Я изучил все материалы, купил кассету и копировал на нее отдельные моменты. Но по большому счету все равно ничего не вытанцовывалось. Без конца одинаковые события: ночные обходы в одно и то же время и никакого света от автомобильных фар, лишь маневровый тепловоз (тот самый, что освещал наше с Тонечкой таинство в кабинете Исаева), так же, всегда одинаково, приезжал ровно три раза за ночь, грохотал сцепками.
Я предполагал подмену кассет (или материалов на них) и, немало потратил времени, чтобы проверить на совпадение несколько мелких деталей. Кассеты не менялись, записи подлинные – все чин-чинарем. Я начинал злиться.
«Черт возьми! – негодовал я. – Ну это же не иголка в стоге сена!»
Иногда я сдавался и, махнув рукой, шел спать. Прошло несколько дежурств, а я так и не понимал механизма Дименого чуда. Ну что же, Фантомас – он Фантомас и есть. Всегда уходил от погони.
Дима начал сниться мне по ночам. Всегда, с издевательским видом, он высовывался то из одного угла, то из другого. Высовывался и показывал язык. Когда мне приснилось, что Дима-Фантомас просунулся с улицы через окно в мониторку, я проснулся с чувством детского ужаса. Я с осторожностью и нерешительностью глянул на окно. Димы не было. Шторы задернуты. За окном грохочут буферами вагоны.
Вновь я уснул с трудом. Наверное, тепловоз звуками своими извне, въехал в мой сон, и, когда я увидел высунувшееся из окна его кабины Димину рожу в фуражке машиниста, когда эта рожа выдвинула неимоверной величины язык, что-то ударило в мой мозг с такой силой, что я мгновенно проснулся и сел на диване.
Сердце мое мощными ударами билось в груди. Но это был вовсе не страх. Это было предчувствие, пока еще еле уловимое, что я что-то понял, но не понял что именно!
Я понял одну очень простую вещь, которую должен был понять сразу, а не сосредотачиваться на деталях. Мне все подсказывало, а я не понимал!
Наше с Тонечкой романтическое путешествие в кабинете начальника – маневровый тепловоз. Сон с Димой – машинистом – тоже маневровый тепловоз, мои просмотры видеоархива – маневровый тепловоз в одно и то же время три раза каждую ночь. Единственный транспорт ночью – маневровый тепловоз. Больше вариантов нет! Ну, в самом деле, не подкоп же вырыл Дима-Фантомас!
У меня в голове связалась логическая картинка: даже на видеозаписях отлично видно, что Дима всегда в одно и то же время делает обход и уходит в «мертвую» зону. Потом в окнах свет маневрового тепловоза. Через некоторое время Дима возвращается. И так очень часто. Почти каждый раз. Причем вот что имело одну особенность: если что-то делалось, и я не ошибался, то металл мог загружаться тогда, когда тепловоз, закончив маневр, уезжал. По дальнейшим исследованиям видеоархива я даже заметил, что тепловоз, хоть и не виден был ниоткуда, но отсвет его непогашенных фар довольно долго был заметен в самом краешке только лишь одного цехового окна.
На улице накрапывал дождик, и выходить не хотелось. Но сыщицкое возбуждение пересилило. На заводской территории всегда есть какое-нибудь освещение, хотя и скудное. Я направился прямо по железной дороге, в полутьме рассматривая наш цех снаружи. Пустобрех Мишка как всегда сопровождал меня. В одном месте он кинулся в сторону к цеховым стенам. Мелькнула мысль, что так же пес сопровождал и нашего Диму, а потому привычно побежал в нужном мне направлении. И я нашел…
Я нашел, в разных местах, запутавшуюся в траве алюминиевую стружку, совсем ничего не значащую, для непосвященного, и так много значащую для меня… и не только для меня! Я нашел небольшую металлическую дверцу, старую, совсем ржавую. С улицы на эту дверцу трудно было обратить внимание. Я смотрел по окнам – они выше, дверь у самой земли, да еще и за кустами.
