Глава пятьдесят четвертая

 

Мукундо-бабу со всей семьей готовился к отъезду из Бенареса в Мирут. Вещи были уже упакованы, и отъезд назначен на следующее утро. Комола все еще надеялась, что какое-нибудь событие помешает их отъезду или, мо­жет быть, доктор Нолинакха еще раз навестит своего па­циента. Но не случилось ни того, ни другого.

Нобинкали боялась, что в суматохе Комола может исчезнуть, и в последние дни не отпускала ее от себя ни на шаг. Всю работу по упаковке вещей взвалили на де­вушку. Доведенная до отчаяния, она в последнюю ночь мечтала тяжело заболеть. Тогда Нобинкали не увезет ее с собой, а, может быть, к ней пригласят небезызвестного доктора. Закрыв глаза, она представляла себе, как перед лицом надвигающейся смерти почтительно берет прах от ног доктора и умирает.

В последнюю ночь Комола спала в комнате Нобинкали, а на следующий день поехала на вокзал в экипаже хозяйки. Мукундо-бабу ехал во втором классе, а Нобин­кали с Комолой устроились в женском купе.

Наконец, поезд тронулся. Свисток паровоза разры­вал сердце Комолы, как в неистовстве рвут лиану клыки обезумевшего слона. Девушка жадно смотрела на проносящийся за окнами вагона город.

— Где коробочка с паном? — послышался голос Но­бинкали. Комола молча подала ее.

— Так и знала! — гневно воскликнула Нобинкали.— Ты забыла положить в бетель известь. Что мне с тобой делать! Если я сама не позабочусь, то все идет прахом. Дъявол в тебя вселился, что ли? Ты нарочно злишь меня. Сегодня не посолены овощи, завтра молочная каша отдает землей. Ты думаешь, мы не понимаем твоих про­делок? Вот подожди, приедем в Мирут, я тебе укажу твое место!

Когда поезд проезжал по мосту, Комола высунулась из окна, чтобы в последний раз взглянуть на Бенарес, раскинувшийся по берегу Ганга. Она не знала, где нахо­дится дом Нолинакхи. Но мелькавшие перед глазами в быстром беге поезда набережные, дома, островерхие храмы — все казалось ей наполненным его присут­ствием, все было бесконечно мило ее сердцу.

— Чего это ты высовываешься из окна? — послы­шался окрик. Ты ведь не птица! Без крыльев не улетишь!

Когда Бенарес скрылся из виду, Комола вернулась на свое место и молча уставилась в пространство.

Поезд прибыл в Моголшорай. Комола шла, как во сне. Она не замечала ни шума вокзала, ни сутолоки людской толпы. Так же машинально пересела она с одного поезда на другой.

Наступило время отхода поезда, как вдруг Комола вздрогнула, услышав хорошо знакомый голос.

— Мать! — окликнули ее.

Комола обернулась, выглянула на платформу и уви­дела Умеша. Радость осветила ее лицо.

— Это ты, Умеш!

Умеш открыл дверь купе, и в то же мгновенье Ко­мола была на платформе, а Умеш, почтительно скло­нившись к ее ногам, приветствовал ее. Он широко улыб­нулся ей.

В ту же секунду кондуктор захлопнул дверь купе.

— Комола, что ты делаешь! — кричала Нобинкали, беснуясь в купе. — Поезд отходит! Садись скорее! Садись!

Но Комола ничего не слышала. Раздался свисток, паровоз запыхтел и двинулся с места.

— Откуда ты, Умеш? — спросила Комола.

— Из Гаджипура.

— Все здоровы? Как дядя? — засыпала его вопросами девушка.

— Он хорошо себя чувствует.

— А как поживает моя диди?

— Она все глаза по тебе выплакала, мать.

Глаза самой Комолы наполнились слезами.

— Как Уми? Помнит ли она еще свою тетю?

— Пока ей не наденут браслеты, которые ты пода­рила, она ни за что не будет пить молока, — отвечал Умеш. — А как наденет их, начинает размахивать ручон­ками и кричать: «Тетя уехала!..» Мать, глядя на нее, все плачет.

— Как ты здесь оказался? — продолжала спраши­вать Комола.

— Мне надоело жить в Гаджипуре, вот я и уехал.

— Куда же ты теперь направляешься?

— Поеду с тобой, мать.

— Но у меня нет ни пайсы.

— У меня есть деньги, — заверил ее Умеш.

— Откуда? — удивилась Комола.

— Я не истратил те пять рупий, которые ты мне тогда дала, — ответил Умеш и, достав из узелка деньги, показал их Комоле.

— Тогда пошли. Мы едем в Бенарес. Скажи, смо­жешь ты купить два билета?

— Смогу, — ответил Умеш и через минуту принес билеты.

Поезд уже стоял под парами, и Умеш усадил Комолу в женское купе, сказав, что поедет в соседнем от­делении.

— А теперь куда мы пойдем? — спросила Комола, когда они вышли из поезда в Бенаресе.

— Об этом не беспокойся, мать, — сказал Умеш. — Я знаю хорошее место.

— Хорошее место? Что ты здесь знаешь? — изуми­лась Комола.

