Поразительно, но присутствие пары мексиканцев заставило людей с бо́льшим энтузиазмом поддерживать снижение легальной эмиграции из Мексики и утверждение английского языка в качестве официального. Пассажиры также настойчивее протестовали против амнистии нелегальных иммигрантов. Манипуляция оказалась выборочной, она никак не повлияла на отношение к американцам – выходцам из Азии или Африки, а также переселенцам с Ближнего Востока.
А как насчет такого примера удивительной манипуляции размежеванием на глубоко подсознательном уровне: в главе 4 мы разбирали, что в период овуляции область распознавания лиц у женщин активируется сильнее, чем в другие фазы цикла, при этом (эмоциональная) вмПФК особенно сильно возбуждается в ответ на мужские лица. Карлос Наваррет из Мичиганского университета продемонстрировал, что белые женщины в период овуляции выказывают более негативное отношение к мужчинам-афроамериканцам[356]{650}. Таким образом, интенсивность размежевания модулируется гормонами. Наши чувства по отношению к Чужим могут формироваться невидимыми силами, о которых мы даже не подозреваем.
Бессознательность размежевания доходит до формы совсем уж удивительной, почти магической, – веры в то, что сущность людей переносится на неодушевленные предметы или другие организмы{651}. Эти сущностные субстанции могут быть и добрыми, и злыми. Если, например, постирать свитер Джона Кеннеди, то его аукционная стоимость уменьшиться. Но чтобы на том же аукционе продать подороже свитер Берни Мейдоффа[357], его нужно, наоборот, простерилизовать. Где логика? Ведь на нестираном свитере Кеннеди не сохраняется волшебным образом его президентская суть, а нестираная одежда Мейдоффа не кишит мелкими аморалинками. Магическая передача происходит как-то по-другому: не случайно ведь нацисты убивали зараженных еврейством «еврейских собак» вместе с их владельцами[358]{652}.
Рационализация является, конечно, самым ключевым, базовым связующим элементом осмысления и аффекта. Ярким примером подобной рационализации могут быть т. н. «беременные» бюллетени, появившиеся во время президентских выборов в США в 2000 г. Тогда у всего народа, голосовавшего за Ала Гора, на устах были эти «беременные» бюллетени, пока Верховный суд не выбрал Джорджа Буша-младшего[359]. Если кто пропустил этот цирк, напомню: в бюллетене голосующий должен пробить перфоратором дырочки для обозначения своего выбора; «беременный» бюллетень – это когда дырочка пробилась не полностью. Куда девать эти недопробитые бюллетени, можно ли их признать недействительными, хотя совершенно очевидно, за кого человек отдал голос? Естественно, что за одну миллисекунду до того, как поднялась шумиха по поводу этих «беременных» бюллетеней, наши доморощенные умники думать не думали, какое отношение эти бюллетени имеют к партии Рейгана, к упадку экономики, к программам «Великое общество». Зато через секунду после обнародования проблемы «беременных» бюллетеней каждая партия с жаром принялась рассуждать, почему взгляды оппонентов, Чужих, угрожают священным идеям материнства, яблочного пирога и памяти битвы за Аламо[360].
Во многих случаях бессознательное размежевание оправдывают и рационализируют с помощью т. н. склонности к подтверждению своей точки зрения: мы вспоминаем доказывающие, а не отрицающие аргументы; используем методики, которые должны подтвердить, а не опровергнуть нашу гипотезу, скептически оцениваем те результаты, которые нас не устраивают.
Кроме того, манипулирование бессознательным размежеванием влияет на процесс подбора аргументов. В одном из исследований шотландские студенты должны были прочитать про игру, в которой шотландские игроки справедливо или несправедливо обошлись с английскими. Студенты (а они были шотландцами, не забываем), которые читали о предвзятости шотландцев, стали еще увереннее поддерживать положительный образ шотландцев и отрицательный образ англичан, оправдывая таким способом предвзятость шотландских игроков{653}.
Наша мысль бежит вдогонку за эмоциями, принужденная выискивать факты и фактики, фабриковать логичные оправдания, чтобы удовлетворительно истолковать Нашу нелюбовь к Ним{654}.
