– За борт его, за борт, скотину!
Мальчики вскочили. Они испуганно смотрели, протирая глаза, на двух моряков, которых приняли за командиров, так как на «Водолее» плавала вольнонаёмная команда и матросы носили капитанки.
– Кто притащил на «Водолей» кота? – сурово спросил длинный матрос. – Ты или ты? Или вы вместе? Кто?
При этом он так встряхнул Митрофана, что тот квакнул.
– Мы… мы не тащили, – запинаясь, сказал Виктор. – Честное слово, дядя, мы не тащили. Он сам вчера собаки испугался и прыгнул через борт… Он…
– Ладно! Поговоришь с нашим капитаном. Он тебе покажет, как на корабле зверинец разводить… Есть у тебя какой‑нибудь шкертик?[41]
Последний вопрос был обращён к маленькому матросу. Тот сунул руку в карман и достал пеньковую смолёную бечёвку. Раз‑два‑три – и бечёвка превратилась в петлю.
Бедный Митрофан! Если бы он знал, что на «Водолее» так ненавидят кошек, он лучше бросился бы в воду, чем на борт этого ужасного судна.
Виктор первый пришёл в себя.
Он поднёс руку к бескозырке и сказал:
– Разрешите обратиться, товарищ командир?
– Чего? – спросил матрос, удивлённый тем, что его именуют командиром.
– Разрешите доложить, что этого кота нельзя топить… Это корабельное имущество посыльного судна «Змей». Он не хотел к вам на борт, просто он собаки на форту испугался. А командир Кравцов его очень любит, и он рассердится… Да…
Длинный матрос, недоверчиво глядя на Виктора, снова зажал Митрофана под мышкой и свободной рукой взялся за ус. «Корабельное имущество»… Для каждого моряка эти слова имеют большой смысл, а тем более для солидного палубного матроса, который провёл половину жизни на плаву. Виктор приободрился и начал сочинять:
– Он хороший кот! Вестовой «Змея» говорит, что его задорого купили. И он всех крыс переловил.
Матрос сказал:
– Выдумываешь ты тут всякое. За такую гадость деньги платить? Как же!
Он снял с шеи Митрофана петлю, сунул кота Виктору и сказал в сердцах:
– Айда за мной к капитану! Пускай он порядок, наведёт. Тоже, корабельное имущество! Врёшь всё…
Капитан «Водолея» пил утренний чай в кают‑компании. Это был очень серьёзный, задумчивый человек с тёмно‑коричневым лицом, круглым, как циферблат, один ус направо, другой налево, нос немного вверх. Увидев мальчиков, он повёл одним усом, но, впрочем, не удивился:
– Сверхкомплектные? Ага, и кошка тут… Как попали на «Водолей»? Кто такие? Почему сразу не объявились?
Виктор, путаясь, объяснил, как это случилось, смешав в кучу всё: «Змея», форт, собаку, которой испугался кот, кота, который испугался собаки, стрельбы на форту и прочее и прочее. Матрос, слушая всю эту историю, только покрякивал и качал головой, но капитан без труда нашёл совершенно правильный выход из путаницы.
– Всё врёшь, – совершенно спокойно сказал он, добавляя кипятку из медного чайника в большую зелёную чашку. – Какая там собака, какой там кот! Просто в море захотелось. Так бы и сказал…
Обезоруженный его проницательностью, Виктор молчал, поглядывая на початый каравай белого хлеба и на маслёнку.
– Моньку знаешь? – неожиданно спросил капитан.
– Н‑не знаю…
– Сын мой… Только он старше тебя. Пятнадцать уже исполнилось, – пояснил капитан. – Первый башибузук в Кронштадте. Тоже в море без спросу бегает. И врёт, как ты…
Он вздохнул, отрезал от каравая два громадных ломтя, густо намазал их маслом, достал из шкафчика две чашки – одну красную, другую синюю, – бросил в каждую по пять кусков сахара, налил чаю и сказал:
– Пейте… Так не знаешь Моньки? Жаль! Боевой парень растёт. Ну, рассказывай правду. И не ври. Всё равно поймаю… Я с Монькой напрактиковался. Сразу фальшь вижу.