— Я все здесь знаю. Скоро сама увидишь, куда я тебя доставлю!

С этими словами Умеш помог Комоле сесть в экипаж, а сам уселся на козлы. Наконец, экипаж остановился, и Умеш, слезая с козел, крикнул:

— Мать, мы уже приехали!

Выйдя из экипажа, Комола пошла за Умешем.

— Дедушка дома? — крикнул Умеш, когда они вошли в дом.

В соседней комнате послышался шум.

— Неужели это Умеш! Откуда ты появился?

В это мгновенье сам дядя Чокроборти с хуккой в руках появился в дверях комнаты. Лицо Умеша рас­плылось в довольной улыбке, а изумленная Комола упала на землю перед дядей, совершая пронам. Чокро­борти не мог вымолвить ни слова, он не знал, что говорить, что делать со своей трубкой. Наконец, взяв Комолу за подбородок, он поднял ее смущенное лицо и сказал:

— Ты вернулась к нам, дорогая. Идем, идем наверх. Шойла, Шойла! Посмотри, кто к нам приехал! — за­кричал он.

Шойлоджа быстро спустилась по лестнице на ве­ранду. Приветствуя свою диди, Комола взяла прах от ее ног. Шойла порывисто заключила девушку в свои объятия и, прижимая к груди, покрыла поцелуями ее лоб. Слезы текли по щекам молодой женщины.

— Дорогая моя, мы так горевали о тебе!

— Не надо об этом, — прервал дочь Чокроборти. — Лучше позаботься, чтобы накормили ее.

В это время, протягивая ручонки, с криком «тетя, тетя», вбежала Уми. Комола подхватила ее на руки и, жадно целуя, прижала к груди.

Шойлоджа не могла без слез смотреть на грязную одежду Комолы. Она потащила ее с собой, заботливо выкупала и заставила надеть свое лучшее платье.

— Ты, видно, плохо спала прошлую ночь, — сказала она, когда Комола оделась. — Глаза совсем ввалились. Сейчас же иди и ложись. А я пока приготовлю что-ни­будь поесть.

— Нет, диди, — попросила Комола, — я тоже пойду с тобой на кухню.

Шойлоджа согласилась, и подруги пошли вместе.

Надо сказать, что, когда по совету Окхоя Чокроборти собрался в Бенарес, Шойлоджа сказала ему:

— Отец, я тоже поеду с тобой.

— Но ведь Бипину сейчас не дадут отпуска, — отве­тил дядя.

— Ну и что же, я поеду одна. Мама остается, она о нем позаботится.

До этого Шойла еще ни разу не расставалась с мужем.

Дядя согласился, и они вместе отправились в Бена­рес. На платформе они увидели Умеша. Он тоже сошел с этого поезда. Чокроборти с дочерью были удивлены и спросили его, куда он направляется. Оказалось, что Умеш приехал с той же целью, что и они. Зная, что он нужен в Гаджипуре и что неожиданное его исчезновение огорчит хозяйку, Чокроборти и Шойлоджа уговорили его вернуться.

Читателю уже известно, что случилось после. Умеш не мог оставаться в Гаджипуре без Комолы. В один прекрасный день он взял деньги, которые хозяйка дала ему, отправляя на рынок, переехал на другой берег Ганга и очутился на вокзале, где и встретил Комолу. В тот день жена Чокроборти напрасно ругала маль­чугана.

Глава пятьдесят пятая

 

Через день Окхой снова посетил дом Чокроборти. Дядя решил не рассказывать ему о том, что Комола нашлась. Он уже догадался, что Окхой не друг Ромеша.

Никто не расспрашивал Комолу, почему она ушла из дому и где жила все это время. Все было так, словно Ко­мола несколько дней назад вместе со всеми приехала в Бенарес. Только нянька Уми, Лочминия, собралась отчитать девушку, но дядя тотчас же отозвал ее и строго-настрого приказал больше не делать этого.

Ночью Шойлоджа и Комола легли спать вместе. Шойлоджа привлекла Комолу к себе и, обняв ее, стала гла­дить по голове, безмолвно призывая поведать о своем горе.

— Диди, что вы тогда подумали? — спросила Ко­мола. — Наверно, сердилась на меня.

— Да разве мы ничего не понимаем? — ответила Шойла. — Мы решили, что ты поступила так потому, что не видела другого выхода. Мы упрекали лишь бога за то, что он послал тебе такие страданья. Почему он нака­зывает тех, кто не совершил никакого преступления?

— Ты готова выслушать все, что я расскажу тебе?

— Конечно, сестра, — ответила Шойла. Голос ее был полон любви к Комоле.

— Я и сама не пойму, почему раньше не рассказала тебе всего, — начала Комола. — В то время я не могла ни о чем думать. Случившееся как гром поразило меня, от стыда я не смела даже смотреть вам в лицо. У меня нет ни матери, ни отца. Ты, диди, стала для меня и ма­терью и сестрой. Поэтому я расскажу тебе то, чего ни­кому еще не говорила.

Комоле трудно было говорить лежа, и она села в пос­тели. Шойла уселась напротив. И вот в темноте Комола рассказала ей все, что произошло с ней после свадьбы.

