Параллельно с этим неосознанно оцениваются контекст и обстоятельства. Например, в периоды военных конфликтов голосующие отдают предпочтение людям с более мужественными чертами лица и старшего возраста; а в мирное время – людям помоложе и с более тонкими, миловидными лицами. Далее, в ситуациях, где требуется сотрудничество между группами, выбираются люди с интеллигентными лицами; в других же обстоятельствах интеллигентные лица воспринимаются как менее мужественные и менее достойные{719}.
Все эти бессознательные предпочтения формируются очень рано. Детям в возрасте от 5 до 13 лет демонстрировали по две фотографии участников неких выборов и просили указать, кого из каждой пары они хотели бы видеть капитаном корабля. И дети выбирали выигравшего в 71 % случаев{720}.
Ученые, проводящие такие эксперименты, часто задаются вопросом, с какой целью в нас развивались подобные предпочтения; уж если быть честным, то результаты исследований сильно напоминают досужие «Сказки просто так». Например, анализируя предпочтение, отдаваемое в военное время людям с мужественными лицами, авторы отмечают, что высокий уровень тестостерона проявляется в более мужественных чертах лица (в целом верно) и более агрессивном поведении (неверно, см. главу 4) и что в военное время вы захотите увидеть лидером человека более агрессивного (лично я не очень в этом уверен). Таким образом, выбирая кандидата с более мужественным лицом, вы увеличиваете вероятность получить лидера, способного выиграть войну. А потом он еще и передаст свои гены потомству. Вот так.
Каковы бы ни были причины нашего выбора, основное, что хотелось бы подчеркнуть, – это мощность действия неосознанных мотиваций: пятилетний ребенок с 71 %-ной точностью демонстрирует, что существуют какие-то глубинные, общие для всех предпочтения. А уж потом наше сознание догоняет наше решение и пристраивается в хвосте таким образом, чтобы оно выглядело продуманным и разумным.
Ох, почему бы и нет? Политика и политическая ориентация
Ну вот, люди по мере рассмотрения делаются все более странными: тут и множественные иерархии, и идея лидерства, и выборы, и непонятные, бессознательные критерии выбора лидера. Нырнем в политику.
Франс де Вааль в книге «Политика у шимпанзе» (Chimpanzee Politics)[389] ввел в приматологию термин «политика», использовав его в смысле «макиавеллиевского интеллекта»: как приматы (кроме человека) разными сложными социальными манипуляциями стараются контролировать доступ к ресурсам. В книге приводятся свидетельства их поистине гениальных маневров.
А ведь «человеческая» политика по сути представляет собой примерно это же. Но я буду использовать данное понятие в более узком смысле – как описание борьбы сильных мира сего, вооруженных разными представлениями об общественном благе. Отставим в сторону либералов с их обвинениями в адрес консерваторов, что те, мол, воюют с бедняками. И консерваторов тоже, кричащих на всех перекрестках о либералах, предающих семейные ценности. Будем считать, что все они искренне желают людям добра, но только в их представлении к добру ведут разные дороги. В этом разделе мы сосредоточим внимание на трех аспектах:
а) Является ли политическая ориентация внутренне последовательной (т. е. связаны ли внутренней логикой взгляды на военные действия в Гдетостане и на наказание за разбрасывание мусора на улице)? Быстрый ответ: обычно да.
б) Является ли подобная непротиворечивая политическая ориентация результатом действия глубинных, бессознательных факторов, имеющих самое малое касательство к реальным политическим проблемам? Именно так.
в) А можем ли мы как-то распознать биологические процессы за этими факторами? Конечно.
