Лакеи внесли высокий прямоугольный ящик, осторожно поставили посреди кабинета. Людвиг открыл глаза, пожевав губами, сказал:
– Вот… Не угодно ли… Красота! – И, заметив, что ящик не распакован, прикрикнул: – Опростайте ящик‑то, дураки!
Под досками, укутанная соломой, стояла невысокая мраморная женщина с печальным, величественно‑красивым лицом. Точеные, почти прозрачные руки бережно обнимали спящего младенца… Франц ахнул:
– До чего же прелестна!..
Обошел вокруг, деланно‑равнодушно спросил:
– Куда же ее?
– В день твоего рождения, в Ганау еще, подарил мне ее плут ростовщик… А скульптор, по всему видать, изрядный, – слабо улыбнулся Людвиг. – Ты прочти – там на постаменте надпись есть.
Франц взял с письменного стола свечу, напрягая глаза, прочел:
– Микеланджело, скульптор… 1496 год.
– Вот, вот тот самый, – прохрипел старик. – Ты, Франц, запомни: моя,'последняя воля, чтобы эта богиня над алтарем б часовне нашего фамильного склепа была. Так я и в завещании велел записать. Хочу предварить: воля покойника священна… Нарушишь из корысти – с того света приду…
Едва подавив вспыхнувшую злобу, – совсем спятил фатер: этакую красоту – на кладбище! – Франц заискивающе улыбнулся:
– Все исполню…
*
Громов отодвинул книгу. «Так… Значит Мадонна принадлежала Келлерам. Это можно считать доказанным. И можно считать вероятным, что автор Мадонны – Микельанджело Буонарроти, и, значит, статуя – громадная художественная ценность…»
Теперь – фамильный рубль с надписью императора Николая Первого… Монета была в руке убитого. Интересно, подтвердится ли историческая связь этой монеты с именем графа Келлера?
Разбросав стопку, вытащил маленькую книжечку в старин^ ном переплете «мраморной» бумаги. «Из истории монетного дела». Посмотрим…
*
Франц Келлер не забыл советов отца. Уже через несколько лет после его смерти он. получил должность товарища министра финансов. В свете изумлялись успехам проныры немца, а престарелый граф Амурьев, предшественник Келлера, вышедший в отставку, горько заметил:
– Тем и хорош, окаянец, что не Иван, а Франц… Да и где уж нам, нерасторопным боярам, поспеть… В Лайбахе при государе терся? Терся. В Вене воровал? Воровал. Вот за то и пожалован…
А «пожалованный» не терял времени даром: строчил «всеподданнейшие доклады», хватал регалии. Казалось, было теперь все – богатство, власть, почет, но…
Это маленькое «но» отравляло все. Бывать во дворце только по делу! Только когда призовет государь для доклада! И это с его, Франца, умением быть нужным, незаменимым! И это когда всякие Юсуповы и Загряжские лезут во дворец в любое время. И только потому, что у них придворные чины, дворянские титулы…
«Мелочь, умело преподнесенная, дает человеку богатство и власть», – часто повторял Келлер слова отца. И однажды осенью «мелочь» была найдена…
Утром 18 сентября 183… года из Мюнхена в особняк Келлера на Мойке прибыл курьер от российского посланника князя Гагарина. В обмен на русские серебряные монеты князь прислал несколько талеров с изображением семьи баварского короля.
Келлер долго рассматривал монеты, задумчиво пересыпая их из ладони в ладонь, потом торопливо поднялся в кабинет.
«Николай Павлович тщеславен и изрядно глуп, чего уж лицемерить, – думал он, обрезая перо, – если придется по нраву – будет все – и титул и земли…»
Рука дрожала, и перья все время брызгали, наконец, кое‑как успокоившись, Келлер вывел:
«Управляющему Департаментом Горных и Соляных дел Генерал‑Лейтенанту корпуса горных инженеров Карнееву. Ваше превосходительство, Милостивый Государь Егор Васильевич! Согласно приложенному талеру прошу весьма секретно изготовить штемпель полуторарублевой монеты с изображением Государя и Августейшей семьи…»
*
Прошло несколько месяцев – и вот морозным зимним утром в день тезоименитства Николая Павловича у Зимнего дворца со стороны Дворцовой площади остановился возок.