Виктор рассказал всё: кто он, и кто такой Митя, и как они попали на «Змей» и почему решили перебраться на «Водолея». Митя, поглаживая Митрофана, удивлялся тому, что у товарища выходит всё так складно. Виктор внушал ему всё больше уважения.
Услышав, что Виктору непременно нужно на линкор «Грозный», капитан слегка улыбнулся, вытер лицо платком, умудрившись не сломать при этом усы‑стрелки, и сказал:
– Обойдёшься без линкора. Линкор далеко в море. Куда там на нашей ступочке за ним гоняться! Наше плавание маленькое. Вот вчера свалился к нам неизвестно откуда гражданин с чемоданом. А в чемодане сто биноклей, не меньше. Тоже требует, чтобы его на линкор доставили, будто «Водолей» это извозчик… А теперь марш из кают‑компании! И кота чтобы я не видел. Как только замечу его в бродячем состоянии, сейчас же за борт. У меня на корабле продукты, я не позволю кошек разводить. А крыс мы перетравили. Крыс у нас не имеется…
Обращаясь к матросу, который всё ещё стоял у дверей, капитан сказал:
– Вы, Митрофан Васильевич, приглядите, чтобы кот этот антисанитарию не устроил.
Мальчики переглянулись, поспешно поблагодарили капитана за чай и, выскочив из кают‑компании, расхохотались.
ДОБРЫЙ СТАРЫЙ «ВОДОЛЕЙ»
Всё получилось великолепно. Юные путешественники спасли Митрофана от бесславной гибели, напились чаю, превратились в равноправных пассажиров «Водолея» и теперь подвигались на запад верно, но медленно… Чересчур медленно.
– Ну и ползёт! – сказал Виктор, когда они с Митей закончили осмотр судна. – Настоящая черепаха, Знаешь, сколько «Водолей» делает в час?
Митя не знал. Ему всё было в новинку, и даже старенький «Водолей» казался громадным судном. По его мнению, «Водолей» плыл довольно быстро; конечно, не так быстро, как «Змей», но ведь «Змей» маленький, ему легче…
– Не корабль, а тихоход, – ворчал Виктор.
Что правда, то правда. Грузный «Водолей» относился к числу тех кораблей, которые не спешат. Его старые машины дышали спокойно‑спокойно, его винт вращался медленно‑медленно, и так же спокойно, не спеша шла жизнь на морском грузовике. На широкой палубе «Водолея» встречались грузы, предназначенные для всех кораблей, находившихся в плавании, и для фортов, оберегавших морские пути. На его палубе сталкивались моряки различных кораблей и фортов, возвращаясь из Кронштадта и Ленинграда к месту службы. Ступив на борт «Водолея», они все испытывали странное ощущение: казалось, что время вдруг остановилось, что заводить часы – совершенно лишний труд, что некуда спешить.
Мальчики за час‑другой услышали множество новостей. Они узнали, что тактические занятия продлятся дней восемь‑девять и первая часть занятий кончится стрельбами по подвижным щитам на больших скоростях; что линкор «Грозный» идёт под флагом наркома и что у ревизора линкора – заместителя командира по хозяйственной части – большая неприятность: знаменитый кок Кузьма Кузьмич Островерхов вернулся из отпуска с малярией и остался на берегу, а нарком требует, чтобы питание краснофлотцев всегда было сверхотличное; что из всех кораблей флота не участвует в тактических занятиях только эсминец «Быстрый», но, впрочем, «Быстрый» только что закончил ремонт и теперь должен сделать длинную пробежку; что на этом эсминце новый командир Воробьёв, переведённый на Балтику с Чёрного моря; что на линкоре «Грозный» новый артиллерист Ламин, из матросов старого флота, который только что кончил военно‑морскую академию; что… Это был целый поток новостей.