Внутренняя непротиворечивость политической ориентации
В предыдущей главе мы видели, что склонность к делению на Своих и Чужих поразительно последовательна: люди, которые неприязненно относятся к Чужим на основании экономических различий, с вероятностью больше случайной будут неприязненно относиться к ним и по культурному признаку, и по историческому и т. д.{721} То же и здесь: взгляды на социальную, экономическую и международную политику составляют единое целое. Карикатура из журнала The New Yorker забавным образом иллюстрирует данную ситуацию (про карикатуру мне рассказал политолог-психолог Джон Джост): женщина вертится перед мужем в новом платье и спрашивает: «Я выгляжу в этом платье республиканкой?» Еще один пример касается весьма авторитетных убеждений Леона Касса, специалиста в области биоэтики. Он не только высказывался резко отрицательно против клонирования человека, считая его «отвратительным», но находил таким же «отвратительным», когда люди на улице слизывали мороженое из вафельного стаканчика, и называл это «кошачьими повадками». К этому мы еще вернемся – и к «кошачьему» слизыванию мороженого тоже. Устойчивая последовательность взглядов указывает на то, что политическая идеология лишь одно из проявлений какой-то более общей, основообразующей идеологии. Как мы вскоре увидим, такое предположение помогает объяснить, почему у консерваторов чаще, чем у либералов, в спальне хранится запас чистящих средств.
Естественно, невозможно ожидать от человека абсолютно непротиворечивой целостности политических убеждений. Либертарианство представляет собой смесь социального либерализма и экономического консерватизма; а черная баптистская церковь, наоборот, продвигает экономический либерализм и социальный консерватизм (например, отрицает и права геев, и тот факт, что права геев есть составная часть гражданских прав человека). Кроме того, ни одна из крайних политических идеологий не является монолитной (невзирая на это, я далее буду употреблять слова «либеральный» и «левый», а также «консервативный» и «правый» как взаимозаменяемые).
Тем не менее кирпичики, из которых строится политическая ориентация, неизменны и внутренне непротиворечивы. И если мы одеваемся как республиканцы или слизываем мороженое как демократы, это не просто так, в этих сравнениях кроется вполне определенный смысл.
Бессознательные факторы, лежащие в основе политической ориентации
Если считать, что политическая идеология есть одна из манифестаций более глубинных внутренних сил, которые влияют на все – от выбора чистящих средств до слизывания мороженого, – то можно ли выявить те психологические, эмоциональные и когнитивные признаки, по которым различаются правые и левые? Попытки ответить на этот вопрос дали совершенно замечательные результаты. Я попробую привести их здесь в относительно структурированном виде.
Интеллект
Вот для разминки нечто провокационное. Начиная с работ Теодора Адорно 1950-х гг. люди считали, что сниженные интеллектуальные способности предвещают приверженность консервативной идеологии{722}. Результаты некоторых, но не всех исследований это подтверждают. Более устойчивой оказалась связь между невысоким интеллектом и определенным подвидом консерватизма, а именно правым авторитаризмом (ПА, любовь к иерархии). В одном весьма тщательном исследовании провели опрос более 15 000 респондентов в США и Великобритании. И что важно, зависимость между низким IQ, ПА и межгрупповыми предубеждениями оказалась значимой даже с учетом различий по уровню образования и СЭС. Обычное и убедительное объяснение этой зависимости заключается в том, что ПА дает простые ответы, идеально подходящие людям со сниженной способностью к абстрактной логике.
Стиль мыслительного процесса
В литературе на эту тему обсуждаются две обширные темы. Первая связана с тем, что правые чувствуют интеллектуальный дискомфорт в ситуации неопределенности; об этом ниже. Другая охватывает взгляды ученых, полагающих, что левые думают… э-э-э… напряженнее и больше способны к тому, что психолог-политолог Филип Тетлок из Пенсильванского университета назвал «интегративная сложность».
В одном из исследований консерваторам и либералам предлагалось определить причины бедности у людей. И те и другие были склонны «винить» в этом личные качества человека («Они бедные, потому что ленивые»). Но такой вывод делался только тогда, когда ответ нужно было дать быстро. Если времени на раздумья давалось больше, то ответы либералов дрейфовали в сторону ситуационных объяснений («Ой, нет, ведь в мире все устроено против бедных»). Иначе говоря, консерваторы как начинали отвечать «из глубины души», так и придерживались этой тактики, а либералы сначала отвечали «в глубине души я считаю…», а потом обращались за ответом «к голове»{723}.