Подобрав полы длинной светло‑серой шинели, из возка вышел
Франц Келлер и, перекрестившись, зашагал к скромному подъезду, охраняемому двумя дворцовыми гренадерами в высоких мохнатых шапках.
…То ли от холода, то ли от страха, но Келлера все время била мелкая дрожь. Сегодня он впервые осмелился нарушить этикет: решил войти во дворец не через Крещенский подъезд, со стороны Невы, предназначенный для всех, а через этот, малый – подъезд «ее величества», открытый только для особ титулованных и приближенных…
– По именному повелению! – выкрикнул он загородившим было дорогу гренадерам и, раздвинув скрещенные штыки, вошел в зал.
Небрежно швырнул шинель раззолоченному камер‑лакею, оправил мундир и, достав из‑за пазухи полированную коробку черного дерева, заботливо вытер крышку рукавом.
– Ну, с богом, – шепнул он своему отражению в крышке коробки и, поскрипывая новенькими ботфортами, затрусил по широкой мраморной лестнице.
Николай Павлович сидел в своем кабинете.
Настроение было испорчено с утра бог весть как попавшей на глаза бумагой из Петропавловской крепости. Какой‑то проходимец исчертил стены каземата похабными словами и проклятьями ему, Николаю, и притом еще имел наглость повеситься!
Царь швырнул рапорт коменданта на пол и, наступив на него ногами, топтал, стараясь порвать. Это было трудно, и Николай Павлович пришел в ярость. Подскочил к стойке с саблями и, схватив одну, замахнулся…
– Его превосходительство генерал‑лейтенант Келлер, – испуганно доложил вошедший флигель‑адъютант.
– Ково? – выкатил глаза император. – Ково докладываешь? Келлера? Впрочем… Нужен. Пусть войдет, – швырнул саблю на кровать и, сев в кресло, закинул ногу на ногу.
– Входи, Франц Людвигович, входи, – жалостливо протянул он, увидев Келлера. – Праздник у меня нынче, а одни заботы да горести… Чем порадуешь?
– Ваше величество, – согнулся в поклоне Келлер, – в день столь торжественный и радостный для всех истинно русских…
– Твоя правда, братец, – вздохнув, перебил Николай, – у нас в России любой немец более русский, нежели самый коренной русак. Хотя бы и ты тоже…
– За истинно русских почитаю каждого, кто к вящей славе государя своего готов сложить голову на алтарь отечества… К таковым скромно и себя отношу, – выгнул грудь и щелкнул каблуками Келлер.
Николай с любопытством смотрел на коробку.
– Сюрприз?
– Извольте открыть, государь… – радостно закивал Келлер,
Царапая ногтями лак, царь открыл крышку. На черном бархате тускло блеснули тридцать шесть серебряных дисков[3].
– О, моя персона! Похож… Медали новые? – вскинул брови Николай.
– Фамильный рубль, ваше величество. Вы и августейшая семья… – поклонился Келлер.
Николай вытянул губы трубочкой, улыбнулся…
– Интересно…
Достал монету, перевернул.
На полированной поверхности монеты – семь кружочков, а в них – изображение сыновей и дочерей в профиль. В центральном восьмом кружке – профиль жены Александры Федоровны.
Николай минуту подумал, потом сказал:
– Молодец. Печешься о благе государства. Не забуду…
Чувствуя, как от радости заходится сердце, Келлер простонал:
– Государь… Майн кениг…. Повергаю к священным стопам…
– Только вот что, братец, – Николай отодвинул монету и прищурился, – жена‑то похожа на покойную матушку… Ты уж исправь, сударь, да и резчика примерно накажи. А за усердие вот…
Миниатюрным кинжалом нацарапал на рубле: «Николай», протянул Келлеру.
