В тот год, когда Василисе Петровне исполнилось четырнадцать, митрополит Алексей планировал коронацию князя Дмитрия Ивановича. Семь лет митрополит был регентом, он планировал, строил отношения и разрывал связи, вызывал людей для боя и отправлял их домой. Но когда Дмитрий повзрослел, Алексей, видя его смелость и уверенность, сказал:
– Хорошего жеребца нельзя оставлять на пастбище, – он начал планировать коронацию. Шились мантии, везли меха и камни, а мальчика отправили в Сарай просить поблажки у Хана.
И Алексей продолжал тихо выглядывать тех, кто будет против коронации князя. И тогда он узнал о священнике по имени отец Константин Никонович.
Константин был довольно юным, да, но, к счастью (или нет), был обладателем ужасной красоты: волос цвета золота и глаз цвета голубой воды. Его знали за его набожность, и, несмотря на юность, он побывал во многих местах – до Царьграда на юге и Эллады на западе. Он читал на греческом, знал теологию. У него был голос ангела, и люди плакали, когда слушали его, и поднимали взгляды к Богу.
А еще Константин Никонович рисовал иконы. Такие иконы люди еще не видели, они словно вышли из–под пальца Бога, чтобы благословить испорченный мир. Его иконы уже копировали в монастырях северной Руси, и шпионы Алексея рассказывали ему о мятежных толпах, о женщинах, что рыдали, целуя нарисованные лики.
Эти слухи тревожили митрополита.
– Я избавлю Москву от этого златовласого священника, – сказал он себе. – Если его так любят, его голос может настроить людей против князя.
Он думал, как с этим разобраться.
Пока он думал, прибыл гонец из дома Петра Владимировича.
Митрополит сразу вызвал его. Гонец прибыл, все еще в пыли и уставший, пораженный блеском вокруг. Но он встал прямо и сказал:
– Отец, благослови, – он лишь раз запнулся.
– Господь с тобой, – сказал Алексей, рисуя крест. – Скажи, что привело тебя так далеко, сын мой.
– Священник Лесной Земли скончался, – объяснил гонец, сглотнув. Он ожидал, что будет рассказывать о деле не такому важному человеку. – Славный отец Семен ушел к Господу, и мы остались на произвол судьбы, как сказала госпожа. Она просит прислать другого, чтобы мы не пали в дикость.
– Что ж, – тут же сказал митрополит, – ваше спасение уже близко.
Митрополит Алексей отпустил гонца и послал за Константином Никоновичем.
Юноша прибыл к нему, высокий, бледный и румяный. Его темная мантия оттеняла красоту волос и глаз.
– Отец Константин, – сказал Алексей, – вас призвал к заданию Господь.
Отец Константин промолчал.
– Женщина, – продолжал митрополит, – сестра Великого князя, прислала гонца с просьбой о помощи. Его деревня – стадо без пастуха.
Лицо юноши не переменилось.
– Вы отправитесь помочь ей и ее семье, – закончил Алексей, улыбаясь с милосердием.
– Батюшка, – сказал отец Константин. Его голос был таким низким, что это пугало. Слуга рядом с Алексеем охнул. Митрополит прищурился. – Это честь. Но у меня уже есть работа среди жителей Москвы. И здесь мои иконы, которые я нарисовал для величия Бога.
– В Москве нас много, – ответил митрополит. Голос юноши успокаивал и пугал одновременно, Алексей с опаской смотрел на него. – И никто не остался у душ в той глуши. Нет, это должны быть вы. Вы уезжаете через три недели.
«Петр Владимирович чувствителен», – подумал Алексей. Год на севере убьет этот мятеж или хотя бы притупит его. Лучше, чем убивать его, иначе люди растащат его плоть на реликвии и сделают его мучеником.
Отец Константин открыл рот. Но он заметил взгляд митрополита, твердый, как кремень. Стражи стояли по бокам, за дверью их было еще больше, и у них были большие алые пики. Константин подавил ответ.
– Уверен, – тихо сказал Алексей, – что у вас много дел перед отъездом. Господь с тобой, сын мой.
Константин с белым лицом, кусая губу, склонил голову и развернулся. Его тяжелая мантия затрепетала и хлопнула за ним, он покинул зал.
– Вот и выход, – пробормотал Алексей, хоть ему было не по себе. Он налил квас в чашку и выпил залпом.
* * *
Летом дороги поросли травой и высохли. Солнце мягко светило на сладко пахнущую землю, после слабых дождей в лесу сверкали цветы. Но отец Константин не видел этого. Он ехал рядом с гонцом Анны, его губы белели от гнева. Его пальцы болели, желая кисти, оттенки и дерево в прохладе его комнаты. Он тосковал по людям, их любви, жажде и робкому рвению, к тому, как они тянули к нему руки. Митрополит темнил. И теперь его выгнали, потому что люди любили его.
