«Братская помoщь» изд.II,
1898 c. LXXXI
СТ.
Песнь армянского переселенца
Уж близок час, — скажу тебе:
«Прости», отчизна дорогая,
Страна, где лишь напасти мне
Сулила рока воля злая!..
Где ласки и кров родной
Отравлен с самой колыбели,
Где безотрадною чредой
Дни юности моей летели,
Где только в возраст я пришел.
Увидел гнет и силу злобы,
Где мрак и грубый произвол
Где люди мрачны, словно гробы...
Прощай родимая страна:
Тебя мне не увидеть боле,
Доколе ты осуждена
В сей рабской находиться доле!..
«Братская помощь» изд.II,
1898, отд.II, С.LIХ
ГЛАВА III
РУССКАЯ ПОЭЗИЯ НАЧАЛА XX ВЕКА И АРМЕНИЯ
Трагические события последнего десятилетия XIX в. в судьбе армянского народа, продолжились в первом десятилетии XX в. теперь уже в братском Турции Азербайджане.
Об этих событиях красноречиво свидетельствует открытое письмо, бывшего бакинского городского головы Александра Новикова, адресованное Генерал-губернатору Бакинской губернии М. А. Накашидзе о погромах армян 6-9 февраля 1905г. в Баку. Письмо было распространено в рукописи. Копию получил и Л.Н. Толстой.
Александр Новиков писал:
«Вся Россия, весь мир содрогнулся от ужаса, когда узнали про события 6-9 февраля в Баку.
Россия ищет и нe может найти, кто виноват в бедствии. Долг того, кто знает виновника, указать на него открыто. Иначе он сделается его укрывателем. Я его знаю и считаю священной своей обязанностью без обиняков назвать его. Виновник резни - вы.
Вот основания, на которых я возвожу это обвинение, которое берусь доказать. Все полицейские, солдаты, казаки, когда их просили спасать погибающих, поименно в один голос отвечали: «Нам не велено». Некоторые из них сами негодовали, что принуждены бездействовать и с оружием в руках смотреть, как избивают невинных.
Вы и ваш помощник, полицмейстер Деминский, с многочисленной охраной казаков разъезжали по городу и вместо того, чтобы разгонять громил, нарочно уезжали, как бы торопясь в другое место, чтобы дать убийцам довершить свое кровавое дело. Между тем, доказано, что появление двух казаков или пяти вооруженных армян было достаточно, чтобы убийцы разбежались.
Вы отталкивали взывавших к вам о спасении и когда Лалаев и другие при вашем приближении с восторгом думали, что спасены, вы на них же набросились с заведомо ложным обвинением, что они стреляют и тем вызывают месть. Вы с вашей свитой подъезжали к громилам, ласково с ними разговаривали, а иногда даже приказывали возвращать им оружие, по ошибке отобранное у них казаками.
Вы отказывались давать письменные предложения военным властям прибегать к оружию и ограничивались словесным распоряжением, зная, что вам не поверят на слово. Этого достаточно, чтобы считать вас не только попустителем преступления, но и пособником убийц, а при вашем высоком положении в Баку, и душою неслыханного погрома. Каин, что ты сделал с братьями твоими!
Но как трус, вы все время лгали, притворяясь, что у вас нет достаточных сил, чтобы действовать, обманывая общество, что вы дали приказ пустить в ход оружие, проливая даже иногда крокодиловы слезы.
Вы не погнушались сделать попытку обмануть общество, как будто представив официальную просьбу о гласном расследовании дела в присутствии представителей общества, хорошо зная, что такого суда вы не получите. Ваши сообщники Деминский, Хаминский, Бородин лучше вас. Им стало совестно смотреть людям в глаза после преступления, в котором они играли лишь второстепенную роль. Они ушли. Вы остались в Баку, вы - главный преступник. Вы принимаете людей, вы созываете совещания.