– На память. Тебе. Возьми
– Недостоин… – припал Келлер к руке царя, – недостоин… Внукам, детям навечно…
– Иди, братец, – милостиво улыбнулся Николай, – иди. Мы не оставим тебя…
На Миллионной возок Келлера нагнал взмокший фельдъегерь.
– От его императорского величества! – крикнул он, протягивая большой пакет.
Келлер сломал печати. Внутри пакета лежали золотые аксельбанты, чеканная цепь из двуглавых орлов с косым крестом внизу и записка – «высочайший» рескрипт: «…Поздравляю генерал‑адъютантом и кавалером ордена Апостола Андрея, – прочел Келлер. – Пребываю дружески Вам расположенный Николай».
Царь любил сюрпризы…
Вот так и стал немецкий дворянчик сначала генерал‑адъютантом и кавалером, а вскоре – русским графом, владельцем тридцати тысяч десятин земли, бессарабским помещиком…
«Мелочь», завещанная отцом, принесла обильные плоды.
*
Громов распахнул окно своего рабочего кабинета. Сквозь утренний туман неясно проступала громада Зимнего, а верхушку Александровской колонны поглотило мокрое, мутное небо.
Громов вдруг представил себе скользящего по корявым булыжникам дворцового плаца Келлера. Хитрая улыбка, холодные жестокие глаза… Вот он миновал ограду колонны, вот направился к подъезду дворца.
И вдруг Келлер исчез… Подъезд загородил громадный плакат: «Слава первым космонавтам!» На Громова, улыбаясь, смотрели Гагарин и Титов. Контраст был таким разительным, что Громов рассмеялся. «Ты хотел, чтобы Россия осталась плацем. Навсегда. А она стала космодромом…»
Громов отчетливо помнил события вчерашнего дня. Покосившиеся кресты и мраморные надгробья… Смоленское кладбище… Старик, кладбищенский сторож, лежал, словно устремившись в последнем, смертном порыве к входу в часовню.
Громов наклонился, с трудом разжал судорожно сжатый кулак. Всмотрелся: на заскорузлой ладони лежала крупная потемневшая монета. И пока эксперты фотографировали, а проводник служебно‑розыскной собаки искал продолжение следов, обнаруженных около трупа, Громов осматривал сторожку.
Убогое жилище… У его хозяина не было ни желаний, ни дели. Наверное, он жил просто так, по инерции. Утром ел гречневую кашу из разбитой фаянсовой миски, в обед в эту же миску накладывал вот из этой трехлитровой банки соленые грибы. Потом, перед сном, раскладывал пасьянс. Он не любил электрического света – сколько тут оплывших огарков…
Все это так. Но как может помочь следователю старая разбитая койка, скрипящий залитый маслом стол, засаленные древние обои и рваная записная книжка с цифрами расходов – вещи, на которых так много следов хозяина и ни одного – преступника.
Впрочем, что‑то похожее на след отыскала овчарка. Пришел проводник, протянул грязный лоскут и порванную газету.
– Тряпка висела с внутренней стороны ограды. Видимо, от какой‑то одежды. Возможно – преступника, Рекс привел. А с газетой сами разбирайтесь.
Газета… Обычный номер «Известий». Репортаж с атомохода, рассказ известного писателя, короткая корреспонденция под рубрикой «В мире капитала». Ни пятен, ни адреса – ничего… Одни только иксы.
Мадонна исчезла – первый икс. Сторож Прохор убит – второй. Фамильный рубль – третий. И вот четвертый…
Громов открыл страницу книги, заложенную карандашом. Портрет графа Франца Келлера… Крючковатый нос, надменно оттопыренная нижняя губа, а взгляд умный…
Тогда в сторожке, в маленькой спаленке, над койкой Прохора, он увидел точно такой же портрет в старинной золоченой рамке. На обороте мелким красивым почерком было написано: «От внука – внуку. Служи, как дед служил деду».
