Когда грозил вам крест несчетных бедствий,
Когда стоял пронзавший душу плач;
Признания в вине с ногтями вместе
Из невиновных вырывал палач...
И вот опять у Верфеля в романе
Делю я с вами слезы и беду.
Прошу у вас прощения, армяне,
Что я рожден в пятнадцатом году.
В.К. ЗВЯГИНЦЕВА
(1894- 1972)
В числе многих русских поэтов, писавших стихи об Армении, Вера Клавдиевна Звягинцева занимает особое место. Первый сборник ее стихов «На мосту» вышел из печати в 1922 г. Второй сборник «Московский ветер» — в 1926 г. В широкой творчески богатой палитре воплощена в стихах В. Звягинцевой тема России, ее историческое и настоящее, любовь к ней, любовь человека к человеку, горечь и разлука, война и мир и подобное другое, все, что присуще человеку по природе.
В нескольких словах напомним, когда В. Звягинцева впервые увидела Армению, что ее пленило. Встреча с Арменией произошла в 1936 г. И, как заметила Марина Чуковская, «влюбилась в нее сразу же, впервые побывав там»[209]. Этой любви она была верна и предана всю жизнь. Эта ее преданность подтверждается словами поэтессы:
Не будь Россия родиной моею
Армению не полюбила б я.
«Россия и Армения» 1965
Не эта ли любовь к Армении вдохновила В. Звягинцеву на создание большого цикла содержательных, наполненных любовью, оригинальных стихов об Армении и создать на русском замечательные переводы из армянской поэзии. В знак признания заслуг поэтессы В.К. Звягинцева в 1968г. была удостоена почетного звания «Заслуженный деятель культуры Армянской ССР». Кроме того, армянские писатели в знак благодарности установили памятник — хачкар на могиле В. Звягенцевой. Вот как это произошло.
В 1975 г. мой друг доктор филологических наук, профессор Л. Мкртчян (будущий академик АН Армении) обратился ко мне, автору этих строк, с просьбой помочь ему приобрести камень, изготовить и установить памятник на могиле Веры Звягинцевой. Мы условились назавтра поехать в Октемберян, там работал начальником милиции мой друг полковник Артюша Агасанян. Этот должностной человек, умевший ценить дружбу, был честный и преданный делу.
|
|
Не спросив разрешения у стража приемной — секретарши, я открыл дверь начальника. Увидев нас, Агасарян, у которого было много сотрудников, тут же прекратил общение с ними. Все вышли. Мы вошли к нему. Сели, пошла беседа. Я представил Л. Мкртчяна и сказал, что у писателей Армении есть задумка поставить хачкар на могиле известной русской переводчицы и поэтессы Веры Звягинцевой, так много сделавшей для представления армянской поэзии русскому читателю и посвятившей нашей стране и народу проникновенные стихи.
А. Агасарян тут же поднял трубку телефона и вполне серьезно сказал начальнику каменного карьера: «Что это у тебя за нарушения с паспортным режимом? Срочно приезжай ко мне!» Через 5-10 минут бледный, запыхавшись, явился в кабинет начальника милиции начальник карьера и начал говорить что-то несуразное. Полковник спросил: «Сколько стоит туфовый камень размером 100x100x200 см» Тот ответил, что точно не помнит, но по госрасценкам около 50 рублей.
Поскольку у нас не было машины, А. Агасарян поручил своему шоферу отвести нас в указанную контору, чтобы мы там оформили заказ и заплатили за камень, и привести нас обратно к нему.
Мы подъехали к конторе. В бухгалтерии определили стоимость нужного нам камня в 39 руб. 20 коп! Каково было наше удивление — ведь за такую глыбу без участия начальника милиции с нас содрали бы не менее 500 рублей.
|
|
Мы возвратились, и Агасарян пригласил нас на хлеб-соль. Долго ли, мало ли мы занимались трапезой, описанию не подлежит. Нас увезли в Ереван на какой-то другой машине. Ехали мы трудно. Ведь мы были оба непьющие. Через три дня каменная глыба оказалась во дворе Союза писателей. А Л. Мкртчян стал вторым секретарем союза писателей Армении. А выпускник театрально-художественного государственного института Самвел Казарян стал «колдовать» свою дипломную работу. В короткий срок памятник был готов.