Вы хуже Каина, ибо Каин убил одного брата, а вы обагрили ваши руки в крови сотен невинных ваших братьев. Каин убил Авеля сам, а вы, пользуясь вашим авторитетом, ввели в грех многих несчастных, которые долго будут мучаться угрызениями совести. Каин убил Авеля и не коснулся следующих поколений, а вы постарались на многие поколения посеять семена вражды между дружественными народностями, живущими в Баку. И лишь благоразумие их может расстроить ваши гнусные планы.
Вы хуже Иуды, ибо Иуда, совершив ужасное дело, раскаялся, пошел и удавился, а вы находите возможным жить после всего вами содеянного.
Вы опозорили чудную Грузию, считавшую вас своим сыном. Вы опозорили Россию, против которой могут возроптать и пострадавшие и бессознательные преступники, думая, что между вами и Россией есть что-либо общее. Да будет ваше имя презренно навеки»[87].
Александр Новиков
P.S. Прошу это письмо распространить за моею подписью по-русски и на местных языках.
Александр Новиков
Объективность обвинения Ал. Новикова подтверждается тем, что 11 мая 1905 г. в проезжавший фаэтон князя Накашидзе было брошено взрывное устройство, в результате чего бакинский Генерал-губернатор погиб на месте[88].
А.П. КУЛЕБЯКИН
(1870- 1923)
Мы сознательно отклoнились и привели письмо А.Новикова, чтобы показать историческую ситуацию, погромы армян в начале XX в, которые получили воплощение в художественном слове многих известных и преданных забвению русских писателей и поэтов. О погромах армян писали В. Брюсов, С. Городецкий, К. Бальмонт, А. Кулебякин, Ю. Верховский, Е. Алексеева, Е. Сырейщикова, К. Саянский, X. Бахчисарайцев и многие другие. Каждый из них внес свою лепту в дело отображения армянской действительности в русской художественной литературе, в дело расширения ее гуманистического характера.
Война России с Турцией в 1914-1916 гг. привела в Армению и генерала русской армии А.П. Кулебякина. Освободительная миссия русского солдата в этой войне вновь проявилась в судьбах армянского народа. 8 января 1916 г. Кулебякин благодарил судьбу за то, что она «дала возможность увидеть» эту прекрасную, хотя и разоренную, страну, ее гениальные творения зодчества, «овеянные дыханием неразгаданной красоты», мужество изнуренного народа.
Пять месяцев пробыл Кулебякин в Западной Армении, в Ване (с ноября 1915 по март 1916 г.), «Невыразимо тяжелое настроение, — пишет он, — навевает этот дотла разоренный, насыщенный смертью край, но природа его скрашивает даже ужас запустения и гибели. Красота синего озера Вана в серебряной рамке запорошенных снегом гор, прозрачность вод, ясность неба, чистота воздуха и богатство солнечных красок очаровывают душу каждого наблюдателя. Везде отпечаток величия и древности. И развалины, развалины без конца»[89].
Как полководец русской армии, Кулебякин оказал немалую помощь угнетенным армянам, а как поэт он издал в «пользу пострадавших от войны» армян свои поэтические сочинения. Так, решением Армянского комитета «Верашинутюн» в 1916 г. была издана книга «Дверь Мехера». «Отзвуки Вана», в которую вошли поэма «Дверь Мехера» и цикл стихотворений «Отзвуки Вана».
Поэму «Дверь Мехера» предваряет стихотворение А. Кулебякина, которое сильным аккордом звучания создает зримое впечатление о давно прошедших временах армянской истории.
Темна история армян —
Не все дошли до нас преданья.
Но горы, где синеет Ван
Доныне полны обаянья.
И наслоение веков
Живут бессмертными следами
В легендах древних уголков,
Укрытых мирными садами.
Содержание легенды о герое одноименного армянского народного эпоса Давиде Сасунском и Мгере А. Кулебякин взял из известных на армянском языке печатных текстов. Переводил варианты армянских текстов для Кулебякина в Ване старший хранитель Кавказкого музея С.В. Тер-Аветисян. В работе над поэмой Кулебякин использовал также и эпос на русском языке, переведенный известным армянским литератором, критиком и историком Г. Халатянцем. Работу над эпосом «Давид Сасунский» Кулебякин завершил 8 января 1916 г. в г. Ване. После завершения работы над поэмой решение об ее издании, как показано выше, было принято 24 февраля 1916 г.
