А.И. ГИТОВИЧ
(1909-1966)
На протяжении многих веков русские деятели культуры по разному знакомились с Арменией. Не стало исключением и знакомство русского поэта Александра Гитовича. Зимой 1944 г. на Волховском фронте Александр Ильич Гитович подружился с армянским кинодраматургом Кара-Демуром. И как пишет академик Левон Мкртчян «мать Кара-Демура писала сыну из Армении, что ждет его, что зарыла для сына бурдюк с вином – когда вернется, выпьет с лучшим своим другом». Этот рассказ и послужил для Александра Гитовича началом цикла стихов «Пиры в Армении». Здесь же, на фронте, были написаны пять сонетов, составивших основу будущей книги об Армении. Естественно, это были стихи о войне, о победе и пирах в Армении, стихи о том, что «только храбрый увидит, как течет «Занга», и день встает над могилой врага»[201].
Стихи Гитовича об Армении, это полное признание в любви к этой стране, к людям, к истории и культуре Армении.
А вот и цикл стихов А. Гитовича «Пиры в Армении».
ПИРЫВ АРМЕНИИ[202]
В ЗЕМЛЯНКАХ
***
Ни печки жар, ни шутки балагура
Нас не спасут от скуки зимних вьюг.
Деревья за окном стоят понуро,
И человеку хочется на юг,
Чтобы сказать: «Конец зиме, каюк», —
И — да простит мне, грешному, цензура —
Отрыть на родине Кара-Дэмура
Давно закопанный вина бурдюк.
— Он в Эриване ждет, — сказал мне друг, —
И мы его, не выпустив из рук,
Допьем до дна: губа у нас не дура.
А выпьешь да оглянешься вокруг —
И счастлив будешь убедиться вдруг,
Что это жизнь, а не литература.
***
Зима — она похожа на войну,
Бывает грустно без вина зимою.
И если это ставят мне в вину,
Пожалуйста — ее сейчас я смою
Не только откровенностью прямою,
Признаньем слабости моей к вину,
Но и самим вином. Как в старину,
Мы склонны трезвость сравнивать с тюрьмою
Во-первых, это правда. Во-вторых —
Не спорьте с нами: в блиндажах сырых
Мы породнились — брат стоит за брата.
А в Эривань поехать кто не рад?
Там, если не взойдем на Арарат,
То хоть сойдем в подвалы «Арарата»....
***
Не крупные ошибки я кляну,
А мелкий день, что зря на свете прожит,
Когда бывал я у молвы в плену
И думал, что злословие поможет.
Ночь Зангезура сердце мне тревожит.
Торжественного света пелену
Раскинет Млечный Путь — во всю длину —
И до рассвета не сиять не сможет.
Да будет так, как я того хочу:
И друг ударит друга по плечу,
И свет звезды пронзит стекло стакана,
И старый Грин сойдет на братский пир
И скажет нам, что изменился мир,
Что Зангезур получше Зурбагана....
***
Мне снился пир поэтов. Вся в кострах,
Вся в звездах, ночь забыла про невзгоды,
Как будто лагерь Братства и Свободы
Поэзия раскинула в горах.
И, отвергая боль, вражду и страх,
Своих певцов собрали здесь народы,
Чтобы сложить перед лицом Природы
Единый гимн — на братских языках.
О старый мир, слепой и безобразный!
Еще ты бьешься в ярости напрасной,
Еще дымишься в пепле и золе.
Я не пророк, наивный и упрямый,
Но я хочу, чтоб сон такой же самый
Приснился всем поэтам на земле.
***
Не для того я побывал в аду,
Над ремеслом спины не разгибая,
Чтобы стихи вела на поводу
Обозная гармошка краснобая.
Нет, я опять на штурм их поведу,
И пусть судьба нам выпадет любая
Не буду у позорного столба я
Стоять, как лжец, у века на виду.
Всю жизнь мы воевали за мечту,
И бой еще не кончен. Я сочту
Убожеством не верить в призрак милый.