Люди из разных Групп друг с другом и разные Группы друг с другом
Из всего вышеизложенного вытекает, что мы склонны считать группу Своих состоящей из благородных, лояльных, интересных личностей, которые если и совершают нехорошие поступки, то только из-за неблагоприятных обстоятельств. Чужие же, напротив, видятся противными, нелепыми, неумными, однообразными, безликими существами. Эти взгляды поддерживаются интеллектуальным рационализаторством, следующим за интуицией.
Такова картина мыслей индивида, занятого в уме делением на Своих и Чужих. Взаимоотношения между группами обычно более насыщены соперничеством и агрессивностью, чем просто отношения между одним из Нас и одним из Них. Райнхольд Нибур[361] так писал во время Второй мировой войны: «Группа высокомернее, лицемернее, эгоистичнее и беспощаднее в защите своих интересов, чем люди по отдельности»{655}.
Часто уровень агрессивности внутри и вне группы имеет противоположный знак, т. е. инверсивен. Иначе говоря, в группах, у которых очень враждебные отношения с соседями, внутренний конфликт часто сведен к минимуму. Или наоборот: группы, члены которых слишком заняты ссорами между собой, элементарно не имеют возможности сосредоточить враждебность на Чужих{656}.
И самый важный вопрос: случайна ли эта инверсивность? Должно ли сообщество поддерживать свой внутренний мир, чтобы успешно организовывать внешнюю крупномасштабную враждебную кампанию? Обязано ли общество бороться с убийствами ближних ради проведения политики геноцида? Или, если перевернуть причинно-следственную связь, укрепит ли внешняя угроза со стороны Чужих сотрудничество среди Своих? Именно такие взгляды продвигал не раз уже упоминавшийся Сэмюель Боулз из Института Санта-Фе; он сформулировал их в труде «Конфликт: Повитуха альтруизма» (Conflict: Altruism’s Midwife){657}. К этому мы еще вернемся.
Уникальные черты деления на мы и они у людей
Несмотря на то что другие приматы тоже выказывают отдельные элементы размежевания, человек в своей уникальности достиг по этой части стратосферы. В данном разделе я буду рассказывать о том, что:
а) мы все принадлежим к многообразным категориям Своих, и их относительная значимость может очень быстро меняться;
б) группы Чужих не одинаковы и их классификация у нас в голове устроена сложно; разные типы Чужих вызывают разные реакции;
в) нам часто неловко делить людей на Своих и Чужих и мы пытаемся скрыть свою приверженность этому разделению;
г) культурные механизмы могут как сгладить, так и обострить такое разделение.
Множественность Своих
Я отношусь к позвоночным, млекопитающим, приматам, человекообразным, людям, мужчинам, ученым, левшам, страдальцам от светового чихательного рефлекса, фанатам сериала «Во все тяжкие» и болельщикам висконсинской команды по американскому футболу Green Bay Packers[362]. Каждая их этих категорий является основанием для разделения на Мы и Они. При этом важно, что значимость каждого из Мы постоянно меняется: если в соседний дом заселится какой-нибудь осьминог, то я почувствую к нему неприязнь из-за того, что у меня есть позвоночник, а у него нет, но антипатия может трансформироваться в дружбу, если вдруг окажется, что в детстве он тоже любил играть в жмурки.
Мы принадлежим к самым разным категориальным группам Мы/Они. Иногда одна группа подменяет другую: например, если раздел проходит по категории «разбираюсь / не разбираюсь в черной икре», то эта же линия раздела указывает на группирование по категории социоэкономического статуса.
Как мы заметили, ключевым элементом принадлежности к разнообразным группам Своих является легкость, с которой мы выбираем приоритетную принадлежность. Знаменитый эксперимент, описанный в главе 3, продемонстрировал мощь стереотипных представлений о способностях женщин-азиаток к математике. Считается, что азиаты способны к математике, а женщины – нет. Перед экзаменом половину участниц настроили на мысль, что они азиатки, – и их отметки улучшились. Другую половину настроили на гендерную принадлежность. И их отметки за экзамен ухудшились. И даже больше: уровень активности в участках коры, вовлеченных в решение математических задач, менялся соответствующим образом[363]{658}.
Мы также осознаем, что и другие принадлежат к различным категориям Своих и тоже переключают внимание на наиболее значимые в конкретный момент категории. Неудивительно, что большое количество литературы на эту тему посвящено расовым вопросам, причем в основном обсуждается, насколько процесс размежевания на Своих и Чужих подавляет все остальные процессы.