Что ж. Он обучит деревенского мальчишку, назначит его на место и вернется в Москву. Может, отправится южнее в Киев или на запад в Новгород. Мир был большим, и Константин Никонович не собирался гнить на ферме в лесу.
Константин неделю кипел, а потом естественное любопытство взяло верх. Деревья становились все больше, пока они забирались глубже в глушь: огромные дубы, высокие, как купола церквей, сосны. Яркие луга становились все меньше, и по сторонам потянулся лес, свет был зеленым, серым и лиловым, тени были густыми, как бархат.
– Какая земля у Петра Владимировича? – спросил Константин одним утром. Гонец вздрогнул. Они ехали неделю, и красивый священник открывал рот только для еды.
– Очень красивая, батюшка, – ответил с уважением мужчина. – Деревья как соборы, ручьи со всех сторон. Цветы летом, фрукты осенью. Холодно зимой.
– А хозяева? – спросил Константин, невольно испытывая любопытство.
– Петр Владимирович – хороший человек, – сказал мужчина с теплом в голосе. – Порой строгий, но справедливый. Народ не страдает.
– А хозяйка?
– О, хорошая женщина. Не как прошлая госпожа, но все равно хорошая. Не вредит, – он посмотрел на Константина, пока говорил, и отец Константин задумался, что гонец не рассказал.
* * *
В день, когда прибыл священник, Вася сидела на дереве и говорила с русалкой. Когда–то Васе было не по себе от такого общения, но теперь она привыкла к зеленокожей наготе женщины и стекающей постоянно воды с ее бледных волос. Она сидела на толстом суку с кошачьей безмятежностью, расчесывала длинные пряди. Гребень был сокровищем русалки, если ее волосы высохнут, она умрет, а гребень призывал воду. Присмотревшись, Вася видела, как с зубцов гребня течет вода. Русалка любила плоть, она ловила оленят, что ходили пить к ее озеру на рассвете, и порой юношей, что ходили тут в середине лета. Но Василиса ей нравилась.
День был поздним, свет падал на них, и волосы Васи блестели, а русалка казалась зеленоватым призраком в облике женщины. Водный дух была старой, как само озеро, порой удивленно смотрела на Васю, наглое дитя нового мира.
Они стали друзьями при странных обстоятельствах. Русалка украла мальчика из деревни. Вася увидела, как юноша пропал, захлебываясь, и зеленые пальцы тянули его в озеро. Вася была ребенком, горела силой своей смертности и могла побороть русалку. Она вытащила мальчика из озера. Они выбрались на берег, мальчик был в синяках, сплевывал воду, смотрел на Васю с благодарностью и страхом. Он отцепился от нее и побежал в деревню, как только ощутил землю под ногами.
Вася пожала плечами и пошла за ним, выжимая воду из косы. Она хотела суп. Но в весенних сумерках, когда каждый листок и травинка выделялись черным в синеватом воздухе, Вася вернулась к озеру. Она села на краю, опустила ноги в воду.
– Ты хотела съесть его? – спросила она у воды. – Ты не можешь найти другое мясо?
Тишину заполнял шелест листьев. А потом…
– Нет, – сказал трепещущий голос. Вася вскочила на ноги, посмотрела на листья. Ей чудом удалось заметить изгибы обнаженной женщины. Русалка сидела на ветке, что–то сияющее белое было в ее руке. – Не мясо, – сказало существо, пожав плечами, волосы ниспадали водопадами на ее кожу. – Страх и желание… но ты этого не знаешь. Это обогащает воду, питает меня. Умирая, они знают истинную меня. Иначе я буду лишь озером, деревом и водорослями.
– Но ты их убиваешь! – сказала Вася.
– Все умирают.
– Я не дам тебе убивать мой народ.
– Тогда я пропаду, – сухо ответила русалка.
Вася задумалась на миг.
– Я знаю, что ты здесь. Вижу тебя. Я не умираю, не боюсь, но… вижу тебя. Я могу быть тебе другом. Этого хватит?
Русалка с любопытством посмотрела на нее.
– Возможно.
И Вася держала слово, приходила к русалке, и весной она бросала цветы в озеро. Русалка не умирала.
Русалка взамен научила Васю плавать так, как никто не мог, лазать по деревьям как кошка, и они развлекались, устроившись на ветви с видом на дорогу, когда Константин приблизился к Лесной Земле.
Русалка первой увидела священника. Ее глаза засияли.
– Вот его я бы с радостью съела.
Вася посмотрела на дорогу и увидела мужчину с золотыми пыльными волосами в темном одеянии священника.
– Почему?
– Он полон желания. Желания и страха. Он не знает, чего хочет, не признает страх. Но ощущает это, и чувства сильны, – мужчина приближался. Лицо его было голодным. Высокие скулы выпирали и бросали тени на впавшие щеки, у него были глубоко посаженные голубые глаза и мягкие полные губы, но сжатые строго, чтобы скрыть мягкость. С ним ехал один из людей ее отца, они были в пыли и уставшими.
