Трезвому разуму это совсем не под стать.
Как это можно — из прошлого выбрать кусок,
Время стирает следы пробегающих лет...
Впрочем, теперь до Лори путь не очень далек:
Купишь свободно на «ИЛ-18» билет.
Только билета в прошедшее не продадут,
Да и себя — ту, былую — нигде не найдешь.
Воображенье ломает привычный уют,
И пробирает тебя незабытая дрожь.
Воображенье — ничуть не стареющий друг:
Поезд качается рядом с рекой ледяной
...Благословляю свой неисцелимый недуг,
Вся моя сила лишь в слабости этой одной!
1960
СТАМБУЛ
На палубе почти что пусто.
У вставших сонный, хмурый вид.
Неназываемое чувство
Пронзает грудь.
Меня знобит.
Я жду приснившейся мне встречи,
Но берег застлан пеленой,
Как в полутемном доме свечи
Огни, огни во мгле ночной.
Чуть различимы минареты...
Стамбул, поверить ли, Стамбул!
Но мы уйдем еще до света, —
Так значит — сон мой обманул.
Внезапно желтый полумесяц
Прорвал завесу облаков,
Гербом повис над этой смесью
Видений и оживших снов.
Пробили жалобно три склянки,
Иль ветер до меня донес
Три вопля матери-армянки
Сквозь годы безысходных слез?
Гудят, гудят гудки тревожно:
Такой туман, что не пройти, —
Судам в проливе невозможно
Друг друга не задеть в пути.
Мы возвращаемся обратно.
Часы идут, а все темно.
...Как странно, как невероятно,
Что снам сбываться суждено.
И вот светлеют очертанья.
Еще, еще, еще светлей —
И город давнего мечтанья
В сиянье утренних лучей
Как на ладони предо мною:
Шатры мечетей там и тут,
Под низкой каменной стеною
Цветные лодочки снуют.
Людей не видно мне отсюда,
Немая красота видна,
Вот Сулеймание как чудо...
Но где ж София? Вот она,
Властительница дум, стремлений,
Причина распрей и невзгод.
Как много разных поколений
Тянулось к ней из года в год!
Плывем по Золотому Рогу:
Предместье. Лавров, пиний сень...
А сердце бьет и бьет тревогу —
Встает передо мною тень
Моей Армении печальной,
Сиаманто, и Варужан,
И Комитас многострадальный,
И боль и кровь армянских ран...
Прощай, Стамбул!
Под странной властью
Двух чувств стою, оцепенев:
Одно — далеких лет пристрастье,
Другое — горький, скорбный гнев.
1960 г, 14 ноября
НЕТ, НЕ ЗАМЕНИТ НИЧТО...
Я в Ионическом море купалась,
Мрамор Акрополя трогала я,
В сердце змеиным укусом осталось
Диво Стамбула — отрава моя.
На Арарат я глаза проглядела,
И под Эльбрусом рвала барбарис,
Как на качелях душа то и дело
Кверху взлетала и падала вниз.
Но почему-то мне снится и снится
Маленький, пыльный, глухой городок,
Снятся ночей воробьиных зарницы,
Мартовский тонкий, непрочный ледок,
Снятся ряды трехоконных домишек,
Сизый дымок из соседней трубы,
В соснах на горке ватага мальчишек,
Шлепающих босиком по грибы,
Запахи сена и черного хлеба,
Невдалеке тарахтенье телег,
Зеленоватое бледное небо,
И у костра над рекою ночлег,
Да в огороде у старого дома
Заросль гороха — ребяческий рай,
Все, что до боли сердечной знакомо —
Весь мой простой средневолжский мой край.
Нет, не заменит ничто никогда мне
Первой любви моей к милой земле —
В юности канувшей, в юности давней,
Все еще тлеющей жаром в золе.
1960
* * *
«Что за гора?» — спросил я,
потягиваясь, и услышал в ответ:
«Это Арарат».
Пушкин. «Путешествие в Арзрум».
Веселая свежесть рассвета
И бодрое чувство здоровья...
О, ясные строки поэта,
Не ведавшего празднословья!
Он видел, он видел их тоже —
Две снежных главы Арарата,
Спал крепко на низеньком ложе
В лачуге армянского брата.
Все это прошло, миновало,
Но вправду арба тарахтела,
По жесткой земле перевала
Везя Грибоедова тело.