Первичность расы интуитивно очевидна. Прежде всего расовые признаки биологические и они сразу видны, отсюда неизбежно следует цепь однобоких рассуждений{659}. Тут же сами собой возникают мысли и об эволюции: люди развивались в таких условиях, где именно цвет кожи указывал, что тот, другой человек – Чужой. Важность категории «раса» просматривается во всякой культуре: поразительно высокий процент культур предлагает статусное деление по признаку цвета кожи; в этот процент входят и традиционные культуры (до их контакта с Западом), в которых – с немногочисленными исключениями вроде айнов, низкоранговой малой народности Японии, – более светлый оттенок кожи означает и более высокий статус как внутри групп, так и по межгрупповой иерархии.
Но такие интуитивные выводы ненадежны. Во-первых, раса – пусть она и обусловлена некоторым образом биологически – все же является биологическим континуумом, а не отдельной категорией: например, генетическая изменчивость в пределах одной расы, как правило, так же велика, как и межрасовая, если вы, конечно, не делаете выборку предвзято. Это становится очевидным, если посмотреть на диапазон вариаций, связанных с расой: сравните сицилийца со шведом или сенегальского фермера с эфиопским пастухом[364].
«Эволюционный» аргумент тоже не выдерживает критики. Расовые различия, появившиеся в процессе эволюции сравнительно недавно, не очень значимы для размежевания. Самым Чужым для наших предков охотников-собирателей был человек, который приходил из поселения, отстоящего на день-два пути, тогда как до ближайшего человека другой расы добираться пришлось бы за тысячи верст; таким образом, с эволюционной точки зрения встречи с людьми «другого цвета» мало что объясняют.
Не получается также свести расы в устойчивую, биологически обоснованную систему. Согласно переписи населения в США, в разные исторические моменты мексиканцы и армяне относились к отдельным расам; южные итальянцы считались иной расой, нежели северные европейцы; человек с одним черным прапрадедушкой и семью белыми прародителями считался белым в Орегоне и черным во Флориде. Мы имеем дело с расой как с культурным, а не биологическим феноменом{660}.
Учитывая все эти факты, неудивительно, что расовая дихотомия Мы/Они регулярно перекрывается делениями по другим признакам. Чаще всего этот признак – половой. Вспомним, что труднее избавиться от условно-рефлекторного страха, выработанного на лица «чужой» расы, чем на лица «своей». Наваррет продемонстрировал, что это происходит только с мужскими лицами; значимость бессознательной классификации по категории «пол» в данном случае перевешивает ее же по расовому признаку[365]. Возраст как признак тоже сильнее расового. Даже профессия иногда оказывается важнее: например, по данным одного исследования, белые участники эксперимента продемонстрировали бессознательное предпочтение белых политиков черным спортсменам… Но! Этот результат был получен после того, как участников настроили на мысли о расовой принадлежности; а если их настроить на мысли о профессии, то они уже предпочтут черных спортсменов, а не белых политиков{661}.
Значимость расовой принадлежности для размежевания снижается и в том случае, если применить незаметную переклассификацию, перекатегоризацию. Одно из исследований предлагало респондентам фотографии лиц, белых и черных, сопровождавшиеся тем или иным утверждением. Затем испытуемых просили вспомнить, какое утверждение какому лицу соответствует{662}. Таким образом выявлялось бессознательное разделение по категории «раса»: даже если респондент неверно соотносил лицо и высказывание, раса угадывалась правильно. Затем респондентам дали то же самое задание, только одна половина людей – опять и чернокожих, и белых – на фотографиях была одета в желтые рубашки, а другая – в серые. На этот раз респонденты путали лица, больше внимания обращая на цвет рубашки.
В своем превосходном исследовании Мэри Уилер и Сьюзен Фиске из Принстонского университета изучили активацию миндалины при взгляде на лицо другой расы; по ходу работы они выяснили, как происходит переключение между категориями{663}. Участники одной группы должны были найти на фото лица некую точку; лица «чужой» расы в этом случае не активировали миндалину, т. е. лицо как таковое не анализировалось. Вторую группу попросили оценить возраст лица на фотографии – старше оно или младше определенных лет. Реакция области миндалины на лица другой расы оказалась увеличена: осмысление по категории расы было подкреплено осмыслением по категории возраста. В третьей группе респондентам перед показом картинки с лицом демонстрировали картинку с овощем; участникам нужно было предположить, понравится ли человеку этот овощ. Миндалина опять не отреагировала на «чужое» лицо.
