Генерал Притула встал и прочел проект приказа о капитуляции: «Во избежании бесцельного кровопролития японские войска должны немедленно прекратить сопротивление и приступить к организованной сдаче в плен. Генералам и офицерам разрешается оставить при себе холодное оружие, все остальное вооружение – техника, автомашины, танки, самолеты, боеприпасы – должно быть передано представителям советских войск. Важнейшие объекты в Мукдене и окрестностях, как-то – аэродромы, мосты, железнодорожный узел, телеграф, банки и другие объекты, подлежат передаче подразделениям десанта немедленно…Всем японским военнослужащим гарантируется жизнь, медицинская помощь, продовольственное обеспечение. Власть переходит к представителю Советского командования», – пауза. Генералы переглядываются.
И неожиданно резкий, как хлопок, вскрик: «А если мы откажемся сложить оружие? – вперед выступил сухощавый, с желтым злым лицом генерал-лейтенант, командующий гарнизоном Мукдена Хонго. В этот момент над зданием японского штаба с ревом проходит эскадрилья советских бомбардировщиков. Все невольно смотрят в окно. «Тогда будут напрасные жертвы, генерал, – спокойно говорит Притула. – Они будут на вашей совести, запомните это».
Генералы выходят посовещаться. Через некоторое время Усироко Дзюн объявляет, что решение о капитуляции принято, поправок нет. На полированный стол ложатся два десятка пистолетов. Тут же Притула садиться с командующим японским фронтом и они набрасывают приказ № 1 за двумя подписями. Затем по радио и через офицеров связи приказ о капитуляции немедленно доводится до всех частей фронта. Назначены пункты передачи техники и оружия. В тот день с помощью Пу И был обнаружен арсенал бактериологического оружия, которое могло быть пущено в ход в любую минуту. Японский генерал Усироку представил победителям данные о численности японских войск, дислокации частей, наличии оружия, боеприпасов.
Уже на следующий день 20 августа 1945 г. в Мукден и Чанчунь вошли части 6-й гвардейской танковой армии под командованием генерал-полковника А.Г.Кравченко, которые продолжали движение в направлении городов Аньдунь и Дальний.
При аресте Пу И один из военных предложил обыскать его, но советский офицер сказал, что Пу И не арестован, а интернирован и обыскивать его не следует.
На следующий день после ареста Пу И, его брат Пу Цзе, мужья двух младших сестер императора, трое племянников, доктор и слуга и высшие японские командиры были отправлены на самолете под охраной в распоряжение штаба Забайкальского фронта.
Когда эта живописная процессия садилась в самолет, то все вещи Пу И – чемоданы, узлы, баулы – тащила его свита, он же садился налегке.
Самолет сначала сел на территории Монголии, затем дозаправившись, взял курс на Читу.
Уже стемнело, когда самолет с Пу И подлетел к Чите. У аэродрома гостей ждала вереница «эмок», прилетевших рассадили в машины и колонна двинулась. Через некоторое время машины остановились, их встретил советский офицер – начальник военного гарнизоны г. Читы, который официально заявил об аресте Пу И и его свиты. В Чите арестованный провел полтора месяца, затем его и его окружение переправили в хабаровский спецлагерь. Вместе с императором были его младший брат Пу Цзе, мужья двух младших сестер, трое племянников, доктор и слуга.
Место, где они жили, именовалось специальный объект № 45 и принадлежало краевому управлению НКВД Хабаровска. Это было двухэтажное здание, ранее принадлежавшее какому то училищу. На спецобъекте № 45 содержались 142 японских генерала и два адмирала.
Группа, в которой находился император Пу И, была первой партией военных преступников Маньчжоу–Го и Японии, прибывших в Советский Союз.
Отметим, что 23 августа 1945 г. Государственный комитет обороны Советского Союза принял специальный секретный приказ № 9896, по которому все японские военнопленные, захваченные Красной Армией в Корее и Маньчжурии, подлежали отправке в Советский Союз. По другому распоряжению, подписанному лично Л.П. Берия, эти военнопленные распределялись на различные народно-хозяйственные стройки Сибири и советского Дальнего Востока, строительство Байкало-Амурской магистрали, заготовку леса, на предприятия горнодобывающей и угольной промышленности и т.д. В российском плену оказалось более 639 тыс. 635 японских военнослужащих [247].