Что дни, что года, что столетья, —
Сгорая, не стали золою:
В едином чудесном соцветье
Сегодняшний день и былое.
Не знаю, своими глазами,
Другими ли вижу я горы,
Но взгляд застилает слезами,
И слезы мои не от горя.
Стремительно и многоцветно
Проносится время земное,
И все, что люблю беззаветно, —
Со мною, навеки со мною.
1961
ЛЕТНИЙ ДОЖДЬ
Летний дождь все идет, идет,
Городского не слышно гула.
Высоко звезда промелькнула, —
Верно, там летит самолет.
Отчего это, отчего,
Может быть, от прохлады влажной,
Над громадой шестиэтажной
Начинается волшебство:
Нет ни комнаты, ни Москвы,
Только горы, горы и горы,
Опаленной земли просторы
Да шуршанье сухой травы.
Это вовсе не самолет —
Это время летит обратно,
Совершая невероятный
К отошедшему поворот.
И уносит меня туда,
Где меня давно позабыли,
Где седеет листва от пыли
И в арыках мутна вода.
Сколько отгромыхало гроз!
Изменился тот остров дальний.
Изменился и взгляд печальный,
Доводивший меня до слез.
Я не та уже, я не та,
Отошли голубые ночи,
Стали дни скупей и короче,
Стала проще их красота.
Летний дождь все идет, идет
За моим окном и за всеми...
Как же я приняла за время
Пролетающий самолет?
ТУНИССКАЯ НОЧЬ
Африканские звезды горели над морем.
Чуть шатаясь от сладкого хмеля скитаний,
По приморскому саду мы медленно шли.
Вдруг обрушились чьим-то отчаянным горем
Странный ропот, безудержность горьких рыданий.
Мы решили, что это летят журавли.
Я такого еще никогда не слыхала,
Затряслись фонари меж садовых растений,
И мне вспомнились «крунки» армянских стихов.
Лишь от них так сжимало мне горло, бывало,
И мерещились давние скорбные тени,
И бездомных изгнанников слышался зов.
Вы откуда, откуда, откуда летите?..
Но замолкли рыданья над пышным отелем,
И, простившись, по комнатам мы разошлись.
Не спалось. Протянулись незримые нити
В даль веков, не порвать их часам и неделям, —
Будет помниться долго полночная высь.
...А потом оказалось, что это фламинго
Недалеко от темного сада кричали,
Журавлям же теперь и не время летать.
Так вот вышла с моею печалью заминка,
Видно, склонны поэты к напрасной печали.
...Отчего же сейчас мне взгрустнулось опять?
1963
ЛУНА В АРМЯНСКОМ ПЕРЕУЛКЕ
Очень хотелось бы, чтобы чудный дом
в Армянском переулке Москвы снова
стал «Домом Армении».
Опять прийти сюда весной;
Другие отложив прогулки,
И молодеть — тому виной
Луна в Армянском переулке.
Луна Армении в Москве.
Чу!.. Лает вдалеке собака,
Вот-вот змея мелькнет в траве,
Качнется стебель эринджака,
Севан повеет холодком...
Но нет, далеко до Севана.
Войди во двор, в старинный дом,
Тихонько сядь в углу дивана.
И слушай дорогую речь,
Дыша знакомою отравой,
Кланяюсь Еревану и Арарату...
Следи в блистанье белых свеч
Мельканье головы курчавой.
Но силлабический размер Смолкает.
Залы пусты, гулки.
Ну что ж, прощай, бари гишер[215],
Луна в Армянском переулке.
АРМЯНСКОЙ МОЛОДЕЖИ
Нейдет из головы тот разговор
С гурьбой студенческой порой осеннею.
Меня спросил разноголосый хор:
«За что так полюбили вы Армению?»
Единым словом я не солгала
Веселой молодой аудитории,
Ответила: любовь моя пришла
Трагической дорогою истории.
Сперва меня пронзили скорбь веков
И мужественное преодоление,
Судьба великих ваших стариков —
Борцов, певцов, строителей Армении.
Застала я в крутящейся пыли
Последних караванов шаг медлительный,
Потом из древней каменной земли
Забил кипучей жизни ключ стремительный.
Не скрою, что мне по сердцу печаль
Стихов Исаакяна и Терьяна,
Но время-то идет не вспять, а вдаль —
Отнюдь не тихим шагом каравана.