В голову приходят сразу два объяснения результатов этого эксперимента:
а) Отвлекается внимание. Респонденты слишком сосредоточены, скажем, на моркови, чтобы проводить деление по категории расы. Это напоминает эффект сосредоточенности на поиске точки.
б) Происходит перекатегоризация. Вы смотрите на «чужое» лицо, размышляя, какая еда нравится его обладателю. В голове возникает образ человека в магазине, или в ресторане, или у себя на кухне, и вы представляете, как он получает удовольствие от еды… Другими словами, вы думаете о человеке как об отдельном индивиде. Такая интерпретация кажется весьма приемлемой.
Но перекатегоризация происходит и в реальном мире, причем бывает, что при обстоятельствах жестоких и неожиданных:
В битве при Геттисберге генерал армии конфедератов Льюис Армистед вел в атаку свое войско и был смертельно ранен. Упав на землю, он подал тайный масонский знак в надежде, что какой-нибудь брат-каменщик его заметит. И действительно, поданный знак заметил не кто иной, как офицер армии Союза – Генри Харрисон Бингхэм; он отвез раненого противника в полевой госпиталь своей армии, сохранил его имущество. В тот момент размежевание Мы/Они по категории «масон/не-масон» перевесило по значимости деление на «сторонник Союза/конфедерат»[366]{664}.
Приведем еще один пример переключения между категориями размежевания из времен войны Севера и Юга. В обеих армиях служили выходцы из Ирландии. Обычно они выбирали, за кого воевать, случайным образом – просто чтобы научиться военному делу в какой-нибудь, как они считали, короткой военной стычке; в голове они держали мысль вернуться в Ирландию опытными вояками и принять участие в войне за независимость своей родины. Перед сражениями они прикрепляли к головным уборам зеленые веточки, так что, случись им умереть или упасть ранеными на поле боя, условность ничего не значащего для них деления американских войск отошла бы на второй план, а соплеменники-ирландцы могли бы узнать их и помочь{665}. Зеленая веточка в качестве зеленой бороды (помните?) – да-да, именно так!
События Второй мировой войны тоже полны примерами подобного мгновенного переключения между категориями Мы и Они. Британские тайные агенты похитили на Крите немецкого генерала Генриха Крайпе, а потом совершили одиннадцатидневный марш-бросок к побережью, чтобы доставить его на британский корабль. Однажды группа увидела вдалеке снежные вершины самых высоких гор на Крите; Крайпе пробормотал вполголоса по-латыни первые строчки оды Горация о снежных вершинах[367]. Британский командир Патрик Ли Фермор подхватил известные стихи. И тут оба осознали, что, по словам Фермора, «они испили из одного источника». Перекатегоризация. Ли Фермор лично перевязывал раны генерала и обеспечивал ему безопасность на время марш-броска. Они поддерживали связь и после войны, а греческое телевидение организовало им встречу несколько десятилетий спустя. «Никаких обид», – прокомментировал Крайпе и похвалил Ли Фермора за умелое проведение «сложной и опасной боевой операции»{666}.
Еще давайте вспомним Рождественское перемирие во время Первой мировой войны, я вернусь к нему в последней главе. Во время перемирия солдаты с обеих сторон целый день пели, молились и веселились вместе, играли в футбол, дарили друг другу подарки, а их командиры по обеим сторонам линии фронта старались продлить перемирие. Понадобился один лишь день, чтобы категория «британцы против немцев» подчинилась более значимой категории – «все, кто в окопах, против тыловых офицеров, отправляющих нас убивать друг друга».
Таким образом, дихотомия Мы/Они может изжить себя до размеров вопроса в исторической викторине, как это произошло с каготами, а может сдвинуться в ту или иную сторону в результате прихотей в переписи населения. Вот что самое важное – у нас в голове существует множество категорий Своих, и значимость тех, что кажутся нерушимыми и незыблемыми, способна при определенных условиях испариться в мгновение ока.