Теперь его нужно было перевезти в Москву, на кладбище в Переделкино. Времени было мало. Железной дорогой контейнер шел бы до Москвы около 10 дней, да еще там перегрузка и перевозка в Переделкино. Поэтому Геворг Айрян (Председатель комитета кинемотографии Армении) снарядил в долгий путь ЗИЛ -150. Кузов наполнили опилками, чтобы «хачкару» в дороге было «помягче» (от тряски он мог треснуть).
Грузовик в Переделкино прибыл через 5 дней. Мы с Самвелом Казаряном разгрузили машину. На другой день вырыли котлован, заложили арматуру, залили бетон, установили памятник и обустроили могилу. Открытие состоялось 27 августа 1975 г.
Секретарь Союза писателей СССР М. Луконин открывая памятник, высоко оценил творческую деятельность В. Звягинцевой. Помню, Маргарита Алигер, прослезившись, сказала: «Спасибо армянским писателям, дай бог каждому из нас иметь такой памятник». Были и другие выступления. На открытии присутствовало человек 50.
|
|
В столовой Дома творчества писателей в Переделкино были устроены поминки. Ереванцы, естественно, привезли с собой национальную гордость — коньяк, хотя в таких мероприятиях коньяк по армянскому обычаю не предусмотрен. Мы уехали из Переделкино почти в таком же настроении, как и из Октемберяна месяцем-другим раньше.
Обо всем об этом более подробно я опубликовал статью в журнале «Русский язык в Армении»[210].
Заслуги В. Звягинцевой в переводах армянской поэзии на русский язык переоценить трудно. После Брюсова, пожалуй, она является самым крупным переводчиком армянской поэзии на русский язык. Звягинцева пользуется большой любовью в Армении не только своими переводами, но и циклом задушевных, полными любви к этой стране и народу стихами.
МОЯ АРМЕНИЯ[211]
И куда же меня занесло?
От черемух, плетней и акаций
Перекинуло к солнцу в жерло,
К лиловатым снегам Арагаца!
Не в библейский, — в сегодняшний рай,
В терпкий запах рехана и перца,
В этот рыжий обветренный край,
Где от песен заходится сердце.
В детстве — рожь, курослеп на лугу...
А теперь не прожить мне и часа,
Не подумав о бурной Зангу,
О певучей весне Комитаса.
Я отказываюсь разгадать,
Что в меня эту страсть заронило, —
Очень русской была моя мать,
Небо севера было ей мило,
И сама я любила не зной,
А морозец веселый и прочный.
Что же это случилось со мной,
Что мне в пышности этой восточной?!
Впрочем, я и не вижу ее,
Мне другое в Армении любо —
Околдовано сердце мое
Красотою и горькой и грубой.
Я люблю этих смелых людей,
Может быть, иногда и недобрых;
Терпеливых седых матерей, —
Вот Армении подлинный образ.
Я люблю эту мудрость веков,
Лебединые женские пляски,
Медь горячих тяжелых стихов
И полотен сарьяновских краски.
Не зови же смешным, не зови
Беспокойное это пристрастье,
В этой поздней нелегкой любви
Мне самой непонятное счастье.
1954
***
Как влюбляются в человека,
В голос, жест, висков седину,
Так под ветром большого века
Я влюбилась в одну страну.
Нужно много ночей, рассветов,
Новостроек, рек обогнуть,
Чтобы сказочный рев Дэбета
Холодком вдруг ударил в грудь,
Чтобы стало легко и страшно
Вдруг войти в ущелье Лори,
Чтобы в скалы входить, как в башни,
Как в былое в монастыри.
