Линкор жил своей жизнью.
Нарком прислушался. Откуда‑то доносились звуки музыки. «Кажется, это в клубе», – подумал он и по трапу спустился вниз.
В корабельном клубе было несколько человек. Один краснофлотец играл на баяне, остальные отбивали такт, хлопали в ладоши. Нарком приблизился к кружку зрителей и усмехнулся. Окружённая краснофлотцами, танцевала молоденькая цыганка, звеня монистами из серебряных монет. Сидя на стуле, вахтенный начальник Скубин командовал:
– Больше жизни, прима‑балерина! Повторим первую часть!
Цыганка остановилась, вытерла пот и баском пожаловалась:
– Каблуки высокие!
– Ничего не поделаешь, – вздохнул Скубин. – Такая уж балетная форма.
– Босиком бы лучше, – предложила цыганка.
– Ничего, ничего, товарищ краснофлотец, – сказал нарком, – и с высокими каблуками получается хорошо!
Скубин вскочил, все замерли. Наступило напряжённое молчание. Цыганка, опустив большие, не женские руки, неподвижно глядела на наркома.
– Товарищ народный комиссар, кружок затейников готовится к концерту, – доложил Скубин.
– Продолжайте, – сказал нарком. – Надеюсь, концерт будет удачный.
Он поднёс руку к козырьку и направился к выходу. Цыганка проводила его растерянным взглядом. Нарком остановился, подумал и, обернувшись, спросил:
– Это вы, товарищ «цыганка», сегодня на срезе работали?
– Так точно…
– Фамилия?
– Грач.
– И рамы вы драили с усердием, и танцуете старательно. Это хорошо. Теперь посмотрю вас на концерте… Тренируйтесь получше!
Нарком ушёл. Всё стало совершенно таинственным. Потом вдруг пришла догадка: батюшки, да ведь это же ему Грач не позволил открыть иллюминатор! Он смутился и покраснел до того, что потом прошибло.
|
|
– Продолжаем. Товарищ Грач, начинайте! Не ударьте лицом в грязь. Не уступите Гончаренко, – приказал Скубин.
Чтобы Грач ударил лицом в грязь? Чтобы он уступил Остапу? Да ни за что! Баян заиграл. Грач гикнул и ударился в пляс. Он танцевал, крепко сжав губы, нахмурившись, глядя под ноги.
ВОПРОС О ПАЛОЧКЕ
Эта радиограмма обрадовала всех на «Быстром»…
Из радиорубки и каюты командира желанная весть быстро распространилась по кораблю: «Быстрый» включается в тактические занятия.
«Красные» назначили «Быстрому» встречу у острова Гогланд и в то же время сообщили, что миноносцу нужно усилить наблюдение за морем: имеются подозрения, что на подступы к главной базе проскользнули подводные лодки «противника».
Командир миноносца сказал:
– Проходим опасный район. Здесь лодкам просторно. Принять все меры!
Корабль выставил наблюдателей. Каждый из них имел строго определённый сектор обзора. На верхней палубе стало тихо. Люди вглядывались в волны. Серое море было совершенно пустынным, но ему не верили: невидимый враг мог нанести удар каждую минуту.
Щербак, увидев Виктора и Митю, сказал:
– Вот ещё две пары глаз, товарищ старшина. Дайте‑ка работу пассажирам.
Старшина сигнальщиков, молодой, решительный человек, схватил одной рукой Виктора, другой Митю, потащил их к надстройке, поставил лицом к морю по борту и приказал:
– Прямо смотреть! Спокойно наблюдать! До слезы глаза не доводить. Друг другу не мешать, не болтать. Ясно?
– Есть, всё понятно, – сказал Виктор и чуть слышно добавил: – Понятно больше маленькой половины.
|
|
В просвет между тучами выглянуло солнце и обрадовало мальчиков. Пусть ненадолго, пусть случайно прорвались солнечные лучи, но они были такие яркие, что волны заблестели, как зеркала, пена гребешков закипела жемчужной белизной, металлическая палуба миноносца сделалась серебряной. А небо! Вокруг солнца сияла глубокая, тёплая синева.