Разные стили осмысления событий простираются далеко за пределы политики. Расскажите консерваторам и либералам про парня, который отдавил ногу партнерше, пытаясь выучить танец. И те и другие сразу же свяжут отдавленную ногу с личностными качествами этого парня – скажут, что он неуклюжий. И только со временем либералы проведут атрибуцию (приписывание причин) по категории сопутствующего контекста, ситуационно: может, танец был очень сложным.
Естественно, подобная дихотомия не является четко очерченной. В скандале с Моникой Левински правые винили президента Клинтона, т. е. проводили атрибуцию по личностным качествам («Билл Клинтон – дрянной человек»), а левые – ситуационную атрибуцию («Это был заговор правых»); что же касается Уотергейтского скандала и президента Никсона – там все было как раз наоборот. Тем не менее такое разделение прослеживается вполне надежно.
Откуда берется эта разница во взглядах? И либералы, и консерваторы могут одинаково хорошо мыслить логически, отстранившись от внутренне интуитивных личностных атрибуций: если их попросить, то они прекрасно и без всяких эмоций изложат взгляды противоположной стороны. Но по всей видимости, либералы сильнее мотивированы выдвигать ситуационные объяснения.
Почему? Некоторые полагают, что тут замешано большее уважение к мыслительному процессу, хотя это предположение вскоре превратилось в ничего не объясняющую тавтологию. Линда Скитка из Иллинойсского университета сделала упор на то, что для либералов мгновенная атрибуция по личностным качествам сразу ощущается как негармоничная, идущая вразрез с их принципами; поэтому они настроены на поиск позиции, внутренне более согласованной. В отличие от них консерваторам не обязательно прибегать к контексту, искать объяснения в сложившейся ситуации, т. к. они не ощущают никакого диссонанса.
В этом есть логика, но мы сразу вынуждены спросить: какой пункт либеральной идеологии является причиной этого самого диссонанса? Как мы увидим дальше, ею окажутся факторы, имеющие мало общего со стилем мыслительного процесса.
Эти результаты позволяют предположить, что проще заставить либерала думать как консерватор, чем наоборот{724}. Или, применяя уже знакомую нам терминологию, скажем, что если увеличить когнитивную нагрузку[390], то люди будут склоняться к консерватизму. Необходимость очень быстро дать оценку чему-то эквивалентна увеличению когнитивной нагрузки. Схожим образом люди становятся более консервативными, когда устают, испытывают боль, сосредоточены на решении других задач или когда у них уровень алкоголя в крови увеличен.
Из главы 3 мы помним: чтобы совершить волевое усилие, необходима энергия – спасибо лобной коре, требующей глюкозы. Любопытно проследить по результатам исследований, как голодные люди становятся менее щедрыми в экономических играх. А вот и поразительный пример из реальной жизни (в приведенном выше графике): исследователи пронаблюдали, как принимаются решения в суде. Из 1100 судейских решений заключенным назначали условно-досрочное освобождение в 60 % случаев после того, как судья пообедал, и почти не освобождали прямо перед обедом (также обратите внимание на неуклонное уменьшение количества решений в пользу заключенного в течение дня – по мере того как судьи устают). Фемида, может, и слепа, но точно прислушивается к урчанию в животе{725}.
Моральное мышление
Еще одно минное поле. Вы удивитесь, но люди полярных политических убеждений одинаково обвиняют друг друга в выхолощенном моральном мышлении{726}. Одно из кажущихся объяснений этого явления основывается на колберговских стадиях морального развития (мы обсуждали это в главе 7). Либералы, бросающие вызов основам основ социального устройства, находятся на более «высокой» колберговской стадии, нежели консерваторы с их приверженностью закону и порядку. То ли правые интеллектуально менее способны к рассуждениям с позиции более продвинутой колберговской стадии, то ли они менее мотивированы к этому? Скорее, верно последнее: и левые и правые одинаково успешно сделают презентацию об идеологии противоположной стороны.