Четвертый икс – Франц Келлер и его потомки, – который было превратился в единицу, в какое‑то известное, снова распался, и теперь уже на несколько иксов. Кто эти внуки, кто деды?
Почему убит сторож? Этот, казалось бы, безобидный, дряхлый старик. Из‑за Мадончы? Вероятно. Он хотел помешать краже, и его убили. Об этом говорит все: и поза трупа, и то, что он найден около часовни, и то, что распилы болтов на пьедестале статуи совершенно свежие. Да, но при чем здесь фамильный рубль? Как объединить в одно целое убийство Прохора, Мадонну и рубль?
И почему портрет Франца Келлера, человека, придумавшего фамильный рубль, владельца Мадонны, оказался над кроватью убитого? Келлеры… Может, это только совпадение…
Громов провел ладонями по вдруг вспыхнувшему лицу.
– Нужно накапливать факты.
ГЛАВА II
«Общество коллекционеров» помещалось на первом этаже нового, только что отстроенного дома. Вместо вывески у входа висел громадный плакат: «Коллекционирование – это не личное чудачество. Это культура!»
Чуть ниже был нарисован Гобсек, прячущий за пазуху мешочек с монетами. И красной тушью – стихи:
Такой собиратель монет
Несет нумизматике вред!
И чтобы таким не быть,
В общество надо вступить!
Миновав группу людей, оживленно обсуждавших в коридоре качество открыток с цветами и менявшихся марками, Громов вошел в комнату, сплошь уставленную канцелярскими столами. Всюду, о чем‑то переговариваясь, сидели и стояли люди.
– Простите, – сказал Громов. – Могу я видеть нумизматов?
Все замолчали, с любопытством посмотрели на него.
Крупный широколицый мужчина с бородой убрал со стула пальто, вежливо пригласил:
– Прошу сюда. Мы – нумизматы. А что у вас, редкость какая‑нибудь?
– Право, не знаю, – улыбнулся Громов, – я из уголовного розыска. Есть один вопрос. Меня интересует фамильный рубль.
В глазах нумизмата мелькнуло радостное изумление.
– Благодарю вас, мой друг! Вы доставили мне большую радость. Только мы, настоящие знатоки, можем помочь вам. Но, простите, сначала я должен посоветоваться с Георгием Михайловичем.
– Отлично, – сказал Громов, – надеюсь, я тоже смогу послушать?
– Кого? Ах…
Нумизмат ожесточенно дернул бороду и захохотал.
– Да он умер давно. Это же автор популярнейшего труда по нумизматике. Кстати, великий князь. Забавно?
Он подошел к шкафу с книгами и достал несколько томов.
– Мы его между собой так называем.
Открыл одну из книг и, удовлетворенно кивнув, сказал:
– Начнем с золотого фамильного рубля. Уникум. Исчез. Далее – николаевский серебряный рубль с головками великих князей и княгинь в круглых рамках и надписью: «РП Уткин». Это значит: резал Павел Уткин, медальер Петербургского монетного двора. Таких рублей у нас в городе четыре штуки.
– Вот здорово! – вырвалось у Громова.
– Это что же, простите, здорово? – нахмурился нумизмат. – Не хотите ли вы сказать, что столь мизерное количество уникальных монет приводит вас в восторженное состояние?
– Понимаете, приводит… – смутился Громов.
– В таком случае вы – эгоист, батенька, – окончательно рассердился нумизмат, – и, право, у меня отпало всякое желание рассказывать вам дальше. Нумизматика не терпит эгоистов! Это только профану может показаться, что ею одержимы одни эгоисты и стяжатели. Она коллективна в своей основе! Знаете, кто является участниками нашей секции?