– Прямо в глаза бьёт, – недовольным тоном сказал высокий краснофлотец, стоявший неподалёку от мальчиков. – Не вовремя солнце‑то!
– А я знаю, как надо смотреть. Нужно только немного прищуриться, вот…
Виктор высунул кончик языка и так прищурился, что Митя засмеялся:
– Ты кикимора болотная!
– Я?
– Ты!
– А ну, повтори!
– Ки‑ки…
Виктор ущипнул Митю. Тот подождал и ущипнул Виктора. Юнга подскочил и ущипнул так сильно, что у Мити навернулись слёзы.
– Юнги! – прикрикнул на них краснофлотец. – Не баловать!..
Мальчики сделали серьёзные лица, зашипели друг на друга и, вытаращив глаза, уставились на море. Сейчас же набежали слёзы и стало ещё смешнее. Море, наполненное искрами и блёстками, уходило далеко‑далеко, к узенькой тёмной каёмке берега, над которым, подбираясь к солнцу, поднимались серые рваные тучи. Митя схватил товарища за руку, хотел что‑то сказать, но не сказал ни слова.
– Чего ты? – спросил Виктор.
– Там… – прошептал Митя. – Нет… опять ничего.
– А что там?
– Палочка какая‑то плыла.
– И ёлочка?
– Ты не смейся… Чёрная такая палочка из воды торчала.
Вдруг мальчики увидели… Что? Почти ничего. Издали это казалось чёрной волосинкой, которая выставилась из воды и, двигаясь, оставляла за собой крохотные блёсточки. Вот и всё… Чёрная волосинка и несколько блёсток. Но что‑то подсказало мальчикам, что сейчас это самое важное на свете. Они перегнулись через поручни.
|
|
– Смотрите! Там, дядя, там! – крикнул Виктор.
– Там, дядя, там! – повторил Митя.
– Перископ![56]– вдруг вспомнил нужное слово Виктор. – Там перископ, дядя!
Но в море уже ничего не было.
– Тихо, ребята! – приказал наблюдатель и, встревоженный, наклонился вперёд. – Смотреть лучше! Лучше смотреть!
Мальчики вытянули шеи, вытерли слёзы, но ничего не видели. Искрилось море… бежали волны… Тянулись секунды или минуты – кто их разберёт. Вдруг наблюдатель сдёрнул с головы бескозырку, не отрывая глаз от моря, замахал ею, закричал тонко и громко:
– Перископ на траверсе,[57]под солнцем! Перископ!
Произошла быстрая смена событий. Мальчики не смогли бы сказать, что случилось раньше, а что позже. За кормой взорвался бешеный белый бурун. Палуба скользнула из‑под ног в сторону. Миноносец круто, со всего разбега стал отворачивать влево, пока солнце не остановилось прямо над баком. На корабле гремели колокола громкого боя. По палубе пронёсся вихрь движения. Неизвестно, когда люди успели снять чехлы с орудий. Миноносец, дрожа, рассекал волны. Мальчики услышали чей‑то голос:
– Ребята, не торчать у борта! Сюда!
В дверях Ленинского уголка они увидели своего старого знакомого – оптика, обладателя чудесного чемодана. Пощипывая бородку, он внимательно слушал какого‑то моряка, только что окликнувшего мальчиков.
– Значит, увидев лодку, надо идти прямо на неё? – спрашивал оптик. – Это занятно… А если она выпустит эти… как их называют… длинные такие штуки…
– Торпеды?
– Именно… Это уже неприятно!
– Сейчас миноносец повернулся к лодке носом – значит, представляет слишком незначительную цель. Кроме того, выпущенная торпеда оставляет за собою след. У нас будет время уклониться, избежать удара. Для того чтобы дать залп, лодка должна выставить перископ, прицелиться, – всё это требует времени, а мы уже начеку. Комендоры готовы каждую минуту открыть огонь. Словом, инициатива в наших руках. Это главное.
– Перископ прямо на носу! – раздался громкий возглас с мостика.