Вася просияла.
– Я домой, – сказала она. – Если он из Москвы, у него могут быть новости о моих брате и сестре.
Русалка не смотрела на нее, она глядела на мужчину на дороге с голодным светом в глазах.
– Ты обещала, что не станешь, – резко сказала Вася.
Русалка улыбнулась, острые зубы сверкнули за зеленоватыми губами.
– Может, он желает смерти, – сказала она. – Тогда я ему помогу.
* * *
Двор перед домом кишел, как муравейник, озаренный золотом солнца. Мужчина снимал седла с уставших лошадей, но священника не было видно. Вася побежала к двери кухни. На пороге ее встретила Дуня, зашипела из–за прутиков в волосах и пятнах на платье.
– Вася, где…? – сказала она. – Не важно. Скорее, – она поторопила девочку, чтобы расчесать ее и сменить грязную одежду на блузку и расшитый сарафан.
Румяная, недовольная, но уже прилично выглядящая, Вася вышла из комнаты, которую делила с Ириной. Ее ждал Алена. Он улыбнулся ей.
– Может, они все–таки смогут тебя выдать замуж, Васечка.
– Анна Ивановна не даст, – спокойно ответила Вася. – Слишком высокая, тощая как ласка, ноги и лицо лягушки, – она хлопнула в ладоши и подняла голову. – Только принцы из сказок любят жен–лягушек. И они колдуют и становятся красивыми, когда хотят. Боюсь, такой принц мне не светит, Лешка.
Алешка фыркнул.
– Мне было бы жаль принца. Но не принимай слова Анны Ивановны близко к сердцу. Она не хочет, чтобы ты была красивой.
Вася промолчала, помрачнев.
– Прибыл новый священник, – добавил спешно Алеша. – Любопытно, сестренка?
Они выбрались наружу и обошли дом.
Ее взгляд был ясным, как у ребенка.
– А тебе нет? – сказала она. – Он из Москвы. Может, у него есть новости.
* * *
Петр и священник сидели на прохладной летней траве и пили квас. Петр повернулся, услышав детей, прищурился при виде второй дочери.
«Она почти женщина, – подумал он. – Я давно на нее не смотрел. Она и похожа на мать, и нет».
Вася еще казалась неуклюжей, но ее лицо уже менялось. Кости все еще казались слишком крупными, а рот – слишком широким и полным для ее тела. Но она была неотразима: настроение проносилось облаками над ясной зеленой водой ее взгляда, и порой что–то в ее движениях, поворот шеи, заплетенные волосы, привлекали взгляд и удерживали его. Когда свет падал на ее черные волосы, они сияли не бронзой, как у Марины, а темно–красным, как гранат в шелковых нитях.
Отец Константин смотрел на Васю, приподняв брови, чуть хмурясь. Петр не был удивлен. Было в ней что–то хищное, даже пока она была в платье и с заплетенными волосами. Она выглядела как пойманное дикое создание, которое лишь немного причесали.
– Мой сын, – спешно сказал Петр, – Алексей Петрович. А это моя дочь Василиса Петровна.
Алеша поклонился священнику и отцу. Вася смотрела на Константина с явным оживлением. Алеша ткнул ее локтем.
– О! – сказала Вася. – Добро пожаловать, батюшка, – и она быстро добавила. – Вы слышали о наших брате и сестре? Мой брат уехал семь лет назад, чтобы принять обет в Троицкой Лавре. А моя сестра – княгиня Серпухова. Скажите, что вы их видели!
«Ее матери нужно обуздать ее», – мрачно подумал Константин. Тихий голос и опущенная голова подошли бы, когда женщина обращалась к священнику. Эта девушка открыто смотрела на него волшебными зелеными глазами.
– Довольно, Вася, – строго сказал Петр. – У него был долгий путь.
Константин не ответил. Ноги зашуршали по летней траве. Анна Ивановна появилась в поле зрения в лучшем наряде. Ее дочь Ирина шла за ней, безупречная и красивая, как кукла. Анна поклонилась. Ирина сосала палец и смотрела на незнакомца большими глазами.
– Батюшка, – сказала Анна. – Рады приветствовать.
Священник кивнул. Эти женщины вели себя должным образом. Волосы матери скрывал шарф, девочка была аккуратной и сдержанной. Но Константин невольно посмотрел в сторону и поймал заинтересованный взгляд другой дочери.
* * *
– Краски? – Петр нахмурился.
– Краски, Петр Владимирович, – отец Константин старался не выдавать рвения.
Петру казалось, что он ослышался.
Ужин на летней кухне был шумным. Лес был добр в золотые месяца, сад был полон. Дуня превзошла себя с блюдами.
– А потом мы бежали как зайцы, – сказал Алеша у камина. Рядом с ним Вася покраснела и прикрыла лицо. По кухне звенел смех.