Мальчики переходили от одной группы собеседников к другой, слушали всё, что придётся, в конце концов всё перепутали, значительную часть новостей сейчас же забыли и очень обрадовались, когда нашли человека, который рассказывал не новости, а интересные истории.
Это был необыкновенный человек. Он сидел на баке, большой, тёмный и неподвижный, как чугунный, что‑то жевал и не отрываясь смотрел вдаль, совершенно не интересуясь, какое впечатление производит он и его рассказы на слушателей.
– Это водолаз, – шепнул Виктор на ухо товарищу. – Вчера мы его скафандр видели.
– Почему знаешь, что водолаз? Выдумываешь!
– Они все такие большие. Я их видел. Я даже разговаривал с ними. Ох, и сильные! Они все борцы и боксёры. Как дадут аперкотом, только держись…
Мальчики уставились на водолаза. Он говорил медленно, солидно и откусывал от ломтя хлеба как раз тогда, когда надо было поставить восклицательный знак.
– Это, конечно, так! У моряков одно море, а у нас, водолазов, два: и сверху и внизу, под волной. Но под волной тоже ничего особенного нет. Некоторые водолазы любят чепуху рассказывать, но я, как комсомолец, знаю, что это враки.
Мальчики, услышав, что он комсомолец, сделали круглые глаза. Такой большой, а комсомолец!
– Я тоже когда‑то слушал глупые рассказы, развешивал уши, а потом разобрался, что к чему.
А случилось это, когда я ещё практику отбывал в Чёрном море. Спускали нас по очереди на затонувшее судно. Задачу мы получали простую – достать какую‑нибудь медяшку или ещё что… Вода в Чёрном море, светлая, живая, хорошо видно.
И вот распустил кто‑то сказку, что по затонувшему судну покойный капитан бродит, службу несёт, иной раз за штурвалом стоит, на мостике. Как раз на ночь глядя услышал я эти разговоры. Словом, ужасные страхи!
Ну, спустили утром меня, и под воду я пошёл не в своём характере. Была такая думка: скорее дело кончить и опять на солнышко. Брожу по баку, пугаю рыбёшку, ищу какую ни на есть медяшку. Глубина там, между прочим, не маленькая, вокруг зелень, довольно скучно.
Хожу, а на ют[42]посмотреть боюсь: дураком был.
Всё‑таки не стерпел, посмотрел… и к палубе прирос.
Вижу: на капитанском мостике человек стоит, как в тумане. Громадный такой, с мачту вышиной! Стоит и руками перебирает, штурвал ворочает. Увидел я это, сделалось мне плохо, задёргал я сигнальный конец… Уж и не помню, как на палубе бота очутился.
Сняли с меня скафандр, спрашивают:
«Чего это ты белый, как бумага?»
«Там, – говорю, – подводный капитан службу исполняет».
«Где ты его видел?»
«На затонувшем судне, на мостике».
Все так и покатились.
«Эх, ты! – говорят. – А ещё комсомолец! Да это же водолаз с другого бота. Глянь, где бот стоит: как раз над ютом затонувшего корабля».
«Не может быть, – говорю, – чтобы свой брат водолаз такой махиной показался».
Тут' мне объяснили по порядку. Второй водолаз работал с солнечной стороны. Он мне солнце загораживал, вот и показался немыслимо большим. А я, в общем, наслушавшись страшной брехни, дошёл до такого позора, что на меня даже в стенной газете карикатуру написали…
Водолаз замолчал. Мальчики побрели дальше и, пройдя несколько шагов, остановились.
ВОЛШЕБНАЯ ГОРОШИНА
Вокруг ящика с консервами сидели на корточках три курсанта военно‑морского училища. На ящике лежала карта Балтийского моря. Они по очереди бросали на карту горошину и так же по очереди выкрикивали какие‑то названия, отмечая каждый удачный ответ крестиком в блокноте, а если не могли ничего припомнить, ставили нолик. Мальчики охотно приняли бы участие в игре, но оказалось, что это не так просто.