Джонатан Хайдт из Нью-Йоркского университета предлагает совсем другой угол зрения{727}. Он определяет шесть основ морали по осям: забота/вред, честность/обман, свобода/подавление, лояльность/предательство, авторитет/ниспровержение, святость/осквернение. Эксперименты и наблюдения за реальным миром говорят, что либералы делают больший акцент на первых трех основах, т. е. ценят заботу, честность и свободу (и, чтобы обозначить совпадение с колберговскими формулировками, подчеркнем, что недооценка лояльности, авторитета и святости является признаком постконвенционального этапа). И наоборот, консерваторы ценят лояльность, авторитет и святость. Понятно, что разница огромна. Можно ли критиковать свою группу перед группой Чужих? Правые: «Нет, это нелояльно». Левые: «Да, это обоснованно». Можно ли ослушаться требований закона? Правые: «Нет, это неуважение к закону». Левые: «Конечно, если закон плох». Можно ли сжечь флаг? Правые: «Ни в коем случае, флаг священен». Левые: «Да ладно, это просто кусок ткани».
Упор на разные ценности объясняет многое: например, классическое утверждение либеральной идеологии – у всех есть одинаковое право на счастье. В этом пункте правые поступаются справедливым распределением счастья в пользу надежного правительства, а отсюда и классическое восприятие неравенства как законной цены за то, что все протекает без эксцессов и везде поддерживается порядок.
Значит ли это – принимая построения Хайдта, – что консерваторы задействуют все шесть основ морали, а либералы только три? Тут-то и начинается междоусобная грызня. Консерваторы обвиняют либералов в моральной выхолощенности, приводя выкладки Хайдта в качестве аргумента: «Да ведь у этих либералов половина моральных основ атрофирована!»[391] Другая интерпретация, которую отстаивают Джост и Джошуа Грин из Гарвардского университета, гласит: а) у либералов более утонченные основы морали; б) они просто отбросили исторически разрушительные, менее важные аспекты морали, за которые консерваторы продолжают упрямо держаться; в) на самом деле либералы берут на вооружение первую, вторую и третью основы, а консерваторы – четвертую, пятую и шестую.
Почему консерваторов больше волнуют именно «объединяющие» основы морали – лояльность, уважение к авторитетам и святость, т. е. те самые, которые одновременно ведут к правому авторитаризму и ориентации на социальное доминирование? С этим мы плавно переходим к следующему разделу.
Разница в аффективных характеристиках
Исследования убедительно показали, что правые и левые различаются по своему эмоциональному портрету. Вот итог: в среднем правые испытывают большую тревогу в ситуации неопределенности, у них сильнее потребность заканчивать начатое, они не жалуют новое, им комфортнее в упорядоченных структуре или иерархии, они более склонны видеть угрозу в обстоятельствах, их сочувствие чаще направлено на Своих.
Дискомфорт, который ощущают консерваторы в условиях неопределенности, продемонстрировали на многочисленных примерах вне политического контекста (например, на реакциях на зрительные иллюзии, пристрастиях в развлечениях). Это чувство тесно связано с восприятием новшеств: ведь они по определению вызывают ощущение двойственности и неуверенности{728}. Разные взгляды на новое в точности объясняют, почему консерваторы и либералы по-разному видят пути к обустройству общего счастья. Стоит провести правильные реформы, считают либералы, и скоро наступит прекрасное новое будущее. Консерваторы же полагают, что самые лучшие дни позади и что нужно сохранить те старые устои, чтобы все стало опять таким же чудесным, как было тогда. И вновь разница в психологическом устройстве выявляется не только в политических взглядах: например, либералы с большей вероятностью, чем консерваторы, купят путеводители.
Склонность консерваторов к лояльности, подчинению закону и порядку определяется, естественно, их психологической потребностью в предсказуемости и структуризации жизни{729}. Этими же психологическими нуждами можно частично объяснить странные явления американского политического ландшафта: как же получилось, что за последние 50 лет республиканцы сумели убедить тех белых американцев, которые стали беднее, голосовать против своих же экономических интересов? Неужели обедневшие поверили, что вот-вот выиграют в лотерею и у них начнется жизнь по ту сторону забора экономического неравенства? Отнюдь. Психологическая потребность в структурировании и узнаваемости ситуации ведет к тому, что неимущее белое население, голосуя за республиканцев, совершает акт бессознательного оправдания системы и подстраховывается на случай риска. Не нужно нам нового, пусть лучше зло, но знакомое. Вспомним предыдущую главу: у геев-консерваторов выше показатели бессознательных предубеждений против геев, чем у геев-либералов. Мы согласны ненавидеть себя – лишь бы это укрепило систему, надежность и предсказуемость которой является источником спокойствия.