– Вы о красителях? – сказал Петр священнику, поняв. – Не бойтесь, женщины окрасят все, что нужно, – он улыбнулся, ощущая себя щедрым. Петр был доволен жизнью. Его посевы росли высокими и зелеными под ярким солнцем. Его жена меньше плакала и кричала, меньше пряталась после прибытия священника со светлыми волосами.
– Можем, – тихо вмешалась Анна. Она не ела рагу. – Что хотите. Вы еще голодны, батюшка?
– Краски, – сказал Константин. – Не для красителей. Я хочу рисовать.
Петр был оскорблен. Дом был алым и голубым. Но картины были яркими, ухоженными, и если этот человек решил вмешаться…
Константин указал на уголок с иконой напротив двери.
– Для рисования икон, – отстраненно сказал он. – Для величия Бога. Я знаю, что мне нужно. Но я не знаю, где это найти в вашем лесу.
Для икон. Петр посмотрел с Константином с обновленным уважением.
– Как наши? – сказал он, посмотрел на тусклую Деву в углу, перед ней стоял огарок свечи. Он привозил иконы из Москвы, но не видел тех, кто их рисует. Монахи рисовали иконы.
Константин открыл рот, закрыл его, взял себя в руки и сказал:
– Да, почти как они. Но мне нужны краски. Цвета. Я немного взял с собой, но…
Иконы были священными. Люди будут чтить его дом, когда узнают, что у него иконописец.
– Конечно, батюшка, – сказал Петр. – Иконы… их рисование… мы найдем вам краски, – Петр повысил голос. – Вася!
Алеша сказал что–то у камина и рассмеялся. Вася тоже смялась. Солнце падало на ее волосы и веснушки на переносице.
«Нескладная, – подумал Константин. – Неуклюжий подросток», – но половина дома смотрела, что она сделает.
– Вася! – Петр позвал уже резче.
Она перестала шептаться и прошла к ним. Она была в зеленом платье. Ее волосы выбились у висков и чуть завивались над бровями под красно–желтым платком.
«Страшная», – подумал Константин, а потом задумался. Какая ему разница?
– Отец? – сказала Вася.
– Отец Константин хочет пойти в лес, – сказал Петр. – Он ищет краски. Ты пойдешь с ним. Ты покажешь ему, где растут красящие растения.
Ее взгляд, брошенный на священника, был не глупым или скромным, а ярким и любопытным, как солнце.
– Да, отец, – сказала она и обратилась к Константину. – Завтра на рассвете, батюшка. Лучше собирать травы до полного восхода.
Анна Ивановна воспользовалась моментом и добавила рагу в миску Константина.
– С вашего позволения, – сказала она.
Он не сводил взгляд с Васи. Почему ему не мог помочь с красками кто–нибудь из деревни? Почему зеленоглазая ведьма? Он резко понял, что пялится. Яркость пропала с лица девочки. Константин спохватился.
– Благодарю, девушка, – он начертил крест в воздухе между ними.
Вася вдруг улыбнулась.
– Тогда завтра, – сказала она.
– Беги, Вася, – высоким голосом сказала Анна. – Святому отцу ты уже не нужна.
* * *
Утром на земле был туман. Свет восходящего солнца превращал его в огонь и дым, добавляя тени деревьев. Девушка поприветствовала Константина с настороженным сияющим лицом. Она была как дух в тумане.
Лес здесь был не таким, как вокруг Москвы. Он был диким, жестоким, но и светлым. Большие деревья шептались над головой, и Константин отовсюду ощущал взгляды. Бред.
– Я знаю, где растет полевая мята, – сказала Вася, пока они шли по узкой тропе. Деревья образовывали соборную арку над их головами. Босые ноги девушки мягко шли по пыли. На ее спине висела кожаная сумка. – Если повезет, найдем бузину и чернику. Ольху для желтого. Но этого мало для лика святого. Вы нарисуете нам иконы, батюшка?
– У меня есть красная земля, порошок камней и черный металл. Даже есть лазурная пыль для вуали Девы. Но нет зеленого, желтого и фиолетового, – сказал Константин. Он поздно уловил рвение в голосе.
– Это мы можем найти, – сказала Вася, подпрыгнув, как ребенок. – Я еще не видела, как пишут иконы. И никто не видел. Мы будем приходить и просить у вас молитвы, чтобы посмотреть на вашу работу.
Он знал, что люди так делают. В Москве они толпились вокруг его икон…
– Вы все–таки человек, – Вася смотрела, как мысли проносятся на его лице. – А порой вы похожи на икону.
Он не знал, что она увидела на его лице, и злился на себя.
– Вы слишком много думаете, Василиса Петровна. Лучше тихо сидеть дома с младшей сестрой.
– Вы не первый мне это говорите, – сказала Вася без злобы. – Но кто тогда пошел бы с вами на рассвете искать травы? Вот…
Они остановились у березы, потом у дикой горчицы. Девушка умело обращалась с маленьким ножом. Солнце поднялось выше, сжигая туман.