Ветром выписанные фрески
В камнях видеть мне довелось,
Полюбить навек этот резкий
Край сухого зноя и лоз.
Я такого большого неба
Не видала еще нигде,
Звезд таких, как озера.
Мне бы Погостить на такой звезде!
Зачарованным взором вижу
Древних плит кружевной узор,
Вижу складки розово-рыжих
Этих, словно слоеных, гор.
Мы стоим у раскопок Двина,
Вот находка в моей руке, —
Времена слились воедино
В голубом этом черепке.
Словно в перекличь с давней эрой
Тут вступает армянский саз.
Ереванские пионеры
Так встречали стихами нас,
Что, бледнея от вдохновенья,
Тронул руку мою сосед,
И увидела я, в смятенье,
На щеке его слезный след.
Сколько б жить ни пришлось на свете,
Не забудем мы, мой собрат,
Как поют армянские дети,
Как гортанной бронзой звенят,
Как в сентябрьском осеннем блеске
Ворковал меж камней ручей.
Не забудем в садах библейских
Наших дружественных речей.
1940
***
Говорят, красота в соловьином саду,
В мимолетной грозе вдохновенья.
Я пройду по земле, я такую найду,
Без которой не жить ни мгновенья.
Я поеду в края, где не раз и не два
Любовалась землею сердитой.
На столах там на глиняных блюдах трава,
Воскеат — виноград знаменитый.
Говорят, на Востоке миндаль да хурма,
Да печаль караванов верблюжьих.
Я так много другого видала сама,
Что не слушаю толков досужих.
Не миндаль, не печаль — сила гордой души —
И прямые слова и поступки.
А уж песни у них до чего хороши, —
Не сотрутся на сердце зарубки.
Пусть, как сердцебиение, жизнь коротка, —
Корни есть у нее и побеги.
Небольшая земля, да душа велика —
От Зангу до задумчивой Веги.
И отныне в стихах рифмовать я хочу
Цахкадзорские розы с колхозом,
Сочетать с пионерским рожком кяманчу,
Зной Кавказа с московским морозом!
1940
В ГОСТЯХ У МАРТИРОСА САРЬЯНА
Не спрашивал адреса смуглый шофер
И в узкий свернул переулок.
Закат был как старый персидский ковер,
Прохладой слегка потянуло...
Приветлив и ясен навстречу нам шел
Художник, спокойный, как вечер.
И вот — мастерская, полотна и шелк
На кресле. И — вихрем навстречу
С полотен обрушился, дух захватив,
Мир солнца и ультрамарина,
И горы из света, и речитатив
Ашуга над рыжею глиной.
И синие звери, и розовый дом,
И женщины в тканях суровых —
Все было и жизнью и сказочным сном, —
Весь мир в именинных обновах.
Но это и было правдивою той
И великолепною жизнью,
Которой живем мы в своей и простой
И необычайной отчизне.
Пылающий кадмий свой отблеск бросал
На наши смущенные лица
И капелькой солнца чуть видно дрожал
У мастера в мягких ресницах.
С балкона был виден седой Арарат,
Туманный и зыбкий, как вечность,
Мольберт в винограднике и виноград —
Сквозной, золотистый и млечный.
Мы видели счастье: спокоен и прост,
Художник работал с ним рядом.
Мы слышали счастье: под россыпью звезд
Зурною звенела прохлада,
И пела страны этой славу она,
А розы качались, багряны...
Сияла Армения, отражена
В глазах Мартироса Сарьяна.
1940
***
Есть между всех очарований
Неповторимое одно:
Когда привычное названье,
Слогов коротких сочетанье
В живую жизнь превращено.
Я помню: поле, ветер, травы,
Веселье длительной езды,
И вдруг, как песня старой славы,
Пред нами вспыхнули
Полтавы Белоголовые сады.
Я помню острую тревогу,
Сильней, чем счастье, во сто крат,
Ту первую мою дорогу
В морозном утреннике строгом
В невиденный мной Ленинград.