Но почему в цеху ничего не заметно, мне не было понятно.
Я вернулся в цех и внимательно осмотрел заветное место изнутри.
У стены стоял старый, неимоверных размеров электрический шкаф. Ни я, ни кто-то другой на него внимания никогда не обращал, а зря! Делать ему было нечего в этом месте. И понял я это только потому, что занимался этим расследованием. Шкаф огромный, тяжелый. Рядом тележка на узкоколейных рельсах. Недалеко ручное подъемное устройство.
У меня возник соблазн поднять этот шкаф и посмотреть, что за ним. Но, зная Димину осторожность и подозрительность, зная, что он бывший мент, я вовремя одумался. Он мог запросто сделать какие-нибудь «контрольки» или просто хорошо запомнить положение этого шкафа.
Ай да, Дима! Ай да, сукин сын!
Я поспешил в Мониторку.
Все сходилось. Дима в сговоре с тепловозниками. Больше ничего я знать и не хотел. Я хотел покоя! Вся эта история порядочно выбила меня из колеи. Хорошо, что начался будний день и Михалыч должен быть. Хотя, что это я, позвоню ему с утра прямо домой. Обрадую. Надо с ним как-то обговорить, как правильно преподнести информацию Исаеву, как мне вести себя при возможных встречах с Димой-Фантомасом.
* * *
Зная от Лешки, что Постнов просыпается довольно рано, я позвонил ему за два часа до его прихода. Нужно было слышать его, сильно изменившийся голос – волнение не скрывали телефонные искажения.
Почти сразу мне позвонил Михаил, который заговорил недоуменным голосом пытаясь узнать, почему Исаев сам позвонил и попросил его прийти только к обеду.
Я удивился такому лавинообразному развитию событий, но совершенно очевидно, что в нашу с Постновым тайну был посвящен третий человек – сам Исаев и четвертый – Лешка!
– Скачи, враже, як пан каже! – изобразил я незнание. Михаилу этого оказалось вполне достаточно.
Лешка привез Постнова и Исаева за час до прихода всех сотрудников второго этажа, и вся троица собралась у меня в мониторке.
Михалыч подготовил Исаева. Я подготовил себя.
Моя мониторка на время превратилась в штаб. Я рассказал все, немного усилив реальность своими догадками и додумками, выдав их за ту же реальность. Предложил следующее: не ходить сейчас в таком странном собрании в цех. Дима хитер, зачем ему обозначаться раньше времени.
Исаев с Лешкой уехали, Михалыч остался. Мы еще немного «потерли» эту тему.
– Что-то мне подсказывает, – обмахивался своей шляпой Михалыч, – что тебя не стоит светить.
– Еще бы! – понимающе согласился я. – У меня защиты никакой, а менты мстительны. Я считаю, что вы с начальником вообще зря приперлись в такую рань.
– Нетерпение, – резонно заметил Михалыч. – Лешка, когда за ним приехал… в общем, он весь бледный сделался. Лешка испугался, говорит, что его никогда таким не видел.
Позвонил Исаев, попросил к трубке Михалыча. Какое-то время они говорили о чем-то мне непонятном, хотя наверняка, по теме Димы и, наверняка касались меня. Михалыч передал трубку мне.
– Жень, доброе утро! – взволнованно и усиленно картавя, проговорила трубка Исаевским голосом.
– Недоброе, Александр Николаевич, – показал я, что полноправно участвую в заговоре против самого Фантомаса.
– Ну, да, ну да… – задумчивым голосом, медленно проговаривал он. – Дело серьезное. Я про Диму много нехорошего знаю. Хочешь, я тебя в отпуск отправлю? А далее, видно будет…
– В отпуск? – наигранно переспросил я. – Вы имеете в виду на Канары? – не вовремя пошутил я.