– Я задала вчера вопрос, хотя не должна была, – сказала Вася, когда горчица перекочевала в ее сумку. – Но я повторю вопрос сегодня, простите настойчивость, батюшка. Я люблю брата и сестру. Мы давно о них не слышали. Моего брата теперь зовут брат Александр.
Священник сжал губы.
– Я его знаю, – сказал он после короткой паузы. – Разразился скандал, когда он принял обет под своим именем.
Вася почти улыбнулась.
– Наша мама выбрала ему это имя, и брат всегда был упрямым.
Слухи о непримиримости брата Александра разошлись по Московии. Но Константин понимал, что обеты – не тема для девушек. Вася смотрела на него большими глазами. Константину становилось неудобно.
– Брат Александр прибыл в Москву на коронацию Дмитрия Ивановича. Говорили, он пользуется уважением у деревень, – сухо добавил священник.
– А моя сестра? – сказала Вася.
– Княгиню Серпухова чтят за ее набожность и сильных детей, – сказал Константин, желая закончить разговор.
Вася повернулась, радостно вскрикнув.
– Я переживаю за них, – сказала она. – Отец тоже, хоть это скрывает. Спасибо, батюшка, – она повернулась к нему с сияющим лицом, и это пугало и невольно восхищало Константина. Он похолодел. Повисла пауза. Тропа стала шире, и они пошли бок о бок.
– Отец сказал, вы бывали в разных концах света, – сказала Вася. – В Царьграде и дворце тысячи королей. В соборе святой Софии.
– Да, – сказал Константин.
– Расскажете об этом? – сказала она. – Отец говорит, в сумерках поют ангелы. И что царь правит всеми людьми божьими, словно он сам – Бог. И что у него комнаты драгоценных камней и тысячи слуг.
Ее вопрос поразил его.
– Не ангелы, – медленно сказал Константин. – Люди, но с голосами, что не постыдили бы ангелов. Ночью они зажигают тысячи свечей, и всюду золото и музыка…
Он резко остановился.
– Это, наверное, как рай, – сказала Вася.
– Да, – сказал Константин. От воспоминания сдавило горло: золото и серебро, музыка, ученые люди и свобода. Лес будто душил его. – Это не тема для девушек, – добавил он.
Вася вскинула брови. Они нашли куст ежевики. Вася сорвала горсть.
– Вы не хотели сюда ехать, да? – сказала она у ежевики. – У нас нет музыки, огней, мало людей. Вы не можете уехать?
– Я иду по велению Божьему, – сказал Константин холодно. – Если моя работа здесь, то я останусь здесь.
– И что у вас за работа, батюшка? – сказала Вася. Она перестала есть ежевику. На миг она посмотрела на деревья наверху.
Константин проследил за ее взглядом, но там ничего не было. Его охватило странное ощущение.
– Спасать души, – сказал он. Он мог сосчитать веснушки на ее носу. Эту девушку точно нужно было спасать. Ежевика испачкала ее рот и руки.
Вася слабо улыбнулась.
– Вы нас спасете?
– Если Господь даст силы, спасу
– Я лишь деревенская девушка, – сказала Вася. Она потянулась к ягодам, следя за шипами. – Я никогда не видела Царьград или ангелов, не слышала голос Бога. Но я думаю, что вам нужно быть осторожнее, батюшка. Господь не говорит так, как вы хотите. Нам не требовалось спасение раньше.
Константин смотрел на нее. Она улыбнулась, ребенок, а не женщина, высокая и худая, испачканная соком ежевики.
– Скорее, – сказала она. – Скоро солнце взойдет.
* * *
Той ночью отец Константин лежал на узкой кровати и дрожал. Он не мог уснуть. На севере ветер кусал после заката даже летом.
Он правильно поставил иконы в углу напротив двери. Богоматерь висела в центре, Троица – ниже. Ночью хозяйка дома, робкая и вежливая, дала ему толстую свечу из пчелиного воска, чтобы поставить перед иконами. Константин зажег ее и наслаждался золотым светом. Но в свете луны свеча отбрасывала зловещую тень на лицо Девы, и странные фигуры будто плясали среди икон. Было что–то враждебное в доме ночью. Казалось, он дышит…
«Глупости», – подумал Константин. Он с раздражением встал, чтобы задуть свечу. Но, когда он пересек комнату, он услышал вдали щелчок закрывшейся двери. Он тут же повернулся к окну.
Женщина бежала перед домом, укутанная в тяжелую шаль. Из–за этого она казалась пухлой и бесформенной. Отец Константин не понимал, кто это. Фигура добралась до двери церкви и замерла. Она коснулась бронзового кольца и открыла дверь, а потом пропала внутри.
Константин смотрел на место, где она пропала. Ничто не мешало людям молиться ночью, но в доме были свои иконы. Можно было легко помолиться перед ними, а не ходить ночью на улицу. И манеры женщины были вороватыми, почти виновными.