Услышав, что девушка и до свадьбы и в брачную ночь ни разу не взглянула на лицо мужа, Шойла воскликнула:

— Я и не думала, что ты такая глупенькая девочка! Я была моложе тебя, когда выходила замуж, но ни капли не смущалась и не упускала ни одной возможности по­лучше разглядеть моего жениха.

— Это было не смущение, диди. Все считали, что я уже засиделась в невестах, и вдруг свадьба! Мои подруги дразнили меня. Я ни разу не посмотрела в его сторону, боялась, как бы не подумали, что я очень рада выйти, наконец, замуж. Мне казалось оскорбительным даже в глубине души чувствовать интерес к нему. И сейчас я горько расплачиваюсь за это.

Комола помолчала, а затем снова заговорила:

— Тебе уже известно, что после свадьбы мы потер­пели на Ганге крушение, ты знаешь, как мы спаслись. Когда я рассказала тебе об этом, я еще не знала, что че­ловек, который спас меня и в дом которого я попала, не был моим мужем.

Шойла вскочила, бросилась к Комоле и прижала ее к себе.

— Бедная ты моя! Теперь я все понимаю. Какое огром­ное несчастье!

— Что и говорить, диди. Ужасно, что всевышний спас меня только для того, чтобы подвергнуть новым мукам.

— А Ромеш-бабу тоже ни о чем не догадывался?

— Однажды в Калькутте, когда он назвал меня Сушилой, я спросила его, почему все в доме так меня назы­вают, когда мое имя Комола. Теперь я догадываюсь, что тогда он, по всей вероятности, и понял свою ошибку. Как только я вспоминаю дни, проведенные с ним, мной овла­девает стыд.

Комола замолчала. Но мало-помалу Шойлоджа узнала от нее всю ее историю.

— Сестра, судьба твоя ужасна! Однако я невольно думаю, какое счастье, что ты попала к Ромешу-бабу, — сказала Шойла. — Что ни говори, а мне жаль его. Но сейчас постарайся заснуть, Комола. Уже очень поздно. От слез и бессонницы ты прямо почернела. Завтра решим, что делать.

На следующий день Шойлоджа взяла у Комолы письмо Ромеша, вызвала отца в свою комнату и вручила ему это послание. Чокроборти надел очки, внимательно прочитал его, затем сложил письмо, снял очки и обра­тился к дочери:

— Так... Что же теперь делать?

— Отец, Уми уже несколько дней, как простудилась и кашляет. Не позвать ли нам доктора Нолинакху? О нем и его матери столько говорят в Бенаресе, а я еще ни разу его не видела.

Доктор пришел. Шойле не терпелось поскорей взгля­нуть на него.

— Идем, скорее идем, Комола, — торопила она.

В доме Нобинкали Комола, желая увидеть Нолинакху, забыла обо всем. Здесь же от смущения она не могла заставить себя даже сдвинуться с места.

— Слушай, несчастная, я тебя уговаривать не стану, — говорила Шойла. — На это нет времени. Болезнь Уми только предлог, и доктор не будет задерживаться. Я не успею посмотреть на него, если буду возиться с тобой.

И Шойлоджа потащила Комолу к дверям комнаты, где находился Нолинакха.

Нолинакха осмотрел Уми, прописал лекарство и ушел.

— Ну вот, Комола. После всех твоих горестей все­вышний ниспослал тебе, наконец, радость, — сказала Шойла после ухода доктора. — Наберись немного терпе­ния. Скоро все устроится. А пока мы будем регулярно приглашать доктора к Уми, так что ты сможешь его видеть.

Через несколько дней, выбрав время, когда Нолинакхи не было дома, дядя пришел к нему.

На слова слуги, что доктора нет, дядя сказал:

— Но ведь госпожа-то дома! Пойди доложи ей, что ее хочет видеть один старый брахман.

Сверху, от Хемонкори, последовало приглашение.

— Мать, своим благочестием вы славитесь на весь Бенарес, — сказал он, приветствуя почтенную жен­щину. — И я пришел засвидетельствовать вам свое ува­жение. Другой цели у меня нет. Моя внучка заболела, и я хотел бы пригласить вашего сына к ней. Но оказалось, что его нет дома. Тогда я решил, что не уйду, пока не увижу вас.

— Нолин сейчас вернется. Подождите немного, — предложила Хемонкори. — Уже поздно, я прикажу покор­мить вас.

— Чувствую, что вы не отпустите меня без угоще­ния, — ответил дядя. — Люди всегда узнают во мне лю­бителя вкусно поесть. Все, кто меня знает, прощают мне эту слабость.

Хемонкори с радостью угощала дядю.

— Приходите ко мне завтра на обед, — пригласила она. — А сегодня я не могла хорошо угостить вас, так как не ждала вашего прихода.

— Когда у вас будет что-нибудь вкусное, вспомните старого брахмана, — шутил дядя. — Кстати, я живу не­далеко от вас. Если хотите, я возьму с собой вашего слугу и покажу ему свой дом.