Я представил огромное открытое пространство, заполненное золотым песком, солнцем и счастьем, голубую лагуну, две пальмы, гамак, натянутый между ними, два шезлонга, пляжный столик между ними. Я представил себя в гамаке. В одном шезлонге покачивается Тонечка Воробьева. На столе стоит пузатая бутылка черного стекла с надписью «CAMUS» (хотя по сюжету должна была бы стоять бутылка шампанского). На большой тарелке фрукты экзотические и не очень. Рядом с бутылкой завсегдатай моих последних видений философ Ницше топорщит огромные усы с книжного переплета. Тонечка, загорелая до шоколадной густоты, в символическом купальнике, в огромной соломенной шляпе, влюблено смотрит на меня. Я сам (вид со стороны), в коротких шортах, сандалиях на босу ногу внимательно вглядываюсь в горизонт. В руках у нас по бокалу. Бокалы наполовину заполнены благородной коричневой жидкостью.
Я поворачиваюсь к моей Тонечке Воробьевой, любуюсь ее идеальной фигуркой и, уже знакомым (мне самому), низким завораживающим голосом произношу:
– Ты, радость моя, обворожительна! Хочу тебя прямо в море! Прямо сейчас!
– Ты что, – внезапно пугается очаровательными глазами Тонечка Воробьева, – вдруг кто придет! Вон там, за пальмой, кто-то прячется!
Я выбираюсь из гамака, подсаживаюсь к Тонечке на второй шезлонг (который мгновенно сам по себе делается вдвое шире).
– Ты с ума сошла, – по родительски успокаиваю я мою подругу, – никого здесь нет!
Но тут из-за пальмы выскакивает официант Дима «бледная поганка», с подносом и шампанским в двух бокалах для нас с Тонечкой. Официант Дима угодливо склоняется и ставит бокалы на стол, загадочно улыбается, и, пятясь задом, вновь прячется за пальму.
Я беру бокал, смотрю через него на Тонечку, затем медленно переворачиваю. Шипящая жидкость быстро впитывается в песок. Я небрежно бросаю слова:
– Вино отравлено, любимая! Но наша любовь сильнее смерти!
Тонечка с удивлением и восторгом смотрит на меня и, отшвырнув в сторону свой бокал, радостно хлопает в ладоши. Из-за пальмы слышится злой мат…
Мы с Тонечкой улыбаемся, не обращая внимания на пальмовое злословие.
Дима-официант снова появляется из-за пальмы. На этот раз он несет допотопный телефонный аппарат из черного вонючего карболита, со снятой уже трубкой. Телефонный провод от самого аппарата с распущенными оголенными жилами, тащится по песку, оставляя на нем извилистый змеиный след.
– Извиняюсь, – лилейным голосом произносит официант-Дима, – Вас к телефону. Шеф!
Я удивляюсь, беру трубку. Трубка вещает далеким голосом Исаева:
– Ага! Канары! Секретаршу мою еще попроси!
Море, пляж, Тонечка… все это замирает киношным статичным кадром и быстро растворяется в пространстве. Дима с высунутым языком держится дольше всех.
Очнувшись от раздраженного голоса Исаева, я быстро произношу:
– Извините, Александр Николаевич, понимаете, какую работу пришлось произвести! Сильное напряжение. Вот и шучу не по делу. Извините.
Мы некоторое время молчим, потом я небрежно говорю в трубку:
– Я думаю, Александр Николаевич, ничего делать не нужно. Вот подумайте сами, Дима, конечно, может понять, что без меня не обошлось… конечно поймет. Но и что с того? Про меня ему никто не скажет. Пусть скрипит зубами. Я пошлю его на три буквы, если сделает предъяву.
– Смотри сам! – вздохнул Исаев. – Ладно. Я уже кое-что предпринял и кое-кого подключил. Ну, падла такая, покрутится он у меня!