Горошина упала на Кронштадт.
– Беда! – сказал один из участников игры. – Нападений на Кронштадт было много. С чего начнём?
– С первого. Говори дату.
– Тысяча семьсот четвёртый год! – крикнул курсант и поставил крестик.
– Прошла шведская эскадра под командой Депру, – сказал другой курсант. – Ставлю крестик.
– Бомбардировали Кронштадт. Молодая крепость дала отпор. Депру ушёл со срамом. Русские моряки шутили: «Где ну, а где тпру, не вышло дело у Депру». Ставлю два крестика.
– Довольно и одного, – запротестовали товарищи. – Насчёт «ну» и «тпру» ты сейчас выдумал, Урусов…
– Да за такую выдумку трёх крестиков мало! – с лукавым видом ответил Урусов, но замазал лишний крестик.
Горошина снова упала на карту – и опять недаром.
– Гангут.
– Тысяча семьсот четырнадцатый год.
– Русские бросались на шведский флот три раза. Свалились на абордаж.[43]Шведы не выдержали, спустили флаг, сдались на милость русских.
– Кто командовал нашим флотом?
– Пётр Михайлов.
– Да, так называл себя Пётр Первый.
– Смотрите, за десять лет как вырос русский флот!
Горошина падала, падала…
Мальчики слушали курсантов с жадностью. Оба они бывали в Доме Красного флота, долго простаивали перед картинами, на которых были изображены морские баталии. Эзель, Гренгам, взятие Выборга, победоносная высадка на шведском берегу, осада Данцига, взятие Вексельмюнде – не было ни одного уголка в Балтийском море и Финском заливе, где не развевались бы победные флаги русских кораблей. Сначала это были гребные и парусные суда – скампавеи, галеры, фрегаты. Потом пришло время миноносцев, броненосных великанов, подводных лодок. И не было таких знамён, которые не склонялись бы перед русскими, стократно доказавшими своё право владеть Балтийским морем.
Некоторые названия уже были Виктору знакомы по рассказам Левшина. Так вот по какому морю плыли мальчики! Вот какой гордой былью шумели его неутомимые волны! Славное русское море, славная русская быль…
– Кончим пока, товарищи, – сказал курсант, бросавший горошину. – В общем, наш кружок кое‑что знает.
– А когда вы будете ещё играть? – спросил Виктор.
– Во‑первых, это не совсем игра: это практическое занятие кружка историков, а во‑вторых, продолжение игры будет на самом дальнем форту, где мы будем проходить артиллерийскую практику.
– Жаль! – вздохнул Виктор.
Курсант, которого звали Урусов, великодушно протянул Виктору горошину и сказал:
– Для того чтобы стать историком, надо уметь пользоваться вот этой штукой. Достань карту и почаще бросай на неё горошину. Каждый дюйм нашей земли помнит очень многое. Бросай горошину и спрашивай: что здесь было? Постой, постой! Прежде чем взяться за это, надо узнать, как жила родина от своих первых дней до нашего времени. Учиться, юнга, надо!
Виктор старательно спрятал горошину, хотя на первый взгляд она была совсем обыкновенная.
БИНОКЛЬ И ГЛАЗА
Скучать на «Водолее» не приходилось. Они увидели, как боцман сращивает концы троса[44]и ловко оплетает их каболкой.[45]
– Умеете, мальчата, вязать узлы? – спросил он.
Виктор знал несколько узлов, а Митя ещё не приступал к изучению этой премудрости.
– Надо, надо уметь, – сказал боцман. – Береговой глухой узел не в счёт. Взял – завязал, а развязать не сумел. Вот, говорят, когда начали люди в море ходить, много их тонуло. Беды наделали такие узлы. Немало из‑за них кораблей погибло. Так‑то… А морской узел – ловкий малый: быстро свяжется, крепко придержит, легко развяжется, – закончил свою коротенькую лекцию боцман.