Уже порядком накренилась
Моей судьбы непрочной ось,
И многое уже отснилось,
Полузабылось, изменилось,
Но все же, все ж мне довелось
Сбежать по пристани в Касимов,
По узкой улочке пройти,
В ребячестве неугасимом
Нарвать каких-то некрасивых
Репьев колючих по пути.
Мне довелось сквозь ветви пшата
Увидеть близко, наяву,
Две древних кровли Арарата
И разглядеть и склон щербатый
И даже блеклую траву.
Все то, что именем звенело
На картах, книгах и в речах,
Мне воздухом ласкало тело,
Кустарниками шелестело,
Хрустело пылью на зубах.
Моя неверная подруга,
О память, погоди, оставь,
Не заметай седою вьюгой
Тех дней, когда нашли друг друга
Воображение и явь.
1941
ЗАСТОЛЬНАЯ
(Ереванская)
Товарищи! Мы в дни такие жили,
Которых не забудут никогда.
Так бились, так горели, так дружили,
Что мы не можем сгинуть без следа.
И где-то повторятся наши встречи,
И эта осень, этот поздний час.
Быть может, ветер на своем наречье
В лорийских рощах пропоет о нас.
И если звук армянских гордых песен
Он занесет в обветренный бурьян,
Припомнят горы, как наш круг был тесен,
Как пел когда-то Наири Зарьян.
Так пусть же помнят горы, птицы, дети
В грядущего непостижимой мгле
О самом дорогом на этом свете —
О братстве и о песне на земле.
1945
ЗВАРТНОЦ
Здесь тишина... О, тишина... Такая,
Какой не знала я до этих пор.
Трава не шелестит — совсем сухая,
Орел на камне крылья распростер.
Здесь пахнет снегом недалеких гор,
И Арарат плывет, не уплывая,
Лимонный тополь, восхищая взор,
Горит свечою тонкой, не сгорая.
Ссутулившись стоит Исаакян,
Как отягченный славой царь армянский.
Торжественней я не видала стран.
Воды не знала слаще ереванской.
Я пью ее, как мира чистоту,
Как птица капли ливня на лету.
1946
МОСТ ПОБЕДЫ
Нет! Не только базальт и железобетон,
И не к Эчмиадзину дорога,
Этот мост переброшен в грядущее, он —
Человеческой мысли тревога.
Эти линии строгой армянской резьбы
И литая витая решетка
Говорят об упорстве давнишней борьбы,
Как истории краткая сводка.
Я стою над сердитой седою Зангу,
Водяным не дивлюсь причитаньям, —
На крутом — в невысоких садах — берегу
Новых зданий дивлюсь очертаньям.
Вспоминаю я воина-большевика:
Одолел он и версты и беды,
Для того чтоб летел эстафетой в века
Мост с названьем нелегкой Победы.
Здесь другие победы шеренгой пройдут,
Но не ступит сюда пораженье,
Только б чистое сердце и радостный труд
И движенье, движенье, движенье!
Вот он — росчерк эпохи, просторный разлет,
Настежь в счастье раскрытые двери.
Слышишь, слышишь, как по мосту Время идет,
Созидая, волнуясь и веря?
ХУДОЖНИК И НАРОД
Это было в одном совхозе,
Недалеко от Эчмиадзина.
Без грозы разошлось предгрозье,
Возле яблони стала машина.
Небо — тише воды в затоне.
Среди трав и кустов придорожных
Рисовал портрет на картоне
Знаменитый армянский художник.
На большой шершавой странице
Рисовал он бойца молодого.
Темнобровый и смуглолицый,
Тот сидел, не промолвив ни слова.
А рабочие подходили
И, приезжему кланяясь чинно,
Застывали — глаз не сводили
С возникающей в мире картины.
Оттеняя надбровья тушью,
Мастер чуть поводил головою.
Пахло августовскою сушью,
Горьковатой нагорной травою.
***
И вдруг как нахлынет,
Нечаянно, сразу,
Огромной волною
Тоска по Кавказу.