Константин ощущал все больше любопытства, раздражения и бодрости. Он отвернулся от окна, накинул темную мантию. В его комнате была дверь наружу. Он бесшумно вышел, не обувшись, и пошел по траве к церкви.
* * *
Анна Ивановна сидела в темноте перед иконостасом и старалась ни о чем не думать. Пахло пылью и краской, пчелиным воском и старым деревом, и это окутывало ее бальзамом, пока пот от очередного кошмара высыхал на холоде. В этот раз она ходила по лесу в полночь, вокруг были черные тени. Странные голоса звучали вокруг нее.
– Госпожа, – кричали они. – Госпожа, просим. Увидь нас. Познай нас, чтобы очаг не был без защиты. Просим, госпожа, – но она не смотрела. Она ходила, голоса терзали ее. А потом, в отчаянии, она побежала, раня ноги о камни и корни. Раздался громкий жалобный вопль. Вдруг ее путь оборвался. Она забежала в пустоту и вернулась в свою кожу, задыхаясь и истекая потом.
Только сон. Но ее лицо и ноги жалило, и, даже проснувшись, Анна слышала те голоса. Она бросилась в церковь и опустилась у иконостаса. Она могла остаться в церкви и вернуться с первым светом. Она так делала раньше. Ее муж был вежливым, хотя ее ночные пропажи было сложно объяснить.
Тихий скрип петель пробрался в ее уши. Анна дернулась и развернулась. Фигуру в темной мантии озарял свет луны. Он тихо прошел порог и приблизился к ней. Анна боялась пошевелиться. Она застыла, но тень приблизилась достаточно, чтобы она заметила блеск волос цвета старого золота.
– Анна Ивановна, – сказал Константин. – С вами все в порядке?
Она уставилась на священника. Всю жизнь люди задавали ей злые и возмущенные вопросы. Они спрашивали «Что вы делаете?» и «Что с вами такое?». Но никто еще не спрашивал так мягко. Лунный свет играл на впадинах его лица.
Анна залепетала:
– Я… конечно, батюшка. Я в порядке, просто… простите, я… – она всхлипнула. Дрожа, не глядя ему в глаза, она отвернулась, перекрестилась и опустилась перед иконостасом на колени. Отец Константин замер за ней на миг, ничего не говоря, а потом развернулся и, перекрестившись, опустился у другого конца иконостаса, перед безмятежным лицом Богоматери. Его голос, пока он молился, слабо доносился до ушей Анны: медленный шепот, хотя она не могла разобрать слова. Ее судорожное дыхание стало тише.
Она поцеловала икону Христа и взглянула на отца Константина. Он смотрел на тусклые изображения перед собой, сцепив ладони. Его голос был низким, тихим и неожиданным:
– Скажите, – обратился он, – что привело вас сюда в такой час.
– Вам не сказали, что я безумна? – с горечью ответила Анна, удивляя себя.
– Нет, – сказал священник. – Это так?
Она слабо кивнула.
– Почему?
Она посмотрела на него.
– Почему я безумна? – ее голос звучал хриплым шепотом.
– Нет, – терпеливо ответил Константин. – Почему вы верите, что это так?
– Я вижу… всякое. Демонов, чертей. Всюду. Все время, – она словно переступала через себя. Что–то завладело ее языком, звучали ответы. Она никому раньше не рассказывала. Она отказывалась порой сама признавать, даже когда бормотала в углах, и женщины шептались, прикрываясь ладонями. Даже добрый, пьяный и неуклюжий отец Семен, который молился с ней больше раз, чем она могла сосчитать, никогда не получал от нее это признание.
– Но почему это значит, что вы безумны? Церковь учит, что демоны ходят среди нас. Вы отрицаете учения церкви?
– Нет! Но… – Анне было жарко и холодно. Она хотела посмотреть в его лицо снова, но не осмелилась. Она посмотрела на пол и увидела слабую тень его ноги, босой под тяжелой мантией. Она выдавила шепот. – Но они не… не могут быть настоящими. Никто больше не видит… Я безумна, я это знаю, – она замолчала и медленно добавила. – Но порой я думаю… о падчерице Василисе. Но она лишь ребенок, который слушал слишком много сказок.
Отец Константин нахмурился.
– Она говорит об этом?
– Иногда. Но когда она была маленькой, порой… ее глаза…
– И вы ничего не сделали? – голос Константина был гибким, как змея, и податливым, как у певца. Анна робела от его потрясенного тона.
– Я била ее, когда могла, запрещала говорить об этом. Я думала, может, если поймаю это в раннем возрасте, безумие отступит.
– Об этом вы думали? Безумие? Вы не боялись за ее душу?
Анна открыла рот, закрыла его и ошеломленно посмотрела на священника. Он прошел к центру иконостаса, где сидел Христос, окруженный апостолами. Лунный свет делал его золотые волосы седыми, серебристыми. Его тень ползла по полу.