По данным книги «Очерки истории российской внешней разведки», среди военнопленных были выявлены 693 японских разведчика. Еще 142 разведчика Японии были впоследствии арестованы, по данным захваченных в Маньчжоу-Го архивов разведки [248].
Пу И же в отличие от простых военных, хотя и считался пленником, однако ему как и его родне оказывались особые знаки внимания и уважения.
Из донесения Народного комиссара внутренних дел СССР Л.Берия – И.Сталину.
22 августа 1945 г.
«…Интернированные содержатся в благоустроенных жилых помещениях; снаружи здание охраняется специально выделенным подразделением воинской части; внутри здания наблюдение ведут оперативные работники управления по делам военнопленных» [249].
Действительно интернированные хорошо охранялись, комнаты, куда они были помещены, имели специальные жучки для прослушивания разговоров. Там же имелась специальная секретная комната, где все что говорилось на данном объекте прослушивалось, переводилось и записывалось.
В Советском Союзе
Последний император Китая в советском плену страшно боялся, что его передадут для суда в Китай как военного преступника и там он будет расстрелян. Он делал все возможное, чтобы остаться в СССР, и делал он это, как выяснилось позднее, с определенным умыслом. Пу И надеялся на возможность через какое-то время в дальнейшем перебраться в Англию или Америку и стать иммигрантом, учитывая, что Советский Союз, Англия и Америка являлись союзниками во Второй мировой войне. Жить там он надеялся на те драгоценности и украшения, которые ему удалось увезти с собой, этого вполне хватило бы, по его расчетам, до конца жизни. Если этот вариант с эмиграцией на Запад не удастся, то он был согласен остаться в СССР, хотя многие из его окружения хотели вернуться домой в Китай. Пока же ему надо было закрепиться в Советском Союзе. «В течение пяти лет моего пребывания в СССР, кроме устных просьб, – вспоминал он позднее, – я трижды обращался к властям с письменными заявлениями, испрашивая разрешение остаться здесь навсегда» [250].
Это наглядно подтверждается теми рассекреченными недавно документами «особой папки» Центрального архива ФСБ, относящимися к пребыванию китайского императора Пу И в советских лагерях.
Для этих целей он направил несколько писем И. Сталину. В письме от 22 ноября 1945 г. он писал: «В течение более десяти лет я находился под тяжелым гнетом и строгим контролем японцев, в силу чего не имел никакой возможности получить научные знания. Я выражаю горячее желание изучить социализм в Советском Союзе и другие науки [251]».
Через месяц 21 декабря 1945 г. И.Сталину было направлено его другое письмо. «…Очутившись у власти, впоследствии переименованной в императорскую, – писал Пу И, – я неоднократно пытался вести политическую борьбу с японцами, однако мои усилия оказались тщетными. Японцы стали в еще большей степени проявлять разнузданность и зверства… Подводя итоги прошлому, должен отметить, что я не смог сбросить с себя японский гнет и это является для меня позорным пятном» [252].
Он вновь благодарил Советское правительство за то, что оно приютило его и не расстреляло. Он просил правительство оставить его в стране – это даст возможность Пу И лучше познакомиться со строительством социализма в СССР, получить дополнительные научные знания, которых ему так не хватает.
В это время он организовал кружок из четырех человек по «изучению марксизма-ленинизма», куда привлек своего младшего брата Пу Цзе и других родственников. В этом кружке они занимались ежедневно по одному часу утром и вечером. Утром они изучали «Краткий курс ВКП(б)» на китайском языке, затем «Вопросы ленинизма», а вечером изучали газету «Ши хуа бао» («Голос правды»), издававшуюся Советской Армией в Порт-Артуре. Из газеты и сообщений советских переводчиков арестованные узнавали о военных событиях в Китае. «Я мало обращал на это внимание, – вспоминал Пу И позднее, – ибо считал, что, кто бы там не победил, у меня все равно потребуют жизнь. Единственным моим желанием было никогда не возвращаться на родину» [253].