Поэма «Дверь Мехера» Кулебякина является частью одной из четырех ветвей (третьей) армянского народного эпоса «Давид Сасунский». Кулебякин обработал ее и издал в стихотворной форме как самостоятельное, поэтически цельное произведение с эпилогом, вступлением, четырьмя частями и заключением. Примечательно, что русский поэт правильно отобразил гиперболическую силу героев эпоса, их преданность родной земле и своему народу. Любопытно и то, что герой эпоса, Мгер, напомнил Кулебякину богатыря Святогора из русских былин. В своем изложении он несколько русифицировал содержание текста, хотя и сохранил национальные качества героя. «Дверь Мехера» знакомила русского читателя с ратными подвигами в героической борьбе армян за свой народ в историческом прошлом, а в настоящем Кулебякин сам наблюдал, примеры доблести в своем окружении и правдиво воспел их в стихах.
В апреле 1916 г. «Армянский вестник» писал: «Русский генерал Кулебякин во время своей поездки по Васпуракану изучил армянские легенды и, в частности, легенду о «Давиде Сасунском и двери Мехера» с несколькими вариантами, которые переведены покойным Г. Халатянцем. Генерал Кулебякин написал поэму на русском языке в стихотворной форме под названием «Дверь Мехера». Узнав об этом прекрасном поэтическом труде и принимая во внимание, что это «поэтическое произведение дает цельное понятие русскому обществу, чтобы глубоко понимать и переживать красоту той поэзии, которую дала эта многострадальная страна (Армения), как пишет автор, “Комиссия по восстановлению Армении” решила издать на свои средства это прекрасное произведение генерала Кулебякина и весь доход обратить в пользу пострадавших от войны»[90].
Что касается его поэтического творчества, думается, прежде чем говорить об этом следует заметить, что во время недолгого его пребывания в Ване проявились незаурядные способности поэта. В короткий срок (около 5 месяцев) обработать и написать поэму «Давид Сасунский» и цикл стихотворений о городе Ване, его жителях, их борьбе, природе и любви, и развернутые примечания к ним, поистине нужно было обладать огромным поэтическим даром. Ведь генерал, кроме творчества, занимался и своими прямыми обязанностями — шла война, генералу должно было быть не до поэзии. Однако творческое вдохновение позволило А. Кулебякину — поэту перенести свои переживания на бумагу, оставить для грядущих поколений увиденное и пережитое: красивое и трагическое, радостное и печальное. Хотя стихи А. Кулебякина и не всегда отвечают всем канонам поэзии, но в данном случае, нам кажется, это второстепенно.
«Армянские» стихи Кулебякина в основе своей документальны. Поэт был в Западной Армении в самые трагические дни истории этого края. Являясь свидетелем геноцида армян в 1915 г., когда боль и трагедия одного была всеобщей болью и трагедией, А. Кулебякин глубоко и сочувственно воспринял ужасную судьбу зверски истребляемого народа. 6 сентября 1915 г. газета «День» в корреспонденции «Из дневника турецкого врача» по поводу происходящих событий писала: «<...> Недавно здесь получена телеграмма от генерала Ч., отряд которого остановился возле Вана, но в город не мог войти вследствие трупного смрада. В телеграмме, между прочим, сказано: “Город Ван весь в развалинах. Лучшие постройки сожжены, а глинобитные разрушены. Улицы и дворы усеяны трупами армян и животных. Имущество разграблено и растаскано”»[91].