Москва — мое сердце,
Душа моя — Волга...
С чего ж я летаю
Так часто и долго
Туда, за Сухуми,
За жаркий Тбилиси,
В горячее небо,
В нагорные выси?
С чего ж на Садовой,
На Ново-Рязанской
Ищу я фонтанов
С водой ереванской?
На небе вечернем,
В полоске заката,
Ищу очертаний
Главы Арарата.
Мне тяга к Кавказу,
Знакомая с детства,
От русских поэтов
Досталась в наследство.
В полете блеснет мне
Гора сединою, —
И я в упоенье:
«Кавказ подо мною».
Спасибо отчизне
За это богатство,
За чистое счастье
Великого братства!
1952
***
Когда напев армянской «Розы»,[212]
Врываясь в пиршественный чин,
Тревожит сонный мрак долин,
Шепчу и я, глотая слезы:
«Сирун вардын, кармир вардын...», [213]
Когда над пшатами совхоза
Плывет пустынный синий зной,
А на немой плите резной
Сидят недвижные стрекозы,
Она мне кажется родной —
Земля задумчивая.
Лозы Ее обветренных садов,
Налив тугих ее плодов
Мне дороги, как лист березы.
И тут и там мой отчий кров.
1952
АРМЯНСКАЯ ПЛЯСКА
Вот он, ах, вот он — тот перелив,
Обжигающий лоб и губы...
Не зурна, не бубен, не трубы –
Это ветер нагорных нив.
И армяночка в круг вступает,
Голубями руки летают,
А как долу опустит очи —
Косы длинных ресниц короче...
Ей навстречу идет дружок, -
Золотой на нем поясок.
Ты видал в сапожках огонь?
Вот он вьется, подняв ладонь...
Поведет красота плечом —
Что тут думать, грустить о чем?
Краски с музыкой говорят, —
Чей торжественнее наряд?
Эта грубость и эта нежность
Для меня, как смерть — неизбежность.
Обрывается сердце разом,
Только встретится взгляд с Кавказом!
ВОСКЕВАЗ
Вам, быть может, случалось пить вино Воскеваз?
Воскеваз — это значит: золотая лоза.
А еще это значит, что дорогой у вас
На цветущий шиповник разгорелись глаза.
Поглядим на «Коммуну» — так зовется совхоз —
С виноградом созревшим персик здесь наряду,
Не в старинной газели, а в рабочем саду
У ограды из камня вьются заросли роз.
Здесь Героем Союза горд отец-бригадир,
Здесь поэтова муза — как над розой пчела,
Меду хватит для сердца, — нескончаемый пир.
Здесь на долгую зиму наберешься тепла.
Вам, быть может, случалось пить вино Воскеваз?
Это здесь выжимают виноград золотой,
Это здесь угощают плавом рисовым вас,
Старый Мхо говорит вам слово правды святой.
Говорит он:
— Я выпью за поэтов страны,
Пусть поэты народу сок души отдают,
Но не ждут от народа тотчас платы за труд,
Пусть стихи ваши будут щедрым звоном зурны. —
Так сказал нам суровый армянин-земледел
И, стакан Воскеваза осушая до дна,
На вечернее небо сквозь листву поглядел,
Золотисто-лиловой стала голубизна.
А у печки стояла, рот прикрывши платком,
Потерявшая сына на недавней войне
Мать-армянка, прямая, как лоза по весне,
И за нас промочила горло терпким глотком.
Вам, быть может, случится пить вино Воскеваз, —
Пусть же в нем отразится зелень ласковых лоз,
Эти мудрые люди, этих сумерек час
И у низкой ограды улей в зарослях роз.
ОСЕНЬ
Шафрановым загаром
Подернута земля,
Ликующим пожаром
Пылают тополя,
Кидают в роще сонной,
Прохожего дразня,
Охапкою лимонной
Шуршащего огня.
Шоссе до Канакера
В рубиновой заре,
Одни фонтаны сквера
В струистом серебре.