Михаил пришел сразу после обеда. А меня в мониторке уже не было. Исаев отпустил сразу по окончанию нашего разговора. После случившегося стало понятно: наша охранная деятельность суть декоративна. Почти.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Диму-Фантомаса и всю его гоп-компанию взяли с поличным, взяли красиво – прямо по киношному. Видно, у Исаева действительно было кого подключить. Менты банально устроили засаду и повязали тепловозников, когда те грузили металл в кабину своего тепловоза. Дима наивно попытался закрыться в цеху, никого не пускал, визжал, что стрелять будет. Исаева не было, Постнов присутствовал. Диму увезли, Михаила вызвали.
Я деталей не знал, специально не узнавал. Ладно, Постнов расскажет Лешке, а словоохотливый Лешка мне.
Исаев решил вызвать всех на общее собрание (вызвали из дома и меня).
Постнов решил вызвать всех на свой корпоратив («Только не сразу»,– предупредил он).
На собрании Исаев вышел из себя, чего с ним в такой степени еще не было никогда. Все молчали. Исаев громко и зло говорил и говорил только он один. Картавил особенно заметно.
«Расслабились!»; «монастырь!»; «дом отдыха!»; «разгоню!»;… – и всякие разные другие слова, такого же значения. И это про всех. Кроме себя.
В общем, наорался в одиночестве и прогнал всех работать.
Я наблюдал за мадемуазель Лили. От ее надменности не осталось и следа. Испуганная, несчастная женщина, она вздрагивала от отдельных хлестких определений Исаева, как-то внутренне сжималась, как будто был суд и судили на нем ее, Лилиану Владимировну.
«В завязке с Димой, что ли? – толкнуло меня к такой мысли ее странное поведение. – Да быть не может! Абсурд! Порода не та. Тут что-то другое…»
* * *
Мы с Михаилом остались вдвоем, разделив Димины смены. Я не был против, Михаил тоже – деньги всем нужны.
Почему-то «Розовый слон» сделался испуганно угодливым. Не зная меры, он лез с этой угодливостью ко всем, порою сильно раздражая. Михаил постоянно пытался всем доказать, что он никакого отношения к предприятию Димы не имеет, хотя его никто с этим и не связывал вовсе. Когда девчонки стали мне на него жаловаться – надоел, сил нет – я решил с ним поговорить.
– Миша! – торжественно и строго начал я, при очередной нашей смене. – Поговорить надо.
Михаил напрягся, начал бледнеть и блистать бисеринками пота на лбу. Ты неправильно себя ведешь! Поверь! И позволь дать совет!
– Так точно! – непонятно зачем по-армейски отчеканил он.
Я удивился и продолжил совершенно другим тоном, доверительным, вкрадчивым:
– Понимаешь, чувак, если ты будешь талдычить на каждом углу про свою невиновность, тебя точно заподозрят!
– В чем? – явил свою глупость Михаил?
– В разграблении сокровищницы фараона, черт возьми! – вышел я из себя. – Тебя никто ни в чем не подозревает, понимаешь! Веди себя, как обычно. И живи, как обычно.
– Так-то это так… – почему-то неопределенно и задумчиво ответил он.
Мне эта задумчивость не понравилась, но тогда я никакого внимания на это не обратил.
Диму судили и дали серьезный срок. Никакие ментовские связи ему не помогли. Я мало знаю подробностей – да и неинтересно.
Жизнь продолжалась.
«Отряд не заметил потери бойца» – пелось в старой революционной песне «Гренада». Так вот, у нас было наоборот. Все заметили. И вздохнули спокойно. Хотя…
Странно изменилась Лилиана Владимировна. Она запиралась в своем кабинете, придя раньше всех, уходила всех позже. Выходила из своей кельи только разве что в туалет. Поговаривают, что иногда из-за двери доносились странные звуки. Тонкое завывание, кашель.
Михалыч назначил корпоратив. Без водки. Исаев купил несколько бутылок недешевого коньяка, но сам, по обыкновению, не присутствовал.
Я посвятил в детали пятого человека. Обо всем, подробно (процентов на 200) я поведал Тонечке Воробьевой, еще до корпоратива. Да мне кажется, и лаборантка Леночка тоже знала все.
Корпоратив, как корпоратив, ничего особенного. Не шумный, не бурный.