Бездушный и/или некомпетентный
И сумасшедший бездомный, бормочущий невнятные слова, и успешный бизнесмен из «второсортной» этнической группы – оба могут восприниматься как Они. Но здесь исключительно важно, что разные категории Чужих будят в нас разные эмоции, уходящие корнями в разную биологию страха и отвращения{667}. Приведу один пример: лица, вызывающие страх, заставляют нас смотреть на них внимательнее и напряженнее, активируют зрительную кору; эффект от вида омерзительных лиц – прямо противоположный.
У нас в голове сосуществует целый ряд классификаций, как соотносить себя с разными группами Чужих. С некоторыми Чужими все просто. Представьте себе, например, колоритного типа, который оказывается плохим сразу по всем классификациям: бездомный наркоман, которого выгнала жена, не вынеся бесконечных побоев, и который сегодня грабит стариков. Бросим его под вагонетку! Люди с легкостью пожертвуют одной такой со всех сторон никчемной личностью ради пятерых Своих[368]{668}.
А как быть с теми, кто вызывает более сложные чувства? Гигантской вехой в решении этой проблемы стала работа Фиске, в которой исследовательница ввела понятие «модель содержимого стереотипов»{669}. Весь данный параграф посвящен этой работе.
Мы склонны классифицировать Чужих по двум измерениям: «теплота» (передо мной друг или враг, доброжелатель или злопыхатель?) и «компетентность» (насколько эффективно человек или группа людей осуществляют свои намерения?).
Оба измерения независимы друг от друга. Попросите группу респондентов оценить человека, о котором у них есть только минимальная информация. Если участникам эксперимента предварительно намекнуть на статус этого человека, то это повлияет на оценки по оси компетентности, но не теплоты. А если напомнить о возможном соперничестве – то получим сдвиг оценок по другой оси. Эти две оси делят поле на четыре квадрата, т. е. мы получаем таблицу с двумя рядами и двумя колонками. Некоторые группы мы оцениваем высоко и по оси компетентности, и по оси теплоты – это, естественно, Мы. Американцы обычно включают в эту группу добрых христиан, афроамериканских профессионалов и средний класс.
Другой крайний вариант, с низкими показателями теплоты и компетентности, – это наш бездомный бандит-наркоман. Обычно в квадрат «низкая теплота / низкая компетентность» респонденты вписывают бездомных, людей, сидящих на социальных пособиях, нищих всех мастей.
Затем есть квадрат «высокая теплота / низкая компетентность»: это душевнобольные, люди с ограниченными возможностями, старики[369]. Остается область «низкая теплота / высокая компетентность». В соответствии с этим стереотипом люди в развивающихся странах воспринимают носителей европейской культуры, которая когда-то над ними главенствовала[370], а американские меньшинства – белое население. В белой Америке так относятся к американцам азиатского происхождения, в Европе – к евреям, в Восточной Африке – к индопакистанцам, в Западной Африке – к ливанцам, а в Индонезии – к этническим китайцам (и в меньшей степени – бедняки к более богатым людям повсеместно). К этому обычно прибавляется: они холодные, жадные, хитрые, зловредные, держатся друг друга и ни с кем не знаются, не ассимилируются[371] и непонятно кому лояльны – но черт побери, деньги они зарабатывать умеют, и если с вами стряслось что-то серьезное, то обязательно идите к тому из них, который доктор.
Каждому из квадратов соответствуют определенные эмоции. Квадрату «высокая теплота / высокая компетентность» (т. е. Своим) соответствует гордость. Паре «высокая теплота / низкая компетентность» – жалость. В случае «низкой теплоты / высокой компетентности» – зависть. Набор «низкая теплота / низкая компетентность» вызывает отвращение. Посадите кого-нибудь в нейросканер и покажите ему фотографии людей, попадающих в квадрат «низкая теплота / низкая компетентность»: вы увидите активацию миндалины и островка, но не области распознавания лиц или (эмоциональной) вмПФК – это тот же самый профиль активации, который наблюдается, когда человеку показывают что-то отвратительное[372]. (Хотя, повторю еще раз, эта закономерность меняется, если у людей на фотографиях появляется индивидуальность, т. е. когда респондентов просят предположить, какая еда понравится этому бездомному на фото помимо «того, что он найдет на помойке».) И наоборот, взгляд на фотографию с человеком «низкой теплоты / высокой компетентности» или «высокой теплоты / низкой компетентности» активирует вмПФК.