Видимо чтобы показать, что он хочет перевоспитываться и уже почти перевоспитался он стал просить, чтобы его приняли в ВКП(б). Когда на свое предложение он получил отрицательный ответ – он не мог понять почему. Он спрашивал человека из НКВД, работавшего с ним: «Разве в ВКП(б) есть хоть один император?» [254].– Когда он получил ответ, что нет, Пу И вновь заявил, что «он очень сожалеет об этом, пусть он будет первым (императором), кто вступит в ВКП(б)». Несмотря на такие заявления в ВКП(б) его так и не приняли.
21 апреля 1946 г. Пу И направляет следующее письмо И.Сталину: «Моя жизнь полностью дарована мне Советским Союзом. Поэтому категорически, в абсолютном смысле этого слова, невозможно передать ни на бумаге, ни на словах той благодарности, которую я испытываю к Правительству Советского Союза и к Красной Армии. В силу этой причины я решил во что бы то ни стало поселиться в пределах Советского государства и посвятить себя изучению последних достижений науки… Я буду работать не покладая рук, при наличии единой жизни меня и СССР, с тем чтобы отблагодарить СССР за такое благодеяние, как спасение моей жизни» [255].
В это время готовился международный трибунал в Токио и возникла идея подготовить китайского императора к выступлению на заседаниях этого трибунала в качестве одного из главных обвинителей японских империализма и военщины.
С ним была проведена определенная работа, после которой в Центр И.Сталину поступило следующее донесение министра внутренних дел СССР С.Круглова:
«В соответствии с указаниями Правительства был подготовлен для выступления на Токийском процессе в качестве свидетеля обвинения интернированный бывший император Маньчжоу Го Пу И.
На предварительном следствии в Хабаровске он показал, что Япония своим вторжением в Маньчжурию преследовала цель политического, экономического и религиозного порабощения Маньчжурии и подготовки плацдарма военного нападения на СССР…» [256]
Судя по всему Пу И хорошо подготовили к процессу в Токио во всех отношениях. Перед вылетом ему принесли восемь костюмов, чтобы он выбрал один из них для себя. Он выбрал темно-синий костюм, белую рубашку и узкий тесный галстук, хорошие начищенные до блеска ботинки.
9 августа 1946 года Пу И был доставлен в Токио. В этот день все японские газеты вышли с фотографией Пу И и комментариями, где отмечалась важность его свидетельских показаний для процесса.
Первое открытое заседание Международного военного трибунала для Дальнего Востока состоялось 3 мая 1946 года в зале бывшего японского военного министерства, расположенного на холме над развалинами Токио.
Несколько месяцев до этого события с чисто американским размахом шел ремонт этого большого и пышного зала. Американцы хотели за это время подготовить все необходимое к началу этого исторического процесса.
Вот как это первое открытое заседание описывали очевидцы событий:
«Одиннадцать судей расположились на возвышении на фоне своих национальных флагов (СССР, США, Китая, Великобритании, Франции, Австралии, Голландии, Индии, Канады, Новой Зеландии и Филиппин – стран, которые участвовали в войне против Японии). Несколько ниже находились столы для представителей обвинения и защиты, стенографов и переводчиков. По другую сторону огромного зала, тоже на небольших возвышениях, на двух длинных скамьях расположились обвиняемые под охраной американским военных полицейских («эмпи») в белых шлемах и гетрах.
Направо – места для двухсот корреспондентов, иностранных и японских. Над ними – галерея для трехсот представителей союзников и двухсот японцев».