Впиталась в камни слез горючих соль
И с новыми я подружилась песнями.
Я полюбила вас за вашу боль,
Но вместе ведь для радости воскресли мы.
Не так уж непохоже мы поем —
И Сильва, и Маро, и я... Прислушайтесь:
В их голосах и в голосе моем
Любовь к тому, чему нельзя нарушиться.
За что я так Армению люблю?
За дальних ваших прадедов страдания,
За юный смех, Подобно хрусталю
Звенящий в этом ереванском здании.
1964
ВМЕСТО МЕМУАРОВ
Мне говорят: пиши воспоминанья.
Но так долга была моя дорога
И было на пути моем так много
Людей, событий, счастья и страданья.
Я Блока видела (что там Бальмонта!),
Я знала Пастернака и Марину.
Заполнили бы книги половину
Солдаты стихотворческого фронта.
Шарф Мейерхольда, будто кумачовый,
Октябрьским флагом развевался в зале,
Степные ветры воздух разрезали,
Когда читал Есенин «Пугачева».
Как описать мне день тот беспечальный,
Когда Фадеев с широтой славянской
Как будто обнимал народ армянский
Приветствием на площади вокзальной.
Как уместить в теснины мемуаров
Пронзительные грозовые годы,
Всю мощь труда, все волшебство природы,
Все зарева закатов и пожаров?!
Жизнь повторять дословно не берусь я,
Она в стихах рассеяна повсюду.
Я просто очень благодарна чуду,
Сияющему радостью и грустью,
Я благодарна жизни даже в горе
За изобилие земных свиданий...
Я не могу писать воспоминаний —
Ковшом никак не вычерпаешь моря.
1964
ЗАНГУ
Гегаму Сарьяну
Кому — Раздан, а мне — Зангу.
Не свыкнуться мне с переменою.
Бежит река, клокочет пенная,
Глаз отвести я не могу.
Я помню (через столько лет!)
Как здесь, под этих вод бурление,
Читал свое стихотворение
Седой, но молодой поэт.
Чужая грусть, чужая речь,
Базальт над речкой, лето знойное...
А вот сквозь время беспокойное
Сумела память все сберечь.
Летели дни, кипели дни,
Да что там дни, — десятилетия!
Давно живу на этом свете я
И жизнь, волнам Зангу сродни,
Бежит. Стоишь на берегу,
Все краски прошлого смываются
И многое в нем забывается.
Да, многое, но не Зангу!
1965
ВОЕННЫЕ ПЕСНИ
Р. Ованесяну
Лил дождь на постель — потолок протекал,
Но в холоде, в горе бездомном, в болезни
Горели вы верою в полный накал,
Военные песни, военные песни.
Отброшу нарядные книги стихов,
Заслышав простые слова этих песен,
И плачу от чистых напевов и слов,
Чей автор мне даже порой неизвестен.
Нет, автор — величье солдатской души,
Когда-то сказавшей России: воскресни!
Хоть сотни изысканных строф напиши —
Я все ж предпочту им военные песни.
В Армении в сорок четвертом зимой
Пел «Темную ночь» возвратившийся с фронта
Разведчик-поэт. Как он пел, боже мой!
Светлела уже полоса горизонта.
И если на сердце бывало темно
И в песнях рыдали обиды и беды,
Нам в самых печальных звучало одно:
Торжественное приближенье победы.
Все крепче и крепче незримая нить,
Связавшая живших без фальши и спеси.
До смертного часа мне вас не забыть,
Военные песни, военные песни.
1965
НЕ ТАК УЖ МНОГОГО ХОЧУ
И снизится, как прежде, самолет,
И по земле кремнистой побежит.
В который раз — к чему вести нам счет? —
В груди струна все та же задрожит.
Увижу я товарищей армян,
Встречающих — ну пусть и не меня...
Мне часто говорят: самообман —
Греть сердце у не своего огня.
Не своего? Раз греет — значит свой.
Здесь каждый встречный близок мне, как брат,
Когда с закинутою головой
Смотрю, смотрю, смотрю на Арарат
И сбрасываю тридцать лет, взглянув
На площадь, на прекрасные дома,
На благородный розоватый туф,
Весенний, даже если и зима.
По-прежнему чту свято имена:
Месроп Маштоц, Вардан Мамиконян...
Но мне сейчас, как вера в жизнь, нужна
Земля живых сегодняшних армян.
