огромная собака... ну, собака – мужик...
– Кобель, – поправил я Тонечку Воробьеву. – Собака-мужик – это кобель. У него яйца болтаются.
– Да! Еще какие... – задумчиво и как-то торжественно произнесла Антонина, густо краснея, и неотвратимо делающаяся из просто хорошенькой девушки, в существо, непреодолимо притягивающее самцов всех видов и типов.
«Надо бы ее трахнуть», – подумал я, проваливаясь в ее необычайно глубокий взгляд.
– Ты представляешь, – уже хрипловатым голоском продолжала она, – этот... кобель, он на меня... напрыгивал, и так делал, так делал...
– Ну-ка, как, делал? Как, покажи!
–...Ну… вот так... не понимаешь, что ли?.. А вдруг он искусает меня?
«Течка у нее что ли?» – подумал я, представляя, как огромная дворняга вгоняет своим собачим инструментом полоску ее трусиков в туда.
Помада на ее пересохших губках ощущалась сладким ванильным кремом.
«Точно. Течка!» – безапелляционно констатировал я, очень легко проваливаясь пальцем в такую известную неизвестность.
С тех пор миловидная девушка Антонина превратилась в очаровательную Тонечку Воробьеву.
* * *
Через некоторое время (не очень продолжительное) после этого, в общем-то, незначительного происшествия, Тонечка Воробьева пригласила меня в свою еврейскую семью. Пригласила под видом сломавшегося телефона. Изобразив некоторое сомнение (искусственное конечно – мне очень нравилось, как Тонечка смешно надувала губки, изображая обиду – также искусственную конечно), я согласился.
Телефон оказался исправным, только слегка и неумело подпорченным. Положив руку на аппарат, я предположил – громко так, чтобы было слышно не только одной Тонечке Воробьевой, что ремонт потребует некоторого времени.
Тонечка заговорщицки улыбнулась и закрылась со мной в своей комнате, и мы… долго… разговаривали…
Чай – две изящные (некаждодневные) чашки на круглом подносике – с маленькими пирожными, впрочем, оказался весьма кстати.
…Потом родители провожали меня и загадочно так улыбались. Очаровательная Тонечка Воробьева выглядела счастливой. Да я и тоже… был весьма доволен сам собой.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Как-то раз всегда такая пунктуальная Тонечка Воробьева опоздала на работу на целый час. Каблук туфли, который я в прошлый раз наспех пришурупил кривым саморезом по дереву, она держала между пальцами левой руки на манер сигареты.
– Вот! – произнесла она отстраненным хриплым голосом, глядя куда-то мимо меня.
– Сломался уже?
– Вот, опоздала...
«Ба! Да она пьяная!» – неприятно для себя самого понял я.
– Я не пьяная, – не заметив, что «поймала» мою мысль самой себе ответствовала Тонечка, – я отравилась. Блядь, как хуёво-то!..
– Самогон пили, что ли? – удивлялся я, искренне не понимая, как может произносить такое, интеллигентная во всех отношениях дама!
Тонечка Воробьева свела красивые глазки к не очень красивому носику так, что мне показалось, будто она левым рассматривает правую стену, а правым наоборот. Я стоял посередине и опасался того, что она меня вообще не видит.
– Ага. Самопляс ча-ча-ча! …Как я такая к начальнику пойду?
– Не парься, нет его. В Москву укатил. Однако, похм... полечиться надо, – забросил я пробный шар.
Тонечка Воробьева думала с минуту. Потом попыталась развести глаза. Это, хоть с трудом, но получилось, правда, ненадолго.
– Зачем?
– Надо, – не понимая, к какому именно моему сообщению относится ее вопрос, универсально ответил я.
– Наверное, надо, – равнодушно ответила Тонечка Воробьева, безрезультатно пытаясь взять под контроль, живущие сами по себе, красивые еврейские глаза.