Допрос обвиняемого и свидетелей на Токийском процессе происходи так. Сперва производился главный допрос, он шел как свободное изложение подсудимым всего, что он желает сказать суду. Затем прямой допрос, который вел адвокат как сторона, вызвавшая свидетеля. За этим следовал перекрестный допрос противоборствующей стороной – обвинителем. Допускался также повторный прямой допрос адвокатом и повторный перекрестный допрос обвинителем. По такой же схеме допрашивали подсудимых в Нюрнберге. Однако имели место и кое-какие изменения: в Нюрнберге главный допрос, то есть свободное изложение обвиняемым обстоятельств дела, был устным, в Токио же – письменным. Ради экономии времени и облегчения трудностей, связанных с языковым барьером, Трибунал обязал обвинителей и защиту заблаговременно представить в письменной форме показания своих свидетелей, даже если они лично будут присутствовать на суде. Устав Трибунала (статья тринадцатая) допускал в качестве доказательства без каких-либо ограничений письменные свидетельские показания, данные под присягой. Такие показания назывались аффидевитом и согласно решению Трибунала могли заменить главный устный допрос свидетеля в суде, если вызов его был затруднен.
Эти аффидевиты заменили устный главный допрос свидетеля. Таким образом, устно только велись допросы – примой, перекрестный, повторный примой и повторный перекрестный. Из этого правила Трибунал сделал одно исключение: разрешил не представлять аффидевита, если в суд вызывался свидетель американец, или англичанин, или лицо с высшим образованием, свободно владеющее английским языком. Допросы таких свидетелей велись целиком устно.
Чтение письменных показаний одного свидетеля нередко длилось часами, а отдельных подсудимых – днями.
Почти год – с 24 января 1947 года по 12 января 1948 года – защита представляла свои доказательства. Эти усилия адвокатов получили отражение в стенограмме, включавшей 20 171 страницу. Высокому суду было представлено 1602 документа и 524 свидетеля. Заключительная речь защиты длилась 31 день, а объем ее стенограммы составлял 6 033 машинописной страницы. Обвинение же произносило заключительную речь 14 дней, а объем стенограмм составил 3 126 страниц.
Восемь дней Пу И давал свидетельские показания на Международном трибунале. Говорят, что это были самые длинные свидетельские показания на всем процессе. Он должен был показать истинное лицо японских агрессоров. Рассказать каким образом Япония использовала его, цинского императора, в качестве марионетки для осуществления своих агрессивных планов в Маньчжурии, доказать, что он был только куклой, марионеткой, которую дергали за веревочки японцы, что он многого не знал и лично в репрессиях не участвовал.
В конце двадцатых – начале тридцатых годов японская пропаганда неоднократно утверждала, что отделение Маньчжурии от Китая явилось следствием стихийного движения самого маньчжурского народа, стремившегося к созданию своего государства. Пу И должен был доказать лживость подобных утверждений.
Когда следователи союзных держав допрашивали японца Доихара, ему пришлось признать, что, будучи мэром Мукдена, он получил поручение от командующего Квантунской армии Хондзе убедить бывшего императора Китая и последнего из императоров маньчжурской династии Пу И принять роль марионеточного правителя Маньчжоу-Го. Хондзе также приказал передать Пу И, что «Квантунская армия будет привествовать его», что и было сделано.
По словам Доихара, экс-император прекрасно понял, что в действительности означает такое предложение. Доихара также заявил на процессе следователю, что Итагаки рекомендовал ему не прибегать к силе, чтобы добиться переезда Пу И из Тяньцзиня в Мукден.
Допрашиваемый Трибуналом экс-император показал, что еще до его восхождения на престол в оккупированном японцами Мукдене существовала автономистская китайская организация под названием «местный комитет по сохранению мира». Она была создана японцами, и одним из активных ее членов являлся известный японский шпион, мастер провокаций и интриг Доихара, в то время мэр Мукдэна. Пу И показал, что Доихара оказывал большое давление на китайских чиновников, которые остались в Мукдене «с целью организации там марионеточного режима». По этому поводу Доихара был с визитом и у него, но Пу И предложение отклонил. Естественно, что экс-императора тут же спросили, почему во врепмя «маньчжурского инцидента» в 1931 г. Он перебрался из Тяньцзиня, где жил с 1924 года, в Маньчжуцрию, в Порт-Артур, поближе к Мукдену. Пу И разъяснил, что решился на переезд потому, что вокруг него стало происходить «очень много подозрительных событий… шла целая серия угроз и террористических актов» и он стал опасаться за свою жизнь.