В определенное время я потащил, хорошо потеплевшую, Тонечку Воробьеву к себе (было мое дежурство) в мониторку. Тонечка неожиданно за сопротивлялась.
«Опять что ли месячные? – досадовал я. – По два раза за неделю что ли?»
У закрытой двери Тонечка меня решительно остановила:
– Подожди, Женечка, подожди, не сейчас.
Я прислушался. За дверью слышалась тихая возня, шепот.
«Господи, да кто там может быть?» – недоумевал я.
– Там Леша с Леной, – ответила на мою мысль Тонечка. – Пойдем куда-нибудь еще…
Прямо посреди цеха, стояла уличная бытовка – старый безобразного вида домик. На экранах мониторов эта бытовка была хорошо видна с разных ракурсов. Я притащил, наигранно упирающуюся Тонечку Воробьеву, в эту бытовку. В пропахшей солидолом, прелостью и мышиным пометом тесноте пространства бытовки, кроме импровизированного ложа из мешков с опилками, старых телогреек, ветоши, ничего не было. Тусклый цеховой свет еле-еле пробивался через мутное, засиженное мухами стекло крошечного окошка, слегка обозначая силуэты предметов.
Мешки, из которых было сделано наше ложе любви, не привыкшие к такому интенсивному движению, медленно расползались и насыщали воздух такой густой пылью, что в носу щипало.
Тонечка громко сопела, иногда синхронно сопровождала каждое мое движение тоненьким голоском:
– Ай! Ай! Ай! Ай…
Я дышал странной смесью запахов солидола, пыли и Тонечкиного дыхания. Необычность места и согласие Тонечки на эту необычность возбуждало. Мы торопились – мало ли что. Тонечка айкала все быстрее, все громче и все более е и более тонким голоском. На самом пике нашего, в этот раз одновременного наслаждения, Тонечка глубоко вдохнула, задержала дыхание и подалась мне навстречу, выгнув спину. Именно в этот момент, сладким добавлением, наложилось представление: вот прямо сейчас, в моей мониторке Лешка и Леночка-лаборанточка наверняка делают тоже самое. Во взорвавшемся, от неописуемого удовольствия мозгу, искрами разбросалось понимание:
«Эх, Леночка, Леночка! Видно не судьба!»
– Почему, милый? – поймала Тонечка вторую половину моей мысли, может быть даже произнесенной мной вслух. – Все хорошо, все ведь очень хорошо!
– Конечно, хорошо, – с трудом выговорил я. – Очень хорошо, славная моя! Как всегда.
* * *
Михаил подошел ко мне, когда представилась возможность поговорить без свидетелей. Он долго «мялся» пыхтел и сопел.
– Ты понимаешь, Жень, – решился он, – я так не могу, я хоть кому-то, тебе… тебе вот… Я, это, про Диму. Я, в общем, я знал про него. Не про все, но знал. Случайно. Он и в мою смену хотел. Я не согласился. Потом… менты… кодекс чести.
Пока Михаил мямлил, я все понял. Самоуверенный Дима его вообще не считал за угрозу. «Розовый слон» – что с него!
Мне стало так жалко моего друга, что я чуть не расчувствовался. Ведь не кому-нибудь, мне! А мог бы и вообще ничего не говорить.
Я по-доброму обнял его, посмотрел в его испуганные глаза и уверенно сказал:
– Миша, ну какой ты мент! Ты – настоящий мужик! Настоящий! Не говори никому ничего. Все нормально.
Я пошел, а он остался. Мятым носовым платком он вытирал лоб… и глаза.
За день до корпоратива уволилась Лилиана Владимировна. Ушла тихо и странно. Пришла в мою смену и раньше всех, прошла к себе. Через пятнадцать минут ушла, зайдя ко мне в мониторку. Она робко постучалась и открыла дверь, не дожидаясь моего отклика. Стоя на пороге, она смотрела на меня грустным и всепонимющим взглядом. Помолчав немного, она тихо проговорила:
– Мальчики, мальчики… Что же вы с нами дурами делаете!