– Блядь, меня сейчас вырвет, – как мне показалось, удивленно и одновременно устало предположила Тонечка Воробьева.
Пожав плечами, я указал Тонечке на мусорную корзину. Она ринулась в угол, низко склонилась над корзиной, упершись руками в стены. Короткая клетчатая юбка не скрывала съехавшую в сторону полоску трусиков...
...Я лечил ее сзади, торопясь, потому что ни в какую Москву начальник не уезжал. Тонечка Воробьева самоотверженно блевала мимо мусорной корзины, совершенно не замечая, что происходит с ее задней частью! Два, так непохожих друг на друга физиологических акта, происходили параллельно и удивительно синхронно по всем своим возрастающим и стихающим ступеням, уверенно продвигаясь к своему завершению.
Мы кончили одновременно.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В одно мое воскресное дежурство, когда никаких начальников нет, Тонечка приехала на велосипеде. Сказала, что документы просили забрать.
Пустобрех-дармоед Мишка (сообакин сын) зачем-то залаял на нее. Наверное, на велосипед разозлился. Пришлось идти к ней на выручку.
Тонечка в мониторку не пошла – сразу наверх. Перед самым выходом, в коридоре я остановил ее, заглянул в глаза томным взглядом, бесцеремонно рукой забрался ей под короткую юбку и нежно провел ребром ладони меж ее ягодицами и весьма ниже.
Тонечка вспыхнула и... отстранилась. Впрочем, как-то так неуверенно отстранилась, не сразу.
«Ну, женские дела, наверное», – глубокомысленно оправдал я свою неудачу.
Я смотрел в ее красивые карие глаза, наслаждаясь такой знакомой (в определенные моменты наших отношений) глубиной, целомудренно чмокнул ее в щечку. Тонечка застенчиво опустила глазки, постояла так немного, вновь подняла на меня взгляд, и мило улыбнулась. Эта улыбка ее сладко проникла в душу, сжала сердце и опустилась вниз известным всем мужчинам напряжением.
Тонечка уехала на своем велосипеде, а я стоял загипнотизированный, и какое-то незнакомое, необъяснимое чувство медленно и неудержимо овладевало мной.
«Странная она какая-то сегодня, – недоумевал я, – необычная…»
* * *
В одну из промозглых ночей мне не спалось. Я смотрел в монитор и в грудах металла в цеху в своем воображении строил парадоксально необычные замки. Внезапно пришло воспоминание: Тонечка Воробьева как-то рассказывала, делая страшные глазки, что не ездит на велосипеде.
В следующее мое дежурство в будний день, между всем прочим, она поинтересовалась, как мне глянулась ее сестра-близняшка Аня?
В красивых глазах ее я прочитал озорство, граничащее с хулиганством.
–...Вы... очень похожи... – попытался вывернуться я, совершенно сбитый с толку. – У вас одинаковые... эти… носики… но ты... ты, безусловно, красивее!
– Не-а! – не поверила Тонечка Воробьева. – Мы разные. Совсем разные!
– Правда? – очень заинтересованно спросил я... И надолго задумался.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Один раз в конце своего рабочего дня Тонечка Воробьева куда-то очень торопилась. Заскочив на минутку ко мне в мониторку, она попросила выбросить использованный рулон пленки от факса куда-нибудь подальше, а еще лучше, вообще сжечь. Наш начальник Исаев был весьма подозрительным, наверняка эта инициатива исходила от него.
Этот рулон я зашвырнул в шкаф и сразу про него забыл. Только через неделю, я его случайно обнаружил, и, отмотав немного, глянул на свет. Оказалось, что пленка сродни копирки. На ней было видно все, что печаталось на факсе. При следующей встрече с Тонечкой Воробьевой я сказал ей, что сама пленка не нужна, а вот пластиковая втулка, на которую она намотана, мне сгодится. С тех пор Тонечка Воробьева несколько месяцев таскала мне все использованные рулоны от факса. И конечно с пленкой. Ну, в самом деле, не сматывать же изящными женскими пальчиками с наманикюренными ноготочками километры пачкающейся пленки.