Ведь я не так уж многого хочу:
Пока дышу, пока еще живу,
Знать, что в любимый край я полечу,
И не в блаженном сне, а наяву.
СОКРАЩЕНИЕ РАССТОЯНИЙ
Кусочек неба городского
Меж кровель каменных коробок —
Он как сырой подснежник робок,
Он неуверенностью скован.
Кусочек неба. Но немного
Нам нужно для воображенья:
Уже мне видится дорога,
Озерной шири приближенье,
Густая зелень горных склонов,
Гора двуглавая все ближе.
Не вижу я чужих балконов,
Московского двора не вижу.
В полях качается пшеница,
Пшат пахнет солнцем и весною,
Подернуты загаром лица
Моих друзей, привыкших к зною.
Горчит дымок тондиров-печек;
Над утренним аэродромом
Большой серебряный кузнечик
Спускается с прохладным громом.
Что самолет! Мне и доныне
Для сокращенья расстояний
Достаточно воспоминаний
Да проблеска небесной сини.
РОССИЯ И АРМЕНИЯ
Левону Мкртчяну
Опять стою у старенькой калитки
На маленьком клочке большой земли.
Сюда, как перехожие калики,
Меня воспоминанья привели.
Стараюсь в незабытый сад вглядеться,
Пахнуло вдруг вечерней резедой...
Но вы не любите стихов о детстве,
Недавний друг мой, слишком молодой.
Черемуховый сад провинциальный
Вам в Закавказье вашем ни к чему,
Да и вообще мой бред сентиментальный,
Наверное, не нужен никому.
О детстве долго говорить не буду,
От скрипнувшей калитки отойду,
Забуду эту глупую причуду —
Искать чего-то в снящемся саду.
Но, знаете, ведь и мое пристрастье
К высокогорной вашей стороне
Не рождено ль в час грустного ненастья
Там, в средневолжской русской тишине?
Я так любила небольшие горы
За тихим садом, узенькой рекой,
Что Арагаца снежные уборы
Мне показались близкой красотой.
Колючие травинки на Севане
И голубые блеклые цветы —
Пускай у них нерусское названье —
Напомнили мне родины черты.
Моя любовь к Армении похожа
На вечную любовь к своей земле.
Не разберу, которая дороже,
Не гаснет жар в нестынущей золе.
Равно я добрым жаром сердце грею,
Уж такова загадка бытия:
Не будь Россия родиной моею,
Армению не полюбила б я!
1965
ОПЯТЬ О ТОМ ЖЕ
Это выдумка иль наваждение,
Я не знаю и знать не хочу,
Только слышу я голос Армении:
Словно кто-то берет кяманчу
И проводит по струнам заржавленным
Старым, старым, как время, смычком
И напевом тревожным и жалобным
Грудь пронзает мне будто клинком.
В Аштараке на каменной лесенке
(С той поры много минуло лет)
Точно так же наигрывал песенки
Убеленный сединами дед.
Было многое: звезды над крышею,
И пылающий мирный очаг,
Были мудрые четверостишия,
Те, что людям оставил Кучак,
Были празднества, речи застольные,
Были годы побед и труда,
Самолеты над ширью привольною,
И в полночных огнях города,
Нагляделась на горы и долы я,
На хребты, где не тает снежок;
В Цахкадзоре мальчишки веселые
В пионерский трубили рожок.
Отчего ж мне доныне мерещатся
Дым пожаров и слезы детей,
У стамбульского берега плещутся
Волны, сока граната красней.
Почему-то при слове «Армения»
Слышу «Крунка» протяжный мотив
И забытые вижу селения
Со стволами обугленных ив.
Было много на свете жестокого:
Смерти, войны, неверия лед.
Что же мне журавля одинокого
Сиротливый давнишний полет?
Ведь бывали обиды и кровные,
Мало ль нам приходилось тужить?!
А чужое так близко мне, словно я
Обязалась ему лишь служить,
Обязалась прощать все обидное —
И неверность и неправоту....
Ох, дорога моя незавидная!
Избрала я, как видно, не ту.
Но уже ничего не изменится,
Так до смерти я и проживу
Древних гор очарованной пленницей,
Вечно видящей сны наяву.
Жизнь проводит последнюю борозду,
Знать, нужна и такой глубина.
Мне другая любовь не по возрасту,
— Остается лишь эта одна.