И больше я ее никогда не видел.
Я никому не рассказал про ее ранний приход. К обеду ее хватились. Стучались. Дверь оказалась незапертой. На столе лежал листок-заявление с просьбой уволить ее по собственному желанию. Правее и ниже подписи красовался маленький, довольно грамотно и сложно нарисованный шариковой ручкой букетик цветов. Прямо на заявлении.
«А ведь это – любовь!» – поразила меня мысль и сделала грустным на весь день.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
После происшествия с Димой Исаев решил расширить штат. Строители полностью доделали помещение проходной, стало быть, нужен пост; затем, Исаев подумывал отказаться давать нам подработку, решив взять еще одного охранника; и наконец, было решено сделать еще один пост – в самом цеху. Вышеупомянутая бытовка весьма подходила для этого.
Исаев вызвал меня к себе – позвонил в мониторку и просто сказал, чтобы я пришел, поговорить, мол, надо. Я понимал, что он хочет посоветоваться, не более того.
Тонечка Воробьева сидела за компьютером, что-то набивала. На меня взглянула мельком, подмигнула незаметно для Исаева.
Исаев жаловался на то, что его ввели в заблуждение, что ментов он набирал специально, думая, что уж сотрудники милиции должны являть собой образчик добропорядочности и честности.
– Александр Николаевич, – ответил я спокойно и по-деловому, более играя для Тонечки, чем для Исаева, – я работал в такой организации, что пришлось тесно пообщаться с очень большим количеством разных людей.
– Да знаю я, – занервничал начальник, – я потому тебя и позвал.
– Я понял это, – сказал я все таким же уверенным тоном. – Так вот, у нас милицейских много работало. Когда их ставили в мою бригаду, я подумывал о больничном…
– Что, все так плохо? – улыбнулся Исаев.
– Именно! Разные случаи бывали. С ментами трудно. Ненадежно как-то.
– А Михаил наш, он же тоже из них, из ментов!
– Нет, – вспомнил я его неожиданный импульс. – Нет! Михаил надежный. Он порядочный. Он у ментов вообще не удержался, и именно поэтому не удержался – слишком для них порядочный.
– Хорошо. А военные? – спросил заинтересованно начальник.
Тонечка повернулась ко мне и незаметно для Исаева скривила рожицу недовольства. Почему она так отреагировала, я не понял, но мне это понимание и не было нужно – я сам недолюбливал этот контингент.
– Военные… – я сделал паузу. – Исполнительные, но тупые до безобразия!
– А зачем нам их острота? – парировал Исаев. – Нам исполнительность и нужна.
Исаев немного помолчал (да и я не спорил) и как-то траурно продолжил:
– Тупость, исполнительность… Ты знаешь, сколько металла ушло?
– Не знаю, думаю, что много!
Я знал примерно. Постнов оговорился, что кучу перевесили, и только в ней не хватило около двух тонн. По моим прикидкам металл уходил десятками тонн.
– По моим прикидкам, – полагая, что удивит меня, озвучил мою мысль Исаев, – несколько десятков тонн ушло.
Я присвистнул, делая вид, что удивился. Что же, как говориться любое удовольствие за ваши деньги.
Краем глаза я с удовольствием наблюдал за улыбающейся Тонечкой Воробьевой. Залюбовавшись ею, я потерял осторожность. Исаев проследил мой взгляд, раздраженно сказал:
– Антонина, сделай мне… нам чего-нибудь, чаю там…
Тонечка пошла к выходу, на секунду задержавшись у двери. Я успел бросить наглое:
– Мне сахару побольше! Пожалуйста!
Исаев с удивлением и как-то… изучающее глянул на меня.
– Принеси ему… сахару побольше, – проговорил Исаев недобрым тоном. – В мониторку принеси…
– Лимончик не забудь! – разошелся я.
– Черт, ты издеваешься что ли?
– Конечно! – быстро ответил я своей постоянной фразой.