Один из обвинителей китайский судья Ни, ведший перекрестный допрос друга и партнера Доихара по скамье подсудимых Сэйсиро Итагаки, спросил последнего – чья инициатива была по созданию в Китае марионеточного режима. Итагаки рассказал, что Квантунская армия командировала Доихара в Северный Китая для организации марионеточного режима, но не по собственной инициативе, а лишь после консультаций с центральными военными властями в Токио. На вопрос: зачем японцам нужен был марионеточный режим не только в Маньжчурии, но и в Северном Китае? Последовал ответ, что требовался крепкий, а главное, глубоко эшелонированный тыл. – Против кого? – вновь последовал вопрос. – «Основные цели Квантунской армии всегда были направлены на север – против Советского Союза», – отвечает Итагаки [257].
Представители обвинения на Токийском процессе китайский судья Сян, а также американцы Сэттон и капитан Артур Сандусский убедительно доказали, что Кэндзи Доихара принадлежала дьявольская, по своей сути, идея использовать наркотики как оружие агрессии для покорения других народов, и притом бескровного покорения. И это «оружие» агрессии было успешно применено для покорения первоначально Маньчжурии, а затем Северного, Центрального и Южного Китая. В этой страшной «опиумной войне» не было ни разрушенных городов, ни сожженных деревень. Агрессор, добиваясь своей цели, не нес военных расходов, наоборот, получал огромные прибыли. Помимо всего, созданная японцами густая сеть опиумных и героиновых притонов являлась благодатной почвой для возникновения другой сети – разветвленного шпионажа.
На трибуне китайский судья Сян гневно произносит свою вступительную речь: «Использование опиума и других наркотиков японскими лидерами – часть плана покорения Китая. Это было оружие, подготавливающее агрессию в Китае и помогающее ей. Это было нарушением обязательств, которое Япония взяла на себя, подписав международную конвенцию, относящуюся к борьбе с наркотиками.
Мы докажем, что во всех районах в авангарде японской вооруженной агрессии шли японские агенты, как военные, так и гражданские, которые проводили незаконную торговлю опиумом и другими наркотиками в огромных масштабах. Торговля шла во всех районах Китая. Эти агенты ввели производство героина, морфия и других производных опиума там, где раньше их не знали.
Будет показано, – продолжал китайский судья, – что по мере того как японцы завладевали очередным районом, они немедленно превращали его в базу для опиумного наступления на следующий район, подлежащий военной агрессии.
В связи с этим будет показано, что, начиная с создания марионеточных правительств в Маньчжурии, а затем в Северном, Центральном и Южном Китае, все марионеточные правительства следовали единой системе отмены китайских законов, касающихся опиума и других наркотиков, они создали опиумные монополии.
Короче говоря, – делал заключение Сян, – доказательства покажут, что торговля опиумом и другими наркотиками финансировалась японцами в двух целях: подорвать выносливость китайского народа и его волю к сопротивлению, получить основные доходы для финансирования японской военной и экономической агрессии» [258].
И все это было показано и доказано обвинителем. Капитан Сандусский процитировал ноту США Японии от 1 июня 1939 г., обвиняющую ее в наркотизации тех районов Китая, которые находились под контролем японских войск, а следовательно, и в грубом нарушении международной конвенции по борьбе с наркотиками, которую в числе других государств в 1931 г. подписала и Япония.
Затем американцем был оглашен довольно любопытный документ. Марионеточное правительство Маньчжоу-Го строило на своей территории металлургические заводы для нужд японской индустрии и для вооружения японской армии. С этой целью был предоставлен заем в 30 миллионов иен Индустриальным банком Японии. Именно часть этого документа, подписанного директором банка Ито, где говорилось – за счет чего должен быть погашен заем, и была оглашена обвинителем. «Облигации займа будут гарантированы доходом от монополии опиума… Капиталы и проценты должны быть оплачены главным образом из доходов этой монополии» [259].
Кроме индустриального банка, как указывалось в документе, в этом «благородном» контракте участвовали другие крупнейшие банки и монополии Японии, поименно перечисленные американским обвинителем.