Он должен жизнью стать. Не трусь, не лги
И ты увидишь, как течет Занги
И день встает над вражеской могилой.
Февраль 1944
Волховский фронт
ЛЕТНЯЯ СКАЗКА
Армения сказала нам: «Друзья,
Никто вас не обидит нарочито —
Такая здесь налажена защита,
Что даже пальцем тронуть вас нельзя.
Стоит на страже маршал Баграмян,
Чтоб лезвием бесценного кинжала
Навек отсечь еще живое жало
Антипоэтов и антиармян!»
ЖИВОПИСЬ
Трудился мастер, рук не опуская,
Не требуя от ближних ничего,
Чтобы собрала эта мастерская
Весь свет, все краски Родины его.
Настанет день — и повлекутся к ней
Те, что бредут за гранью океана,
И Сароян вернется в дом Сарьяна,
Как блудный сын Армении своей.
ХАЧАТУР АБОВЯН
Обысканы кустарники и скалы,
Бугры и шрамы выжженной земли, —
Полиция его не отыскала,
Но мы — потомки — все-таки нашли.
Нашли полуседого человека,
Который, бросив старое жилье,
Ушел из девятнадцатого века,
Чтобы войти в бессмертие свое....
ДВА ВАРИАНТА ПИСЬМА АРУТЮНУ ГАЛЕНЦУ[203]
Когда устану я и затоскую
Среди литературных передряг —
Я к Вам приду, как странник, в мастерскую
И постучусь, и задержусь в дверях.
А там — иная жизнь, иные нравы,
Там, в обаяньи мудрой тишины,
Вам, может быть, и впрямь не нужно славы,
Но слава скажет, что Вы ей нужны.
Угрюмый день.
С утра передо мной
Течет туман, в низинах расползаясь.
Но мне везет: в краю, где свет и зной,
Есть на примете у меня оазис.
Я на воздушном прилечу коне
Напиться из волшебного колодца —
И не в пустыню надо ехать мне,
А в Ереван, на улицу Моштоца.
1966
***
Так будет до самого марта
Я сплю среди зимних ночей
А горы Гарни и Гегарта
Стоят у постели моей.
И верю я верой младенца,
Что это — основа основ,
Которую гений Галенца
Мне создал из красок и снов.
ЗАНГЕЗУР
К тебе, Владыка конного завода,
Я обращаюсь, голову склоня:
Ты дашь мне зангезурского коня
С такою родословной, что порода
Кричит в зрачках, как бы из тьмы былин
И вместе с ним ворвусь я невозбранно
Туда, где скрыты семьдесят долин,
Как выкуп за царевича Тиграна.
У ПАМЯТНИКА ЧАРЕНЦУ [204]
Теперь гляди, прохожий, хорошенько —
Замедли шаг у каменных оград:
Здесь — лестница, и первая ступенька,
И вот — в проем — восходит Арарат.
И в белом блеске утреннего света,
Где тихо бьется сердце родника,
Перед загубленной судьбой поэта
Снимает шляпу секретарь ЦК.
***
Хмельного от хлеба и соли,
Меня развлекали друзья —
Но думал старик поневоле
О том, о чем думать нельзя.
Спала под снегами Европа.
А тут уже знал человек
Звериную злобу потопа,
И разум, и Ноев ковчег.
1965
ОБЛАКА НАД СЕВАНОМ
А. Галенцу
Пришедший из далеких стран
С поклажею нехитрой,
Сезанн, влюбившийся в Севан,
Колдует над палитрой.
Над ними глыба облаков
Плотна и серебриста —
Она как шерсть для башлыков
И рай — для пейзажиста.
1965
У БАЛАБЕКА МИКАЭЛЯНА
На перекрестке путей
В дебрях безводного юга
Дряхлая эта лачуга —
Истинный рай для гостей.
Я не забыл ничего,
То, что запомнил, — навечно:
Так не пируют беспечно
Сильные мира сего.
Щедрому дому под стать
Кружки, подобные чашам.
Что я смогу пожелать
Добрым хозяевам нашим?