Теперь дядя часто навещал Хемонкори и вскоре стал своим человеком в ее доме.

Во время одного из его посещений Хемонкори по­звала к себе сына и оказала ему:

— Нолин, ты не должен брать с господина Чокроборти деньги за лечение.

— Он готов выполнить желание своей матери рань­ше, чем она его выразит, — рассмеялся дядя. — Ваш сын — благородный человек: узнает бедняка с первого взгляда.

В течение нескольких дней дядя о чем-то шептался с дочерью и, наконец, однажды утром оказал Комоле:

— Сегодня мы с тобой пойдем купаться на Дошашомедх-Гхат.

— А ты, диди, пойдешь? — спросила Комола Шойлу.

— Нет, дорогая, Уми сегодня нездоровится.

После купанья дядя повел Комолу другой дорогой.

Пройдя немного, они увидели пожилую женщину.

Она медленно шла, неся кувшин, наполненный водой из Ганга.

— Дорогая, поздоровайся с этой женщиной, — ска­зал дядя, обернувшись к девушке. — Это мать нашего доктора.

Комола от неожиданности вздрогнула. Она с глубо­ким почтением взяла прах от ног матери Нолинакхи.

— Кто эта девушка? Какая красавица! Прямо сама богиня Лакшми! — восхищалась Хемонкори, подняв по­крывало, закрывавшее лицо Комолы, и разглядывая ее смущенное лицо. — Как тебя зовут, девочка?

Комола собралась было ответить, но дядя перебил ее:

— Имя ее Харидаси. Это дочь моего двоюродного брата. Она сирота и живет с нами.

— Не навестите ли вы меня, господин Чокроборти? — предложила Хемонкори. — Пойдемте ко мне сейчас.

В доме Хемонкори дядя уселся в кресло, а Комола опустилась рядом на пол.

— Моя племянница очень несчастна, — заговорил дядя. — На следующий день после свадьбы муж ее ре­шил стать санниаси и покинул ее. После этого она с ним не встречалась. Единственное ее желание — посвя­тить себя служению богам и поселиться в Бенаресе. Но я живу не здесь, у меня служба, я должен работать, чтобы прокормить семью. И у меня нет возможности устроиться здесь вместе с ней. Вы бы очень выручили меня, если бы согласились оставить ее в своем доме. Она была бы для вас вместо дочери. Если же вам будет неудобно, вы всегда сможете отослать ее ко мне, в Гаджипур. Но я уверен, через дня два вы поймете, что она истинная жемчужина, и не захотите расстаться с ней и на минуту.

— Что ж, я согласна, — сказала Хемонкори, так как предложение дяди пришлось ей по душе. — Буду рада оставить у себя такую девушку. Много раз я пыталась взять на воспитание какую-нибудь чужую девочку прямо с улицы. Но они не могли привыкнуть ко мне. Теперь я получила Харидаси. Вы можете быть вполне спокойны за нее. Вам, конечно, от многих доводилось слышать о моем сыне Нолинакха. Он — прекрасный сын, но, кроме него, у меня никого нет.

— Все знают Нолинакху-бабу, — заверил ее дядя. — И я рад, что он находится при вас. Я слышал, что с тех пор, как утонула его жена, он живет почти отшельником.

— Что было, то прошло, — отвечала Хемонкори. — Лучше не вспоминайте о том случае. Дрожь охватывает меня, когда я о нем думаю.

— Раз вы согласны, я оставляю Харидаси у вас. А теперь разрешите откланяться. Иногда я буду навещать ее. У Харидаси есть старшая сестра, — она зайдет позна­комиться с вами.

Когда дядя ушел, Хемонкори подозвала Комолу:

— Подойди ко мне, дорогая. Дай я посмотрю на тебя. Ты еще совсем дитя. Бросить такую красавицу! Есть же каменные души на свете! Молю судьбу, чтобы он вернулся. Всевышний не для того дал тебе красоту, чтобы она пропадала зря.

Старая женщина взяла Комолу за подбородок и поцеловала ее.

— Здесь у тебя не будет сверстниц. Не заскучаешь ли ты со мной? — спросила она.

— Нет! — ответила Комола, подняв на Хемонкори свои большие кроткие глаза.

— Не могу придумать, чем бы тебя занять на весь день, — продолжала Хемонкори.

— Я буду для вас работать.

— Ах ты, маленькая негодница! Работать на меня! У меня на свете один-единственный сын, да и тот живет, как санниаси. Хоть бы раз сказал он мне: «Мама, мне нужно то-то и то-то... Я хотел бы съесть вот это» или «мне это нравится». Как я была бы тогда довольна и ни в чем не стала бы ему отказывать. Но он ни разу не сделал так. Он совсем не оставляет себе денег, которые зарабатывает, и скрывает от всех, что помогает бедня­кам. Дорогая, ты будешь рядом со мной круглые сутки, и я хочу предупредить заранее, что тебе надоест слу­шать, как я хвалю сына. Но к этому придется привыкнуть.

Сердце Комолы радостно забилось, и она опустила глаза, чтобы скрыть свое волнение.

— Какое же придумать для тебя занятие? — раз­мышляла Хемонкори. — Шить умеешь?