– Демонов можно изгнать, Анна Ивановна, – сказал он, не сводя взгляда с иконы.
– И–изгнать? – пролепетала она.
– Естественно.
– Как? – она ощущала, словно думала сквозь грязь. Всю жизнь она носила это проклятие. Она не могла осознать, что от этого можно было избавиться.
– Ритуалы церкви. И молитвы.
Повисла тишина.
– О, – выдохнула Анна. – О, прошу. Прогоните это. Прогоните их.
Он, должно быть, улыбнулся, но она толком не видела в свете луны.
– Я буду молиться и думать об этом. Идите спать, Анна Ивановна, – она смотрела на него большими потрясенными глазами, а потом развернулась и бросилась к двери, неловко ступая по дереву.
Отец Константин опустился перед иконостасом. Он не спал остаток ночи.
А потом было воскресенье. В сером свете рассвета Константин вернулся в свою комнату. С тяжелой головой он умыл холодной водой лицо и вымыл руки. Скоро ему на службу. Он был уставшим, но спокойным. За долгие часы бдения Бог дал ему ответ. Он знал, что за зло лежало на этой земле. Оно было в солнечных символах на фартуке няни, в ужасе глупой женщины, в хищных глазах дочери Петра. Место было заражено демонами, чертями старой религии. Эти глупые дикие люди поклонялись Богу днем и старым божествам в тайне. Они пытались идти обеими тропами сразу, делали себя низкими в глазах Отца. Конечно, зло забавлялось здесь.
Волнение кипело в его венах. Он думал, что будет тут гнить, в глуши. Но тут шел бой, бой за души людей, и с одной стороны было зло, а с другой – посланник Бога.
Люди собирались. Он почти ощущал их любопытство. Тут было не так, как в Москве, где люди голодно внимали его словам, любили его своими испуганными глазами. Пока что.
Но будет так.
* * *
Вася дернула плечом, ей хотелось снять головной убор. Они были в церкви, и Дуня добавила вуаль к строению из ткани и дерева с полудрагоценными камнями. Чесалось. Но это было ничего, по сравнению с Анной, которая нарядилась как на праздник – с крестом с камнями на шее, кольцами на каждом пальце. Дуня посмотрела на хозяйку, пробормотала о набожности и золотых волосах. Даже Петр вскинул брови при виде жены, но промолчал. Вася пошла за братьями в церковь, почесывая голову.
Женщины стояли слева, у Девы, а мужчины справа – перед Христом. Вася всегда хотела стоять рядом с Алешей, чтобы они толкались всю службу. Ирина была такой маленькой и милой, что радости от тыканья не было, и Анна всегда это замечала. Вася сцепила пальцы за спиной.
Двери в центре иконостаса открылись, вышел священник. Шепот деревни звучал в тишине, смешанный с хихиканьем девочки.
Церковь была маленькой, и отец Константин, казалось, заполнял ее. Его золотые волосы привлекали взгляд, как не могли даже камни Анны. Его голубые глаза пронзали толпу ножами, каждого человека. Он не сразу заговорил. Люди замолчали, и Вася старалась услышать их тихое дыхание.
– Благословенно царство, – заговорил Константин, его голос хлынул на них, – отца, сына и святого духа ныне и присно, и во веки веков.
Он не звучал как отец Семен, отметила Вася, хотя слова литургии были такими же. Его голос был громом, он расставлял ударения, как Дуня стежки. От его прикосновения слова оживали. Его голос был глубоким, как реки веской. Он говорил с ними о жизни и смерти, о Боге и грехе. Он говорил о том, чего они не знали, о чертях, страданиях и искушении. Он рассказывал это перед ними, чтобы они увидели себя поддавшимися суждению Бога, увидели себя обреченными и сдались.
Константин притягивал толпу к себе, и они повторяли его слова в дымке восторженного ужаса. Он манил их голосом, пока их голоса не утихли, пока они не слушали, как дети, боящиеся бури. Они были на грани паники – или восторга – и его голос стал мягче.
– Спаси, сохрани и помилуй раба твоего.
Повисла тяжелая тишина. В ней Константин поднял правую руку и благословил толпу.
Они уходили из церкви как сомнамбулы, держась друг за друга. Анна была в ужасе, который Вася не понимала. Остальные были ошеломлены, даже измождены, в их глазах остались следы боязливого восторга.
– Лешка! – позвала Вася, побежав за братом. Но, когда он повернулся к ней, он был бледен, как остальные, он смотрел на нее будто издалека. Она шлепнула его, боясь пустоты в его глазах. Вдруг Алеша пришел в себя, толкнул ее, и она упала бы в пыль, но она была ловкой и в новом платье. Так что она отпрянула, удержалась на ногах, и они хмуро посмотрели друг на друга, сжимая кулаки, тяжело дыша.