– Да знаю я. Знаю я тебя. Ладно, иди работать.
– Тонь, – сказал я серьезно, – не нужно ничего. У меня все есть. В мониторке.
– Подожди, – остановил меня (и Тонечку тоже) Исаев, – а у тебя есть кто на примете? К нам…
Я подумал немного и пожалел, что таких нет. Очень заманчиво было населить наше предприятие моими друзьями.
– К сожалению, нет, – разочаровал я своего начальника. – Знаю многих, но все уже устроены неплохо.
– А тебе у меня, – раздраженно спросил Исаев, – плохо, что ли?
При этом он посмотрел на свою секретаршу.
Я тоже посмотрел на… его секретаршу.
Тонечка смутилась, опустила голову.
– Ну что вы, Александр Николаевич, – почти открыто оценивал я Тонечку Воробьеву, – очень мне у Вас хорошо! Просто замечательно!
Ситуация была какой-то странной. Мы с начальником говорили как бы о серьезном, но при этом, оба смотрели… на Тонечку Воробьеву. Тонечка слегка покраснела и неестественно и бессистемно тыкала пальчиками в клавиатуру.
* * *
Исаев довольно решительно взялся за обещанное увеличение штата охраны. Мы, изо всех сил своей хитрости, всячески его уговаривали не усердствовать. Я тоже приводил свои доводы, довольно осторожно, и, тем не менее, довольно настойчиво. Я говорил ему, что для его затеи понадобится взять со стороны десять человек. Во-первых, на место Димы человек; во-вторых, чтобы лишить нас подработки, нужно взять четвертого; в-третьих, на каждый из двух новых постов еще по четыре человека. Иначе его строгий график сутки через трое никак не получался.
– Такой штат был изначала определен, – в пылу дискуссионной страсти проговорился Исаев, – и деньги на это выделены.
Я это знал. Знал от Лешки. Знал, куда деваются эти деньги.
– …Мы фонд заработной платы экономим, чтобы вам больше платить, – попытался оправдать свой неосторожный выпад начальник.
– Ну, Вам виднее, Александр Николаевич! – перестал я упорствовать, понимая, что недостача по краже местного Фантомаса, также осела в кармане нашего начальника, только вот отрицательным доходом.
– Сразу, конечно, весь штат не заполнить… – начал было Исаев.
– Да где уж! – не дал я ему развить тему. – Десять человек… Целое отделение!
Мы до последнего надеялись, что такой разросшейся охраны, скорее всего, не будет. Какое-то время все было по-прежнему, но вскоре к нам стали приходить люди.
После моей смены я немного задержался – Исаев попросил.
Первым из новичков оказался молодой парень. Высокий, худой и вертлявый тип. Не только мне, но даже Михаилу одного взгляда хватило на него, чтобы быстро понять: обычной (логически правильно выстроенной) жизни больше не будет!
– Эдуард! – представился Эдуард, задрав вверх подбородок. – Сработаемся?
Эдуард стоял в нашей курилке, мы смотрели на Эдуарда. Одет он был полностью в «хаки» по-армейски, на голове берет ВДВ, на поясе старые, с полу истёртым чернением наручники.
Лешка стоял у своей «Волги», курил и с прищуром наблюдал за новичком.
– Хрен ее знает, товарищ майор, – не меняя выражения лица, сыронизировал Лешка и выплюнул сигарету. Почти целая, не искуренная сигарета, почему-то не вертясь в воздухе – маленькой стрелой полетела в сторону Эдуарда, упала в лужу, коротко зашипела. Эдуард, сопроводив взглядом полет сигареты, посмотрел на урну в курилке, потом на Лешку.
– Куда тебя, служивый, – прикинулся я простачком, – на проходную, что ли?
Эдуард посмотрел на меня; чуть заметная ехидная улыбка на его лице от меня не укрылась.
– Шеф сказал, что мы все менять друг друга будем. На посты будем ходить по очереди.