Мирные славит труды
Бывший бродяга и воин:
Было бы вдоволь воды —
А за вино я спокоен.
1966
ДВЕ ЧАЙКИ
Как неожиданно воспоминанья
Соединяют вместе север с югом,
Вот и сейчас, вне моего сознанья,
Они спокойно сходятся друг с другом:
Две чайки возникают предо мною,
Как будто в сновидении незваном,
Хотя одну я видел над Невою,
Другую — в знойном небе над Севаном.
1966
***
Пиры — это битвы. Заране
Был час испытанья суров:
Меня проверяли армяне —
Пригоден ли я для пиров.
И вот на колхозном базаре
Я принял как первый удар
Кувшин ледяного маджари
И красного перца пожар.
1965
В «АРАГИЛЕ»
Собранье дятлов, соек и синиц
Мне скрашивало зимние досуги —
Так неужели здесь, на знойном юге,
Я позабуду этих милых птиц?
Но ты, Левон, ты мне захлопнул дверь
К воспоминаньям о родных пенатах,
И я из всех друзей своих пернатых
Предпочитаю аиста теперь.
1966
«ДВИН»
Ты прав опять, мой добрый Вартанян:
Нет коньяка, что равен был бы «Двину»,
Пусть я сейчас наполовину пьян,
Но я зато и трезв наполовину.
Я закаляюсь в медленном огне,
Чтоб мысль работала легко и ясно,
И то, что в Ленинграде вредно мне,
В Армении — полезно и прекрасно.
1966
СПОРТИВНЫЕ ИЗВЕСТИЯ
Какая сила в маленькой стране,
Пленившей помыслы мои и чувства,
Сам посуди, ну что за дело мне
До шахматного древнего искусства?
А я по вечерам известий жду,
Переживаю праведно и рьяно —
И с прочими армянами в ряду
Болею за железного Тиграна.
1966
МЫСЛИ ИЗ ГОСТИНИЦЫ«АРМЕНИЯ»
Вдали от родимого края,
В табачной прокуренной мгле,
Я понял, что я умираю
На древней армянской земле.
Душа разрывалась на части,
И тело ей вторило тут —
И длилось все это несчастье
Не больше чем десять минут.
1966
ВОЕННЫЙ ПАРАД В ЕРЕВАНЕ
Путь к справедливости — далек и труден.
Трибуны — слева,
Справа — Арарат.
И дальнобойные стволы орудий
Под солнцем
Недвусмысленно блестят.
И, призрачной прикрытая одеждой,
Следит за ними
С самого утра
С тревогою, восторгом и надеждой
Великая Армянская Гора.
1965
МКРТЧЯНАМ
Я весною вернусь в Ереван,
А пока — Под надзором жены —
Путешествует мой караван
По снегам — От сосны до сосны.
Я весною вернусь в Ереван:
Надо только дожить до весны.
1965
НА ЛЕВОМ БЕРЕГУ АРАКСА
Текли века — и позабыть пора бы
Религию Погрома и Резни,
Когда зеленая чалма араба
Здесь заслоняла солнечные дни.
А там и ты пришел, Абдул-Гамид,
Побаловаться в каменных деревнях —
Поет зурна, и барабан гремит,
И трупы коченеют на деревьях.
***
Армения! Как путь в небытиё,
Твой старый враг не покидает сцену,
Лелея за кулисами измену
И снаряжая воинство ее.
Еще тебя пометят смертным знаком,
Поволокут с проклятьем и хулой,
И поп облобызается с дашнаком,
И сын попа обнимется с муллой....
***
Армения! Бессмертен твой народ,
Он не числом прославлен, а уменьем —
И на него глядят с недоуменьем:
Что он предвидит? Что изобретет?
В какой еще посмотрит телескоп,
Какое чудо вырастит в долине,
Через какой перемахнет окоп,
Чтоб вместе с нами ликовать в Берлине?!...
***
С балкона, сверху, видно было мне,
Как на дорожке, выметенной чисто,
Стояли иностранные туристы
У памятника Павшим на Войне.