Они пришли в себя и рассмеялись. Алеша сказал:
– Это правда, Вася? Демоны среди нас, и нас ждут страдания, если мы не избавимся от них? Но черти… он говорил о них? Женщины всегда оставляли хлеб домовому. Какое Богу дело до этого?
– Истории или нет, но почему мы должны отказываться от духов домашнего очага ради старого священника из Москвы? – рявкнула Вася. – Мы всегда оставляли им хлеб, соль и воду, и Бог не злился.
– Мы не голодали, – робко сказал Алеша. – И не было огней или болезней. Но, может, он ждет, когда мы умрем, чтобы наше наказание не прекращалось.
– Ради всего святого, Лешка, – начала Вася, но ее перебил голос Дуни. Анна попросила особый ужин, и Вася должна была катать клецки и мешать суп.
Они ужинали снаружи яйцами, кашей и весенней зеленью, хлебом, сыром и медом. Веселье притихло. Девушки стояли группами и шептались.
Константин спокойно жевал с довольным видом. Петр, хмурясь, поворачивал голову в стороны, словно бык, ощущающий опасность, но не видящий волков среди травы.
«Отец понимает диких зверей, – подумала Вася. – Но грех и осуждение не убрать».
Остальные смотрели на священника с ужасом и голодным восхищением. Анна Ивановна сияла с робкой радостью. Их реакция поднимала Константина и несла его, как лошадь галопом. Вася не знала, но в тишине, когда все ушли, священник обратил это чувство в экзорцизм, пока даже люди вдали не услышали, как кричат дьяволы, убегая из стен Петра прочь.
* * *
Тем летом Константин ходил среди людей и слушал их горести. Он благословлял умирающих и новорожденных. Он слушал, когда говорили, а когда звучал его гулкий голос, люди молчали и слушали.
– Покайтесь, – говорил он им, – или будете гореть. Огонь близко. Он ждет вас и ваших детей, когда вы ложитесь спать. Дарите плоды одному лишь Богу. Только это спасет вас.
Люди шептались, и их шепот был все больше наполнен страхом.
Константин каждый вечер ел за столом Петра. Его голос заставлял трепетать их медовуху, а ложки – греметь. Ирина оставляла ложку в чашке и хихикала, когда они звякали. Вася поощряла это, детские шалости радовали. Разговоры о наказании не пугали Ирину, она еще была маленькой.
Но Вася боялась.
Не священника, не дьяволов и не огня. Она видела их дьяволов. Она видела их каждый день. Некоторые были злыми, некоторые добрыми, некоторые шаловливыми. Они были похожи на людей, которых оберегали.
Нет, Вася боялась за свой народ. Они не шутили больше по пути в церковь, они слушали отца Константина в тяжелой и жадной тишине. И даже не в церкви люди часто ходили к нему.
Константин попросил у Петра пчелиный воск, и он растопил его, смешал с красками. Когда в его комнату проник свет солнца, он взялся за кисти, открыл флаконы с порошками. И он рисовал. Под его кистью появлялся святой Петр. Борода его была кудрявой, риза – желтой и темно–коричневой. Его странная ладонь с длинными пальцами была поднята в благословении.
Лесная Земля только об этом и говорила.
Одним воскресеньем Вася отчаялась и принесла сверчков в церковь и разбросала среди людей. Их стрекот противостоял низкому голосу отца Константина. Но никто не смеялся, все кривились и шептали о злом предзнаменовании. Анна Ивановна не видела, но подозревала, кто за этим стоит. После службы она вызвала Васю к себе.
Вася с неохотой пришла в комнату мачехи. Прут из ивы уже был в руке Анны. Священник сидел у открытого окна, растирал в порошок голубой камень. Он не слушал, пока Анна допрашивала падчерицу, но Вася знала, что вопросы ради священника, чтобы показать, какая ее мачеха хорошая хозяйка дома.
Расспросы продолжались.
– Я бы сделала так снова, – сорвалась Вася, когда ей уже надоело. – Разве не Бог создал всех существ? Почему только мы можем молиться? Сверчки молятся песнями, как мы.
Константин взглянул на нее, но она не смогла прочесть его выражение.
– Наглость! – завопила Анна. – Кощунство!
Вася вскинула голову и молчала, а прут мачехи свистел. Константин мрачно наблюдал. Вася смотрела ему в глаза, отказывалась отводить взгляд.
Анна смотрела на их взгляды, и ее яростное лицо стало еще краснее. Она все силу вложила в удары. Вася не двигалась, прикусывала губу до крови. Но слезы выступали, несмотря на ее старания, и катились по ее щекам.
За Анной сидел Константин и наблюдал без слов.
Вася издала вопль только раз почти в конце, скорее от унижения, чем от боли. А потом все закончилось, и Алеша с белыми губами пошел искать их отца. Петр увидел кровь и белое лицо дочери и схватил Анну за руку.
Вася не сказала отцу или кому–то еще, она ушла, спотыкаясь, хотя брат пытался ее окликнуть, и спряталась в лесу, как ранены<