Между крайними случаями располагаются свои поля эмоций. Если к человеку испытываешь нечто среднее между жалостью и гордостью, то возникает желание ему помочь. Если мы мечемся между жалостью и отвращением к кому-то, то нам захочется отодвинуться и унизить его. А пространство между завистью и отвращением явится ареной наших самых злобных нападок.
Больше всего меня занимает тот момент, когда система категорий меняется. Самым показательным случаем этого рода является перенесение статуса человека из квадрата «высокая теплота / высокая компетентность» (ВВ) в другой. Рассмотрим все варианты.
ВВ переносится в ВН: это происходит, когда мы наблюдаем старение родителей; такие события вызывают острейшее желание защитить.
ВВ переходит в НВ: скажем, вдруг обнаружилось, что ваш старинный бизнес-партнер воровал у компании все это время. Предательство.
И редкий случай перехода ВВ в НН: у вас есть приятель на работе, он младший партнер в вашей юридической фирме, но что-то случилось – и он стал бездомным. Вы чувствуете отвращение и недоумение – как такое могло произойти?
Очень любопытны и другие переходы из категории в категорию. Так бывает, когда ваше представление о человеке ВН меняется и теперь вы относите его к НН: вы, скажем, каждое утро приветствовали дворника по дороге на работу и тут вдруг узнали, что он считает вас дураком. Неблагодарный какой!
Посмотрим на переход из НН в НВ. Во времена моего детства, пришедшегося на 1960-е гг., средний американец воспринимал японцев как НН – последствия войны порождали неприязнь и презрение; «сделано в Японии» относилось к дешевым пластиковым безделушкам. А потом вдруг «сделано в Японии» стало символом победы на рынке машин и производства стали. Вот это да! Ощущение тревоги, будто вас застигли спящим на посту.
Происходит и переход из НН в ВН. Подобное случится, если бездомный бродяга найдет кошелек и будет из кожи вон лезть, чтобы вернуть его хозяину. В этот момент вы понимаете, что бродяга оказался порядочнее половины ваших друзей.
Для меня самый большой интерес представляет переход группы или отдельного человека из НВ в НН, что высвобождает злорадство, злобное ликование и торжество, язвительность и сарказм. Я помню, как в 1979 г. Нигерия национализировала нефтяную промышленность и в стране поверили (напрасно, как выяснилось), что это принесет стабильность и процветание. Я вспоминаю одного нигерийского телекомментатора, с ликованием возвестившего, что не пройдет и десятка лет, как Нигерия будет высылать благотворительную помощь своему бывшему колониальному властителю, Великобритании (т. е. англичан перевели из НВ в НН).
Ощущением торжества объясняется некий аспект «наказания» человека из квадрата НВ, находящегося вне группы Своих, а именно тенденция сначала снизить его ранг, а потом низвести до НН. Во времена китайской «культурной революции» ненавистную аристократию сначала наряжали в клоунские колпаки и устраивали шествия целых групп таких униженных по улицам разных городов; только после этого их отправляли в трудовые колонии. Нацисты уничтожали бродяг, уже НН, убивая их без всяких церемоний; совсем по-другому они обращались с НВ евреями: заставляли тех надевать унизительные желтые повязки на рукав, сбривать бороды, скрести тротуары зубными щетками на виду у всей толпы. Иди Амин, перед тем как выдворить тысячи НВ индопакистанцев из Уганды, позволил армии убивать, грабить и насиловать их. Процесс превращения НВ Чужих в НН Чужих является причиной самых диких жестокостей в истории человечества.
Перечисленные вариации, как мы видим, намного более сложные, чем когда шимпанзе ассоциирует противника с пауком.
Одна из любопытных черт, присущих человеку, – способность чувствовать уважение, даже чувство товарищества, к врагу. Это мир ставших легендой летчиков Первой мировой войны: «Ах, месье, в другое время я бы с удовольствием обсудил с вами проблемы аэронавтики за бокалом хорошего вина» или «Барон, вы делаете мне честь, сбивая мой самолет».
Это легко понять: они будто были рыцарями, галантно принимавшими смерть на дуэли; их объединяло в группу Своих новое искусство воздушного боя, они парили надо всеми, оставшимися там, внизу.