Не в лавке антикварной
Камней старинных ряд —
На улочке базарной
Лиловый виноград,
Огромные корзины
С душистою айвой,
И синих слив седины,
И перец огневой,
И бархатные груды
Оттенка чайных роз —
Не персики, а чудо
Прислал сюда колхоз.
Глазастые ребята
Черны, как угольки;
До самого заката
Шумят, гудят ларьки.
А ляжет полосою
На яблоки закат —
Обрызганный росою
Привидится нам сад.
Осенний день победный
Сверкает красотой,
И бронзовой, и медной
И светло-золотой.
ПОРТРЕТ ПОЭТА
Он стоял на отвесном краю островка,
Отраженного синим озерным стеклом,
И простертая в самое небо рука
Мне на миг показалась орлиным крылом.
А когда он с просторами заговорил,
Мне почудился горных каменьев обвал,
Или будто к походу трубач затрубил —
Это он по-армянски «Полтаву» читал!
А потом он стоял среди белых колонн,
И не синее озеро — море голов
Волновалось и слушало песенный звон
Этой меди суровых чеканных стихов.
Он о родине пел, и горячей волной
Обдавала нас преданность, верность, любовь,
Был он здесь не один — вместе с целой страной
Вместе с правдой, зовущей нас к подвигам вновь.
Словно заревом темным на сердце легло
Отгоревшее страшное детство его,
Но открыто, как небо, как небо светло,
Буйной зрелости праздничное торжество.
Незабытое горе младенческих лет,
Дни турецкой резни и далекий пожар —
Все оружием кованым сделал поэт
И родному народу принес его в дар.
Он встает из-за пиршественного стола,
По-хозяйски вступает он в круг плясовой, —
И опять мне припомнились крылья орла
И труба золотая, зовущая в бой.
ПШАТ ЦВЕТЕТ
Пшат цветет. Над ручьями, над кровлями — пшат.
Кружат голову ветры весенние.
Тот, кто видел весной Аштарак, Арташат, —
Никогда не забудет Армении.
Говорят, что когда-то был именно тут
Рай беспечных Адама и Евы.
Полагаю, что если легенды и лгут,
Все же здесь было райское древо.
Только, верно, не яблоней было оно,
А серебряным пшатом цветущим.
Но вкусить от него было нам суждено
В отдаленном от предков грядущем.
И кому это в голову только пришло
Труд назвать — за грехи наказаньем,
Что на свете надежнее, чем ремесло,
И прекраснее, чем созиданье!
Пшат цветет. Зеленеют скала и утес.
А в долинах — и розы, и хлопок.
Тешет камни Армении каменотес.
Пусть клевещут в «Свободных Европах», —
Пшат цветет, льется жизни струя через край,
Дышит полдень уверенной силой.
Здесь, — на этой земле, — человеческий рай,
Упоительный, трудный и милый.
АРМЯНСКАЯ ПЕСНЯ
Глаза — как большие черные слезы,
Обветренный камень щек...
И песня — такая, что все угрозы,
Все беды сбивает с ног.
Скрестите мне руки, закройте веки, —
Я все-таки оживу:
Пройду по горам, все моря и реки
Без страха переплыву!
К приснившимся мне наяву нагорьям
Опять я приду, опять,
Я с ними не стану делиться горем,
Ни плакать, ни тосковать...
Я буду армянские песни слушать,
Встречать над Зангу зарю
И на волоске висящую душу
Сухой земле подарю.
1954
AВЕТИК ИСААКЯН
Еле брезжили краски рассвета
В те далекие годы, когда
Побратались в стихах два поэта,
Чтоб остаться в родстве навсегда.
Словно оклик из глуби колодца
Был для Блока глухой этот зов:
«Караван мой бренчит и плетется
Меж чужих и безлюдных песков...»
Это голосом Исаакяна
Пел и плакал армянский народ.
Тот народ, чьи старинные раны
Бередило ветрами невзгод.