«Водолей» тихонько двигался по серому морю под серым небом. Его винт лениво взбивал воду. Друзья начали входить во вкус медлительного странствования.
Виктор достал из кармана тонкий манильский трос в три прядки и начал учить Митю вязать узлы. Митя сразу научился завязывать простой штык.[46]Но тут из‑за надстройки показался странный человек и овладел их вниманием.
Несомненно, этот человек имел отношение к флоту, но так же несомненно то, что отношение было очень отдалённым. Он носил слишком длинный бушлат, больше напоминавший кофту, чем бушлат, слишком короткий клёш, из‑под которого виднелись пёстрые носки, каких моряки не носят, а на командирской фуражке пузырём вздулся плохо пригнанный белый чехол. Лицо у него тоже было странное: совсем детское, с круглым носом, на котором сидели преогромные очки. В одной руке человек нёс большой плоский чемодан, а другой пощипывал реденькую белёсую бородку и озабоченно говорил:
– Так‑так‑так!
Не замечая мальчиков, он остановился, снял очки, открыл чемодан, и мальчики обомлели. Чемодан был со множеством отделений. В каждом отделении на синем бархате лежали бинокли: длинные, как спаренные подзорные трубы, бочковатые призматические, тяжёлые полевые, а то и совсем маленькие. Странный человек вынул из чемодана один бинокль, затем другой, третий, посмотрел на волны, на далёкую тусклую полоску финского берега и записал что‑то в книжечку. По‑видимому, это занятие доставляло ему большое удовольствие, и он всё время повторял: «Так‑так‑так!» Виктор не выдержал и сделал шаг к чудесному чемодану. Странный человек обернулся, увидел мальчиков и встревожился.
– Мальчики, мальчики, стойте там! – закричал он. – Дети всё портят… Руки за спину!
– Мы ни шагу, – вежливо сказал Виктор. – Мы ничего не испортим. Митя, руки за спину!
Мальчики подошли поближе. Человек предостерегающе поднял руку.
– Ни шагу дальше! – успокоил его Виктор. – Честное слово!
Опасливо поглядывая на мальчиков, чудак, как его мысленно назвал Виктор, достал самый большой бинокль, посмотрел в него и залился счастливым смехом.
– Какой слон, нет, какой слон! – выговорил он с восхищением. – Вон финн сено везёт…
– Таких биноклей не бывает, – тихо сказал Виктор.
– Что? – спросил чудак. – Это что за речи?
– Я молчу.
– Нет, ты говоришь, что таких биноклей не бывает. Я всё слышал. А это что? Что это?
Он прижал объектив бинокля к глазам мальчика.
– Митька! – закричал Виктор. – Там на горизонте зубчики.
– Ага! – торжествовал чудак. – Не бывает таких биноклей! Не бывает!
– Так интересно! Так интересно! Волны как зубчики и будто стоят на месте…
– Правда, правда, – сказал Митя. – А видишь, вон там, над зубчиками, палочка бежит в сторону.
Владелец чемодана поднёс к глазам бинокль, посмотрел на горизонт и, удивлённый, повернулся к Мите:
– Ты видишь там мачту корабля? Одну или две?
– Теперь вижу две…
– Так‑так‑так, – проговорил человек, разглядывая Митю и смешно наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. – У тебя маленькие глаза, совсем маленькие…
Он запер чемодан и, всё ещё глядя на Митю, сказал:
– Я оптик, понимаешь? Стёкла, приборы и всё такое прочее. Они очень нужны морякам. Это их вторые глаза. Но лучше всего иметь такие глаза, как твои. Береги их! Хорошие глаза, брат, это замечательная штука.
И чудак удалился со своим чемоданом.
– А я так и не посмотрел в бинокль, – разочарованно сказал Митя. – Ты посмотрел, а я нет.