Ванские стихи А. Кулебякина «написаны под непосредственным впечатлением виденных мест и слышанных рассказов»[92]. Поэт наблюдал трагедию армян. Его переживания вылились в цикл стихотворений. Это стихи, повторимся, о городе Ване, его жителях, природе, архитектуре, озере Ван, разорениях, героической борьбе и страданиях этого народа. «Нужно много времени и труда, — пишет А. Кулебякин, — чтобы восстановить мирную жизнь в этом сожженом крае, но история отметит пережитую кровавую эпоху величественными чертами. “Старый Ван” уже много говорит тем, кто любит и знает историю...»[93].
СТАРЫЙ ВАН[94]
Причудливый город за метлами ив
Под Ванской скалой приютился, —
Как будто бы сверху под желтый обрыв
Он грудой развалин скатился.
Турецких мечетей пестрят купола,
Как свечки торчат минареты,
Там двор без ворот, там остатки угла,
Там вынутых окон просветы.
И трупы собак, черепа и тряпье,
И в лавках обломки товара.
Безлюдье и ужас. Пустое жилье.
Следы грабежа и пожара.
Там кости людей на навозе гнилом,
Там кучи разрытого хлама,
Там тесный проулок, открытый пролом
И стены армянского храма.
Кое-что уцелело. Кое-где серебром
Иконы белеют в уборе.
Но Господи! Господи! что за разгром!
Калое ужасное горе!
Разбитая люстра лежит на полу,
Сквозят паутины волокна,
И свет золотистый роняют во мглу
Большие разбитые окна.
Уродливо боком висят образа.
Валяется в хламе кадило,
И только алтарь боевая гроза
Местами еще пощадила.
Узорами царскими блещут врата,
И целы иконы святые.
Божественных обликов живы цвета
И ярки кресты золотые.
И кажется, смотрят святые со стен
И шепчут с упреком во взоре:
— Все злоба, все мерзость, могила и тлен,
Безумие, ужас и горе! —
Мечеть: сочетание мглы и лучей,
Громада обширного свода,
По фризам узоры цветных кирпичей,
Колончатый портик у входа.
Изгиб мавританский у арочных дуг.
Кристаллов стенных украшенья.
Но также пусто и дико вокруг,
И та же печаль разрушенья.
Остатки мэйолик, обломки столбов,
Обрывки затертых материй.
У входа доски прогнивших гробов,
И в щепки расколоты двери.
Могильные камни торчат из земли, —
Иные на части разбиты.
Весь двор разворочен в сору и в пыли,
Ребром перевернуты плиты.
А вот с двухсторонним узором одна
Покрыта армянскою вязью.
И клинопись древняя сбоку видна
Забитая пылью и грязью.
Здесь род урартийцев когда-то владел,
Потом их сменили армяне.
Их царство постигло такой же удел
Когда подошли мусульмане.
А ныне и тех поразила беда,
И надписи чуждых значений.
Пытливому духу напомнят всегда
Закон перемены течений.
ТОПРАК-КАЛА[95]
Среди садов бежит река,
Над ней высокая скала —
Крутые желтые бока.
Ее зовут «топрак-Кала»,
Что значит — крепость из земли.
Она, как гроб, видна вдали.
А на вершине дом стоит:
Его легко находит взор.
Кругом хребты: угрюмый вид
Покрытых снегом пестрых гор
К реке спускается овраг
За ним увесистый Вараг.
Дорожка вьется под холмом,
Потом взбирается на склон
К пещере с входом, как окном:
За поворотом виден он
В отвесной каменной стене,
Где эхо слышно в глубине.
Дыра с порогом глубока.
За ней пещера — целый дом[96],
С волнистым сводом потолка.
Подавлен взор таким трудом:
Кто эту толщу продолбил?
Кто эти окна прорубил?
Овальный зал. Изрытый пол.
Вверху оплывшие слои.
Направо выступ, точно стол.
Вдоль стен уступы, как скамьи.
И выем сводчатый ведет
В широкий каменный проход.
Полсотни ребер — ступеней,
Крутой подъем и поворот.
Большая лестница. За ней
Квадрат разинутых ворот,
И свет лучистый в вышине
Из окон в каменной стене.
Площадка. Треснувший обрыв.
Внизу опять открытый вид.