Психология правых и левых различается и по склонности видеть в окружающем мире опасность, что особенно заметно, когда консерватизм повязан с авторитаризмом. Эта тенденция тесно переплетена с описанными выше психологическими характеристиками. В жизни полно неопределенностей, особенно когда дело касается нового, и если неопределенность вызывает у вас тревогу, то очень многое будет вам казаться страшным и опасным. Угроза может быть абстрактной – возьмем, например, угрозу самооценке; подобные «опасности» воспринимаются практически одинаково носителями разных политических взглядов. Различия начинаются, когда приходится беспокоиться о собственных шкурных интересах – при этом конкретных, а не абстрактных.
Имея в виду данную особенность, можно объяснить некоторые политические установки. Например, «передо мной лежит список из двухсот шпионов-коммунистов, внедренных в Госдепартамент» – тут явно слышится воображаемая угроза[392]. Разница в восприятии опасности не обязательно касается политических ситуаций, это более общий феномен. В одном исследовании испытуемые должны были быстро выполнить определенное задание, в то время как на экране мелькали слова. Авторитарные консерваторы – но не либералы – быстрее реагировали на слова, ассоциирующиеся с чем-то страшным: «болезнь», «змея», «бандит», чем на нейтральные (например, «телескоп», «дерево», «столовая»). Далее, консерваторы чаще либералов соотносят слово, например, «разрыв» со словом «граната» (а не со словом «нитка» или «отношения»)[393]; они скорее воспримут неопределенное выражение лица как угрожающее, их легче настроить на ассоциирование негативных и нейтральных стимулов (но не позитивных и нейтральных). Республиканцам в три раза чаще, чем демократам, снятся кошмары, и в этих кошмарах, что показательно, присутствует тема потери власти. Часто говорят, что консерватор – это либерал, переживший нападение на своей шкуре.
Существует т. н. теория управления страхом смерти, тесно связанная с описанным выше. Она гласит, что психологически консерватизм уходит корнями именно в этот страх. В подтверждение приведем результаты эксперимента: если настроить людей на мысли о собственной смертности, то они склонятся в сторону консерватизма{730}.
Разное восприятие опасности помогает объяснить различия во взглядах на роль правительства: обеспечивать людей (левые взгляды: упор на социальные службы, образование и т. д.) или защищать людей (правые взгляды: упор на закон и порядок, военную мощь и пр.)[394].
Ужас, тревога, страх смерти – невесело приходится правым. Но, несмотря на это, по данным международного исследования, правые оказались счастливее левых{731}. Почему? Может быть, дело в более простых ответах на жизненные вопросы, когда нет нужды постоянно корректировать свои внутренние побуждения. Или, как считают авторы исследования, оправдание социальной системы[395] позволяет консерваторам логически рационализировать неравенство и таким образом ощущать меньший дискомфорт по этому поводу. С углублением экономического неравенства разрыв между ощущением счастья у правых и левых расширяется.
Как мы уже подчеркнули, политическая идеология – это только одно из проявлений интеллектуального и эмоционального стилей мышления. Вот превосходный пример: готовность четырехлетнего малыша играть с новой игрушкой предсказывает его готовность, уже став взрослым, принять, скажем, попытки США наладить новые отношения с Ираном или Кубой{732}.
И естественно, немного биологической канвы
Мы видим, что политическая ориентация: а) представляет собой устойчивую и внутренне последовательную и непротиворечивую систему взглядов касательно самых разных вопросов; б) является проявлением совокупности определенных когнитивного и аффективного стилей.
Заглянув глубже, поищем ответ на вопрос, каковы биологические корреляты разных политических ориентаций.
