Всякое следствие имеет свою причину. Человек начинает происходить. Историю нужно писать гусиными перьями. Появление первых стихов. Изменение характера к лучшему
Тик‑так, тик‑так… Время выстраивает по порядку дела человека и события жизни.
Тик‑так, тик‑так… Всё имеет причину, и никому ещё не удавалось собрать урожай там, где ничто не посеяно.
Тик‑так, тик‑так… Люди поступают глупо и поступают мудро, и никто не виноват в человеческих неудачах и никто не способствовал человеческим радостям, кроме самих людей.
Тик‑так, тик‑так… Всё, что происходит от кошки, – мяукает, и нигде ещё не встречалась муха, родившая слона.
Тик‑так, тик‑так… Для того чтобы выйти в путь, нужно шагнуть через порог, а для того чтобы шагнуть через порог, нужно на это решиться.
Тик‑так, тик‑так, тик‑так…
«Итак, – пишу я, – когда Обезьян почувствовал, что в голове его появилась мысль, он прежде всего испугался, потому что никогда ещё не испытывал ничего похожего. Ему показалось, что он заболел страшной болезнью, от которой непременно умрёт. Он изо всех сил старался ни о чём не думать, чтобы поскорее выздороветь.
Но было поздно, потому что он всё равно уже думал.
И думанье это укорачивало его клыки, выпрямляло спину, поднимало голову, наращивало лоб и удлиняло подбородок, выдавливая на нём симпатичную ямочку.
– Что такое? – рассуждал Обезьян. – Почему всё это происходит именно со мной? Все скоты как скоты – толкаются, кусаются, рявкают друг на друга. Наваливаются впятером на одного, сильный лупит слабого. А я – мало того, что мне уже как‑то совестно вести подобный образ жизни, – я ещё должен придумывать, чем бы ещё больше от них отличиться!.. Неужели я становлюсь человеком?
Обезьян почёсывался по старой привычке и даже попытался разок вытереть нос ладонью, но тут же воздержался, признав это неприличным.
– Да, – рассуждал Обезьян, – придётся привыкать к новому положению. А жаль… Вот, скажем, дикий кабан – какой бы иэ него прекрасный человек вышел! Морда небритая, в щетине, клычища нечищеные, глазки злые, не говорит – хрюкает. Прелесть! Или, скажем, шакал. Что за человек был бы! А разве плохой человек вышел бы, например, из ядовитой гадюки? Так нет же! Живут себе все эти твари, ни о чём не думая!
Так рассуждал Обезьян, приходя к выводу, что очень опасно начать думать, поскольку от этого, пожалуй, можно и человеком стать…»
Я писал, и перо моё, повизгивая, скрипело по бумаге, вычёркивая ненужные слова и вписывая нужные, которые, если хорошенько подумать, тоже можно было вычеркнуть.
Тикк и Такк сидели на пепельнице, наблюдая за моим гусиным пером. Я писал гусиным пером потому, что исторические произведения нужно писать исключительно гусиными перьями. Но в тот самый момент, когда я об этом подумал, гусиное перо треснуло, брызнув прямо на Обезьяна, который почти уже произошёл и задумался.
– Осторожно! – крикнул Обезьян. – Я ещё не стал человеком, а вы уже обливаете меня чернилами!
– Извините, – сказал я, глядя на сломанное перо.
Обезьян тоже посмотрел на это перо и опять задумался, поскольку ещё продолжал происходить.
А я не знал, что делать. Я не умел чинить гусиные перья. Тикк и Такк смотрели на меня безразлично. Они никогда не занимались мелочами.
А Обезьян сидел и думал. Ему было необходимо поскорее произойти.
Тогда я взял обыкновенную авторучку, которой пишу сочинения на современные темы, и наполнил её чернилами.
Тйкк и Такк сидели на пепельнице с безразличным видом и ждали. У них было время. Они никогда никого не подгоняли.
Ну что же, решил я. Если моё историческое произведение получится не таким достоверным, то это произойдёт потому, что у меня сломалось гусиное перо.
И, глубоко вздохнув, я стал писать дальше.
«Итак, – писал я, – когда Обезьян сообразил, что деваться ему некуда, что вот‑вот он превратится в человека, он вздохнул и пригорюнился. И в голову ему пришли стихи, потому что стихи появляются только в двух случаях – когда автор думает над жизнью и когда он над ней не думает.
Стихи были такие:
Жизнь идёт век за веком,
А я постепенно становлюсь человеком,
И теперь у меня, к большому сожаленью,
Нет никаких путей к отступленью.
Дальше Обезьян ничего не мог придумать, потому что жизнь его захлестнула и появилось у него чрезвычайно много дел.