– Зато у тебя маленькие, малюсенькие серые глазки. Нет, всё‑таки лучше иметь такие глаза, как у меня: я посмотрел в бинокль, а ты нет.
– Ну и радуйся!
– Ну и радуюсь!
Виктор щёлкнул Митю по носу и нырнул за ящики. Митя бросился за ним, и они начали играть в прятки.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
РАСКИНУЛОСЬ МОРЕ ШИРОКО…
Как всё изменилось за один день!
Флот ушёл далеко в море и начал тактические занятия, которые должны были сделать его ещё сильнее.
Два мальчика из врагов превратились в друзей и превосходно чувствовали себя на «Водолее» – со всеми познакомились и услышали много нового.
Почтенный кок блокшива Иона Осипыч Костин вместе со своим дорожным чемоданчиком перебрался на эсминец «Быстрый», который уже был готов выйти в море, но пока стоял возле доков.
Все корабли и все люди флота стремились в море, и тем более странно было то, что боцман эсминца «Быстрый» Алексей Иванович Щербак попросил у командира разрешения уволиться на девяносто минут ноль‑ноль секунд.
Зачем понадобилось боцману это увольнение?
Он думал, он надеялся, он хотел бы, чтобы в его жизни произошли большие перемены. В ожидании этих перемен бравый боцман эсминца «Быстрый» Алексей Иванович Щербак изрядно волновался. Он волновался немного больше, чем этого можно было ожидать при любых обстоятельствах от боцмана эсминца «Быстрый».
Высокий, щеголевато одетый, шёл Алексей Иванович по улицам Кронштадта, привлекая внимание пешеходов и не обращая ни на кого внимания. Несколько раз он останавливался, смущённо подбивал рукой свою чёрную курчавую бороду, и в такие минуты можно было подумать, что боцман готов повернуть обратно на свой эсминец, где его ждало много всяких дел и забот. Нет, он всё же, хотя и медленно, продолжал путь, но, право же, было странно, что на эсминце «Быстрый» мог служить такой медлительный человек…
На одной из улиц Алексей Иванович потерял несколько минут возле чистильщика, хотя его ботинки и без того блестели, как лакированные. Потом он неожиданно для себя зашёл в магазин, не сразу придумал, зачем он зашёл туда, и наконец попросил отвесить конфет.
– Только получше, – добавил Алексей Иванович. – Которые подороже.
– Разве «Быстрый» ещё не ушёл? – спросил продавец, прочитав название корабля на ленточке бескозырки. – Когда уходите?
Вовремя или, может быть, своевременно, – туманно, по всем правилам соблюдения военной тайны, ответил бравый боцман, расплатился и отправился дальше.
На бульваре тоже нашёлся чистильщик. Боцман поставил сияющий ботинок на ящик, окованный медью, приказал чистильщику действовать, и ботинки, если это только было возможно, заблестели ещё ярче.
– Что же я скажу ей? – озабоченно бормотал боцман, шагая по бульвару. – Скажу я так: надоело, мол, ждать у моря погоды. Потому прошу ответа: да или нет?
Он будто испугался своей смелости, опять замедлил шаг и оглянулся. Как на беду, больше ни одного чистильщика сапог не было поблизости. Осталось подчиниться обстоятельствам и свернуть в переулок, который вёл на улицу Макарова.
– Так я и скажу, – уговаривал себя бравый боцман. – Иду, мол, в море. Что же вы мне скажете, с чем отпустите в поход?