А зной плясал по черепице крыш,
И сон пришел, незримо и нежданно,
И снились мне Отвага, и Париж,
И улица Мисака Манушяна.
1964
ПОДРАЖАНИЕ ПУШКИНУ
Не забыли мы, как в селах отчих
Полыхал неистовый пожар —
На страну строителей и зодчих
Пали ятаганы янычар.
И когда нас буря долу гнула,
Различали мы через туман
Драгоценные дворцы Стамбула,
Созданные гением армян.
ВАЛУНЫ
Мне кажется, что когда-то
Природа, в глубоком горе,
Оплакивала Армению
Каменными слезами,
И слезы, соединяясь
Подобно шарикам ртути,
Образовали эти
Гладкие валуны.
1966
ПРОЩАЛЬНЫЙ ПИР
ВСТУПЛЕНИЕ
Поэзия! Будь на ногу легка,
Чтоб в гости ездили поэт к поэту,
Чтоб разум не сидел у камелька,
А бодро путешествовал по свету.
Быть может, в этом-то и корень зла,
Что — как признала братская беседа —
Недалеко от глупости ушла
Безрадостная мудрость домоседа.
Тост
Итак, в объятьях дружеского пира
Я стал как будто духом посмелей:
Я ловко процитировал Шекспира,
Учитывая близкий юбилей.
Не покидай меня, лихая лира,
И в грозный рог еще вина налей,
Прибавь мне сил и выдумки для тоста,
Которым здесь блеснуть не так-то просто.
-«Друзья мои! Как будто с колыбели
Я с вами связан в сумраке времен.
Пусть с нами нет могучего Орбели,
Иосифа Абгаровича, он
Всегда следил, чтоб мы не оробели
И свято чтили божеский закон:
Чтобы никто на донышке стакана
Не оставлял ни капли «Еревана».
И он учил, что у судьбы-злодейки
Ты должен вырвать, хоть из-под земли,
Зачем богатство? — только три копейки
И первая копейка — для семьи,
Вторая — для совсем другой семейки,
Где празднуют товарищи твои,
Ну, а поскольку есть и свет и тень,
То третья, так сказать, на черный день.
И вот теперь, среди друзей пируя,
Гостеприимство горное ценя,
Я буду пить сегодня за вторую,
Что сберегли армяне для меня, —
Хотел бы греться у ее огня
До той поры, покамест не умру я,
И да простит семья мои стихи,
Как прочие немалые грехи».
ЭПИЛОГ
Нам ни к чему преуменьшать удачи,
Столь редко посещающие нас, —
В Армении мы стали побогаче
И кое-что скопили про запас.
На склоне лет мы сможем вспомнить пир
Во всем его языческом размахе —
Свободу, а не ханжеский трактир,
Где втихомолку пьянствуют монахи.
1964
ВООБРАЖАЕМОЕ СВИДАНИЕ С ОВАНЕСОМ ШИРАЗОМ
(НЕПРАВИЛЬНЫЕ ОКТАВЫ)
Нам ненавистны варварские пьянки —
Мы пьем степенно, Ованес Шираз.
И, если это правда без прикрас,
Закажем, друг, по порции солянки
Такой, где, радуя голодный глаз,
Блестят маслины, как глаза армянки,
Что многократно, но не впопыхах,
В твоих изображаются стихах.
Вот это значит уважать культуру,
А не бесчинствовать в дыму и мгле,
Где пьют пижоны «под мануфактуру»,
Чтоб через час валяться на земле.
Обед по-царски и шашлык по-карски —
Синонимы. Тут разных мнений нет.
Мы не нуждаемся ни в чьей указке,
Чтоб сочинить наш княжеский обед.
Пока есть деньги, мы живем как в сказке,
Ну, а наутро, чуть забрезжит свет,
Мы дома вывернем свои карманы
И как-нибудь опять нальем стаканы.
И вот плывут, не ведая смущенья,
Как равные, солянка и шашлык:
То двух культур, достойных восхищенья,
Немой, но выразительный язык, —
И дух взаимного обогащенья
Над ними вьется, важен и велик.