1965
***
Послушай, как это будет,
Когда ничего не будет?
Ни телефон не разбудит,
Ни солнце встать не принудит,
Лишь тьма без конца и краю...
Поэты выпустят, знаю,
Стихов певучую стаю,
А я их не прочитаю.
Иль кто-нибудь, прошлым занят,
Из шкафа стихи достанет,
Мои вдруг добром помянет...
А мне-то светлей не станет.
Да что там себя утрата!
Не станет друга и брата,
Ни музыки, ни заката,
Ни снежных глав Арарата.
Твердим с упорством горячим,
Что мир мы переиначим,
Страх собственной смерти прячем
И лишь над чужою плачем.
А надо ль бояться слова,
Раз нет в нем умысла злого.
Жестоко оно, сурово
И все же помнится снова.
Я к теме смерти пристрастна
Не потому, что несчастна,
Но можно ли безучастно
Ждать ночи глухой, безгласной?!
Послушай, мой друг, спасенье
От страха исчезновенья
В одном лишь — в самозабвенье.
Не трать на себя мгновенья.
Пусть каждый так и рассудит:
О небытии забудет.
Ведь если меня не будет —
Все то, что люблю я, — будет!
1966
***
На все на свете не хватит сердца,
Едва хватает на то, что любишь,
На что летящие годы губишь,
Хоть годы кратки немилосердно.
Но если встреча приносит счастье,
Конечно, хочешь и новой встречи,
Тут не помогут рассудка речи, —
Неутолимы души пристрастья.
Друзья смеются: не надоело —
За летом лето одно и то же?!
Не надоело. Еще дороже.
Ведь у любви нашей нет предела...
А разве жить нам надоедает,
Надоедает сердца биенье?
Кому же хватит дней восхищенья?
Мне не хватает, мне не хватает.
О чем твержу я так исступленно?
О милом Крыме, о Ереване...
Предупреждаю я вас заране:
Так и умру в две земли влюбленной.
1966
АРМЕНИИ
Ты навсегда со мной, Армения,
В стихах и помыслах моих,
И дорога ты мне не менее
Родных полей, лесов родных.
Немногие в Большой поэзии
Так много значат для меня,
Как звезды твоего созвездия —
Исаакян и Туманян.
Твоими новыми поэтами
Воспет полет души твоей.
И стали книги их поэтому
Свидетельствами наших дней.
Ушло былое злыми сказками.
Развеян прошлого бурьян,
И пишет радостными красками
Тебя, Армения, Сарьян.
И долгое земное странствие
Хотела бы окончить я
Под вашей сенью ереванскою,
Мои армянские друзья.
1970
М.А. ДУДИН
(1916- 1993)
Творчество известного русского советского поэта Михаила Александровича Дудина охватывает многогранную жизнь великой страны и народа. В его творчестве, начиная с фронтовых времен, читатель встречает военные, общественно-политические сюжеты, тематику мирной жизни, дружбы, любви, красоты и семейного счастья, природы, философские размышления, историческое и современное.
В творчестве М. Дудина заметна и армянская тематика. Он в 1975 г. впервые посетил Армению. Пытливые и острые наблюдения и общения М. Дудина воплотились во всем многообразии цикла стихов об армянской действительности, об этой древней стране и людях.
СОНЕТ РАФАЭЛУ АРАМЯНУ[216]
Еще в ладонях каменного ложа,
Как зеркало, синеет твой Севан,
И есть еще для праздника армян
Возможностей шагреневая кожа.
И на Раздан река судьбы похожа:
Над ними неизвестности туман
Судьбой произрастания семян
Колышется, грядущее тревожа.
В судьбе вселенной и в судьбе зерна
Садовника достойная награда.
Душа творца истоку жизни рада.
И плачет о бессмертии зурна,
Своей извечной музыкой верна
Воде и Солнцу в кисти винограда.
*** [217]
Амо Сагияну
Поэт, воспевший Зангезур,
Мне по душе твоя натура
И взгляд бездонный, как прищур
Пещер в ущелье Зангезура.
Мне по сердцу твоя любовь
К судьбой раздробленным каменьям
Веков познания и вновь
Из пепла вставшим поколеньям,
Чья кровь в истории, в крови
Твоих стихов, стоящих прочно
На тихой верности любви,
Растрачиваемой построчно.