А теперь окрыленные братством
Неразлучны народов сердца.
Стали общим несметным богатством
Благородные песни певца.
От скитальческих зовов печали
До напевов труда и борьбы —
Родниковой струею журчали
Эти песни армянской судьбы.
Как болит мое сердце, как бьется
От задумчиво-скорбных стихов:
«Погоди, караван! Мне сдается,
Что из родины слышу я зов...»
Не бренчат бубенцы каравана,
Нет безлюдья в армянском краю,
Но в певучести Исаакяна
Я Армении лик узнаю.
Узнаю эти нежность и пламень,
Это вечное детство мечты,
Эту землю, где даже сквозь камень
Пробиваются к солнцу цветы.
И сквозь милых мне черт угловатость
Светит в самой далекой глуши
«Голубая хрустальная святость»
Неподкупной народной души.
Выйди за город вечером рано,
Чуть обступит тебя синева —
Плещет песнями Исаакяна
Серебристого пшата листва.
1955
ПЕРВОЕ ЛЕТО В АРМЕНИИ
Ты помнишь то лето на острове,
Старинный армянский храм,
Травинки пахучие, острые
И песни по вечерам,
Тропу над скалою отвесною,
Над синей водой балкон?
Страна, мне еще не известная,
Входила в меня, как сон.
Вода голубая севанская
Тяжелой была, как ртуть,
Гортанная песня армянская
До боли сжимала грудь.
Не думала я в те мгновения,
Что этот июльский зной
И древние камни Армении
Навек овладеют мной,
Что дым над крестьянскими кровлями
Не даст мне спать до зари,
Что станут мне братьями кровными
Певцы твоей Наири.
Когда уезжала с Севана я, —
Тому уж немало лет, —
Со мною случилось то странное.
Чему и названья нет.
1956
НА СМЕРТЬ ИСААКЯНА
Красавица, волшебница, принцесса —
Нарядная грузинская земля!
Сквозь гор твоих зеленые навесы
Гляжу я вдаль, на тихие поля,
На Золушку мою, на дорогую
Печальную Армению мою.
И над Курой, как будто над Зангу я,
Закрыв глаза, растерянно стою.
На что мне эти радостные звуки
И замки на отвесах этих скал?
Беспомощно протягиваю руки
Туда, туда, за дальний перевал,
За синеву холодного Севана,
Где обожжешься, из него глотнув,
Туда, где проступает из тумана
Такой знакомый розоватый туф.
А там сейчас идут за гробом толпы
И дождевая нависает мгла...
Никто меня безумною не счел бы,
Когда бы я пешком туда пришла,
Упала б на сырую землю прямо
Среди камней, меж близких мне людей.
...И в золотом прозрачном Сагурамо
Я плачу об Армении моей.
Тбилиси. 1957 год, октябрь.
АРМЯНСКОМУ НАРОДУ
Ни бездомной печали твоей,
Ни бессчетных безвестных могил
Не прощу черной злобе людей,
Не прощу до конца моих дней,
Даже если бы сам ты простил.
Глинобитных лачуг нищету
На колонны из туфа сменив,
Сохранил ты свою простоту,
Терпеливой души красоту —
Добрый свет над просторами нив.
Но когда кто-нибудь из армян
Запевает при мне «Журавля»[214], —
Застилает глаза мне туман,
И мне видится бедный баштан
Да обугленные тополя.
Ты свободен и весел сейчас
В отчем доме и в братском краю,
Но твоих сыновей всякий раз
По газельей печалинке глаз
Безошибочно я узнаю.
1960
ЛОРИЙСКОЕ УЩЕЛЬЕ
Поезд шатнуло. В купе сквозь глухое стекло
Холодом древним дохнуло ущелье Лори.
...Полно, с тех пор больше четверти века прошло,
На календарь или в зеркало ты посмотри.
Ты в своей комнате мирно сидишь за столом,
И за окном никакого Лори не видать.
Что ты копаешься в невозвратимом былом?