– Не задумывался, – развел руками Громов.
– У нас около трехсот членов. Это врачи, инженеры, рабочие. Вот как вы думаете, кто я?
– Вы? – Громов внимательно посмотрел на бороду, на безукоризненную рубашку, скромный галстук и сказал:
– Ну, по всей вероятности, вы принадлежите к миру науки?
– Правильно, – обрадовался нумизмат, – я представитель очень необходимой и очень интересной науки. Науки о вкусной и здоровой пище. Я– шеф‑повар. Да, да, да! Самый обыкновенный шеф‑повар в самой обыкновенной столовой! И смею вас уверить – в русских монетах, а стало быть в русской истории, я разбираюсь не хуже, чем аспирант исторического факультета. И по русскому монетному делу я лекции читаю. Этим самым аспирантам. Так что вы, батенька, кругом не правы.
– Да вы не сердитесь, – примирительно сказал Громов, – я же со своей, следственной, что ли, колокольни.
– Ну разве что так, – проворчал нумизмат, – задавайте ваши вопросы.
– Кто владельцы эти четырех рублей? – нетерпеливо спросил Громов.
– А вот этот вопрос очень легкий, – сказал нумизмат, – давайте загибать пальцы. Итак, Селиванов из Ленинского района, строитель, Герой Социалистического Труда. Семенов, академик. Локотов, полковник в отставке, кстати ваш бывший коллега. И представьте себе, некто Редькин. Мой бывший знакомый, бывший член нашей секции. А ныне пропойца и спекулянт. Я ему тут на днях позвонил: «Продай, – говорю, – рубль». Так он, представьте себе, врать мне начал.
– Врать? – удивился Громов.
– Врать! Самым форменным образом. «Потерял, – говорит. – Сам, – говорит, – куплю». А для чего врать, я вас спрашиваю?
«Неужели след?» – пронеслось в голове Громова.
Открыл папку, достал фамильный рубль.
– Такой?
Сердито засопев, бородач выхватил монету.
– Н‑не верю своим глазам! Одну ми‑ну‑точку!..
Подбежал к шкафу, выдернул подшивку каких‑то журналов.
– Вот, это здесь. Слушайте. «Нива». «На днях подписчик нашего журнала Н‑ов побывал у известнейшего нумизмата Шувалова‑Пименова и нашел его в значительном расстройстве. Почтенному коллекционеру, как выяснил наш подписчик, не удалось приобрести фамильный рубль с автографом императора Николая Павловича, находящийся в личной коллекции графа Келлера. Этот рубль подарен еще товарищу министра финансов Францу Людвиговичу Келлеру самим императором». Заметка датирована 1915 годом.
– Так, – сказал Громов. – Значит, в то время рубль еще был у Келлеров. Значит, все‑таки Келлер.
– Что же тут такого? – пожал плечами нумизмат. – Гораздо удивительнее, как этот рубль у вас очутился.
*
Обогнув Исаакий, Громов подошел к памятнику Николаю I. Подражая великому предку, император горячил коня, словно хотел перепрыгнуть через собор, Но, несмотря на красивую сбрую лошади и развевающийся султан на каске, казался он каким‑то жидковатым против могучего Медного всадника, что скакал всего в каких‑то трехстах метрах впереди…
– Ну вот, мы и тут с тобой встретились, – сказал Громов. – Молчишь? Ну молчи, молчи… Все равно узнаю. Никуда ты от меня не ускачешь.
Запутавшись в конском уборе, жалобно засвистел ветер. Николай остекленелым взглядом впился в рваные облака, почти цепляющиеся за купол собора.
Кто‑то подошел сзади, хрипло сказал:
– Интересуетесь? Дурак скачет – умного догнать хочет, а не может. Прикурить не найдется?