Решение как будто было принято окончательное, план действий выработан, и всё же на улице Макарова боцман Щербак уже еле‑еле передвигал ноги и крепко сжимал пакетик с конфетами, а достигнув крылечка маленького деревянного домика, не сразу решился позвонить. Сначала Алексей Иванович обнаружил на ботинке пятнышко, очень маленькое, но вполне заметное пятнышко, – вот вам и чистильщик! – и долго боролся с ним. Потом высоко над Кронштадтом пролетели гидропланы, и, разумеется, надо было проследить их полёт до конца. Вслед за этим выяснилось, что одна из пуговиц бушлата стала какой‑то скучной. Он протёр её кончиком платка, и пуговица так заблестела, так раззадорилась, что её подружки обиделись и поскучнели. Пришлось взяться и за них…
Замок щёлкнул, дверь приоткрылась, и послышался женский голос:
– Что же вы не заходите, Алексей Иванович? Слышу, кто‑сь тупотит, тупотит на порожке, а не звонит…
Моряк, застигнутый врасплох, покраснел, откашлялся, быстро спрятал платок и боком прошёл в дверь, боясь взглянуть на хозяйку. Когда он уселся и поднял глаза, девушка уже взялась за шитьё и, едва заметно улыбаясь, ждала, что скажет гость, приход которого почему‑то её ничуть не удивил. Но боцман Щербак, вероятно, растерял по дороге все свои слова и теперь молчал, не спуская глаз с девушки и взбивая бороду. Она встретилась с его взглядом, и её карие глаза встревоженно улыбнулись.
– Вот, – начал Щербак и откашлялся. – Вот, Оксана Григорьевна, зашёл вас проведать, о здоровье спросить. В море мы уходим… Надоело в гавани стоять, надоело, как говорится, ждать у моря погоды. Так вот, Оксана Григорьевна, может быть, не скоро увидимся…
– Все уходят в море, – задумчиво проговорила девушка. – И Остап в море.
– Знаю, что Остап Григорьевич в походе… Вот и надумал по пути вас проведать: может быть, что понадобится… А это конфеты для вашего братишки: прошу передать.
В этом объяснении всё было правдоподобно, но девушка поняла, что бравый боцман Щербак немного покривил душой. Совсем другие причины привели его в маленький домик на тихой улице. Поэтому Алексей Иванович покраснел.
– Нет и Мити, – сказала Оксана со вздохом. – Тоже в море подался. Беспокоюсь я…
– Митя в море? Ишь какой быстрый! – удивился Алексей Иванович. – Как же это он на флот записался?
– Какой‑то Витя Лесков, юнга с блокшива, потащил. Утонут ещё, не дай бог! Тихонький‑тихонький Митя, а в море без спросу ушёл…
Тревога девушки тронула моряка. Он подсел к ней, взял за руку, заглянул в лицо.
– Вы не скучайте, Оксана Григорьевна, – сказал он серьёзно. – Ничего с ним плохого не будет. На флоте сирот нет. Не пропадёт парнишка. Морской обычай строгий – детвору беречь. Будет и сыт и здоров. На каком судне пошёл Митя?
– На «Змее».
– Так ведь «Змей» вчера ночью в гавань вернулся… Сам видел.
– Уж и не знаю… Фёдор Степанович Левшин прислал вчера какого‑то моряка сказать, что Митя на «Водолей» перебрался.
– Какой Левшин?
– На блокшиве командир… Велел передать, чтобы не беспокоилась, что Митя наш на «Водолее» плывёт с юнгой этим, с Виктором.
– Постойте, постойте! – воскликнул Щербак. – Вот теперь всё ясно вижу. Вчера ночью к нам пассажир явился. Кок с блокшива. И всё, чудак, допытывался, встретит ли, мол, «Быстрый» в море «Водолея». Я думал: зачем ему этот «Водолей» понадобился? А оказывается, он юнгой интересуется… Так!.. А вы, Оксана Григорьевна, всё‑таки не тревожьтесь. «Водолей» к берегу жмётся, плавание у него, говорят, коротенькое. Скоро Митю увидите…
Он как бы нечаянно взял другую руку девушки, заглянул в милое смущённое лицо и тихо проговорил:
– Оксана Григорьевна, шёл я к вам и нёс одно словечко. Давно хотел вам его сказать, да всё язык не поворачивался. Большое это слово – вся жизнь моя от него зависит. Никогда я таких слов никому не говорил. Человек я морской, к берегу непривычный. А есть такие слова, которых я никогда никому не…
Он запнулся и замолчал.