Вверху утесы: как красив
Стеною срубленный гранит
И в нем пещера и над ней
Рубцы отвесных ступеней[97].
Тропинка лезет на откос
К стенам развалины пустой:[98]
Под ней отрывистый утес
Пугает взоры высотой
Внизу долина: реет мгла.
Темнеет Ванская скала
Вот земляные бугорки:
Кирпич сырцовый по краям.
Посуды глиняной куски.
Остатки стен и старых ям:
Следы раскопок прежних лет,[99]
Далекой жизни жалкий след.
Но здесь ученые нашли
Постройки крепости былой.
Зарытой в глиняной пыли:
Ее зовут «Топрак-Калой»,
Но звалась иначе она
В те роковые времена.
Был храм когда-то на скале.
Здесь жил великий царь Русас:[100]
Наукой вырыты в земле.
Его дела дошли до нас
В словах исписанных кусков,
Которым двадцать семь веков.
Отсюда есть подземный ход[101] —
Остаток древнего пути:
Он к Ванской крепости ведет,
Но им теперь нельзя пройти:
Под грузом тяжести и лет
Обрушен свод, проходу нет.
С тех пор немало лет прошло,
Настала очередь армян.
Все царства время унесло,
Остался только древний Ван,
И турок власть осталась в нем.
Но и ее смело огнем.
Здесь был турецкий караул.
Отсюда видны все места.
Где старый враг давил и гнул
Упорных воинов Креста.
Их помощь русская спасла:
Свидетель ей Топрак-Кала.
АЙГЕСТАН[102]
(Новый Ван)
Старый Ван разбросан за стеною,
Айгестан рассыпался в садах.
Смертью, злом, разломом и войною
Дышит вид в обоих городах.
Айгестан приветливый немного:
Есть народ и признаки жилья,
И к нему от озера дорога —
Как обух прямого лезвия.
Вдоль шоссе заплывшие канавки,
И дома без окон и дверей,
Мусор, грязь, разрушенные лавки
И ряды забытых пустырей.
Телеграф дорогу оживляет.
И возы с соломою ползут,
И народ по улицам гуляет,
И пожитки жители везут.
Вот айсоры в войлоках рогатых[103]
Семенят с мешками ешаки.
Склад. Верблюд. Скопище вожатых
Арбы. Скот. Солдаты. Казаки.
Кое-где уж строятся армяне.
Детвора играет у канав.
Рядом с смертью в разоренном Ване
Божья жизнь свершает свой устав.
Штаб отряда. Кони. Вестовые.
Снова зелень, стены и сады.
Огороды, виды полевые,
Птичий гам, журчание воды.
ОБОРОНА ВАНА [104]
(апрель 1915 года)
Ход весне открыт в апреле:
Зимний снег исчез в долинах
Всюду зелень, птичьи трели
И цветы на луговинах,
Все в цвету — миндаль, черешни,
Виноград в зеленых лапах.
Полон солнца воздух вешний,
Полон силы нежный запах.
На деревьях, точно иней, —
Все одел убор цветочный.
Ван[105] сверкает ширью синей,
Берега — ковер восточный.
Вся природа миром дышит,
Беспокойны только люди:
Воздух взрывами колышет
Непрерывный гул орудий.
Жизнь поникла в древнем Ване,
Гнев пылает, слезы льются.
Из последних сил армяне
В ожиданьи русских бьются.
Бьются с злой турецкой силой
За родное достоянье.
За поля отчизны милой,
За свое существованье.
Бьются, милости не просят,
Все усилья напрягают.
Хлеб, патроны жены носят,
Дети взрослым помогают.
Всюду в городе пожары
Возникают, догорают,
Под ружейный треск фанфары[106]
Песни бодрые играют.
Много случаев геройства,
Много мужества и пыла.
Но борьба такого свойства,
Что в запасах только сила.
Постепенно мусульмане
Круг осады замыкают,
С каждым днем в упорном Ване
Силы храбрых иссякают.