— Не очень хорошо, мать.

— Ну и ладно, я буду тебя учить. А читать умеешь?

— Умею!

— Отлично! Я без очков уже ничего не вижу. Бу­дешь читать мне вслух.

— Я умею еще готовить, — сказала Комола.

— Увидев твое лицо, лицо Дурги, всякий подумал бы, что ты хорошо стряпаешь. До недавнего времени я сама готовила еду для себя и Нолина. Но с тех пор, как я заболела, Нолин готовит себе сам, чтобы не при­нимать пищи из чужих рук. А теперь, воспользовавшись твоим согласием, я положу конец его стряпне. Не возра­жаю, если ты будешь готовить и для меня, когда я сильно заболею. Только что-нибудь попроще. Пойдем, дорогая, я покажу тебе кухню и кладовку.

Хемонкори повела Комолу знакомиться с их неболь­шим хозяйством. Когда они пришли на кухню, Комола решила, что это самый подходящий момент спросить позволения приготовить обед. Услышав просьбу де­вушки, Хемонкори улыбнулась.

— Царство хозяйки — ее кухня и кладовая, — ска­зала она. — От многого пришлось мне отказаться в жизни. Только это у меня и осталось. Но так и быть, готовь сегодня ты. Постепенно я все хозяйство передам в твои руки и смогу всецело посвятить себя служению всевышнему. Но от домашних дел не отойдешь сразу. Кухня — дело в доме немаловажное.

Хемонкори объяснила Комоле, что и как приготовить, и удалилась в свою молельню. Таким образом, жизнь Комолы в доме Хемонкори началась с испытания ее в кулинарном искусстве.

Со свойственной ей аккуратностью принялась де­вушка за работу: обвязала вокруг талии конец сари, волосы заколола пучком на затылке.

Вернувшись домой, Нолинакха всегда прежде всего шел проведать мать. Беспокойство о ее здоровье никогда не покидало его. Вот и сегодня, придя домой, он услы­шал шум на кухне и почувствовал запах готовящейся пищи. Уверенный в том, что на кухне мать, он поспешил туда.

На звук его шагов Комола быстро повернулась, и глаза ее встретились с глазами Нолинакхи. От неожи­данности ложка выпала у нее из рук. Тщетно торопи­лась она накинуть на голову конец сари, позабыв о том, что он обвязан вокруг талии. Наконец, ей уда­лось кое-как прикрыть свое лицо. Крайне удивленный, Нолинакха молча вышел из кухни. Девушка подняла упавшую ложку, руки ее дрожали.

Когда Хемонкори, закончив свои молитвы, пришла на кухню, обед был уже готов. Комола вымыла и убрала все помещение, и оно сверкало чистотой, нигде не валялось ни обгоревших щепок, ни очистков от овощей.

— Да ты, дорогая моя, истинная брахманка! — вос­кликнула довольная Хемонкори.

За обедом Нолинакха сел против матери, а встре­воженная Комола притаилась за дверью, стараясь не пропустить ни слова. Она боялась пошевельнуться и за­мирала от страха, что обед ее не удался.

— Нолин, как тебе нравится сегодня обед? — спро­сила Хемонкори.

Нолинакха никогда не был разборчив в еде, и мать прежде не задавала ему подобных вопросов. Но сейчас он уловил в ее голосе особое любопытство.

Хемонкори не знала еще, что Нолинакха уже успел заметить таинственное появление на кухне молоденькой незнакомки. С тех пор, как здоровье матери ухудшилось, он много раз уговаривал ее взять кухарку, но Хемон­кори не соглашалась. Поэтому Нолинакха был рад уви­деть на кухне нового человека. Разумеется, он даже не разобрался в качестве приготовленных кушаний, однако с большим воодушевлением ответил:

— Изумительный обед, ма!

Этот восторженный отзыв был услышан и за дверью. Не в силах дольше оставаться там, Комола, прижав руки к тяжело вздымавшейся груди, убежала в сосед­нюю комнату.

После обеда Нолинакха, как обычно, отправился к себе в кабинет, чтобы предаться размышлениям нае­дине с собой.

Вечером Хемонкори позвала Комолу к себе и заня­лась ее прической. Покрасив пробор в волосах девушки киноварью, она стала оглядывать Комолу, то так, то этак поворачивая ее голову.

«Ах, если бы у меня была такая невестка!» — взды­хала про себя Хемонкори.

В эту ночь у старой женщины снова случился приступ лихорадки, и Нолинакха был этим крайне обеспокоен.

— Ма, тебе нужно на некоторое время уехать из Бенареса, здесь ты не поправишься, — сказал он.

— Нет, мой мальчик, — ответила Хемонкори. — Я не покину Бенарес, если даже это продлит на несколько дней мою жизнь. А ты, дорогая, все еще стоишь за дверью? — обратилась она к Комоле. — Иди, иди спать. Нельзя же бодрствовать всю ночь. Я проболею долго, успеешь еще поухаживать за мной. Что с тобой станет, если ты не будешь спать ночами? Ступай и ты, Нолин, к себе в комнату.