Опять сосредоточим внимание на зоне островка и его роли в оформлении отвращения к запаху и вкусу у млекопитающих, а также морального отвращения у людей. Вспомним из предыдущей главы, как легко можно вызвать ненависть к Чужим, предложив представить их физически неприятными. Когда у человека при мысли о Чужих активировался островок, считайте, что задача «насаждения» в него геноцида успешно выполнена.
Еще раз напомню о замечательном эксперименте: испытуемых посадили в комнату, где сильно пахло из мусорного ведра, – и они выдали более консервативные ответы{733}. Если островок задыхается от запаха тухлой рыбы, вы с большей вероятностью назовете действие Чужого «совершенно неправильным», чем просто «отличным от Нашего».
А это, в свою очередь, приводит нас к необычайному открытию: оказывается, у консерваторов более низкий порог отвращения, чем у либералов. В одном исследовании респондентам предлагали смотреть на эмоционально-позитивные или негативные картинки[396] и при этом измеряли кожно-гальваническую реакцию (КГР, косвенный показатель возбуждения симпатической нервной системы). Самый сильный ответ автономной нервной системы на эмоционально-негативные (но не позитивные) образы показали консерваторы, выступавшие против гей-браков и добрачных интимных отношений (но не те, кого больше волновали проблемы внесоциальной сферы – как, например, свобода торговли или контроль за оборотом оружия). Беспокойство по поводу гигиены и чистоты с уверенностью предскажет высокую оценку святости{734}.
Если консерваторам показывать что-то физически неприятное, они с меньшей вероятностью будут прибегать к стратегии сдвига внимания и акцентов (например, при виде чего-то гадкого они, скорее всего, не подумают, что «этого не может быть, это наверняка специально подстроенная сцена»). А если их (но не либералов) специально попросить использовать такую стратегию («Попробуйте взглянуть на эти картинки отстраненно, не включая эмоций»), они неожиданно проявят меньше консерватизма. И наоборот, стратегия подавления («Не показывайте эмоций при виде этой картинки») в данном случае не сработает. Если же, как мы уже отмечали, либерал голоден, устал, спешит, отвлекается, если ему противно, то он начинает сильнее склоняться к консервативным взглядам. Сделайте консерватора более эмоционально отстраненным при виде чего-то физически неприятного, и он станет либеральнее{735}.
Таким образом, в социальных вопросах политическая ориентация отражает чувствительность к физическому отвращению и указывает, как с этим отвращением справляться. Вдобавок, если консерваторам предстоит оценить моральность или аморальность происходящего, они с большей вероятностью будут ориентироваться на чувство отвращения. И тут как раз настало время вспомнить Леона Касса, биоэтика с мороженым, которое нельзя слизывать. Он возглавлял Совет по биоэтике при правительстве Джорджа Буша-младшего. В силу того, что Касс был ярым противником абортов, Совет сильно ограничил исследования эмбриональных стволовых клеток. Касс провозглашал «мудрость отвращения» – по его мнению, гадливость по отношению к вещам, подобным клонированию человека, является «эмоциональным выражением глубинной мудрости, которая не может быть в точности передана словами». И если вы хотите разобраться, что такое хорошо и что такое плохо, вам в этом поможет физиологическая мудрость – независимо от последующей рационализации. Чтоб не стошнило – бей что есть силы{736}.
Колоссальные изъяны в подобных рассуждениях очевидны. Разным людям отвратительны разные вещи; кого стошнит первым? И вообще, многое когда-то считалось мерзким, а теперь оно видится по-другому (например, в начале XIX в. идея предоставления черным рабам равных прав с белыми показалась бы белым американцам не только небывалой, но еще и отвратительной). Иногда становится физиологически противно от тех обычаев или предметов, к которым люди не испытывали отвращения в прошлом. Отвращение – это очень подвижная штука!
Все эти явления, завязанные на работе островка, частично объясняют разницу в политической ориентации; к этому мы вернемся в главе 17{737}. Давайте рассмотрим дополнительные нейробиологические отличия. Либерализм ассоциируется с большим количеством серого вещества в поясной коре (и ее ролью в проявлении сочувствия). При этом консерваторам свойственна увеличенная миндалина (наша примадонна, когда дело касается страха и восприятия угрожающих ситуаций). У них же, кстати, наблюдается большая, чем у либералов, активация миндалины при виде гадких картинок или выполнении рискованных заданий.
