Самое впечатляющее межкультурное разнообразие моральных суждений касается сотрудничества и соперничества. На эту тему в Science в 2008 г. вышла замечательно наглядная работа британских и швейцарских экономистов.
Респонденты играли в экономическую игру «Общее благо», в которой игрокам для начала выдавали некоторое количество жетонов. Игроки решали в каждом новом раунде, сколько жетонов положить в общий кошелек; количество общих жетонов затем умножалось, и их распределяли поровну среди всех игроков. Вместо того чтобы делиться, участники могли оставить все жетоны себе. Таким образом, для отдельного игрока самое невыгодное – это отдать все свои жетоны, в то время как остальные игроки свои жетоны придержат. А наиболее выгодный для него сценарий – когда он сам ничего не положил в общий котел, зато остальные отдали все свои жетоны. В правила игры ввели одну поправку: респонденты могли «заплатить», чтобы наказать других игроков за размер их вклада. Участниками эксперимента были люди со всего мира.
Результат первый. Во всех культурах люди тянутся к общности и сотрудничеству больше, чем подсказывает логика чисто экономической выгоды. Если бы игроки выбирали грубо асоциальную тактику игры, этакую этику прагматиков от политики, то жетонами не делился бы никто. А вместо этого представители всех культур стабильно предпочитали сотрудничество. Может быть, такое поведение объясняется, в частности, тем, что респонденты из всех стран и народов примерно в одинаковой степени «наказывали» тех, кто вносил мало.
Результат второй. В ходе эксперимента проявилась существенная межкультурная разница, описание которой я никогда до этого эксперимента не встречал в научной литературе по экономическому поведению. Это т. н. антисоциальное наказание. Понятная кара настигает тех, кто внес меньше меня (т. е. наказываются жадность и эгоизм). Антисоциальное же наказание заключается в том, что игроки мстят вложившим больше, чем они (т. е. наказывается щедрость).
Как же это? Объяснение такое: необходимо поприжать излишнюю щедрость немногих, чтобы планка ожидаемого от других (в том числе и от прижимистого меня) не поднималась очень уж высоко. Придушить их, разлюбезных, они портят общую картину. Данный феномен требует наказания добросердечных, в противном же случае – а вдруг эта треклятая доброта станет нормой и от меня потребуется быть хорошим по отношению к другим?
Участников эксперимента расположили по градиенту показателей антисоциального наказания. Те респонденты, для которых такое поведение было совсем нехарактерно, оказались из Америки и Австралии. Другая крайность (т. е. противоположный конец шкалы) была выказана игроками из Омана и Греции: они непостижимым образом готовы были потратить больше, чтобы покарать щедрых, нежели наказать скупых. Нет-нет, речь не шла о священниках из Бостона, которым великодушие полагается по статусу, или пиратах-себялюбцах из Омана. Все участники игры были университетскими студентами-горожанами.
В чем же состоит принципиальная разница между этими странами? Авторы указали на ключевую корреляцию: чем ниже в стране социальный капитал, тем выше показатель антисоциального наказания. Иначе говоря, при какой общественной морали щедрость заслуживает наказания? Это происходит, когда люди живут в атмосфере недоверия друг к другу, не верят в свои силы и свою значимость.
Два замечательных исследования были проведены с представителями незападных культур; авторами этих изысканий стали Джозеф Хенрик и его коллеги из Университета Британской Колумбии{800}. В исследовании участвовали тысячи людей из 25 разнообразных «малых» культур со всего мира: среди них были и скотоводы-кочевники, и охотники-собиратели, и оседлые овощеводы-собиратели, и общинники, ведущие натуральное хозяйство. Также выделили две контрольные группы, а именно горожан из Миссури и Аккры (Гана). Исследование продумали очень тщательно, поэтому участники должны были играть не в одну, а в три экономические игры: а) «Диктатор», в которой игрок просто решает, сколько денег поделить между собой и партнером; эта игра является показателем чувства справедливости независимо от последствий; б) «Ультиматум», где игрок может заплатить за наказание партнера, который поступает нечестно по отношению к нему самому (т. е. за наказание в защиту собственных интересов); в) игру с наказанием нечестного партнера, согласно правилам которой игрок может заплатить, чтобы покарать обманщика за несправедливость по отношению к третьему участнику (в данном случае речь идет об альтруистическом наказании).