Над палубой миноносца прокатился торжествующий густой голос:
– Открыть освещение!
– Это что? – спросил профессор Щепочкин своего спутника и приподнялся на носках. – Для чего днём освещение?
– Это приказ прожектористу. Прожекторист откроет шторки прожектора, и лодка увидит блеск огня. Его хорошо видно и днём. Миноносец даёт лодке понять, что она обнаружена и «утоплена». Конечно, утоплена условно.
– Это хорошо, что условно, – сказал оптик. – Но если бы всё это происходило на самом деле, я предпочёл бы в эту минуту плыть на «Водолее». Не люблю врага, которого нельзя увидеть в стёкла…
– Смотрите, смотрите! – воскликнул Виктор.
Теперь перископ был недалеко. И он уже не скрылся. В волнах сначала появилась рубка подводной лодки, а затем показалась её длинная, узкая палуба. На палубу лодки вышли три человека – три маленькие фигурки, – и миноносец замедлил ход, но, к большому огорчению мальчиков, нос корабля закрыл от них лодку, и им удалось услышать только часть объяснения двух кораблей – подводного и надводного.
Тот же голос, который только что приказал прожектористу открыть освещение, на этот раз, усиленный мегафоном, вежливо, со скрытой насмешкой осведомился:
– Кажется, ваша игра кончена?
С лодки что‑то ответили. Медный голос продолжал:
– Вы выбрали прекрасную позицию! Ещё немного – и нам пришлось бы плохо. Желаю всего хорошего!
Миноносец лёг на прежний курс и стал набирать ход. Мальчики снова увидели лодку, на палубу которой высыпали подводники покурить и обменяться издали приветствиями с эсминцем. Палуба миноносца ожила. Краснофлотцы посмеивались над незадачливой подводной лодкой, разбирали её тактический манёвр. Он заключался в том, чтобы под солнцем, на фоне тёмного берега, поднимая время от времени перископ, подкрасться к миноносцу и торпедировать его на близкой дистанции.
– Кто первый обнаружил перископ? – спрашивали краснофлотцы.
– Парусник Минеев. Удачливый какой! Сказано: мастер на все руки.
– Вот так здорово! – протянул удивлённый Виктор. – Здравствуйте пожалуйста! Митя, как же так?
– Так где же молодец? – послышался весёлый голос боцмана, и на палубе появился Алексей Иванович.
К Щербаку подошёл тот самый краснофлотец, который стоял наблюдателем на борту, неподалёку от них. Он кивнул мальчикам и сказал:
– Вот эти пассажиры первые увидели. Только юнга как будто раньше увидел. Кричит: «Дядя, там! Дядя, там!» – а что там, не сразу сказал… Растерялся, значит. Мелюзга и есть мелюзга, хоть ты его в полную форму обряди.
Вокруг мальчиков раздались восклицания, смех, чья‑то загорелая рука хлопнула Виктора по плечу. Виктор почувствовал себя на седьмом небе, и ещё выше забрался добрейший Иона Осипыч, который только что присоединился к зрителям и сиял от счастья.
– Ну молодец, молодец, Витя! – сказал боцман. – Помог кораблю, спасибо! Так и доложим командиру. – Он повернулся к Мите: – А ты, Митя? Я думал, что зорче тебя нет на свете, а ты…
Митя стоял красный и почти с ужасом смотрел на Виктора. Его губы дрожали; он не мог выговорить ни слова. Виктор бросил на него быстрый взгляд и отвернулся.
– Что случилось? – спросил Алексей Иванович подозрительно.
– Витя! – выкрикнул мальчик. – Ведь это я первый увидел палочку! Витя!
Виктор, не поднимая глаз, нетерпеливо дёрнул плечом. Краснофлотцы засмеялись:
– Палочку увидел! Какую?
– Да, я увидел, – заговорил Митя. – А ты ещё засмеялся, Витя! Ты засмеялся. Да! А потом и ты её увидел…
Нет, это уже было слишком! Иона Осипыч побагровел, его маленькие глазки сердито заблестели. Он сдвинул бескозырку на затылок, упёрся руками в бока и решительно протолкался в первый ряд зрителей.