Громов оглянулся. Коренастый человек с изъеденным оспой лицом; бежевый, надвинутый на глаза берет г; непомерно длинным хвостиком…
– Найдется, – протянул коробок и ушел.
Странно иной раз бывает в жизни. Шагает следователь своей нелегкой дорогой, долгими часами утомительных допросов, тяжелыми перевалами бессонных ночей измеряется его путь. Конца‑краю, казалось бы, не видно дороге, которая должна привести к раскрытию преступления. И вдруг по воле случая она сокращается до сантиметров… Но следователь не знает этого. Пока не знает. И нужный человек теряется среди тысяч других…
Много позже Громов вспомнит эту встречу у памятника императору Николаю и горько усмехнется: да, дорога могла быть короче…
*
Тяжело задумавшись, Громов смотрел на раскрытое дело.
…Появился Редькин – пропойца и спекулянт. Прояснилась история фамильного рубля. У Редькина был рубль, но без автографа. А рубль с автографом? Таким рублем в городе не владел никто. А может быть, не стоит начинать с рубля?
Достал найденный в сторожке портрет Келлера. «От внука – внуку. Служи, как дед служил деду». Что может скрывать эта надпись? Какие люди стоят за ней?
Если портрет графа Франца Келлера бережно сохранялся убитым сторожем много лет, висел у него над кроватью, логично ли предположить, что этот портрет был подарен сторожу? Логично. Значит, сторож – один из внуков. И значит подаривший ему портрет – второй внук. Ведь «от внука – внуку…».
А изображенный на портрете Франц Келлер, умерший за полвека до рождения сторожа? По всей вероятности, это один из дедов, упомянутых в надписи.
Кто же второй дед? Ведь «Служи, как дед… деду». Может быть, второй – это дед Прохора и лакей Франца Келлера? Потому что кем еще мог «служить» у графа Келлера предок кладбищенского сторожа?
Значит, Прохор потомственный слуга Келлеров. Это очень важный вывод, очень важная деталь. Рано или поздно, она должна помочь разобраться в механизме событий.
Но и это не все. Оба «деда» мертвы. А внуки? Один из них убит. Второй, видимо, ровесник убитого и вполне может быть жив. Но нужно ли иметь его в виду при расследовании? Ведь ему за семьдесят… Все равно. Нужно. Как и Редькина. Потому что это единственные известные Громову люди, каким‑то образом причастные к истории с фамильным рублем и Мадонной…
Но… и снова Громов почувствовал, что находится в тупике. Ведь у убитого был рубль с автографом. А у Редькина такого рубля не было. Ведь убитый охранял сокровище Келлеров. Не мог же он защищать это сокровище от хозяев?
Каждый день Громов приходил на кладбище. Медленно шел по узкой асфальтированной дорожке, напряженно всматривался в каменную ограду склепа Келлеров. А вдруг?.. Но условного знака на ограде не было, и Громов мрачнел. Значит, и «посетителей» тоже не было.
И тогда Громов спрашивал себя:
«А почему ты уверен, что «они» придут?»
И тотчас же отвечал:
«Не знаю. У меня нет таких данных. Но я надеюсь…»
Потом он сворачивал на боковую тропинку, терявшуюся среди заросших могил, и, пройдя несколько шагов, садился на старинную чугунную скамейку. Неподалеку начинался ржавый лес восьмиконечных крестов. Они налезали друг на друга, словно хозяева их, и после смерти старались отвоевать себе лишний кусочек жилья, и Громов подумал: «Им и сейчас тесно, а вот этим… этим просторно, как и при жизни».
Да, склеп был поставлен на века – полированный шведский мрамор и тяжелая гранитная колоннада. Он тоже чувствовал себя хозяином, этот склеп…
Громов усмехнулся: «Здесь ты еще можешь властвовать. В мире мертвых».