Авторы выделили три интересных параметра, которые определяли этику игрока.
Интеграция рынка. Насколько люди данной культуры взаимодействуют в экономической сфере, обмениваясь товарами? Авторы эксперимента формализовали этот вопрос, переведя показатели экономического обмена в калории, которые человек усваивает с едой, полученной посредством обменных действий. Разброс этого параметра от 0 % в общинах охотников-собирателей хадза из Танзании до почти 90 % у оседлых рыболовов. Более высокий уровень интеграции рынка надежно предсказывал, что игроки будут стараться делить жетоны по справедливости во всех трех играх и захотят платить как за прямое наказание иждивенцев, так и за наказание в пользу третьих лиц. Хадза, например, в игре «Диктатор» удерживали для себя 73 % заработанных жетонов, а оседлые рыбаки санкианга из Колумбии – так же как и контрольные группы из Миссури и Аккры – делили все практически пополам. Интеграция рынка предсказывает меньший эгоизм и, что неудивительно, большую готовность наказывать за эгоизм других.
Размер общины. Чем больше община, тем больше эпизодов наказания, в том числе и в пользу третьих лиц. Крайний случай представляют собой хадза, живущие крошечными группами численностью не более 50 человек. В игре «Ультиматум» они принимают любое предложение обмена выше нуля и никого не наказывают. Другой крайний случай – общины в 5000 человек и более (оседлые овощеводы и рыболовы плюс американские и ганские горожане): хоть сколько-то неравный дележ обычно не принимался, а несправедливые игроки наказывались.
Религия. Какой процент населения общин принадлежал к мировым религиям (например, к христианству или исламу)? От 0 % у хадза до 60–100 % в других группах. Чем больший процент исповедует одну из мировых религий, тем сильнее практикуется наказание в пользу третьих лиц (т. е. желание заплатить, чтобы наказать игрока А за то, что он несправедлив к игроку Б).
Какие выводы из этого всего следуют?
Прежде всего играет роль религия. Исследователи говорили о религиозности не как таковой, а внутри мировых систем верований, и не о щедрости и чувстве справедливости в целом, а только об альтруистическом наказании в пользу третьих лиц. Так что насчет мировых религий? Как мы узнали из главы 9, только в тех случаях, когда численность сообщества достаточно велика и его члены взаимодействуют с незнакомцами, культура изобретает морализаторских богов. Это не те боги, что пируют где-то там, наверху, добродушно посмеиваясь над человеческими слабостями, и не те, которые злятся за недостаточно тучную жертвенную овцу. Это боги, которые карают людей за дурное обращение с себе подобными: другими словами, боги больших религий действуют по принципу наказания в пользу третьих лиц. Поэтому ничего удивительного, что приверженцы подобных религий сами с готовностью следуют этике таких наказаний.
Далее, было обнаружено, что более интегрированный рынок и больший размер общины ассоциируются с более справедливым дележом (характерно для рынка) и со склонностью наказывать прижимистых игроков (характерно и для рынка, и для размера общины). Мне очень трудно интерпретировать данный результат, особенно в том виде, как его представили авторы этого тщательно продуманного исследования.
Хенрик и его коллеги задаются вопросом, как у людей зарождается чувство справедливости – особенно в контексте крупных сообществ, для которых характерны частые взаимодействия незнакомых друг с другом людей. Ученые предлагают два традиционных объяснения, тесно связанных с уже знакомыми нам дихотомиями интуиция/рассуждения и биология/культурное развитие:
а) Наши моральные правила, касающиеся справедливости в крупных сообществах, уходят корнями в мораль охотников-собирателей и наших предков-приматов. То была жизнь в маленьких группах, где справедливостью руководили родственный отбор и простые сценарии реципрокного альтруизма. По мере роста численности общин люди начали взаимодействовать с незнакомцами; теперь просоциальность представляла собой продолжение узкогруппового менталитета и ориентировала членов общины на маркеры вроде зеленой бороды, чтобы определить, с кем общаться. Получалось что-то вроде «я готов положить жизнь за двух братьев, восьмерых кузенов или парня, с которым мы болеем за одну бейсбольную команду».