А я че, а я ни че! Дежурство длинное, делать все равно нечего. Вот я и читал и всешеньки знал, чем наши начальники занимаются. Пре интереснейшее занятие, скажу я вам, милостиздари! Даже о самом мне что-то промелькивало.
Читая пленку, как увлекательный роман, я… задежурился глубоко за полночь.
Как назло утром у меня не сработал будильник, и я проспал приход начальника. Слава Богу, он не зашел в мониторку, как делал это обычно, а сразу прошел к себе наверх. Его звонок и разбудил меня. Он что-то спрашивал, я что-то отвечал... наверняка невпопад. Когда до моего сознания тревожными уколами дошла его озабоченность и подозрительность в нашем телефонном разговоре, я почти проснулся.
– Антонина у тебя? – как-то уже знающе спросил он?
– Нет, конечно, почему у меня? – безнадежно фальшивым тоном отвечал я, просыпаясь окончательно.
– Сейчас приду! – ответил начальник и положил трубку.
Идти ему секунд сорок, успокаивал я себя, роняя стул, в срочном порядке убирая постельные причиндалы в многофункциональный шкаф.
Когда начальник вошел в мониторку, я, как и положено, бдел у экранов мониторов.
– Она что, не приходила еще, – раздраженно и больше утверждающе, чем вопрошающе пробубнил он, сильно скосив глаза на предательски раскрывающуюся и скрипящую дверь шкафа.
«Пиздец! – подумал я. – Точно теперь отберет мою любимую подушку. Одеяло... хрен с ним, телогрейками накроюсь, а вот подушка...»
Я отчетливо и ярко представил, как на этой подушке механически ритмично, возвратно-поступательными движениями существовало Тонечкино лицо, в обрамлении растрепанных волос, с глуповатой улыбкой наслаждения... И я твердо решил, что подушку не отдам ни за что!
– Не отдам!.. – ни к селу, ни к городу заявил я предательски хриплым голосом.
– Чего не отдашь? – спросил, сбитый с толку начальник, отвлекшись от шкафа.
– Вон она идет, – скорее предположил, чем увидел я, показывая на экран монитора.
Тонечка Воробьева действительно шла. Но шла как-то странно. Когда она была уже близко, я понял, что она тащит за проволоку что-то большое и неудобное. Начальник не разглядел этого, поэтому необычностью происходящего не заинтересовался.
– Если зайдет сюда, посылай сразу в лабораторию, – раздраженно скомандовал начальник, последний раз, перед уходом, бросив на шкаф уже не такой подозрительный взгляд.
* * *
Тонечка боком вдвинулась в мониторку, с гордостью представляя мне предмет, в котором сразу определилась внутренняя плата старого лампового телевизора, такая глупая, и такая трогательно ненужная.
Вот! – с нотками экстаза гордости воскликнула она, заглядывая мне в глаза с желанием моего восторга. – Я подумала, что тебе нужно!
«Боже мой! – испугался я. – Ведь я даже знаю, где эта плата валялась, сам этой дорогой хожу. С километр тащила! Куда ее теперь? Разве что дверь кафа подпереть...»
– Колготки вот порвала...
– Спасибо, заботливая ты моя! Все в дом! – похвалил я Тонечку Воробьеву, пальцами продвигаясь все выше по разлезающемуся шву ее колготок. – Может скотчем заклеить? Иди сразу в лабораторию, начальник ждет.
– Я знаю, звонил. Как с такими колготками к нему?
– Сними их вообще, а то подумает чего!
– Точно!
Колготки добавились к подушке в шкафу.