А на помощь обороне
Уж давно спешат отряды,
Видят дым на небосклоне,
Слышат грохот канонады.
Дом большой стоит над Ваном.[107]
Там устроились аскеры
И стрельбой своей армянам
Надоели свыше меры.
Ночью к ним подходят люди.
Шорох, тьма, воды журчанье.
Вот к земле припали груди:
Окрик. Свист... В ответ молчанье.
Легкий стук... Не отвечают.
Смельчаки идут в ворота.
Турки залпом их встречают.
Слышат: ранили кого-то.
Все кидаются как звери.
Крик. Пальба. Удары. Стоны.
Колют, бьют, ломают двери,
Разряжают все патроны.
Турки сбиты. Шум, тревога...
А с зарей, глядят армяне, —
Видят, вся черна дорога:
Отступают басурмане.
Теплой лаской воздух веет,
Синий Ван шумит в прибое.
Все цветет и зеленеет.
Блещет небо голубое.
А вдали за тополями
Приближается колонна:
Над свободными полями
Реют русские знамена.
ГИБЕЛЬ ВАНА [108]
(июль 1915 г.)
Отошли войска в июле
И с началом отступленья
Курды сразу заглянули
В беззащитные селенья.
Поднялась тревога в Ване:
— Ах, зачем ушли отряды? —
И ворвались мусульмане,
Избивая без пощады.
Загорелся город старый,
Шли на улицах сраженья,
Дымной тучею пожары
Охватили все строенья.
По ночам была картина:
Тьма над городом пылала.
Золотая паутина
Волны дыма застилала.
Шум пожара гаммой грозной
С треском выстрелов сливался.
И, грустя в лазури звездной,
Месяц дымкой закрывался.
На смерть резались армяне,
В пламя женщины бросались,
Наконец в сожженном Ване
Лишь развалины остались.
Да обобранные трупы —
Грабежа немые знаки,
Стен обугленных уступы,
Злые кошки, да собаки.
Город страшный и унылый
Давит смертною тоскою.
Веет запахом могилы.
Дышит мерзостью людскою.
Только солнце с небосвода
Ту же ласку излучает
И бессмертная природа
Ничего не замечает.
АВАНЦ
Берег. Пристани остатки.
Полусмытые мостки.
Камни, бревна в беспорядке,
Барж изломанных куски.
Светлый Ван на гравий плещет,
И хрустальная волна
Глубью прозрачной трепещет,
Светит проблесками дна.
Все спокойно. Вот селенье:
Жмутся домики к воде.
Лезк[109] желтеет в отдаленье,
Бродят люди кое-где.
Все спокойно. Бродят люди.
Шепчет с ветром светлый Ван.
А давно ль под гром орудий
Турки били здесь армян?
Отошли назад отряды.
Курды к Вану подошли
И повсюду без пощады
Разоряли, били, жгли,
Ванцы к пристани спешили,
Чтоб спасаться через Ван
Турки войском окружили
Обезумевших армян.
Баржи, полные народу,
Колыхались тяжело,
От стрельбы спасаясь в воду
Все тонуло и плыло.
Шум прибоя, стоны крики,
Плач, угрозы и мольбы,
Все сливалось в грохот дикий
Беспорядочной борьбы.
Все мужское истребляли,
Чтоб пропал армянский род,
Женщин в баржах отправляли
И топили в свой черед.
Все прошло. Никто не спросит,
Сколько жатвы смерть взяла.
Только Ван порой выносит
Полусгнившие тела.
Да порою ветер стонет,
Про минувшие бои. —
Словно озеро хоронит
Жертвы бедные свои.[110]
А X Т А М А Р
МОНАСТЫРЬ[111]
Дремлют горы Курдистана
В сизой мгле воздушных хмар.
Дремлет в светлой глади Вана
Древний остров Ахтамар.
Остров желто буроватый,
Птиц кочующих приют,
Весь шершавый и горбатый,
Точно тонущий верблюд.
Переливчато синеет
Вод серебряная ширь
В складке острова темнеет
Живописный монастырь.[112]
Видны стены грубой кладки
Из растрескавшихся плит.