– Вот какой он! Подывитесь, какие друзья бывают! – заговорил кок возмущённо. – Другие ничего не могут, один он всё может. Он всё первый видит, а другие – щенята слепые. Ну, Витя, выбрал ты себе друга, спасибо!
Иона Осипыч хлопнул себя по бёдрам и повернулся к краснофлотцам, точно прося защиты от покушений рыженького мальчика.
– Повремените, товарищ Костин, – прервал его Щербак. – Юнга Виктор Лесков, смотреть мне прямо в глаза, говорить правду. Ты первый увидел перископ?
Виктор взглянул на него и, встретив колючий, пристальный взгляд, быстро перевёл глаза на Костина‑кока. Иона Осипыч смотрел на своего любимца с такой уверенностью, его лицо так пылало, что Виктор быстро глотнул воздух и сказал:
– Я первый крикнул, что перископ…
Он хотел ещё что‑то добавить, но Митя со всех ног бросился прочь, а боцман чужим голосом проговорил:
– Первым заметил перископ юнга Виктор Лесков. Так! Свидетель имеется: вы, товарищ Минеев? Так и доложу командиру.
Он ушёл. Разошлись и краснофлотцы. Ни один из них не сказал Виктору ни слова, ни один даже не посмотрел на него, но Виктор понял, что от его торжества не осталось и следа. Только Иона Осипыч был вполне доволен: он взял Виктора за руку и с победоносным видом повёл его в кубрик.
ДРУЖБА ВРОЗЬ
Щербак вернулся в свою каюту тогда, когда отчаяние Мити достигло последнего предела. Мальчик, спрятав лицо в руки, сидел за столом неподвижный, будто окаменел. Он ничего не слышал и не замечал. Его плечи вздрагивали. Но это не были рыдания. Казалось, мальчик хочет сделаться ещё меньше, сжимается в комок. Это было тяжёлое зрелище для Алексея Ивановича. Он нахмурился и вполголоса позвал:
– Митя!
Мальчик не пошевельнулся.
– Ты, Митя, не расстраивайся, не плачь. Слезами тут не поможешь. Лишнее это занятие. Слышишь?
– Я не плачу, – тусклым голосом проговорил Митя. – Очень мне надо плакать, если Витька такой… такая, – тут он всё‑таки всхлипнул, – такая свинья…
– Вот, так и держать, – одобрил его боцман. – Я так и сказал Оксане Григорьевне: «Нет, Оксана Григорьевна, ошибаетесь, Митя паренёк солидный, он против любого шторма, против любой обиды выстоит».
– Я первый увидел, – сказал всё тем же безжизненным голосом Митя. – Только я не знал, что это перископ… Я думал: какая‑то палочка плывёт… А он засмеялся… «И ёлочка, говорит, плывёт»… Потом мы стали смотреть вместе. А он раньше крикнул… Потому что он знает, что это перископ, а я почём знаю…
В тоне, которым были произнесены эти слова, звучало столько отчаяния, что Щербак ещё сильнее поморщился. Трудное дело утешать вот такого малыша: неизвестно, как подойти к нему, на что направить его мысль, но в конце концов Алексей Иванович нашёл, как ему казалось, правильное решение.
– Хорошо, хорошо, Митя, я понимаю! – сказал он. – Плохо поступил Лесков: друга оттолкнул, сам на первое место вылез. Ну, а ты что должен сделать, скажи?
– Я не знаю!
– Ты должен гордость свою показать, вот что. Не можешь доказать, что прав, значит, промолчи. А в другой раз докажи, и всё тут. Докажи, какой ты есть. А плакать брось. Не морское это дело!