* * *
Смена кончалась, я собирался домой. Совершенно ненужная мне телевизионная железяка немым укором стояла в углу.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Как-то раз, на одной из многочисленных корпоративных пьянок, которые, иногда по поводу, а в основном без повода, очень любил организовывать Главный инженер – мужик грузный, потный и в шляпе, я проговорился, что полжизни занимаюсь радиосвязью. На следующий день начальник вызвал меня в свой кабинет. Понятное дело, не зная его намерений, я насторожился.
«Точно, – рисовал я в уме картины одна страшнее другой, – точно, спалил меня кто-то с Тонькой! Сейчас уволит на хрен!»
В кабинете начальника не оказалось. Зато у окна, подпирая подоконник огромным животом, задумчиво существовал Главный инженер, бессмысленно обмахиваясь своей шляпой.
– Александр Николаевич-то где? Только что вызвал? – невинным тоном спросил я колыхающееся пузо, пытаясь выведать хотя бы направление интереса начальника ко мне.
– Пипиндра какая-то, а не погода, не могу больше эту жарищу терпеть! – красивым басом церковного певчего, пророкотал Главный инженер.
– Михалыч, а в буфет столовки пиво свежее привезли. Холодненькое, – на всякий случай располагал я Главного инженера к себе.
– Да знаю я, рано еще.
«Еще б ты не знал, – изучал я Михалыча, – это твоё!»
– Так чего начальник-то звал?
– Сейчас придет. В туалет вышел.
– А Антонина наша где? – выпытывал я хоть что-нибудь. – Я ее что-то совсем не видел сегодня.
– После обеда будет, твоя Антонина.
«Точно, пиздец! – еще больше испугался я. – Вот он и проговорился!»
Выражение «твоя», как мне показалось, было произнесено с еле скрываемой издевкой.
Начальник, всегда пытающийся выглядеть деловым и от этого часто казавшийся глуповатым, стремительно прошел к своему столу, но садиться не стал.
– Евгений! – как-то странно торжественно произнес он. – Ты же ведь у нас радиолюбитель!
–...Ну, вроде того, – уже понимая, что сегодня меня точно не уволят, все-таки с неуверенностью произнес я, – починяю понемногу...
Голос мой крепчал от удовольствия ощущения – беда проходила мимо.
– У меня в мониторке даже плата от телевизора валяется. Хочу из нее гирлянду на Новый год сделать. А что, Александр Николаевич, – уже начинал издеваться я, – из проволоки каркас елки, стружкой ее, мигалки разные внутрь... красиво должно получиться!
– Да знаю я про твою плату, – помрачнел начальник... – М-м-м... я тебя по другому поводу позвал. Я про другое. Предприятие у нас молодое, сам понимаешь, еще ничего нет. Вот, у вас в охране даже раций нет. Я про это хотел поговорить. Как-то можно это организовать? Деньги я дам.
– Не вопрос! – возликовал я. – Как раз моя тема!
– Ну, ты там подумай, что надо, расскажешь потом.
– Да чего тут думать-то, я давно в теме. Только в Москву надо ехать, – настраивал я под свои интересы финансовую сторону своего начальника. – Я вот что предлагаю, я присмотрел на крыше старую антенну. От прошлых хозяев осталась. Обычная ГП-шка, у нее, правда, диапазон не тот, но я переделаю. Трубок в цеху полно.
– ГП-шка – это что? – нескрываемо поглупел начальник.
– А-а! Это от английского Ground Plane, – продолжал издеваться я, – плоская земля. Три четверти лямбда. Самое простое. Никакого согласующего устройства не надо. Как раз пятьдесят Ом волновое сопротивление. Я свои рации принесу, походим с ними. Хотя, тут полгорода покрыть можно.
Начальник нервно постучал пальцами по столу. Не садился.
– Все. Работать иди. Потом договорим, – прогонял меня Исаев.
– Ага. На крышу надо попасть. Ключ нужен.
– Хорошо. У Главного спроси. Или у Тони. У нее где-то коробка с ключами была.