И, понимая это, мы запьем
Солянку — водкой, а шашлык — вином.
Могучей кулинарии наука
Ты хороша и ныне, как в былом,
Ты и теперь, не зная слова «скука»,
Объединяешь нас таким теплом,
Что даже фаршированная щука
Была бы тут не лишней за столом.
Хотя тогда, Шираз, придется снова
Потребовать у девушки спиртного.
«Да будет так, — кивает Ованес, —
Я замечаю, что с твоим приездом
В меня как будто бы вселился бес,
Он прямо в душу, окаянный, влез,
Усевшись там определенным местом,
И не видать, чтоб скоро он исчез.
И если это, друг мой, предпосылка,
То следствием пусть явится бутылка».
По мне, хоть две бутылки: я не жмот, —
Они ускорят ровный ритм рассказа, —
Но люди скажут, что виновен тот,
Кто совратил непьющего Шираза,
Который духом трезвости слывет
От Закавказья до Владикавказа.
Я не хочу, чтоб от меня народ
Шарахался, как от дурного глаза.
И так тревога прибавляет сил,
Что я октаву эту удлинил.
А впрочем, пусть десятки зорких глаз,
Слегка знакомых или незнакомых,
Все это видят: нам пришлось не раз
Спокойно пить в прославленных хоромах
И что ж? Мы живы, Больше ничего
Не выжмешь из рассказа моего.
1965
М.Л. МАТУСОВСКИЙ
(1915-1990)
И вот опять у Верфеля в романе
Делю я с вами слезы и беду.
Прошу у вас прощения, армяне,
Что я рожден в пятнадцатом году.
Известный, крупный русский советский поэт Михаил Львович Матусовский в первый раз посетил Армению в 1946 г. Первые впечатления об Армении стали поводом для создания его поэтических сочинений. «Зангезурская пляска» (1949), «Каменотес» (1949), «Август», «Подвалы Арарата», «Арарат в тумане», «Скиталец» (все в 1950 г.) и др.
Названные стихи свидетельствуют о том, что поэт глубоко воспринял армянскую действительность, его историю, характер, трудолюбие и гостеприимство народа. Эти стихи послужили как бы началом воплощения армянской тематики в его поэзии, которое широко раскрылось в 80-е гг. прошлого века. Но особенно глубоко воспринял Матусовский трагическую историческую судьбу армянского народа, геноцид армян. Об этом стихотворение «Памятник на горе Цицернакаберд». Посещение памятника произвело на Матусовского трагическое впечатление. В одном из писем Матусовский написал: «Когда я поднимался на гору Цицернакаберд, у меня болело сердце, может от непривычного крутого подъема, но скорее от чтения книги документов о Геноциде»[205], над которой я просидел всю ночь накануне, и которая напомнила мне другой документальный сборник под названием «СС в действии» На этот памятник невозможно смотреть спокойно. Двенадцать гигантских камней собрались вокруг, как двенадцать округов, откуда безжалостно были изгнаны армяне. Или это двенадцать вдов окоченевших в своем горе, или это двенадцать воинов, сговаривающихся, чтобы отомстить врагам...
Армению воспринял М. Матусовский по-своему особенно глубоко и сочувственно. И не случайно, что он в своем сборнике стихов «Это было недавно. Это было давно» (1970) состоящем из семи разделов, в разделе «Все, что мне дорого», состоящем из 13 стихотворений, включил 6 стихотворений об Армении. Это: «Август», «Зангезурская пляска», «Каменотес», «Подвалы “Арарата”», «Арарат в тумане», «Муза, воспой суету ереванских базаров». Более того, в стихотворении «Мой год рождения» поэт просит прощения у армянского народа за то, что он «родился в пятнадцатом году». Трудно что-либо добавить к этому. Но лучше прочитать замечательные стихи русского поэта.
«СТРОКИ ИЗ ГОРЯЧЕГО ТОНИРА»[206]
(Из цикла)
* * *
По камням острым, как ножи,
Потоки мчат, ища спасения.
Как мне с тобою быть, скажи,
Что делать мне с тобой, Армения?