Пока Обезьян происходил, он взял палку и привязал к ней камень. Получился топор и как бы молоток. Потом он убил козла и закутался в его шкуру.
Получился вполне приличный костюм на каждый день. Потом он крикнул:
– Есть тут кто‑нибудь? Уже кто‑нибудь, кроме меня, произошёл или ещё нет?
И в этот момент послышался треск сучьев, и перед ним появился волосатый низколобый тип с угрюмыми глазами на сонной физиономии.
– Чего орёшь? – спросил тип.
– Я очень рад, – сказал Обезьян, – что живу на свете! Я уже умею делать примитивные орудия! Видишь, какой костюм я себе сшил.
Он и позабыл, этот прекрасный Обезьян, как ещё совсем недавно страдал от того, что начал думать. Теперь он радовался, стараясь не вспоминать о неприятном отрезке своей биографии. Более того, он уже относился к этому отрезку весьма критически и даже с насмешкой. Совсем недавно ему так не хотелось входить в новую неизвестную стадию своей жизни! Совсем недавно он боялся, что умрёт от неведомой болезни. И вот пожалуйста! Страхи его прошли, как будто их и не было, и воспоминания о них теперь только вызывали у него улыбку. Так всегда бывает в жизни, и я хочу отметить эту чисто человеческую черту в характере Обезьяна и с этого самого момента называть его человеком, потому что три вещи отличают человека – сомнение, решимость и умение посмеяться над самим собой.
– Я теперь Человек! – сказал он угрюмому типу. – Я даже в рифму умею говорить! А разве ты тоже произошёл?
– Ну, произошёл, – буркнул угрюмый тип.
– Так почему ты не радуешься? – удивился Человек.
– А чего радоваться? Произошёл я и лёг спать. Не успел заснуть, как ты меня разбудил!
– Так зачем же ты тогда происходил? Спать ты мог и не происходя…
– А я знаю? Надо было – я и произошёл.
– Мне тебя жалко, – сказал Человек.
– Не нуждаюсь в жалости…
И угрюмый тип собрался было снова завалиться спать.
– Нет, – сказал Человек, – я не дам тебе спать! Я хочу, чтобы ты мыслил и развивался дальше!
– А ты кто такой, чтобы командовать? – спросил угрюмый тип.
– Я не командую. Я тебя призываю. Понимаешь? Я тебя призываю к новой жизни.
– А я отсталый, – сказал угрюмый тип. И в доказательство своей отсталости вытер нос ладонью. – Я отсталый – понял? Отцепись от меня, а не то я возьму твоё примитивное орудие и дам тебе в лоб.
– Дай! – радостно закричал Человек. – Делай что‑нибудь! Развивайся! Посмотри, как много вокруг интересного! Например, звёзды. Из чего они состоят? Или Солнце, Луна? Почему дует ветер? Почему растут деревья? Что такое вода? Что такое земля? Разве это не интересно?
– Ну вот что, – сердито сказал угрюмый тип, – давай договоримся. Ты меня не призывай никуда – это раз. Не пой свои песни – это два. И главное – ничего вокруг не трогай, понял? Как лежало – пусть всё так и лежит. Солнце, воздух, вода, звёзды, деревья – всё! Чтобы на земле было тихо. Понял?
– Как же не трогать, – возразил Человек, – если всё это понадобится в нашей жизни! Подумай сам, если мы существуем среди существующей природы, значит, мы тоже – природа! Мы даже, может быть, вершина природы!
Угрюмый тип насупился:
– Воображаешь ты много…
И он стал закипать злостью потому, что не находил слов.
С тех пор все угрюмые типы закипают злостью, если не находят слов. А так как слов они никогда не находят, злятся они постоянно.
Но Человек не унимался.
– Слушай! – воскликнул он. – Ты только подумай! Может быть, ты – венец творенья! Царь природы!
Но и эта явная лесть не произвела на угрюмого типа впечатления.
– Попрошу вас не пререкаться! – взревел угрюмый тип. – Умнее всех хочешь быть? Запомни, если только услышу или узнаю, что ты куда‑нибудь полезешь – шкуру спущу!
– Прекрасно! – весело воскликнул Человек. – Одного я уже добился.
– Чего ты добился?
– Того, что ты не будешь спать. Того, что ты хоть о чём‑нибудь станешь заботиться. Хоть чем‑нибудь станешь интересоваться.
И он, радуясь, ушёл.
Угрюмый тип засопел и не ответил. Он, к своему огорчению, сообразил, что, действительно, спать ему больше не придётся.
Потому, что Человек пошёл снимать с неба звезду…»