СТИХИ, ПОСВЯЩЕННЫЕ ЛЕВОНУ МКРТЧЯНУ [218]
Сны наши вне закона
В сознании парят.
И я сквозь сон Левона
Смотрю на Арарат.
Я вижу: мыслью смелой
И страстью обуян,
К его вершине белой
Уходит Абовян.
Идет по диким тропам
Вслепую, наугад
Ущельем, меж потопом
Разбросанных громад.
По вековому снегу,
Закованному в лед,
К туманному ковчегу
Спасения идет.
За ним из тьмы столетий
На каменный редут
Трагические дети
Армении идут.
Они свой путь свершили,
Оставив житии след.
Но им без той вершины
Успокоенья нет.
Сквозь бури и бураны
На справедливый суд
Они к вершине раны
Армении несут.
Ни жалобы, ни стона —
Идут за рядом ряд...
Сквозь сон во сне
Левона Я вижу Арарат.
ТРИ ПИСЬМА В АРМЕНИЮ[219]
ЛЕВОНУ МКРТЧЯНУ
Из глубины идет кровавый след,
И старый ужас шевелится в прахе
Былых времен. Не от рассвета снег
Порозовел в Нагорном Карабахе.
Безумие берется за ножи,
И переходит ненависть границы.
Былые обнажает рубежи
Забитой справедливости страницы.
И трезвый разум повторяет вновь
Всей горькой правдой, заключенной в слове,
Что кровь за кровь рождает только кровь
И род людской осатанел от крови.
Не кровь, а мудрость победить должна,
Она для всех равна и справедлива,
И ей одной понятна и видна
Грядущего живая перспектива.
Услышь и ты ее живую речь
В пылу раздора и переполоха.
...А тот, кто первым поднимает меч,
Как правило, всегда кончает плохо.
28. III. 88 г.
СИЛЬВЕ КАПУТИКЯН[220]
Опять над Араратом в небе рваном,
В один поток смещая времена,
Из темных туч мелькает ятаганом
Холодная и острая луна.
Не в первый раз ты терпишь неудачу,
Не в первый раз тебя гнетет печаль.
И я с тобой об этом вместе плачу,
В твоей судьбы заглядывая даль.
Там все опять на прежнее похоже.
И эта ночь о будущем скорбит.
И возникает, как мороз по коже,
Ошеломленный кровью Сумгаит.
Нам память жжет любви душа земная
Своею страстью вечно молодой.
Но жизнь летит, все на пути сминая
И не считаясь с нашею бедой.
А мы еще в душе лелеем сад свой
И спорим с обнаженною тоской,
А мы еще надеемся на братство
И откровенье совести людской.
20.IV.88г.
ВИКТОРУ АМАЗАСПОВИЧУ АМБАРЦУМЯНУ [221]
У каждого — своей души потреба,
И каждый гений – новой страстью пьян
... Давно в живую бесконечность неба
Нацелил телескоп Амбарцумян.
Он в выборе своих открытий волен,
С ним мир вселенский не бывает нем.
Он вечность мигу подчинил. Он болен
Судьбой внегалактических проблем.
Он, междузвездных расстояний практик,
Давно ветрами космоса пропах.
И вот ему гармонию галактик
Загородил Нагорный Карабах
Как будто бы в земных страстей раздоре
У восклицанья: «Дальше не пройти!» —
Отчаянно заговорило горе
Страстей и судеб Млечного Пути.
Вселенная его заботой шире
Становится для всех в кипящей мгле.
Жизнь — без конца! И — все возможно в мире,
И — даже мир из горестной земле.
21. IV. 88 г.
ВСПОМИНАЯ АРАРАТ[222]
На Арарате белый-белый снег.
И где-то там, в снегах на Арарате,
Покоится таинственный ковчег,
Как бабочка в коробочке на вате.
Я, связанный с Землею человек
Еще неотболевшей пуповиной,
Гляжу на этот погруженный в снег
Высокий мир над золотой долиной.
Мне надоели распря и беда
И старая приверженность обману.
Мне нестерпимо хочется туда
Уйти в снега, подобно Абовяну.
Не для того, чтобы найти ночлег
Для вечного души успокоенья, —
Мне надо знать, как выстроить ковчег
Для нового Потопа и Спасенья.
Август 1988 Михайловское
ПИСЬМО ГЕВОРКУ СТЕПАНОВИЧУ