Но мысли Мити всё ещё шли своим путём. Он вдруг отнял руки от лица и заревел. Он плакал и говорил, и слёзы мешали ему говорить:
– Да‑а! Я хотел… вместе с ним, а он не хочет. А ещё сам говорил: будем дружками‑годками, будем всё пополам. А теперь…
Алексей Иванович рассмеялся, растроганный, подхватил Митю, заглянул в его заплаканные глаза:
– Ах ты, рыжик! Ну, не вышло, не получилось пока… Видно, Лесков хочет сам в героях ходить… Что же, пускай пока красуется, а ты успокойся, ты своё возьмёшь. Думаешь, корабль обмануть можно? Нет, на «Быстром» уже все очень хорошо поняли, какой этот Виктор Лесков.
Долго утешал Алексей Иванович своего маленького друга и расстался с ним только тогда, когда Митя немного успокоился, вытер глаза и снова начал улыбаться. Решили так: с Витькой не видеться, не встречаться, дружбу не водить, и пускай живёт как знает. Таких друзей никому не нужно. А когда Митя станет настоящим моряком, он скажет Витьке что‑нибудь такое, чтобы юнгу пробрала совесть…
А в это время Виктор Лесков ходил «в героях» с довольно печальным видом. Еле передвигая ноги, последовал он за Костиным‑коком в носовой кубрик и забрался в дальний угол, где находилась койка великого кулинара Ионы Осипыча. Утомлённый трудами на камбузе, кок, кряхтя, снял ботинки, со вздохом облегчения прилёг и сказал Виктору:
– Я вздремну, а ты посиди здесь. Не смей по кораблю шнырять.
Он с блаженной улыбкой закрыл глаза и добавил:
– Друг… хм! Всякие, видишь, друзья бывают… Никуда не ходи, нечего тебе со всякими водиться!
– Он не всякий, – пробормотал Виктор.
– Витька, не возражай! – благодушно сказал Иона Осипыч. – Тебя добру учат, а ты фыркаешь…
Он скоро заснул. Виктор вышел из кубрика.
Снова серое и неприветливое небо низко висело над неспокойным морем; снова неподвижные, молчаливые стояли на борту краснофлотцы, следившие за каждой волной. Миноносец продолжал свой путь.
«Где Митя?» – подумал Виктор.
Его потянуло к товарищу. Он сделал несколько шагов к юту и остановился, чувствуя, что не в силах встретиться с Митей. Невидимая преграда стала между ними, и Виктор не знал, как её назвать, как преодолеть. Не знал? Нет, он нашёл бы дорогу, которая могла снова привести его к Мите, но после слов, которые были сказаны им и Костиным‑коком, он не только не мог стать на эту единственную правильную дорогу, но даже старался не думать о ней.
– Лесков!
Виктор быстро обернулся и увидел Алексея Ивановича. Боцман внимательно смотрел на мальчика.
– Пройди к командиру, – сказал он. – Командир хочет с тобой поговорить. Его каюта четвёртая по правому борту.
– Есть пройти к командиру, – ответил юнга.
Со стеснённым сердцем направился он к жилым помещениям командного состава.
«ПОДУМАТЬ ХОРОШЕНЬКО…»
Дверь четвёртой каюты по правому борту была открыта. На пороге, спиной к Виктору, стоял обладатель чудесного чемодана и быстро говорил:
– Нет, тут же всё ясно… Такие замечательные глаза… Совершенно ясно…
– Благодарю вас, профессор, – раздался густой голос.
– Совершенно, совершенно ясно! – проговорил чудак, закрыл дверь, увидел Виктора и смущённо сказал: – Ах, это ты, мальчик!
Он постучал в дверь и крикнул:
– Мальчик пришёл!
– Прекрасно! Войди, юнга Лесков, – прогудел голос в каюте.
Виктор вошёл. Командир «Быстрого» сидел к нему спиной за столом. Он писал и не скоро повернулся к юнге. Наконец он кончил, пробормотал: «Точка!» – и встал. Виктор увидел очень высокого человека, загорелое лицо, светло‑серые глаза. Они резко выделялись на тёмном лице и глядели из‑под нависшего лба, как из засады, – настойчиво, внимательно, как показалось Виктору, строго.
– Здравствуй, Лесков! – сказал командир. – Рад с тобой познакомиться.