– А она где? Я ее сегодня не видел.
– И не надо. За реактивами поехала.
* * *
Тонечка Воробьева пришла только к концу рабочего дня, в мониторку заскочила на минуту.
– Александр Николаевич мне вставит, я здорово опоздала, – не отдышавшись, протараторила Тонечка.
– Откажи ему! Скажи, что у тебя месячные.
– Дурак! – очаровательно краснея, выдохнула Тонечка, опустив глаза.
– Чего это я дурак? – издевался я.
– Дура... дурачок... – потеплела Тонечка. – Ладно, пойду.
– Подожди, Исаев говорил, что у тебя какая-то коробка с ключами есть, надо от крыши найти.
– Зачем?– лукаво пропела Тонечка Воробьева.
– На свидание тебя приглашу. Прикинь, романтика и экзотика в одном флаконе!
– Я что, кошка что ли? – плохо изобразила Тонечка обиду, мило надув губки.
– Какая ты у меня вульгарная! – изумился я. – Знаешь, какие великолепные виды оттуда! На токарный цех, на литейный. Город видно. Кожно-венерологичечкий диспансер!
– Сам ты вульгарный, – мило улыбнулась Тонечка Воробьева. – Ладно, обсудим, пойду...
– Про месячные не забудь!
– Дурачок...
* * *
Поздним вечером того же дня, когда весь персонал сгинул, я забрался на крышу. Жар летнего дня ушел, но нагретый за день рубероид густо вонял гудроном и лип к тапочкам. Я осматривал антенну, прикидывал, как буду ее переделывать. Вопреки всем правилам, антенна крепилась к мачте, которая раньше, еще до самой антенны, служила громоотводом. Громоотвод возвышался на бетонной коробке, с выходной дверью, довольно высоко над крышей. Я находился на этой самой коробке и придумывал, как снять антенну с такой высоты. Поверхность крыши была метрах в трех подо мной.
– Жень! Женя! Ты тут? Женя!
Тонечка Воробьева стояла подо мной и смешно крутила кудрявой головкой в разные стороны.
– Побереги-и-сь! – гаркнул я сверху, сложив рупором ладони.
Тонечка Воробьева дернулась, не эстетично отпрыгнула в сторону, упала на одно колено. Туфля с одной ноги соскочила, отлетела прочь и гораздо дальше своего каблука.
«Блядь, – проскочила мысль, – опять пришурупливать придется!»
– Еб твою мать! – провизжала незнакомыми нотками милая Тонечка Воробьева. – Я же обоссалась вся!
Мгновенно поняв, что переборщил, я лихорадочно искал спасительные слова!
– Тонечка, милая, это ты что ли? Я же не знал...
Минут через десять мы стояли у ограждения, довольно высокого – примерно с метр, сваренного из арматурных прутков. Тонечка Воробьева восхищалась открывшимися видами и по-детски показывала пальчиком с обломанным ноготком то в одну сторону, то в другую...
– А вон, смотри, там вон дырка в заборе, через, которую мы на работу лазаем... А вон Муська наша... кис-кис-кис!
Муська, непонятного от многолетней грязи цвета, тощая заводская кошка, несинхронно шевелила ушами, пыталась определить, откуда ее зовут.
– А вон Мишка, – почувствовав наступающую хрипоту, вытолкнул я из себя, – какую-то пришлую сучку херачит! Тащатся оба, наверное...
* * *
Тонечка Воробьева упиралась в плохо сваренные скрипящие ритмичной музыкой прутки арматурного ограждения. Когда она поворачивала голову с волнующимися пружинками кудряшек, маленький полуоткрытый ротик, со смазанной губной помадой, алел на белом, в вечернем сумраке, лице. Упрямо сжатые губки придавали этому лицу сосредоточенность и строгость.