После ухода Нолинакхи Комола села на постель к Хемонкори и принялась растирать ей ноги.

— Вероятно, в одном из своих рождений[57] ты была моей матерью. Иначе ты бы так обо мне не заботилась. Знаешь, у меня вошло в обычай не позволять никому чужому ухаживать за мной. Но твое прикосновение дейст­вует на меня успокоительно. Странно, но мне кажется, что я давно уже знаю тебя и потому не могу считать чужой. А теперь отправляйся спать и ни о чем не беспо­койся. Нолин будет в соседней комнате. Когда я больна, он никому не разрешает смотреть за мной — все делает сам. Тысячу раз я спорила с ним, но разве его уломаешь! Нолин обладает благодарной способностью: он может просидеть всю ночь без сна, и это на нем нисколько не отражается. Вероятно потому, что ничто не в состоянии вывести его из себя. Я же совсем другая. Ты, девочка, в душе, наверно, смеешься надо мной: опять она завела разговор о своем Нолине и теперь уже не скоро кончит. Но так всегда бывает, когда у матери единственный сын. А такой, как у меня, есть не у каждой! Сказать по правде, я порой думаю, что Нолин относится ко мне, как отец. Не знаю, чем отплатить за всю его доброту! Опять я говорю о Нолине! Нет, нет, так нельзя, хватит на сегодня... Ты иди... Если ты останешься со мной, я не смогу заснуть. Старики всегда так. Если с ними кто-нибудь рядом, никак не могут удержаться, чтобы не поболтать.

На следующий день все заботы по хозяйству Комола взяла на себя.

Отгородив часть восточной веранды, Нолинакха от­делал ее мрамором, и у него получилось что-то вроде кабинета. Там всю вторую половину дня он обычно предавался размышлениям.

Войдя после купанья утром в свой кабинет, Нолинакха не узнал его. Комната была чисто выметена и прибрана; бронзовая курильница для благовоний блестела, словно золотая; пыль на полках вытерта, а книги и брошюры расставлены по порядку. Вид заботливо убранной ком­наты, которая сверкала чистотой в льющихся через открытую дверь лучах утреннего солнца, наполнил душу Нолинакхи радостной теплотой.

Рано утром Комола сходила на берег Ганга и при­несла к постели Хемонкори кувшин, полный священной воды.

— Ты одна ходила на Ганг! — воскликнула Хемон­кори, увидев свежевымытое лицо Комолы. — А я просну­лась и думаю, с кем бы мне послать тебя купаться, ведь сама я больна. Ты такая молоденькая, и идти одной...

— Мать, один из слуг моего дяди соскучился по мне и вчера вечером пришел меня навестить. С ним я и хо­дила, — перебила ее Комола.

— Видно, твоя тетя о тебе беспокоится. Ну что ж, хорошо, пусть этот слуга останется у нас. Он будет помо­гать тебе по хозяйству. Где же он? Позови его сюда.

Комола привела Умеша, и он низко поклонился старой женщине.

— Как тебя зовут? — спросила Хемонкори.

Без всякой видимой причины лицо Умеша расплылось в улыбке.

— Умеш, — ответил он.

Хемонкори тоже рассмеялась.

— Кто это подарил тебе такое красивое дхоти?

— Мать подарила, — указал Умеш на Комолу.

— А я думала, Умеш получил его в подарок от своей тещи, — пошутила Хемонкори, взглянув на девушку.

Так Умеш снискал любовь Хемонкори и остался жить у нее в доме.

С помощью мальчика Комола быстро управилась со всей дневной работой, а затем направилась в спальню Нолинакхи. Она подмела и убрала ее, а постель вынесла на солнце. В углу валялась грязная одежда доктора. Комола выстирала ее, высушила и, выгладив, повесила на вешалку. Все находившиеся в комнате вещи она не­сколько раз перетерла тряпкой, хотя они и без этого были чистые. У изголовья кровати стоял платяной шкаф. Открыв его, Комола увидела, что он пуст, лишь на ниж­ней полке лежала пара деревянных сандалий. Девушка взяла их в руки и прижалась к ним лицом. Потом, держа их у груди словно маленького ребенка, она краем сари стерла с них пыль.

Днем, когда Комола сидела у Хемонкори, растирая ее больные ноги, в комнату с букетом цветов в руках вошла Хемнолини и низко поклонилась Хемонкори.

— Иди сюда, Хем. Садись, — сказала Хемонкори, приподнимаясь с постели. — Как здоровье Онноды-бабу?

— Вчера он не зашел к вам, потому что был болен, — отвечала Хемнолини. — Но сегодня ему лучше.

— Взгляни на нее, дорогая, — сказала Хемонкори, указывая на Комолу. — Моя мать умерла, когда я была маленькой, но теперь она снова вернулась ко мне — я встретила ее вчера на дороге. Имя моей матери было Харибхабани, а сейчас ее зовут Харидаси. Скажи, Хем, видела ли ты когда-нибудь такую красавицу?

Комола потупилась от смущения, но постепенно овла­дела собой.

— Как вы себя чувствуете? — обратилась Хемнолини к старой женщине.