Он взял со стола лист бумаги, пробежал написанное и протянул мальчику:
– Ты умеешь читать рукописное? Вероятно, с трудом? Я предвидел это. Постарался писать разборчивее. Это текст радиограммы. Ответ на запрос походной редакции военно‑морской газеты. Спрашивают фамилию сигнальщика, который обнаружил подводную лодку. Понимаешь? В моём сообщении командованию я не указал фамилии, а газета желает довести её до сведения всего флота. Читай! Это о тебе…
Виктор вглядывался в круглые крупные буквы, но они прыгали, разбегались, как живые. Командир молчал, и это молчание нависло над Виктором, заставило его съёжиться.
– Нет, ты не читаешь, – сказал командир. – Дай сюда. Слушай внимательно!
Он медленно прочитал:
– «Первым обнаружил подводную лодку «синих» пассажир на борту эсминца «Быстрый», воспитанник блокшива Виктор Лесков».
В памяти Виктора возникло лицо Мити – такое, каким он видел его в последний раз, и юнга с силой втянул воздух.
– Всё правильно? – спросил командир.
Виктор молчал.
– Теперь поговорим, – сказал Воробьёв. – Сядь!
Виктор, всё так же не поднимая глаз, сел на диван. Командир прошёлся по каюте.
– На корабле не верят, что лодку первым увидел ты, – чётко проговорил он. – Не верит боцман. Не верит наш пассажир, профессор. Я ответил им: мне нужно поговорить с юнгой, познакомиться с ним лучше. Ты сын моряка?
– Да… – тихо ответил Виктор.
– Он погиб от мины?
– Да…
– Ты знаешь, каким был твой отец? Ты помнишь?
– Нет.
– Тебе рассказывали?
– Папа был смелый…
До сих пор он всегда говорил о своём отце с гордостью, охотно, а теперь ему почему‑то было очень трудно отвечать на короткие вопросы командира.
– Он был коммунист?
– Коммунист.
– Он был правдивый человек?
– Да, – с отчаянием прошептал Виктор.
– Иначе не могло быть! Смелость и честность – это одно и то же. Смелый человек не может быть лгуном, а лгун в трудную минуту непременно струсит. Ты, конечно, хочешь быть таким же, каким был твой отец – смелым и честным?
– Да…
– Почему же ты прячешь глаза?
Виктор знал, что стоит ему поднять глаза, и он снова встретит пытливый взгляд этого человека, который говорил так медленно, давая время каждому слову дойти до самого сердца. Всё же он заставил себя посмотреть на командира. Это было очень тяжело, но он сделал это.
– Всё ясно! – сказал командир, упорно глядя на пылавшее лицо Виктора. – Ты, сын советского моряка, не можешь поступить со своим другом несправедливо. Я знал это и решил не вызывать другого мальчика. Ты понимаешь?.. Всё устроится и без этого. Всё устроится к лучшему, стоит лишь тебе хорошенько подумать об этом деле. Подумать хорошенько…
Зазвонил телефон. Командир выслушал сообщение с вахты и ответил:
– Гогланд? Хорошо! Сейчас поднимусь на мостик.
Он надел бушлат, фуражку и, уходя, сказал:
– Скоро вернусь. Можешь подождать. Мы ещё потолкуем… и договоримся до дела.
Виктор остался один. Он поднёс руку к щекам и чуть не ожёгся – так горели они. Ему было так стыдно, будто у него ещё раз отобрали красные флажки. В каюте стало пусто и сумрачно. Виктор подошёл к письменному столу, посмотрел на фотографическую карточку, прочитал надпись на ленточке мальчика, сидевшего возле молодой женщины: «Дружный». Ему показалось, что мальчик похож на Митю и что он собирается о чём‑то спросить Виктора.
Юнга не хотел смотреть на карточку. Не хотел он смотреть на стол, где командир оставил только что написанное сообщение. Сегодня или завтра благодаря этому клочку бумаги весь флот узнает, что Виктор первым увидел подводную лодку, все будут хвалить Виктора, одного Виктора, и об этом было страшно подумать.