Но удивительный факт – то же самое испытывали бойцы, которые нигде не парили, а были просто пушечным мясом, незаметными колесиками военной машины. Вот слова британского пехотинца, попавшего в мясорубку окопной войны во время Первой мировой: «Там, дома, врага оскорбляют, рисуют на него карикатуры. Я уже устал от всех этих гротескных кайзеров. Здесь мы уважаем храбрых, умелых и находчивых вражеских солдат. У них тоже дома остались любимые, они тоже страдают от грязи, непогоды и горячей стали». Это тихо подает голос Мы, общность с теми, кто прицелился в вас{670}.
А вот еще более странный мир чувств к врагу, различающихся в зависимости от того, какой он: враг экономический или культурный; враг новый или старый, уже привычный; враг далекий или тот, что по соседству, чью угрожающую силу раздувает, преувеличивает близорукий взгляд. Все эти противопоставления имеют самое непосредственное отношение к тому, что покорение Британией соседей-ирландцев представлялось совсем иным, нежели порабощение ею же австралийских аборигенов. Или к тому, как ответил Хо Ши Мин на предложение китайцев помочь Вьетнаму в войне с Америкой: «Американцы уйдут через год или десять лет, а китайцы, если мы позволим им войти, останутся на тысячелетия». А что лучше всего соответствует неразберихе иранской геополитики: тысячелетняя неприязнь Персии к соседям из Месопотамии, или вековой конфликт шиитов и суннитов, или десятилетия ненависти ислама к «Великому Сатане» – Западу?[373]
Обсуждение размежевания Мы и Они не обойдется без описания поразительного явления «ненависти к себе», «презрения к себе», «_______ к себе» (сами вставьте слово из эпитетов, используемых нами по отношению к Чужим). Это происходит, когда Мы начинаем верить в те стереотипы, которыми нас наделяют Они, и теперь уже Мы восхищаемся Ими и предпочитаем группу Их представителей, куда Мы не вхожи{671}. Это явление было продемонстрировано знаменитым «кукольным экспериментом», который еще в 1940-х гг. инициировали психологи Кеннет и Мами Кларк. Они с обезоруживающей ясностью показали, что чернокожие маленькие американцы – равно как и белые – хотят играть не с черными куклами, а с белыми, приписывая им все положительные качества (хороший, красивый). Данный эффект был наиболее выражен у афроамериканских детей в сегрегированных школах[374]; и он стал одним из аргументов в процессе «Браун против Совета по образованию»[375]. Согласно результатам ИАТ, от 40 до 50 % афроамериканцев, геев и лесбиянок, а также женщин склонны отдавать предпочтение белым, гетеросексуалам и мужчинам соответственно.
Несколько моих лучших друзей
Феномен «благородного врага» подводит нас к еще одной чисто человеческой особенности. Ни один шимпанзе, дай ему такую возможность, не стал бы отрицать, что сосед ассоциируется у него с пауком. И не ругал бы себя за паучьи ассоциации, не призывал бы друзей бороться с обидными паучьими прозвищами, не учил бы детей никогда не назвать соседских шимпанзят гадким словом «паук». Ни одному шимпанзе не пришло бы в голову заявить, что он не видит различий между Своими и Чужими шимпанзе. А ведь именно это происходит в прогрессивных западных культурах.
Маленькие дети подобны в этом смысле шимпанзе – шестилетка не только хочет играть с такими же, как он (по какому-то своему критерию), но еще и с готовностью об этом скажет. И лишь к десяти годам ребенок поймет, что некоторые чувства и мысли о Чужих лучше высказывать только дома, что мнения о Своих и Чужих зависят от контекста и эмоционально нагружены{672}.
Таким образом, существуют значительные расхождения между тем, что человек говорит о своих убеждениях, и тем, как он поступает, – вспомним, например, насколько сильно могут различаться результаты опросов избирателей и результаты самих выборов. Можно показать разницу между мыслями и поступками экспериментально: в одном пессимистическом для нас исследовании респонденты заявляли, что они с большой вероятностью открыто выступили бы против расистских высказываний. Реально же, когда респондентов ставили в определенную ситуацию, требующую действия, антирасистские показатели сильно снижались (на заметку: это говорит не о расистских убеждениях, а скорее отражает большую значимость социальных запретов по сравнению с этическими и моральными принципами респондентов){673}.