Такая перспектива нашего темного будущего уже предполагалась нами всеми, поэтому новостью не явилась. Однако мы все же надеялись, что хоть какое-то время сможем избежать такого непотребства.
– А позволь полюбопытствовать, – продолжая прикидываться дурнем, спросил я Эдуарда, – как у тебя, мил человек, с компьютерной грамотой? Каков, так сказать, уровень?
– Зачем это? – спросил сбитый с толку Эдуард.
– Ну как же? – продолжал я. – Мы работаем со сложной аппаратурой. Тут не только навыки, тут знания нужны! Нужен опыт. Как у тебя со знаниями, господин… э-э…
– Эдуард! – не поняв моего откровенного издевательства, подсказал новичок.
– Да, да… Господин Эдуард, как на счет знаний?
– Я с компами не дружу, – совсем растерявшись, понизил свою важность Эдуард.
– Так, понятно, – заключил я безнадежным голосом. – Значит в вахтеры.
– Почему в вахтеры-то? – серьезно испугался Эдуард.
– А мы здесь все вахтеры, – весело ответил Михаил. – И ничего, работаем!
Исаев подошел к нам, поздоровался.
– Вот, новый ваш… член коллектива. Уже познакомились?
– Это не наш… член, – не смог удержаться я. – Это Ваш… член… коллектива.
– Молодой человек, – пропустил мою дерзость Исаев, – так сказать, прошел «горячие точки», о дисциплине знает не понаслышке.
«Ну, вот и все, – понял я, – Димы приходят и уходят, а Фантомасы остаются!»
– Ну, вот и все, – озвучил Исаев мою мысль, – расходимся. Сегодня начинает проходная наша работать. Эдуард, осваивайся пока там. Инструкции напечатаны, всем читать.
– Ну вот, – пробубнил Михаил, – сказано же – в вахтеры!
Пока работали по старому графику: мы с Михаилом через день меняли друг друга. Эдуарду Исаев временно поставил обычную пятидневку – все равно весь второй этаж уходил и проходную запирали изнутри.
Когда я менял Михаила, заметил его озабоченность.
– Тяжелый человек, – устало жаловался он. – Как мы с ним будем?
Эдика (он же Эдуард, он же Афганец) невзлюбили сразу и все. Лешка тут же определил:
– Да какой там Афган, залипуху гонит ваш Эдик. Я бы вообще в армию вот таких не пускал.
– А чего тут особенного? – вставил свое мнение «Розовый слон» – Михаил. – Может быть, ему там мозги и отшибло!
– Может быть, – не стал я спорить, – нам что, от этого легче?
Эдик ходил «гоголем», высоко задрав подбородок. За ним посматривали. Не понимали. Опасались.
В обеденный перерыв, когда цеховые рабочие алюминиевыми костяшками «забивали козла», Эдик выдвинулся из своей проходной в поход. Проходя по цеху, он со всеми знакомился, здоровался, что-то говорил. Я наблюдал за ним по камерам с любопытством. Все-таки не каждый день приходилось видеть что-то новое, затейливое. А затейливость событий, развивающихся в цеху, возрастала. Что-то Эдуард сказал этакое. И вот оно «этакое», сказанное им, рабочим явно не понравилось. Я увидел, что роботяги спокойно встали из-за стола, явно намереваясь обступить Эдика. При этом бригадир со злом кинул костяшки на стол. Эдик быстро отступил назад. Все постояли так с минуту. Внезапно из-за кучи алюминиевого лома вылетел, странно вертящийся в воздухе предмет, довольно крупный и, по хорошо предсказуемой баллистической траектории, полетел в направлении Эдика. Неопознанный сразу летающий объект Эдуардом был увиден вовремя. Почти. Это «почти» выразилось в том, что предмет, оказавшийся кастрюлей общественного объема и общественного же размера (я сразу вспомнил детский сад, толстую повариху, в которую был тайно влюблен за подсунутый пирожок или булочку), пришелся Эдику по голове, к счастью не прямо, а слегка по касательной. Берет слетел с головы на грязный пол цеха.