Ну да, он первый поднял тревогу – если не верите, спросите ещё раз у наблюдателя, – но что бы ни сказал этот краснофлотец, положение остаётся ужасным, и в душе зудит тоненький‑тоненький голосок: «А кто первый увидел палочку, над которой ты ещё посмеялся? Помнишь? Кто увидел палочку и не смог её правильно назвать: перископ? Митя! Митя! Митя!»
Ах, если бы шторм ворвался в круглые иллюминаторы каюты, подхватил клочок бумажки и унёс его в морской простор – далеко и навсегда! Но, как нарочно, качка становится всё слабее и слабее, покой охватывает корабль, и Виктор несчастен.
Он вскочил, снова сел, зажал руки между коленями, приказал себе не шевелиться и хорошенько продумать ещё раз всё. Кто первый увидел перископ? – Митя! Что надо сделать? – Надо кончать сразу! Но ведь за это влетит? – Вернее всего, что за это крепко попадёт. Ну и пускай, пускай влетит! Что угодно, только не эта тоска, не этот стыд перед Митей и, главное, перед отцом…
Он высвободил руки и вскочил. Ему чуть не помешали. Дверь каюты открылась, заглянул Костин‑кок и скомандовал:
– Витя, давай за мной! Сейчас перебираемся на линкор!
Он скомандовал и, к счастью, исчез.
Отгремел якорный канат, миноносец уцепился за грунт. Тишина показалась насторожённой: так бывает всегда, как только остановятся машины, перестанут вращаться винты, корабль развернётся по ветру и, скучая, начнёт болтаться на волне, нетерпеливо натягивая и подёргивая канат…
«ТЫМНЕ ДРУГ?..»
Эскадра «красных» стала на якорь за островом Гогланд – за скалистой громадой, которая возвышалась посредине Финского залива, как суровый страж. Неподвижные, как сам Гогланд, стояли линейные корабли, вокруг них построились миноносцы, и все они спешили наговориться вдосталь, так как в походе, да ещё когда ограничен радиообмен, многого не скажешь. Пока не сгустились сумерки, хватало дела флажному семафору: на мостиках кораблей красными огоньками мелькали сигнальные флажки. Потом на клотиках мачт замигали огоньки сигнальных ламп. Но они передавали только самые срочные сообщения, а подробные сведения для флагмана собирал «Болиндер» – большой самоходный катер, спущенный на воду с борта линкора. Он, пыхтя, бегал между кораблями, забирал почту для штаба «красных» и походного политотдела; огонёк на его мачте виднелся то здесь, то там.
На кораблях всё жило.
Кончилась первая часть тактических занятий. «Врагу» не удалось прорваться к главной базе. Краснофлотцы толпились возле карт Финского залива, слушали доклады политработников, запоминали названия островов.
Вышли бюллетени стенных и печатных газет: они говорили о походном соревновании на лучшее содержание машин и оружия, называли ударников. Их было много.
На кораблях начался конкурс затейников. Весельчаки, искусники устраивали концерты на верхней палубе, где можно и сплясать и спеть полным голосом. Глядя на Гогланд, моряки вспоминали старые песни, которые никогда не затихнут на флоте: о гордом «Варяге», о кочегарах, о близкой буре.
Их слушал поросший лесом скалистый остров, узнавал этих людей, узнавал их голоса. Сотни лет назад появились впервые у его неприветливых берегов люди восточной страны, неутомимые, настойчивые. Их корабли – сначала парусные и гребные – шли с востока и возвращались на восток, чтобы снова, в ещё большем количестве, пройти на запад, мимо Гогланда. Снова они тут, и хмурый остров даёт им удобную якорную стоянку.
– Что ты так долго копался? – набросился Иона Осипыч на Виктора, когда тот появился возле отваленного трапа. – Горе мне с тобой! Ну, чего ты там делал? Застегни бушлат, поправь бескозырку! Стой возле меня! Сейчас катер подойдёт.
– Я к Мите хочу, – сказал Виктор с решительным видом, хотя заранее знал, что из этого ничего не выйдет. – Мне к Мите надо!