Трибуналу представлен официальный доклад, выпущенный министерством внутренних дел Маньчжоу-Го, согласно которому из 30 миллионов жителей более 9 миллионов (около одной трети всего населения!) являлись постоянными опиокурильщиками, причем 69% всех наркоманов (свыше шести миллионов человек!) были людьми моложе тридцати лет. Касса правительства Пу И и касса японского казначейства, как свидетельствовал этот же доклад, каждый год пополнялась на 500 миллионов долларов. Сандусский привел данные, что согласно решению кабинета министров от 11 апреля 1933 г., был санкционирован свободный перевоз опиума-сырца из Кореи в Маньчжурию, так как правительству Пу И не хватало сырья для производства наркотиков.
Один из отделов министерства иностранных дел Японии победоносно рапортовал: за 1939 г. выполнен план увеличения добычи опиума-сыпца в Корее. Всего добыто 80 тонн этой отравы, львиная доля которой досталась Маньчжоу-Го.
На стол международного трибунала в Токио кладется следующий документ от 12 июня 1937 г. Это доклад комиссии Лиги наций, призванной бороться с распространением наркотиков. Комиссия констатирует, что в районах, находящихся под властью гоминьдановского правительства Китая, значительно улучшилась борьба с наркоманией. «Когда же мы попадаем в провинции, которые находятся под контролем или влиянием японцев, – говорится в документе, – мы находим совершенно другое положение вещей. В трех северных провинциях (то есть в Маньчжурии – В.У.) площади, предназначенные для посевов мака, увеличились на 17 процентов, если сравнить с 1936 годом. Предполагаемый валовой доход от правительственной продажи опиума в 1937 году на 28 процентов выше, чем валовой доход в 1936 году» [260].
Далее на стол ложится донесение американского генерального консула в Мукдене 1939 года правительству США, касающееся бюджета Маньчжоу-Го на 1939 год. «Продажа опиума все еще является главным денежным источником Маньчжоу-Го после таможенных доходов. В прошлом году стоимость опиума, купленного монополией для ее предприятий, составила 32 миллиона 630 тысяч иен; в этом году эта сумма будет равна 43 миллионам 470 тысячам иен. Каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок, по предположению, должны истратить 3 иены из своего незначительного денежного заработка на опиум» [261]. Были представлены суду и другие документы, доказывающие положение о расширенном распространении японцами опиума в Маньчжоу-Го и других районах Китая.
Допрос Пу И решил провести лично сам главный обвинитель – американец Джозеф Б.Кинан.
Мы приведем почти стенограмму части вопросов главного обвинителя и просто обвинителей и ответы на них экс-императора, чтобы нагляднее показать поведение и реакцию Пу И на некоторые каверзные вопросы, которые хорошо раскрывают его характер, тем более, что он довольно мало внимания уделил Токийскому процессу в своих мемуарах. Этот стенографический материал также покажет как реально шел Токийский трибунал, и какие темы поднисались на процессе.
Кинан: Где вы жили после того, как вы перестали быть императором Китая?
Ответ: Продолжал жить в Пекине. Китайское правительство вошло в соглашение с императорской семьей, согласно которому оно обязалось давать императорской семье ежегодно четыре миллиона китайских долларов и обращаться с императорской семьей так же, как с иностранными членами царствующих домов.
Вопрос: Где был ваш дом в Пекине, после того как вы перестали быть императором?
Ответ: В том же пекинском дворце…
Киннан: В каком году вы переехали в японское посольство?
Не отвечая на поставленный вопрос, Пу И обосновывает мотивы своего переезда. Это очень важно для него.
– В то время газеты распространили угрожающие для меня новости по всему Пекину, – многозначительно произносит Пу И.
Вопрос: Сколько вам было лет, когда вы пошли в японское посольство?
Ответ: Мне было 19 лет по китайскому исчислению. Но действительно мне было 16 лет.
Вопрос: Как долго вы жили в японском посольстве?
Ответ: Около полугода или немного больше.
Вопрос: Куда вы поехали оттуда?
Ответ: После того как я получил разрешение главы китайского правительства, я поехал в Тяньцзинь.
Вопрос: Как долго вы жили в Тяньцзине?