Девушка, вероятно, поняла, о каком слове говорил моряк. Она не отобрала у Алексея Ивановича своих рук и, отвернувшись от него, молчала.
– Так вот, Оксана Григорьевна, не сообщу я вам сегодня этого слова, – решил Алексей Иванович. – Позвольте отложить, пока все мы из похода не вернёмся: и брат ваш, Остап Григорьевич, и Митя, и я. Тогда уж и разрешите сообщить вам это слово… Очень прошу я вас, Оксана Григорьевна, подумать… Может, вам неинтересно это слово слышать?
– Приезжайте, Алексей Иванович, – промолвила девушка. – Только надо, чтобы Остап дома был, потому что он один у меня на свете. – Помолчав, она прошептала чуть слышно: – А мне довольно интересно ваше слово услышать. Вы плохого не скажете…
– Есть! – воскликнул боцман, охваченный радостью, но испугался своего голоса и перешёл почти на шёпот: – Спасибо, Оксана Григорьевна! С лёгкой душой в море пойду.
Когда девушка закрывала за ним дверь, он сказал:
– Не скучайте и не тревожьтесь, Оксана Григорьевна! У нашего «Быстрого» к «Водолею» дело одно есть. Может быть, так случится, что я Митю на «Быстрый» перетащу и вам его представлю. Есть у меня такая мысль… Пока всего хорошего!
Так вот какая замечательная перемена должна была произойти в жизни боцмана Щербака, и он вполне правильно считал, что она уже почти произошла. На эсминец он вернулся, мурлыча под нос «Раскинулось море широко». Встретив у камбуза Иону Осипыча Костина, сказал с усмешкой: «Эх, нагнать бы нам «Водолея»!» – и особенно энергично распоряжался на баке[47]при съёмке с якоря. А когда эсминец оставил за собой ворота военной гавани, то Алексей Иванович с каким‑то особым азартом ушёл в своё боцманское дело, без которого корабль не корабль и служба не служба.
Раскинулось море широко… Наконец‑то вокруг миноносца не серые гранитные ступенчатые стены дока, а морской простор и бодрящая свежая погода. Боцман ещё и ещё раз посмотрел, не свисает ли за борт какая‑нибудь снасть, потому что свисающая снасть – это боцманский позор; надеты ли походные чехлы; закреплено ли на верхней палубе всё, что должно быть закреплено, потому что качка усиливается; закрыты ли иллюминаторы, потому что свежая погода может с минуты на минуту обернуться штормом. Много забот было у Алексея Ивановича, но всё это были радостные заботы на таком славном эсминце, как «Быстрый».
После ремонта помолодевший корабль рвался вперёд. Можно было подумать, что его узкий корпус вот‑вот выскользнет из‑под ног, – таким стремительным был ход. И эта быстрота, эта стремительность волновали, радовали боцмана.
Щербак плавал на «Быстром» без году неделю. Недавно перевёлся он на Балтику с Черноморья вместе со своим командиром Воробьёвым, но уже успел полюбить новую коробочку, как он про себя называл миноносец, уже чувствовал себя родным на его палубе и душу готов был отдать за этот корабль. Хороша коробочка, и хорошая штука море, особенно если человек покидает берег с лёгкой душой, унося воспоминание об улыбке карих глаз.
С мостика, не держась за поручни крутого трапа, спустился командир эсминца Воробьёв и, поравнявшись с Алексеем Ивановичем, сказал со скрытой радостью:
– Хорошо идём, товарищ боцман?
– Вполне удовлетворительно, товарищ командир! Можно сказать: замечательный корабль!
– Не так щедро, не так щедро, товарищ боцман! – остановил его командир. – Хвалить корабль можно только после выхода… А чем кончился ваш таинственный поход на берег? Всё благополучно?
– Так точно, – ответил боцман, отводя глаза в сторону. – Разрешите, товарищ командир, обратиться с просьбой?..