Горизонт пылал фантастическим огнем. Старая антенна на длинном громоотводе восклицательным знаком возвышалась над нами, подчеркивая значимость бытия.
Предательская мысль в моей голове портила божественное действие: «Черт возьми, наверное, здорово это выглядит снизу!»
ГЛАВА ШЕСТАЯ
– Женька, – сияла широко распахнутыми красивыми еврейскими глазами Тонечка Воробьева, – Исаев машину свою дает. Меня посылает в Центральный документы отвезти. Про тебя спрашивал. Поедешь?
– Не-а, – набивал я себе цену. – Смена кончается, чего я свой выходной тратить должен?
– Да нет же, – тараторила Тонечка возбужденно, – я его уговорила тебе потом отгул дать.
– Не-е, – торговался я, будто бы разговаривал с начальником, – мне здесь хорошо. Я же не нанимался в командировки ездить!
– Ну Женька, ну поехали... Он же говорил, что ты сам ему предлагал!
Тонечка Воробьева деланно надула губки, утрированно изображая сожаление, хотя оттенок растерянности проступил настоящий.
–...Ну, я не знаю... – перешел я на чистый женский язык.
– Поедем, а? – по-кошачьи заглядывая в глаза, тихо протянула она.
«Умеет, однако! Прелесть какая!» – в уме заметил я, делая длинную паузу, любуясь заметно возрастающей тревогой моей прелестной собеседницы.
– Ладно, уговорила, – деланно согласился я. – Только ради тебя!
Тонечка Воробьева совсем по-детски запрыгала, выказывая искреннюю радость.
– Но учти, – строгим тоном преподавателя воскликнул я, – это будет чисто деловая поездка!
После небольшой паузы, Тонечка неуверенно ответила:
–...Ну да, конечно... Мы же по делам.
Сколько разных эмоций было на лице Тонечки Воробьевой! Я читал это лицо, как удивительный по красоте роман, который, в своем длительном продолжении, обещал очень и очень много интересного!
– Мы прямо сейчас едем? – по-деловому поинтересовался я.
– Да. Исаев в СЭС с утра, к обеду только будет, Лешка на заправку поехал, сейчас будет.
Лешка, Водитель начальника, очень молодой парень, жил только своей работой, своей рабочей «Волгой». Часто заходил ко мне в мониторку. Мы дружили. Эта дружба была с обоюдным интересом. Лешка любил поговорить, собеседников не находил. Я притягивал его искусственным умение слушать. Он же невольно поставлял мне большое количество информации об устройстве нашего предприятия «наверху». Хотя не скрою, чувства мои к нему были действительно очень теплыми. Лешка был просто добрым и бесхитростным. Я ценил это и никогда этим не злоупотреблял.
Любуясь Тонечкиным лицом-романом, я не заметил, как подъехал Лешка. Он зашел в мониторку, внезапно заставив Тонечку вздрогнуть.
«Бедная, – искренне пожалел я ее, – зашугал ее начальник, всего боится!»
Лешка поздоровался, велел поторопиться.
Мы сели в «Волгу»: я – впереди, Тонечку сослали на заднее сидение (я предположил, что для конспирации сразу лучше вместе не садиться).
Лешка поправлял зеркало заднего вида. В нем на мгновение промелькнуло недовольное и даже немного обиженное личико Тонечки Воробьевой. Я обернулся к ней.
– Ну что, удобно? – заговорщицки подмигнув, спросил я.
– Ага! – поняла что-то свое Тонечка, делая вид, что рассматривает содержимое объемистой папки с бумагами.
– Мне еще в три места надо сгонять, – сетовал Лешка. – Сейчас решим, куда сначала.
– Чего решать – меня в последнюю очередь, – выгадывал я. – Как же я обратно добираться буду?
– Нет, так не получится, – погружал меня в реальность Лешка, – не успеем. Давай так: я вас с Тонькой по точкам раскину, потом по своим делам, потом вас всех соберу.