Ответ: С двадцати до двадцати семи лет, иначе говоря, около семи лет.
Вопрос: Не расскажите ли вы об основной причине, которая заставила вас принять пост регента или главного правителя Маньчжурского государства?
Ответ: Я был тогда молод и не имел опыта в политических вопросах, четыре моих китайских советника убеждали меня согласиться на требование Итагаки. Они ссылались на то, что если бы я отказался, моя жизнь могла бы оказаться под угрозой. Под давлением японской военщины я думал, что китайцам было бы целесообразно использовать шанс для вступления в Маньчжурию, чтобы у нас была возможность оттянуть время, обучить нашу армию, подготовить гражданскую администрацию: тогда, возможно, был бы шанс для народа Маньчжурии объединиться с народом Китая и удобного момента для начала сопротивления японцам. Таково было мое желание, и с этим я шагнул в пасть тигра…
Вопрос Вы стали регентом, или главой, Маньчжурии 1 марта 1932 года согласно историческим записям. Можете ли вы сказать нам, кто осуществлял контроль над Маньчжурией в то время?
Ответ: Вся власть была в руках генерала Хондзе, главнокомандующего японской Квантунской армией в Маньчжурии, и его помощников и одновременно – в руках начальника штаба полковника Итагаки.
Вопрос: Помните ли вы об издании ряда указов по управлению Маньчжурией от 1 апреля 1932 года?
Ответ: Ни один из них никогда не был издан лично мной.
Вопрос: Какое отношение вы имели к договору между Японией и Маньчжурией, заключенному в то время, когда вы были регентом?
Ответ: Я даже не знал о существовании такого договора за день до того, как он был подписан. На следующий день посол Японии в Маньчжурии пришел к премьер-министру и сказал: «Вот этот договор, его нужно подписать».
Вопрос: Спрашивали ли ваше мнение о договоре хотя бы в тот промежуток времени, когда его представили вам и прежде чем вы подписали или одобрили его?
Ответ: Да, формально он был ратифицирован мною, но в то время под угрозой военной силы мы уже полностью потеряли нашу свободу…
Далее Кинан поинтересовался, почему Пу И, если он действительно был жертвой японского террора, не рассказал об этом председателю специальной комиссии Лиги Наций лорду Литтону, с которым имел встречу в Чанчуне в 1932 году. Ведь именно Литтону Лига Наций поручила выяснить истинный характер событий в Маньчжурии. Однако Пу И тогда утверждал в беседе с Литтоном, что возглавляемый им режим суверенен и, следовательно, независим от Японии.
Ответ: Я, конечно, был восхищен умом лорда Литтона, и, поскольку его миссия имела отношение к делам Маньчжурии, очень хотел говорить с ним подробно. В то время я стремился встретиться с лордом Литтоном наедине или пригласить его куда-нибудь, но это осталось только желанием, оно никогда не осуществилось.
Когда я разговаривал с лордом Литтоном, квантунские офицеры были около меня для надзора. Так как задачей лорда Литтона было расследование положения угнетенного народа, то, если бы я сказал ему правду, меня бы убили в тот же час, как только эта миссия покинула бы Маньчжурию. Это было похоже на то, как если бы грабитель ворвался в ваш дом и сосед пришел спасти вас, но вы ничего не можете сказать, потому что бандит навел вам в спину оружие».
Здесь последовала реплика председателя:
– Мне очень неприятно делать это замечание. Мы, конечно, не судим свидетеля, но мы заинтересованы в том, насколько можем доверять ему. Опасность для жизни, боязнь смерти не являются оправданием трусости или бегства с поля сражения: они также никоим образом не оправдывают измены. Все это утро мы выслушивали оправдания этого человека в его сотрудничестве с японцами. Я думаю, мы слушали достаточно.
Кинан: Я не заметил, чтобы кого-нибудь судили за преступления, за исключением заключенных японцев, сидящих на скамье подсудимых.
Председатель: Очевидно, без ваших наушников вы не слышите всего, что говорят. Я предпослал моим словам замечание, что его не судят, но что мы заинтересованы в том, насколько можем доверять ему. Все эти вопросы поднимут доверие к нему.