– Ну и ну! – удивился кок, со стуком поставил чемоданчик на палубу и, улыбаясь, встряхнул Виктора за плечо. – Уже всё забыл, уже соскучился!.. Ладно, в Кронштадте помиритесь, если охота есть. А сейчас некогда, стой здесь!
– Да… Очень мне надо стоять…
– Кому приказывают! – прикрикнул Иона Осипыч.
– А если ты неправильно приказываешь?
– Вот! Оно ещё рассуждает! Оно приказ оспаривает! Стой на месте, тебе говорят, а придёшь на берег – обжалуй приказ перед Фёдором Степановичем. Порядка не знаешь…
– Совсем неправильный приказ! – тоскливо повторил Виктор.
На палубе толпились отдыхавшие моряки, рассматривали громаду Гогланда, старались угадать названия ближайших кораблей. Ненастный день уступал место бурной ночи. Сумерки окутывали корабли и, казалось, отдаляли их. Виктор нетерпеливо переступал с ноги на ногу; он надеялся, что Митя выйдет к нему и он расскажет ему всё, что перечувствовал в каюте командира. Но Мити не было… Митя не хотел его видеть и был прав… Зачем Мите такой друг!..
К трапу подошёл боцман Алексей Иванович, осведомился, всё ли приготовлено к встрече катера, и спросил у Ионы Осипыча:
– Вы готовы?
– Так точно, готов, – важно ответил Костин‑кок.
К пассажирам присоединился оптик. Он осторожно поставил чемодан на палубу и сказал:
– Всего один мальчик? А где другой? Они же неразлучники. Разве они ещё не помирились? Нельзя, нельзя ссориться, мальчик!
– Юнга тоже здесь? – громко проговорил Алексей Иванович. – Словом, все в сборе. Товарищ командир сейчас принесёт пакеты…
«Вот, теперь он меня не Витей, а юнгой называет!» – отметил с неприятным чувством Виктор и неуверенно спросил:
– А где Митя?
– Мите нездоровится, – сухо ответил боцман. – Он не выйдет на палубу.
По тону Алексея Ивановича юнга понял, что дальнейшие расспросы нежелательны, и отступил в сторонку. Боцман занялся приготовлениями к встрече «Болиндера», Костин‑кок снова подхватил свой чемоданчик, а Виктор всё смотрел на ют, старался представить, что делает Митя, жалел его и утешался тем, что в Кронштадте непременно увидит Митю и скажет ему всю правду. Он даже поведёт его в кино. Да что там кино! Он подарит ему такелажный нож[58]и, может быть, даже пистолет для пуска сигнальных ракет. Хороший пистолет! Но если бы увидеть Митю сейчас, сию минуту…
– Итак, ты покидаешь нас? – раздался над ухом Виктора знакомый голос командира. – Я не успел попрощаться с тобой.
Хорошо, что сумерки скрыли от командира горячий румянец, заливший лицо мальчика, и хорошо, что можно было не отвечать.
– Когда вернёшься в Кронштадт, – продолжал командир, – приходи на «Быстрый». Скоро в Кронштадт приедет из Севастополя моя жена с сыном, ты познакомишься с ними. Моего сына зовут Борис, он мечтает стать моряком, и я буду рад, если вы с Митей Гончаренко станете его друзьями.
– Что надо сказать, юнга? – напомнил Иона Осипыч.
– Спасибо, – чуть слышно сказал Виктор.
Ему стало тепло и радостно. Командир, очевидно, не сердился на него за то, что он сделал. С сердца скатилась тяжесть.
– Кто идёт? – раздался на юте окрик.
К трапу миноносца подошёл катер «Болиндер» и остановился, плавно поднимаясь и опускаясь на волне. Старшина, который казался большим и неуклюжим в чёрном дождевике, спросил, имеется ли корреспонденция и готовы ли пассажиры. Командир передал ему два конверта: один в штаб, другой в редакцию походной газеты. Иона Осипыч первым прыгнул в катер, боцман Щербак подхватил Виктора под мышки и передал его Костину‑коку. Затем последовал оптик и чемодан оптика. «Болиндер» запыхтел и отвалил.