Невдалеке послышалось шарканье, и сквозь оголенный кустарник Громов увидел тяжело ступающего человека. У него была сгорбленная спина и устало опущенные плечи. До закрытия кладбища оставалось совсем немного, а старик не спешил. Он даже остановился и несколько минут сосредоточенно набивал трубку. Потом вытащил из кармана пальто свернутую газету и, похлопывая ею себя по ноге, пошел дальше.
«Почему он не спешит? – с интересом подумал Громов. – И к какой могиле он пришел?»
А старик между тем, не взглянув на Громова, миновал скамейку и направился к склепу Келлеров. «Неужели? Да нет, так не бывает. Конечно же, он пройдет мимо».
Но старик подошел к часовне. «Ничего особенного, – снова подумал Громов, – склеп мог заинтересовать. Постоит и уйдет».
Старик не уходил. Откуда‑то появился оперативный работник, переодетый маляром, стал красить ограду.
«Условный знак!» – Громов встал и, стараясь ступать как можно тише, пошел к кустам…
Старик изумленно посмотрел на самозванного маляра, спросил:
– Кто велел? Это же камень!
– Из конторы распорядились, – равнодушно буркнул «маляр».
– Как из конторы? Что тут, хозяев нет?
– Говорят, нет.
Старик поманил «маляра» пальцем.
– Послушайте, дружок, вы давно служите на этом кладбище?
– Третий год.
– Тогда не скажете ли, любезный, куда девался сторож, Прохором звать его?
Дальше события разворачивались по намеченному плану, «Маляр» повел старика к «нужному человеку» для каких‑то объяснений, по дороге их остановил «невесть как» забредший на кладбище милиционер, а еще через час любопытный посетитель уже сидел в кабинете Громова.
Оба молчали. «Гость» вертел в руках потухшую трубку и рассеянно смотрел в окно.
«Кто ты? – думал Громов. – Будешь говорить правду или будешь юлить, лгать, изворачиваться?» И строго спросил:
– Что вы делали на кладбище?
– Я? – улыбнулся старик. – М‑м… Гулял. Случайно зашел.
– И склепом интересовались тоже случайно? – в тон ему спросил Громов.
– Ну почему же? – слегка протестующе сказал старик. – Я этот склеп давно знаю, потому и поинтересовался.
– И про сторожа «случайно» спросили? – словно не слыша, продолжал Громов.
– Я? Про какого сторожа? – во взгляде гостя мелькнула тревога.
– Про убитого, – тихо сказал Громов.
Резко отодвинув стул, старик встал.
– А вы сядьте, – сочувственно сказал Громов. – И расскажите.
Старик опустил голову.
– Да… Да… Это было. Спросил.
– Зачем?
– Не… не знаю. Просто так.
– Вы знали, что сторож убит?
– Нет! Честное слово, нет!
Громов посмотрел ему в глаза. Они были прозрачные, голубые и, право же, очень честные. Громов помолчал, достал бланк протокола допроса, устало сказал:
– Теперь я должен перенести наш разговор на бумагу. Ваша фамилия?
Старик протянул паспорт.
– Келлеров?! – вскрикнул Громов.
– Да…
– Родственник графов?
– Каких… графов?! Нет, нет!
Наверное, Громов не сумел бы объяснить, почему в следующую секунду он открыл ящик стола и, достав найденный в сторожке портрет графа Келлера, показал его старику.
– Знакомы?
Келлеров охнул и медленно сполз со стула.
…Когда врач привел его в чувство, он схватил со стола портрет, всмотрелся и… истерично захохотал:
– Эполеты… Звезды… Ха‑ха‑ха… Реникса, сударь мой, какая это все реникса!
Потом он ушел, отказавшись отвечать на вопросы, и Громов не задерживал его, потому что кто же арестовывает за подозрительное любопытство и сходство фамилий, если в этом сходстве еще не разобрался до конца и сам следователь!