За что мне в дар бесценный дан
Твой мир с горами первозданными
И твой вечерний Ереван
С его поющими фонтанами?
Как мне понять Гегарда мрак
Со всей резьбой его настенною,
Куда автограф свой Галдзаг
Врубил рукою дерзновенною?
Что делать с дрожью этих струн,
Где в каждой песне скрыто грустное,
Как травки кинза и тархун
Почти в любом из блюд присутствуют?
С чем мне сравнить твой тонкий лик,
Который даже поздним вечером,
Как будто небо сквозь ердик,
Всегда старается просвечивать?
Как мне постичь характер твой
И это бешенство веселое,
Когда от пляски круговой
И я совсем теряю голову?
И у кого мне расспросить,
Как в книжный храм пройти мне следует,
Где до сих пор Нарекаци
На равных с господом беседует.
СВАДЬБА В ГАРНИ
Как на старом фотоснимке, шел жених и с ним невеста
Под ликующие клики многочисленной родни.
Счастлив я, что в этот вечер для меня сыскалось место
На большой и шумной свадьбе в тихом, маленьком Гарии.
Как в шестнадцатом столетье, кяманча бренчит в сторонке,
Но пред ней, согласно моде, разместились между тeм
Современный усилитель, звуковые две колонки
И, конечно, микрофоны, как в ансамбле «Бони эм».
Мы уже почти оглохли от районного оркестра.
Гулкой музыкой до края переполнены меха.
Белоснежней Арарата принаряжена невеста,
И лаваш, как полотенце, на плече у жениха.
Здесь сосед с другим соседом связан тропкою короткой,
Если строго разобраться, все находятся в родстве.
И домашний скот, вздыхая за непрочной загородкой,
Тоже б мог принять участье в деревенском торжестве.
С темпераментом танцоров никакого нету сладу.
Сандалеты и кроссовки так и топчутся в пыли.
И готовы музыканты бить по струнам до упаду,
Лишь бы только их вниманьем за столом не обошли.
Так порою с горных склонов катит вниз река большая.
Так, бывает, строки песни заполняют всю тетрадь.
Предо мной кружился парень, с ним схлестнуться приглашая,—
И тогда я принял вызов, не решаясь отступать.
И помчались друг за другом, и пошли мелькать без счета
Тьма, сменявшаяся светом, свет, сменяющийся тьмой.
В этом танце было что-то от орлиного полета,
В этом танце было что-то от Армении самой.
Я, наверно, долго буду вспоминать напевы ваши,
От которых и на свадьбе подступает к горлу ком.
Миску свежего мацуна, поутру — кастрюлю хаша
И тарелку, что на счастье раздавили каблуком...
ХАЧКАРЫ, ХАЧКАРЫ...
Работает сердце толчками,—
Вот умер я, вот я воскрес.
Встают предо мною хачкары,
Встают, словно каменный лес.
Откуда их тайные знаки
Доносят к нам горькую весть?
Их все невозможно оплакать,
И все невозможно учесть.
Что вспомнил базальт этот старый —
Сасун или Сардарапат?!
Боюсь, что не хватит хачкаров
Для всех ваших бед и утрат.
Под острым ударом железа
Ложится на камень резьба,
Как будто рукой камнереза
Всесильная водит судьба...
Считал бы, что прожил недаром
И сделал на свете что мог,
Когда б я остался хачкаром
У края армянских дорог.
ПАМЯТНИК НА ГОРЕ ЦИЦЕРНАКАБЕРД
С тех пор ночами напролет
Я обречен в бреду метаться.
«Уже весна, а снег идет!» —
Поет безумье Комитаса.
В нем — журавлиной песни грусть,
И боль, и кровная обида.
И я со всеми становлюсь
Безвестной жертвой геноцида.
Они ведут моих детей,
В укрытье всех их обнаружив.
Мне руки рубят до локтей,
Чтоб я не мог держать оружья.
Они меня лишают глаз,
Чтоб я их лица не приметил,
Чтоб я однажды в судный час
Не мог явиться как свидетель.