На обстроенной площадке
Церковь древняя стоит.
Купол острый, восьмигранный,
Окна в рамках и карниз,
На стенах рисунок странный
И кругом богатый фриз.
Ряд узорчатой скульптуры
Опоясывает храм,
Крупной высечки фигуры
Выступают по стенам.
Голиаф, Адам и Ева,
Змей, ползучий виноград,
Иисус, святая Дева,
Древних мучеников ряд.
Под карнизом пояс ровный, —
Вязь фигурных завитков.
Строгость линий. Стиль церковн
Настроение веков.
Две пристройки. Вход.
Колонны Купол с светлой пустотой.
В алтаре кресты, иконы
И орнамент золотой.
Фресок темные узоры;
Ниши, выемы дверей.
Сверху каменные хоры
С горельефами зверей.
Все и здесь пришло в упадок, —
Все ограбила война.
Но и этот беспорядок
Освящает тишина.
Только голуби воркуют,
Да в иконах алтаря
Лики скорбные тоскуют
О беде монастыря.
А снаружи за стеною
Спит над озером Сипаи[113]
И немолчною волною
Плещет в берег синий Ван.
Греет солнце вечной лаской,
Ходят тени облаков
И на душу веет сказкой
Улетающих веков [114].
СЛЕПАЯ
В разоренном армянском селенье
Задержался отряд отдохнуть,
Казаки, добровольцы, солдаты
Разбрелись по дворам заглянуть.
Перерезали жителей курды,
Все добро перерыли до дна,
Лишь в одной полутемной пристройке
Уцелела старуха одна.
Уцелела старуха слепая
Посреди перебитой семьи,
Несмотря на свое истощенье
И на дряхлые годы свои.
Уж неделю она голодала,
И, не в силах подняться с земли,
Только слухом едва угадала,
Что какие-то люди вошли.
А вошли добровольцы армяне,
И их оторопь сразу взяла:
Трупный запах душил нестерпимо,
Вкруг старухи валялись тела:
С перерезанным горлом мужчина,
Молодая армянка в белье,
Две задушенных девочки, мальчик
И младенец в кровавом тряпье.
А старуха лежала живая
И, услышав вошедших армян,
Шевельнув головой, застонала:
— Ай, Нана!.. Арташес!.. Ай, Оган![115]
Добровольцы ее расспросили,
Но слепая твердила одно,—
Что ее позабыли родные,
Что ее не кормили давно.
Перед ней истерзали невестку,
Перед ней задавили внучат,
А старухе в потемках казалось,
Что они меж собою кричат.
Перед нею зарезали сына,
А она упрекала его,
Что ушел он зачем-то из дома
И поесть ей не дал ничего.
Простирая беспомощно руки,
Как ребенок, стонала она
И по несколько раз повторяла
Перебитых родных имена.
Добровольцы смущенные вышли,—
Их незрячий преследовал взгляд,
А селенье уже опустело:
Уходил отдохнувший отряд.
И один армянин воротился,
Зарядивши патроном ружье.
На полу шевелилась старуха.
Он печально взглянул на нее.
На полу шевелилась старуха,
Трупный запах чуть с ног не валил...
Армянин помолился, заплакал...
И не глядя ее пристрелил [116].
БЕН-ДИМАХУ[117]
Из Вана есть широкая дорога:
На север путь ведет к Бегри-кале.[118]
По сторонам остатков всяких много
Пестреет на земле.
Обломки арб, разбитые кадушки,
Котлы, тазы, корзинки, башмаки,
Баранья шерсть, тюфячные подушки
И рваные мешки.
Там старый пост, там брошенная зыбка,[119]
Там труп быка, ободья от колес,
Там черепа — безглазая улыбка,
И пряди женских кос.
Лежат тела, — уродливые позы,
И тленный дух волнует и гнетет.
Журчат ручьи, — как будто льются слезы,
И в поле хлеб растет.
Пошли холмы. Дорога в гору вьется.