Но не все результаты с одинаковой легкостью встраиваются в общую картину. Например, при разглядывании неприятных картинок у консерваторов довольно сильно реагирует весь ансамбль «консервативных» мозгов: базальные ядра, таламус, (когнитивная) длПФК, центральное серое вещество, средняя/верхняя височная извилина, премоторная и добавочная моторная кора, веретенообразная извилина, нижняя лобная извилина. Совершенно непонятно, какие из этого следует сделать выводы.
Возникает естественный вопрос: а что говорят генетики поведения? Заметили ли они влияние генов на политическую ориентацию? По результатам близнецовых экспериментов выходит, что уровень ее наследуемости составляет примерно 50 %. С помощью обобщения генетических баз данных выявили гены, у которых присутствие тех или иных аллелей соотносится с политической ориентацией. Конкретные функции большинства этих генов остаются неизвестными, или до того исследования считалось, что они никак не связаны с мозгом; а те гены, чьи «мозговые» функции были известны (например, ген, кодирующий рецептор нейромедиатора глутамата), мало что объясняют в контексте политической ориентации. В качестве любопытного взаимовлияния ген/среда приведем «склонную к риску» версию D4-гена дофаминового рецептора, которая ассоциируется с либералами, – но только у людей с большим количеством друзей. Кроме того, некоторые исследования показывают связь генов с вероятностью участия их «хозяина» в выборах, причем независимо от политической ориентации{738}.
Интересно. Однако не нужно забывать о тех ловушках, которые мы описывали в главе 8: большинство результатов никогда не воспроизводилось, замеченные эффекты оказались очень малы, публикуют их обычно в политических журналах, а не в изданиях по генетике. Наконец, гены могут быть связаны с политической ориентацией опосредованно, через промежуточные факторы, такие как склонность к тревожности.
Повиновение и конформизм, неповиновение и нонконформизм
Итак, люди строят разнообразные иерархии, в том числе основанные на абстракциях; иногда они выбирают лидеров, которые трудятся во имя всеобщего блага{739}. Добавим сюда еще повиновение лидеру. Заметьте, что действия сопляка-павиана, подобострастно уступающего место в тенечке нависающей громаде альфа-самца, – это совершенно другое явление. Люди выказывают повиновение власти вообще – начиная с конкретного седалища, занимающего трон («Король умер; да здравствует король!») и заканчивая признанием авторитетов в принципе. Разброс симптомов подчинения огромен: от лояльности и восхищения до подражания и лизоблюдства, от подхалимства до личной выгоды. Повиновение выражается самыми разными способами: и просто в виде конформизма (т. е. следования принятым правилам и законам общества вопреки внутреннему несогласию с ними), и в том, чтобы хлебнуть Kool-Aid[397] (т. е. идентифицировать себя с властью, вбирая в себя и затем выставляя напоказ принципы официальной идеологии).
Повиновение тесно переплетено с конформизмом – концепцией, с которой связаны явления, описанные в предыдущей главе, которая подробно рассмотрена ниже. И повиновение, и конформизм по сути призваны помогать человеку жить бесконфликтно: первое – с группой, второй – с властями. Для нас важно проследить сходные черты. Кроме того, противоположные феномены – неповиновение и нонконформизм – тоже тесно связаны и выражаются в разнообразном поведении, начиная от отказа плясать под чужую дудку и до показной, нарочитой демонстрации антиконформизма.
Важно, что эти явления не предполагают никакой оценки. Конформизм может быть чрезвычайно полезным: разве плохо, когда внутри одной культуры все придерживаются одного правила, чтобы не думать каждый раз, что означает кивок головой – «нет» или «да»? Конформизм необходим также для приведения в действие коллективной мудрости. И еще он дает ощущение удобства и спокойствия. Но в то же время конформизм может обернуться кошмаром, если человек вынужден участвовать в издевательствах, подавлении, высмеивании, изгнании людей из общества, убийствах – и все просто потому, что он в команде.