Землей мне набивают рот.
И мне оттуда нет возврата.
И столько мертвых тел несет
Теченье Тигра и Евфрата.
Здесь старцу - за сто лет давно,
Здесь девушке - едва ли двадцать...
Есть раны, коим не дано
Со временем зарубцеваться.
«Уже весна, а снег идет».
Как бы в смятенье вся природа.
С лица стирает кровь и пот
Апрель пятнадцатого года.
И явь еще страшней, чем сон,
И в красном кажутся снега нам.
И в небе месяц занесен
Кривым султанским ятаганом.
И беженцы спешат вразброд,
Как птичья вспугнутая стая...
Уже весна, а снег идет,
Ложась на землю и не тая.
ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ ЗНАКОВ
Вот подкова, что потеряли и на счастье нашли соседи.
Вот склонившая ветви ива, что всегда безутешно плачет.
Вот крутой поворот дороги, уводящей нас в неизвестность.
Вот армянский стрелок с оружьем, уцелевший в предместьях Вана.
Вот подсвечник с двумя свечами, чуть мерцающими во мраке.
Вот два горных речных потока, что сливаются воедино.
Вот певучая дека арфы, где еще не надеты струны.
Вот змея, что, сверкнув на солнце, притаилась под тенью камня.
Вот жар-птица, что к нам слетела со страниц рукописной книги.
Вот монах, на колени вставший и о чем-то просящий бога.
Вот проем потайного хода с древней арочной перемычкой.
Вот окно монастырской башни, заменявшее амбразуру.
Не однажды еще сравненья для него мне искать придется,—
Предо мной, как открытье мира, золотой алфавит Маштоца,
ПОЭТАМ СОРОКОВЫХ
Ветрами не задутые земными,
В вас теплились наивность и восторг.
Я помню вас такими молодыми,
Паруйр и Сильва, Ваагн и Геворг.
Еще не приходила к вам усталость,
Еще ничья не досаждала злость.
И вам легко, само собой, писалось.
И вам светло, без всяких снов, спалось.
Железных букв чеканка шла резная,
Страницы покрывая целиком.
Так дети, об опасности не зная,
Со спичечным играют коробком.
Оглохшие от шума горожане,
Вы находили кров в любом селе.
И чем скорей взрослели и мужали,
Тем больше риска в вашем ремесле.
Один — считал свою дорогу длинной.
Но мог ли он предвидеть наперед,
Что далеко не каждая машина
Вписаться может в трудный поворот.
Жила другая — только сердцу веря
И инстинктивно чувствуя вранье.
И все размолвки, беды и потери —
Все становилось лирикой ее.
А третий — под огнем прошел полсвета
И умирал десятки раз подряд,
Чтоб осознать, что выкладка поэта
Отнюдь не легче выкладки солдат.
Сумел четвертый — в суть саму вглядеться
И догадаться на своем веку,
Что раньше боль должна пройти сквозь сердце,
Потом имеет право лечь в строку.
Зато как были строки дерзновенны,
Какие осеняли вас слова
На той земле, где родились айрены,
Где жил Чаренц и пел Саят-Нова.
Армянские рассветы и закаты
Переполняли сборники стихов,
И профили орлов Сардарапата,
И музыка его колоколов...
Как жизнь порой была несправедлива,
Вы с нею не вступали в жалкий торг,
Единоверцы одного призыва:
Паруйр и Сильва, Ваагн и Геворг.
МИНАС
Горит мастерская Минаса —
Вам будет не раз вспоминаться,
Как, небо огнем пропоров,
На полках прижатые плотно,
Вовсю полыхают полотна,
Как будто поленница дров.
Горит мастерская Минаса,
И запах дымящихся красок
Поистине невыносим.
Такая судьба живописца:
Порою ему не укрыться
От личных его хиросим.
Горит мастерская Минаса,
Огонь уже занял террасу,
Любые отрезав пути.
Вот пламя врывается в сени —
И где же найдет он спасенье
И что его может спасти?!
Спасенье лишь только в работе —