— Я, знаешь, в таком возрасте, когда лучше об этом не спрашивать. Если еще жива сегодня — и то хорошо. Мне осталось недолго обманывать время. И все же я рада, что тебя беспокоит мое здоровье. Давно я хочу по­говорить с тобой, и все не было удобного случая. Вчера ночью во время приступа лихорадки я решила, что от­кладывать больше нельзя. Когда я была молоденькой девушкой, то сгорала от стыда, если кто-нибудь заговаривал со мной о замужестве, но современные девушки на нас непохожи. Вы образованны, совершенно самостоя­тельны, и с вами можно говорить прямо. Так вот я и хочу поговорить с тобой без обиняков, тебе нечего меня стес­няться. Скажи мне, милая, говорил тебе отец о нашем разговоре?

Хемнолини опустила глаза.

— Да, говорил.

— Значит, ты не согласна? — продолжала Хемонкори. — Ведь если бы ты приняла предложение, он тот­час бы пришел ко мне. Ты, видно, не решаешься выйти замуж за Нолина потому, что он живет, как отшельник. Хоть он и сын мой, но я постараюсь быть беспристраст­ной. Со стороны кажется, что он не способен на глубокое чувство. Но все вы глубоко ошибаетесь. Я знаю Нолина, знаю всю его жизнь, и мне можно верить. Он способен полюбить так сильно, что даже сам боится этого и подав­ляет свои чувства. Уверяю тебя, что тот, кто сможет раз­бить скорлупу его аскетизма, найдет путь к его сердцу и увидит, что оно полно нежности и любви. Хем, дорогая, ты ведь не девочка, а взрослая образованная девушка. Ты сама следуешь учению моего Нолина. Я умру спокойно, лишь когда увижу тебя его женой. Уверена, что после моей смерти он уже не женится. Боюсь и думать, что с ним тогда будет! Все пойдет прахом. Я знаю, до­рогая, что ты относишься к Нолину с уважением. Так почему же ты отвергаешь его?

— Мать, я не стану возражать, если вы считаете меня достойной вашего сына, — сказала Хемнолини и опустила глаза.

Хемонкори привлекла ее к себе и поцеловала в го­лову. Больше они к этому разговору не возвращались.

— Харидаси, эти цветы... — начала Хемонкори, но, оглянувшись, заметила, что Харидаси исчезла. Во время разговора она неслышно выскользнула из комнаты.

Хемнолини была смущена разговором с Хемонкори, а последняя чувствовала себя утомленной. И Хем решила дольше не задерживаться.

— Мать, я должна уйти сегодня пораньше. Отец плохо себя чувствует, — сказала она, прощаясь.

— Приходи, дорогая, поскорее, — сказала Хемонкори, погладив девушку по голове.

Хемнолини ушла, а Хемонкори послала за Нолинакхой.

— Нолин, больше я ждать не намерена, — сказала она.

— Что случилось? — спросил Нолинакха.

— Сейчас я говорила с Хем. Она согласна. И я не буду больше слушать твоих отговорок. Ты хорошо знаешь, какое у меня здоровье. А я не смогу успо­коиться, пока вы не будете помолвлены. Последнюю ночь, тревожась об этом, я почти не спала.

— Хорошо, ма. Не волнуйся больше и спи спокойно. Все будет так, как ты желаешь.

Когда Нолинакха ушел, Хемонкори позвала Харидаси. Девушка вышла к ней из соседней комнаты. Уже насту­пили сумерки, и в царившем полумраке лицо Комолы почти нельзя было рассмотреть.

— Поставь цветы в воду и укрась ими комнаты, — приказала Хемонкори, передавая Комоле букет, из кото­рого оставила для себя только розу.

Одну вазу с цветами Комола поставила на письмен­ный стол в кабинете Нолинакхи, другую — в его спальне. Затем она открыла шкаф, положила оставшиеся цветы на его сандалии и, рыдая, упала на пол. Ничего в целом мире не было у нее, кроме этих сандалий, но скоро она будет лишена права поклониться даже им.

В этот момент в комнату кто-то вошел. Комола вско­чила, быстро захлопнула дверцу шкафа и оглянулась. Перед ней стоял Нолинакха. Бежать было поздно. Сгорая от стыда, девушка желала слиться с наступающей вечер­ней темнотой.

Увидя в своей спальне Комолу, Нолинакха тотчас же вышел, а она бросилась в соседнюю комнату. Тогда Но­линакха вернулся в спальню. Что делала эта странная девушка в его шкафу? Почему, увидев его, она так по­спешно захлопнула дверцу? Мучимый любопытством, Нолинакха открыл шкаф и увидел свои сандалии, укра­шенные свежесорванными цветами. Он молча закрыл дверцу и подошел к окну. Пока он смотрел на небо, ве­черние сумерки быстро поглотили последние лучи захо­дящего зимнего солнца.

 

Глава пятьдесят шестая

 

Дав согласие выйти за Нолинакху, Хемнолини стара­лась убедить себя, что это для нее большое счастье.

«Старые узы порваны, — тысячу раз мысленно по­вторяла Хемнолини. — Омрачавшие небо моей жизни грозовые тучи исчезли. Теперь я свободна! — настойчиво внушала она себе. — Я навсегда порвала с прошлым!»