И чтобы разобраться, Громов пошел в городской загс. В архиве, среди слежавшихся церковных книг, он отыскал одну, в которой было записано: «Лета от Рождества Христова 1890, июня 22 дня у дворянина Иоганна Егоровича Келлера и супруги его, урожденной Квасецкой Ядвиги Оишзмундовны, родился сын и наречен Алексеем…» Здесь же была подклеена ломкая, пожелтевшая справка, из которой явствовало, что в 1922 году Алексей Келлер стал Алексеем Келлеровым.
Вечером, вернувшись из архива, Громов стал приводить в порядок стол. Убрал дела; около письменного прибора, там, где недавно сидел Келлеро‑в, заметил мятый номер «Известий».
«Разволновался старик и забыл», – подумал Громов и, машинально развернув газету, стал читать. Репортаж с атомохода, рассказ известного писателя, короткая корреспонденция под рубрикой «В мире капитала».
Это был тот же самый номер, что и тогда, на кладбище.
*
Во время обеденного перерыва в кабинете Громова собралось несколько следователей.
– А что, Громов, – сказал один, с погонами старшего лейтенанта, – ты с самбо совсем распрощался? Тренер тебе третий ноль ставит.
– Зачем ему самбо? – засмеялся другой. – С призраками и без самбо обойтись можно.
– Да, призраки… – протянул Громов. – А я сильно опасаюсь, ребята, что когда эти призраки материализуются, одним самбо тут не обойдешься. Их знаниями бить придется.
– Да ведь сами‑то они не материализуются, – продолжал первый, – а у тебя, я слышал, и в деле сплошные нули,
– Что ты этим хочешь сказать? – рассердился Громов.
– Помощь свою хочу предложить,
– Спасибо, – улыбнулся Громов, – но пока изучать‑то нечего. Вот разве книжка записная. Но я ее наизусть помню.
– А ты все‑таки покажи. Свежий глаз – большое дело.
Пожав плечами, Громов вытащил из ящика стола потрепанную записную книжку Прохора. Это были нехитрые записи расходов по хозяйству, изречения из евангелия, номера могил, за которыми требовался особый уход.
Офицеры склонились над книжкой. Громов сосредоточенно перелистывал страницы…
«На картошку – 12 коп.
На лук – 8 коп.
На селедку – 16 коп.
На редькина – 10 руб.»
– Ну, убедились, что чепуха? Картошка, лук, селедка, редька… Чепуха!
– А ты подожди, – старший лейтенант снова раскрыл книжку и отчеркнул ногтем последнюю строчку, – ты вдумайся.
– Редькина… десять рублей, – медленно сказал Громов,–
Редькин… Почему не редька? И потом немыслимо купить одной редьки на десять рублей. Черт возьми! Это же… фамилия! Ну конечно же! Ребята, Редькин – это один из тех, у кого есть фамильный рубль…
*
Через день Громову сообщили: «Интересующий вас Редькин проживает вдвоем с матерью семидесяти лет и ведет исключительно замкнутый образ жизни. Посещающих не установлено. С соседями не общается. Выяснили, что у матери имеется какой‑то знакомый по имени Сергей Сергеевич, из числа бывших товарищей сына по секции нумизматов».
Громов положил сообщение в дело. Как же попасть к Редькину? Прийти просто так? Но старуха его не знает и ничего не расскажет. Может быть, познакомиться с Редькиным? Нет. Это долго и почти безнадежно. И Громов отправился к… Сергею Сергеевичу.
… – Извините, в прошлый раз мы не познакомились, – сказал бородач‑нумизмат, – Сергей Сергеевич Остроусов – это некоторым образом я. Чем могу?
– Я прошу вас помочь мне, – сказал Громов, – вы знакомы с матерью Редькина. Она вас ни в чем не станет подозревать…
– Вы хотите, чтобы я на старости лет превратился в земского ярыжку? Нет‑с, молодой человек! Что касается интеллектуальной консультации – извольте. А это… Нет, нет. Не моя, так сказать, профессия.