б) Нравственный фундамент чувства справедливости вырабатывается в процессе развития культурных институтов и менталитета, становление которого связано с ростом и усложнением сообщества (что отражается появлением рынков, денежной экономики и тому подобного).
Вы уже достаточно прочитали, чтобы предугадать мою приверженность первому объяснению: смотрите, корни чувства справедливости прослеживаются и у кочевых охотников-собирателей, и у других приматов, и у маленьких детей; отметим, что это чувство находится больше под лимбическим, чем под корковым контролем. Однако я с сожалением должен признать, что данные описанных исследований противоречат этой складной картине: из 25 культур именно охотники-собиратели – т. е. те, кто больше всего похож на наших предков, кто живет маленькими группами, у кого самая высокая степень родства друг с другом и которые меньше всего рассчитывают на рыночные отношения, – наименее склонны делиться по справедливости и наказывать несправедливость по отношению к себе или другому. Никакой просоциальности во всем этом не заметно – по контрасту с «имиджем» этих людей, сформированным в главе 9.
Вот мое мнение: объяснение нужно искать в том факте, что экономические игры задействуют очень специфический аспект неестественной просоциальности. Мы привыкли считать рыночные взаимодействия самыми сложными из человеческих отношений; мы будто бы отыскали общий эквивалент всему разнообразию человеческих потребностей и желаний в виде абстракции под названием «деньги». Но по сути рыночные отношения представляют собой обедненный вариант человеческого взаимовыгодного сотрудничества. В своей естественной форме человеческая взаимовыгода может сравниться с математикой на пальцах: этот парень – суперохотник, тот – до первого не дотягивает, но спину ему прикроет, если поблизости случится лев; эта женщина лучше всех находит орехи, вон та – разбирается в травах, а этот чудак так рассказывает байки, что заслушаешься. Мы знаем, где кто живет, колонки дебета выравниваются со временем, а если кто-то постоянно расшатывает систему, мы все соберемся и пойдем поговорить с ним по душам.
По контрасту взаимодействия внутри денежной экономики сужаются до «ты мне сейчас даешь это, а я тебе взамен даю то-то». Этакие близорукие отношения в настоящем времени, когда взаимная выгода осуществляется здесь и сейчас. Люди в малочисленных сообществах сравнительно недавно стали функционировать по подобной схеме. И не то чтобы культуры небольшого масштаба вырастали, начинали полагаться на рынок – и тут их знакомили с идеями справедливого распределения. Нет – они заново учатся справедливости в условиях, искусственно смоделированных чем-то вроде игры «Ультиматум».
Честь и мщение
Следующий аспект межкультурных различий в моральных системах касается реакции на оскорбление личности. Эта тема возвращает нас к рассуждениям из главы 9 о культах чести, известных в разных культурах практически повсеместно – от народа масаи и до населения американского Юга. Как мы видели, все эти системы уходят корнями в монотеизм, военную этику и кочевую жизнь.
Коротко напомним, что культ чести рассматривает оскорбление без ответа как первый шаг по скользкой дорожке, «берущей начало» в исконной беде скотоводов – угоне скота. Урожай у оседлого фермера украсть невозможно, а вот угнать ночью стадо – пожалуйста, и если я позволю какому-то паршивцу безнаказанно оскорблять мою семью, то завтра он угонит моих животных. В этих культурах огромный нравственный упор делается на мщение, причем по интенсивности оно должно быть как минимум равно оскорблению. В конце концов, подход «око за око» изобрели иудейские пастухи. А в результате на выходе мы получаем Хэтфилдов против Маккоев с их нескончаемой вендеттой. Такой угол зрения объясняет повышенный уровень убийств на американском Юге не городской скученностью и массовыми грабежами с насилием, а взаимоотношениями между знакомыми друг с другом людьми, когда задета честь кого-то из них. Также становится понятным, почему прокуроры и присяжные на американском Юге обычно с пониманием относятся к преступлениям чести. А еще и наказы матерей-конфедераток своим сыновьям, отправляющимся на войну: «Возвращайся с победой или в гробу». Вариант сдаться даже не рассматривается – такого позора не пережить.