Наконец, она почувствовала радость отречения от мирских желаний. Когда перестает дымиться погребаль­ный костер с телом близкого существа, человек освобождается на время от бремени всех житейских забот, жизнь ему кажется игрой, а недавние желания — пу­стыми. Так произошло и с Хемнолини. Она наслаждалась покоем, который приходит после долгих, мучительных страданий.

«Будь жива моя мать, я могла бы порадовать ее своим освобождением. Но как мне рассказать об этом отцу?» — размышляла девушка, возвратившись в тот вечер домой.

Оннода-бабу лег рано, сославшись на плохое само­чувствие, и Хемнолини прошла к себе. Ночью она рас­крыла свой дневник и долго над ним сидела.

«Я порываю с миром, я умерла для него, — писала она. — У меня не было веры, что всевышний освободит меня от старых оков и вдохнет мне в душу новую жизнь. Но сегодня тысячу раз с благоговением припадала я к его стопам и теперь полна решимости вступить на путь служения долгу. Я недостойна счастья, которое дарует мне судьба. О всевышний, пошли мне силы сохранить его до конца моих дней! Я верю в то, что человек, с чьей судьбой должна соединиться моя ничтожная судьба, сде­лает мою жизнь полной и счастливой. И лишь молю, чтобы сама я сумела наполнить счастьем и его дни».

Закрыв дневник, Хемнолини вышла в темный сад. Стояла тихая, звездная ночь. Девушка долго прогулива­лась по усыпанным гравием дорожкам. Бескрайное небо нашептывало ее омытой слезами душе слова успокоения.

На следующий день, когда Оннода-бабу собирался отправиться вместе с ней в дом Нолинакхи, к их дому подкатил экипаж. С козел спрыгнул один из докторских слуг и доложил, что прибыла его госпожа. Оннода-бабу поспешил навстречу гостье. Он появился в дверях дома, когда Хемонкори уже вышла из экипажа.

— Сегодня нам выпало большое счастье! — привет­ствовал ее Оннода-бабу.

— Я пришла благословить вашу дочь, — сказала Хемонкори, входя в дом.

Оннода-бабу провел ее в гостиную и, заботливо уса­див на диван, сказал:

— Посидите, пожалуйста, сейчас я позову Хем.

Хемнолини одевалась, готовясь ехать в гости. Но, услышав о приезде Хемонкори, она торопливо выбежала в гостиную и поздоровалась с ней.

— Пусть будет жизнь твоя долгой и счастливой! Протяни мне свои руки, дорогая, — сказала Хемонкори и надела на них два массивных золотых браслета с изобра­жением чудовища мокор[58].

Звенящие браслеты свободно повисли на худых руках девушки. Хемнолини низко склонилась, благодаря за по­дарок, а Хемонкори взяла в обе ладони ее лицо и поце­ловала в лоб. От этой ласки и благословения на сердце Хемнолини стало хорошо и радостно.

— Дорогой тесть, — обратилась Хемонкори к Онноде-бабу, — приглашаю вас завтра с дочерью к себе.

На следующее утро Оннода-бабу и Хемнолини, как обычно, сидели в саду за чаем. Изнуренное болезнью лицо Онноды-бабу за одну ночь порозовело и словно помолодело от счастья. Время от времени он поглядывал на спокойные черты дочери, и ему начинало казаться, что кротостью и нежностью они сильно напоминают черты лица его покойной жены. Недавние слезы лишь смягчили блеск радости, светившийся в глазах девушки.

Сегодня все мысли Онноды-бабу были заняты лишь тем, что пора собираться в гости и никак не следует опаз­дывать. Дочери то и дело приходилось уверять его, что времени у них еще много. И в самом деле, было всего только восемь часов утра.

— Нет, нет... На сборы уйдет очень много времени, — возражал Оннода-бабу. — Лучше прийти раньше, чем опоздать.

В это время к садовым воротам подъехал нагружен­ный чемоданами экипаж. С криком:

— Дада приехал! — Хемнолини бросилась к нему.

Из экипажа вышел улыбающийся Джогендро.

— Здравствуй, Хем. Как ты поживаешь? — сказал он.

— Кого это ты с собой привез? — спросила Хемно­лини.

Джогендро рассмеялся.

— Это папе новогодний подарок.

На ступеньке экипажа появился Ромеш. При виде его Хемнолини обратилась в бегство.

— Не убегай, Хем! Выслушай меня!.. — крикнул ей вслед Джогендро.

Но она уже не слышала призыва брата и мчалась быстро, словно спасалась от привидения.

Несколько секунд Ромеш стоял ошеломленный, не зная, что делать: то ли догонять девушку, то ли вер­нуться назад в экипаж.

— Пойдем, Ромеш. Отец здесь, в саду,— сказал Джо­гендро и, взяв его за руку, подвел к Онноде-бабу.

Тот еще издали узнал Ромеша. Появление юноши его сильно расстроило.

«Вот и опять новое препятствие», — подумал он, про­водя рукой по волосам.

Ромеш поклони